Текст книги "Офицеры седеют рано (сборник)"

13

…Капитан Дронов закончил допрос. Шатров подписал протокол… Когда лейтенант вышел из канцелярии, к нему обратился дежурный:

– Товарищ лейтенант, звонили из комсомольского бюро. Лейтенант Золотницкий просит вас прийти туда.

«Ну пошло теперь по всем инстанциям», – с тоской подумал Шатров.

Золотницкий, всегда веселый и подвижный, сегодня был хмур и официален. Глядя мимо Шатрова и обращаясь к членам бюро, он сказал:

– Мы вам, товарищ Шатров, не позволим таскать комсомольский билет по скамьям подсудимых.

Другие члены бюро тоже ругали, стыдили Алексея и были согласны с Золотницким – такому человеку не место в комсомоле. Однако, когда дело дошло до голосования, секретарь партийной организации полка майор Вахрамеев, седой, лохматый, в роговых очках, сказал:

– Я предлагаю объявить комсомольцу Шатрову строгий выговор с предупреждением. Может быть, он найдет в себе силы исправиться. Поймите, товарищ Шатров, вас не только за ЧП разбирали. ЧП – лишь следствие образа жизни, который вы ведете. Даже если бы не оставили солдата в пустыне – вас уже давно пора спросить, как вы совмещаете звание комсомольца с пьянками, безответственным отношением к службе?

Члены бюро, как показалось Алексею, с облегчением проголосовали за строгач. Видно, им тоже нелегко было выносить человеку «высшую меру».

Дома Шатрова встретили неунывающие «мушкетеры».

– Ну как? – спросил Савицкий.

– Исключили? – насторожился Ланев.

– Врезали «строгача», – криво усмехаясь, ответил Шатров.

– Поздравляю вас, сэр, вам оказали доверие. – Берг картинно пожал Алексею руку.

– И позвольте доложить о надвигающейся радости, сэр, – в тон Бергу сказал Савицкий, щелкнув каблуками. – К вам едет ваша леди.

– Кто едет?

– Прошу вас ознакомиться с этой депешей.

Телеграмма была от Нади. Она сообщала о выезде. Шатров растерялся. «Зачем она едет? Кто ее звал? Что она здесь будет делать?»

– Нечестно, Айк, жить в стае холостяков и подпольно проталкивать семейный вопрос, – пожурил Савицкий.

Несколько дней Шатров был объектом розыгрышей и подначек. В день приезда Берг объявил:

– «Капелла» берет организацию встречи на себя!

На вокзале лейтенанты зашли в буфет и заставили Алексея купить бутылку шампанского.

– Грабьте, плебеи, – отшучивался Шатров, – человеку предстоят опустошительные расходы, и вы его разоряете.

За бутылкой вина строились различные варианты предстоящей встречи. Больше других фантазировал Игорь Савицкий – женщины были его стихией.

– Значит, так, – говорил он, подняв руки вверх, как фокусник, показывающий, что в них ничего нет. – Прекрасная незнакомка появляется из вагона, а мы стоим, выстроившись в одну шеренгу у вагона, Айк преподносит букет, и мы все по очереди ее целуем.

Ждать пришлось долго. Поезд опоздал на тридцать минут. За это время друзья успели выпить «эстафету два по сто», и окончательный вариант встречи, изложенный все тем же Савицким, выглядел так:

– Прекрасная незнакомка выходит из вагона, и мы даем салют из четырех бутылок шампанского. Айк подхватывает невесту на руки и несет к машине, мы с Сэмом оберегаем от толкотни на флангах. Ланев тащит чемоданы с нарядами.

– Сам тащи.

– Гарри, не восставай.

Игорь продолжал:

– Да, послушай, Айк, опиши внешность, а то мы дадим салют какой-нибудь чужой красавице. Я себе ее представляю так: голубоглазая блондинка, модное светлое платьице обрисовывает гибкий стан. Она упругая и гибкая, как хлыст.

Здание вокзала наполнилось гулом, задребезжали окна, и вдоль перрона тяжело покатился пассажирский состав.

Офицеры поспешили к выходу. Бутылку шампанского успел купить только Савицкий.

У восьмого вагона встречающие неодобрительно поглядывали на шумную группу нетрезвых офицеров. Игорь держал бутылку наготове и, вытаращив глаза, смотрел то на Шатрова, то на выходящих из тамбура пассажиров.

Когда вышла Надя, Алексей пошел ей навстречу, и друзья поняли: это она. Разочарование, словно ледяной душ, охладило пылкое воображение офицеров. Савицкий не выстрелил пробкой шампанского. Берг весело хмыкнул. У Ланева от удивления на секунду отвисла нижняя челюсть, он перевел глаза на оцепеневшего Савицкого и, вспомнив его радужные фантазии, вдруг заржал, заикал в неудержимом смехе. Берг дернул его за рукав, Ланев смолк.

Надя была худенькая веснушчатая девушка, в простеньком ситцевом платье, на ногах дешевенькие подростковые туфли с ремешками на подъеме.

Алексей тоже был смущен. Прежде он не задумывался о внешности Нади, она просто была лучше всех. А вот сейчас, глядя на нее глазами человека, уже потертого жизнью, он вдруг увидел – Надя-то, оказывается, самая заурядная девчонка.

С офицеров слетела игривая веселость. Они сдержанно поздоровались с Надей и не знали, как себя держать при ней.

Воспользовавшись заминкой, Алексей кивнул друзьям:

– Ну, бывайте. Мы пошли.

Он взял у Нади чемоданчик и повел ее в гостиницу. Дорогой Надя расспрашивала, как он живет, а сама все время рассматривала его со стороны.

– Это твои друзья?

– Да.

– Какие смешные. Они всегда такие стеснительные и растерянные?

– Стеснительные? – Алексей усмехнулся. – Ну знаешь, любому из них палец в рот не клади, до плеча руку оттяпает.

Алексей чувствовал: Надя и его рассматривает, она насторожена, и первое впечатление, видно, складывается не в его пользу. Это злило – он привык ей нравиться. Из головы не выходили беды последних дней и предстоящий суд чести. «Мало забот, теперь еще эта приехала. Дернул меня черт написать ей тогда на гауптвахте дурацкое письмо. Вот, пожалуйста, благородная девушка пришла на помощь в трудную минуту. Друзья познаются в беде! Все на своих местах. Погибающий товарищ обопрется на протянутую руку и будет спасен».

В номере гостиницы Надя подошла к Алексею, взяла его за руку и печально сказала:

– Ты очень изменился, Алеша. Я тебя едва узнала.

Она посмотрела на его глаза, красные от выпитого на вокзале вина и водки, на одутловатое лицо, поблекшие губы.

– А ты не изменилась, выглядишь, как тогда, в школе.

– Я плохо сделала, что приехала?

– Нет, почему же? – Алексей попытался придать своему голосу бодрость и улыбнуться.

– Наверное, я опоздала. Я теперь не нужна. Но когда ты прислал письмо, у меня шли экзамены. Я не могла потерять год. Выехала, как только отпустили на каникулы. У тебя очень большие неприятности?

«Начинается, – подумал Алексей и чуть не застонал от сознания безвыходности положения. – Ну зачем ты приехала! Куда тебя деть? Как избавиться от этого тошнотворного, никому не нужного разговора? Была бы хоть прилично одета, пошли в кино или на танцы…»

– Я привезла тебе письмо от мамы, – сказала Надя и, открыв чемоданчик, подала конверт.

В номере было серо от наступающих сумерек. Алексей не стал зажигать свет и подошел к окну. Кроме обычных упреков за долгое молчание мать писала: «А Надя девушка очень порядочная. Как получила от тебя письмо, места не находила, высохла вся, бедняжка…» Алексей посмотрел на Надю – она сидела в глубине комнаты, маленькая, серенькая, похожая на тень. Сострадание и жалость на миг шевельнулись в груди. «А какая была задорная девчонка, красивая, фигуристая, – вспоминал он. – Показать бы „мушкетерам”, какой она была на выпускном вечере в школе! Тогда у нее были длинные волосы, подвитые снизу в локоны. Они красиво колыхались при каждом движении. Румяные, будто после горячего душа, щеки, белоснежная кофточка и огненно-красная юбочка». Надя всегда жила бедновато: отец ее погиб на фронте, мать, сраженная горем, болела и с трудом зарабатывала на питание. Она не смогла сшить Наде белое платье к выпускному вечеру. Но веселая и бойкая Надя и в будничной одежде была привлекательной. «Да, сейчас, наверное, жить стало совсем тяжело, мать состарилась, на стипендию не распрыгаешься. Совсем высохла, бедная. И за меня переживала, наверное. Если я ее обижу, будет очень подло. Но и жениться из жалости тоже не дело. Хоть ты и привезла рекомендательное письмо от мамы, все равно я тебя выпровожу. Надо это сделать до суда, чтоб ничего не узнала. Только как-то сделать помягче».

А Надя тем временем пыталась избавиться от охватившего ее смятения. «Как он опустился! – думала она. – Был такой чистый и хороший парень, а сейчас… Он совсем не рад моему приезду. Даже не поцеловал. Он все забыл, что было между нами. А может быть, вообще ничего не было, и мне только казалось, что он с меня глаз не сводит. Но письма из училища? Планы на жизнь? Он умолял ждать, ревновал, каждый месяц просил фотокарточки. И вдруг такой холодный и чужой. А я – фантазерка! Никакой помощи ему не нужно. Еще подумает, что я набиваюсь в жены. Как глупо и стыдно, стыдно, стыдно». Надя почувствовала, что глаза стали у нее горячими, губы запрыгали и шершавый комочек покатился по горлу. «Только этого не хватало! – сердито подумала она. – Нет, милая, раскисать я тебе не позволю. Сейчас же бери себя в руки! Что затеяла, доводи до конца и убирайся с поднятой головой. А ты, Алеша, если даже будешь умолять меня на коленях, я твоей женой не стану и если смогу тебе помочь, то сделаю это ради того Алешки, с которым целовалась в пустом классе».

Так они сидели в неосвещенном номере – он на подоконнике с письмом в руке, которое уже давно прочитал, а она у стола, делая вид, что не хочет мешать его чтению. И оба мучительно думали, что же им делать, о чем говорить.

Выручили «мушкетеры» – они загалдели, затопали в коридоре, отыскивая номер, который указал им администратор. На секунду затихнув, умышленно осторожно постучали в дверь. «Наверняка стучит Савицкий, – отметил про себя Алексей, – даже в этом проявляется его натура, стучит осторожно, игриво, с намеком на возможность пикантного положения».

– Да, входите.

Веселая троица ввалилась в номер. Их лиц не было видно, однако Шатров и по качающимся силуэтам видел – добавили.

– Пардон.

– Воркуете?

– Айк, поправьте манишку, я включаю свет.

Щелкнул выключатель, и улыбающиеся красные рожи с любопытством уставились на Алексея и Надю.

– Чистая работа, никаких улик! – сказал Савицкий.

– Ну хватит вам трали-вали разводить, идемте на танцы, – предложил Берг.

– Может быть, нам выйти, пока вы наденете вечерний туалет? – спросил Савицкий, склоняясь перед Надей.

«Видно, у них так принято – говорить обо всем развязно, с потугой на остроумие, – подумала Надя. – Ну что же, постараюсь держаться в тон». И она ответила:

– Выходить не нужно, наряды и меха я отправила багажом, а с собой привезла одни драгоценности. – Она открыла чемоданчик, достала простенькие, похожие на пуговицы, клипсы и, прикрепив их на уши, весело добавила: – Я готова.

– Железно! – промычал Ланев.

На танцплощадке Надя старалась быть веселой назло раскрашенным фифам, которые презрительно кривили губы, кивая в ее сторону. Одна из них громко спросила Берга:

– Где вы подобрали эту пеструшку?

Пьяные «мушкетеры» мужественно танцевали с Надей по очереди, делая вид, что им весело. Но, оставаясь с Алексеем наедине, говорили без стеснения:

– Не то, Айк! Нет в ней породы – село.

– Для любви надо иметь не только душу, но и тело.

В перерыве Шатров предложил пойти в ресторан.

– Я не пойду, – решительно отказалась Надя.

– Почему?

– Я не хожу по ресторанам.

– Теперь придется пойти. Ужинать надо? Надо. Не умирать же с голоду.

– Пойдемте, Наденька, – убеждал Савицкий. – Это вполне приличное место, туда даже детей водят кушать мороженое. – Он предложил ей руку и повел к выходу.

По пути в ресторан Берг, шедший с Алексеем сзади, вполголоса наставлял:

– Ты смотри, Айк, не вляпайся. Эта пеструшка тебе в жены не годится. Тебе нужно подбирать такую, чтобы после того, как выгонят из армии, могла поддержать, пока получишь высшее образование.

– Тебе не кажется, что это вроде сутенерства?

– Айк, брось хорохориться. Я же не говорю – всю жизнь сидеть на ее шее, а только пока окончишь институт, получишь специальность.

В ресторане офицеры вели себя шумно… В общем, ночью, когда покачивающийся Алексей стоял в коридоре перед дверью в номер Нади, ей был ясен образ жизни этих холостых офицеров и ее школьного товарища.

Шатров был пьян. Он порывался войти в комнату, Надя его не пускала.

– Пусти.

– Не пущу.

– Почему?

– Я хочу спать.

– Будем спать вместе.

– Не говори глупостей, иди домой.

– Пусти.

– Идем, я тебя провожу.

Она довела Алексея до квартиры. Он пытался обнять ее в темноте и завести в дом.

– Как тебе не стыдно!

– Да ты не бойся, их нет дома, они еще где-нибудь мотаются!

Надя освободилась от рук и пошла в гостиницу. Алексей, покачиваясь, брел за ней, бормотал:

– Надя, подожди. Надо поговорить…

Она пришла к себе, заперлась в номере и долго плакала.

…На следующее утро Алексей столкнулся с Надей у дверей штаба.

– Ты что здесь делаешь? – спросил удивленно Шатров.

– Пришла в политотдел.

– У нас нет политотдела.

– Тогда к замполиту.

– Зачем?

– Рассказать, как живут некоторые молодые офицеры.

Шатров обозлился:

– Там без тебя давно все известно.

– Пусть прибавится и мое мнение.

– Кому оно нужно? – Алексею очень не хотелось, чтобы Надя говорила с Ячменевым. Он ей обязательно скажет о предстоящем суде. – Послушай, брось ты эту затею. Не ходи. Мне будет стыдно за тебя. У офицеров считается позорным, когда жена бежит жаловаться. Это неприлично.

– Я тебе не жена, а школьный товарищ. Я просто расскажу, каким ты был и каким стал. Ты очень опустился, и я хочу, чтобы тебе помогли.

– Да пойми: они знают все лучше тебя. Поняла?

Надя испуганно глядела на Алексея.

– Что с тобой происходит, Алеша? – тихо спросила она.

– Я не хочу служить в армии.

– Но разве для этого нужно падать так низко?

– Поговорим, вечером, а сейчас уходи.

– Нет, я повидаюсь с замполитом.

– Да пойми ты наконец, это же глупо. Только в книгах положительные герои критикуют лучших друзей и ставят о них вопросы на собраниях. Если ты пойдешь, между нами все будет кончено.

– Между нами все кончилось. Я так поступаю ради твоей матери. Сколько она, бедная, страдает из-за тебя! Ты здесь пьянствуешь, а ей дрова на зиму купить не на что. Пошли ей хоть рубль на лекарство. Она от одного внимания поправится. Она скрывает от людей, что сын, лейтенант, ей не помогает.

Надя едва сдерживала слезы. Чтобы не расплакаться, она отвернулась от Алексея и решительно вошла в штаб.

Шатров поручил взвод сержанту Ниязбекову, а сам вернулся к штабу, сидел в курилке и следил за выходом. Надя вышла через час. Ее сопровождал подполковник Ячменев. Он пожал ей руку и кивнул на прощание.

К вечернему поезду Надя пришла на перрон. Алексей следил за ней издали, но не подходил. Он же сказал: если пойдешь к замполиту – между нами все кончено. Она купила билет. Прибыл поезд, и Надя вошла в вагон. Были минуты, когда Алексею хотелось броситься к ней, плакать, просить и умолять, чтобы она не уезжала. Он чувствовал – рвется последняя ниточка, связывающая его с юностью, с прошлым. Понимал: это та последняя соломинка, за которую нужно ухватиться. Но не мог заставить себя. Как патефонная пластинка с испорченной дорожкой, мысль кружилась на одном: поздно, поздно. Слишком поздно! Теперь уже все пропало!

14

– Слыхали, ребята, нашего лейтенанта под суд отдают, – сказал, таинственно понизив голос, Колено.

Взвод только что отпустили после вечерней поверки. Солдаты готовили постели на ночь.

Слова Колено так и обожгли Ченцова: «За меня!» Ченцов пролежал в санчасти три дня и, оправившись от солнечного удара, вернулся в строй.

– Откуда знаешь? – спросил Ченцов.

– Офицеры в курилке между собой говорили, – все так же таинственно поведал Колено. – Лейтенант Ваганов сказал лейтенанту Антадзе: «Приходи на тренировку в субботу без опоздания». Они штангой занимаются. А лейтенант Антадзе ответил: «Мы все опоздаем, и ты, Ваганов, тоже – в субботу суд чести дело Шатрова разбирать будет».

К ним подошли другие солдаты взвода. Они сели на кровати и стали негромко обсуждать случившееся.

– Жалко лейтенанта, – сказал Ченцов. – Совсем он не виноват. В этой чертовой пустыне любой заплутать может.

– А если бы ты концы отдал?

– Если бы да кабы. Живой остался, зачем лейтенанту службу портить? – возразил Ченцов.

– А он не очень-то дорожит службой, – сказал Судаков, – радоваться будет, если уволят.

– Ты-то откуда знаешь? – недовольно спросил Колено.

Судаков считал Колено недалеким парнем, он не был с ним в приятельских отношениях, даже разговаривал с ним редко – был убежден: ничего умного Колено не скажет. Вот и сейчас, отвечая на вопрос Колено, Судаков глядел на сержанта Ниязбекова. Умышленно адресовал свой ответ Ниязбекову, который очень досаждал Судакову своим служебным рвением и постоянной требовательностью.

– Лейтенант считает, что военная служба отживает. Все эти «ать-два», «становись», «равняйсь» пора сдавать в музей. Он правильно решил: надо уходить из армии. Найдет на гражданке более интересную специальность.

Это заявление Судакова не было новостью для замкомвзвода. Ниязбеков знал давно – Судаков тяготится службой. Он не служит, а отбывает воинскую повинность. Сержант убеждал, втолковывал. Но тот, считая себя более развитым и знающим, не прислушивался к словам Ниязбекова. Тогда сержант решил сломить внутреннее сопротивление солдата повышенной требовательностью. Но из этого ничего хорошего не получилось. Судаков озлобился, стал вступать в пререкания, подшучивать за глаза над сержантом. Вот и сейчас он неспроста заговорил о том, что армейские порядки пора сдавать в музей.

– Интересного в жизни много, это правильно, – согласился Ниязбеков, – но кроме интересного и приятного есть еще и необходимое. Армия и армейские порядки будут нужны еще долго – пока будут враги на земле.

Судаков знал, что Ниязбеков до призыва на военную службу был учителем. Поэтому он и говорил всегда так назидательно, будто объяснял. А Судакова эта манера выводила из себя. Он считал, что Ниязбеков говорит прописные истины, а значительность и солидность на себя напускает искусственно. Поэтому, когда заходил разговор вообще и возражения не считались пререканием, Судаков всегда отстаивал противоположную точку зрения. О чем бы ни говорил Ниязбеков, Судаков непременно был против. А сержант, верный своей учительской манере, не торопясь, пункт за пунктом разъяснял и прижимал к стене поверхностного в суждениях и непоследовательного Судакова.

– Я разве говорю, что армия не нужна? – горячился Судаков. – Я говорю, что одни люди могут служить в армейских условиях, а другим это не нравится, им тесны армейские рамки, у них запросы шире.

– Ах, запросы шире? – с легким сарказмом сказал Ниязбеков. – Запросы, товарищ Судаков, это в некотором отношении синоним слову «потребность». А мы пока еще не дошли до того, чтобы удовлетворять все потребности. Сейчас еще такие времена, когда нужно думать и о своих обязанностях…

– Товарищ сержант, – перебил Ниязбекова Ченцов, – товарищ сержант, бросьте вы с этой занудой спорить, надо о лейтенанте подумать.

Солдаты выжидающе смотрели на сержанта. Фактически он был командиром взвода. Лейтенант Шатров, поначалу горячо взявшийся за работу, потом как-то от нее отошел. Занятия по расписанию проводил неинтересно. После окончания занятий куда-то исчезал. Не было у него времени поговорить с солдатами, просто побыть с ними, посидеть в ленкомнате, расспросить о домашних делах или помочь во время самоподготовки. Вот лейтенанты Анастасьев и Антадзе с солдатами постоянно. А Шатров как служащий в каком-нибудь учреждении – отсидел свои часы, и шабаш. Будто не с людьми работает!

Ниязбеков давно уже во всех этих вопросах заменил лейтенанта, и поэтому взвод держался по результатам боевой подготовки на приличном уровне.

Ниязбеков после слов Ченцова задумчиво сказал:

– Помочь ему, к сожалению, мы едва ли сможем. На заседании офицерского суда чести нам не полагается присутствовать.

– А может быть, мне пойти к командиру полка? – спросил Ченцов. – Ведь все из-за меня заварилось.

– Конечно, как потерпевший, вы можете заявить, что не имеете претензий к лейтенанту. Но боюсь, дело не только в ЧП, которое с вами произошло, – все так же, будто размышляя вслух, негромко говорил Ниязбеков.

– А может, все же сходить? – настаивал Ченцов.

– Сходите, – согласился сержант, – хуже от этого не будет. Как вы думаете, ребята?

– Конечно надо, – заговорили солдаты.

– Давайте всем взводом пойдем, – предложил Колено.

– Вот этого делать нельзя, – возразил сержант. – Это просто ни к чему. Да и по уставу коллективные заявления высказывать не полагается. Ченцов спросил наше мнение, мы ему по-товарищески посоветовали, а дальше пусть решает сам.

– Так я пойду, – сказал Ченцов. – В штабе окна светятся. Может быть, командир еще там. А то завтра с подъема опять занятия, и времени не вырвешь сбегать.

В ярко освещенном коридоре Ченцова остановил дежурный:

– Вы к кому?

– К командиру полка.

– Зачем?

– По личному делу.

– Разрешение у своего командира спрашивали? – оглядывая невысокую, подтянутую фигуру Ченцова, спросил дежурный.

– Так точно, – ответил Ченцов, не моргнув глазом.

По уставу Ченцову, конечно, полагалось идти по служебной лестнице от младших командиров к более старшим. И каждый из них давал бы разрешение идти выше только в том случае, если бы сам не смог удовлетворить просьбу Ченцова. Но Ченцов понимал – ни командир роты, ни командир батальона ему помочь не могли. К тому же их нет в подразделении. Они дома. А суд завтра. Поэтому, отвечая дежурному «так точно», Ченцов думал, что обманывает его частично: сержант разрешил обратиться к командиру, ну а Шатрова об этом и спрашивать неудобно, потому что разговор о нем и пойдет.

– Ну что ж, пройдите, – сказал дежурный, – командир еще здесь.

Ченцов подошел к двери, на которой висела черная стеклянная табличка с надписью: «Командир части». Солдат постоял, собираясь с мыслями. Затем расправил гимнастерку под ремнем, подтянул живот, выпрямился и, приоткрыв дверь, воскликнул неестественным голосом:

– Разрешите войти, товарищ полковник!

Кандыбин сидел за письменным столом, разбирал бумаги. Он поднял глаза на Ченцова:

– Входите. – Затем встал из-за стола, пожал солдату руку. – Слушаю вас.

– Товарищ полковник, я насчет лейтенанта Шатрова. Не судите его, пожалуйста. У меня никакой обиды на него нет. Пустыня, сами знаете, какая она. С кем беды не бывает. А я к товарищу лейтенанту Шатрову никаких претензий не имею.

Ченцов сказал все это быстро, на одном дыхании, боясь, как бы не сбиться, не оробеть. А высказав, он облегченно вздохнул и вытер со лба крупные капли пота.

Кандыбин внимательно смотрел на солдата. Лицо полковника было спокойно. Ченцов даже не подозревал, какую бурную реакцию вызвали его слова в душе Кандыбина.

Это длилось всего несколько секунд. Полковник, не склонный к сантиментам, вдруг почувствовал горячий прилив любви и уважения к солдату. Он смотрел на невысокого Ченцова, на его по-мальчишески оттопыренные уши, на мягко очерченный рот, на широковатый, как бы слегка расплющенный нос, потом негромко сказал:

– Садись, Ченцов.

– Ничего, я постою, – смущенно сказал солдат.

– Садись, поговорить хочу с тобой.

Ченцов подождал, пока сел полковник, а потом уж осторожно опустился на краешек стула.

– Расскажи мне о себе. Откуда ты, кто родители, где учился, кем работал, – попросил командир полка.

Не понимая, зачем это нужно полковнику, но улавливая его доброжелательный тон, солдат успокоился.

– Жил я в деревне Зыкино, она в Оренбургской области находится. Там и учился. Окончил десять классов. Отец на фронте погиб. Мать и сестра работают в колхозе. Я тоже до армии работал в колхозе.

– Кем?

– В полеводческой бригаде.

– А где отец воевал, на каком фронте?

– По письмам, которые сохранились, вроде бы на Прибалтийском.

– Ну а город или село, где погиб, не знаешь?

– Нет, – печально сказал Ченцов. – В последнем письме, как и во всех других, обратный адрес – полевая почта и номер. И все.

Кандыбину очень хотелось помочь солдату. Стоит, наверное, где-нибудь скромный памятник, и, может быть, на нем в длинном списке есть и фамилия Ченцова. Сын должен знать, где похоронен отец.

– Номер полевой почты не помнишь?

– Нет, не помню.

– Напиши матери, пусть пришлет, а мы через архив запросим. Попытаемся установить боевой путь, которым шел твой отец. Уволишься, может быть, пройдешь или проедешь по этому маршруту. – И, чтобы как-то развеять охватившую его и солдата печаль, Кандыбин добавил: – Туристом, может, проедешь, на собственном автомобиле.

Ченцов улыбнулся.

Полковник встал, пожал ему руку.

– Ну что ж, иди, товарищ Ченцов, я передам твою просьбу офицерскому суду чести.