Текст книги "Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое"

Глава VII

Внешние успехи николаевской политики в конце 40-х годов XIX века казались значительными. Но его тревожил призрак возрождающегося наполеоновского империализма, разрушительного для всей системы «равновесия» в Европе. Российское правительство сильно преувеличивало и слишком долго недооценивало результаты переворота, упразднившего республику в пользу империи Наполеона III. Признать его, конечно, пришлось вслед за всеми державами. Николай только дразнил Наполеона, а себя тешил тем, что не хотел называть его «братом» своего самодержавия и называл «другом» или «кузеном». Мнимая видимость все чаще закрывала для него и скрывала от него реальный смысл действительных отношений.

А этот реальный смысл был в нарастающей изоляции России. Державы крайнего Запада, Франция и Англия, были определенно враждебны и крайне недоверчивы к нему. Замкнувшись в себе и решительно противопоставляя себя Западной Европе, николаевская Россия все настойчивее развертывает свой особый империализм на Востоке. Она ставит русские интересы на Востоке в резкое противоречие с устремлениями Англии, а затем и Франции к экономическому господству в азиатских странах. Обостряются международные конфликты на почве Ближнего Востока. Тут николаевское правительство проводило с настойчивой последовательностью тенденцию преобладания России, трактуя Турцию как страну внеевропейскую, а потому стоящую вне «европейского концерта», и отстаивало право России сводить свои счеты с нею вне воздействия западных держав.

Ослабление власти Оттоманской Порты над подчиненными ей областями казалось Николаю признаком близкого распада Турции.

Он был уверен, что с Англией можно сговориться, достаточно разграничить сферы влияния. Он дважды, в 1844 г. при посещении Лондона и в 1853 г. в беседе с английским послом в Петербурге, лично обсуждал возможности раздела Турции.

Николай, живший в мире династической мифологии, по выражению его немецкого биографа, приписывал, в своем державном самосознании, решающее значение в ходе политических событий личным отношениям, взглядам и предположениям правящих лиц, смешивая иной раз значение формальных международных обязательств и личных бесед или писем, какими обменивались власть имущие. Технику международных отношений он представлял в форме личных сношений и отношений между государями, непосредственно или через уполномоченных ими послов. Он строит существенные заключения и расчеты на прусской дружбе, австрийской благодарности за венгерскую кампанию, на английском благоразумии, к которому обращается в личных переговорах, на плохо понятом самолюбии Наполеона III, которому должно польстили приглашения в Петербург с обещаниями «братского» приема у русского самодержца (что французский император, естественно, понял как обидную бестактность), и т. п. Преувеличивая значение приемов, традиционных в международных сношениях эпохи абсолютизма, Николай дипломатическими иллюзиями отгонял от себя до последней возможности ожидание неизбежного взрыва огромной борьбы… В обманчивом расчете на то, что западные державы в конце концов уступят и не пойдут на решительную борьбу против русского протектората над Турцией и ее христианскими подданными, Николай поставил вопрос ребром о своем притязании на авторитетное покровительство православной церкви в пределах Турецкой империи, т. е. ввиду государственно-правового и административного значения константинопольского патриарха – над всем православным населением Оттоманской Порты. А на объявление войны Турцией 14 октября 1854 г. ответил манифестом, где причиной войны выставил защиту законного права России охранять на Востоке православную веру.

Станица. В воскресный день в церкви, как обычно, шел молебен. Церковный хор пел на клиросах. А батюшка в шитой золотом ризе басил у амвона. Курилась в его руках кадильница, на всю церковь пахло ладаном и топленым воском. Горели в подсвечниках свечи, поблескивало золото икон, смотрели на молящихся строгие глаза святых. У амвона стоял атаман с семьей, а вокруг все станичное население. Староста-бородач с блюдом двигался в обход по храму, и по подносу звенели бросаемые в него монеты.

– Пресвятая Богородице, спаси нас, – поет хор, и все в храме крестятся. – Спаси от бед рабы твоя Богородице.

Пылают свечи, густо клубится ладан, звенит кадило, дрожит синеватый воздух. Когда служка подсыпал батюшке в кадило ладан, в церковь вошел посыльный из казачьего правления и что-то сказал на ухо атаману. Тот тут же приказал писарю:

– Пригласи после службы членов правления ко мне.

Вскоре молебен закончился и народ повалил из церкви. Храм затих. В алтаре служки переодевали батюшку, стягивая с него ризу. Вернулся староста с блюдом в руках.

А в правлении собирались приглашенные казаки. Атаман Кульбака, высокий, сухонький, в синей черкеске с голубыми отворотами на рукавах, ходил по комнате, заложив руки за спину. Мягкие сапоги делали его шаги бесшумными.

– Казаки! – обратился он к присутствующим. Его голос удивительно не вязался с внешностью. По комнате раздался густой рокочущий баритон.

– Получена депеша из Владикавказа. Сообщают, замечена возня на турецкой границе. Область объявляется на военном положении. Думается мне, как бы не вспыхнула война.

– А мне кажется, это их очередной фарс, – заметил старый казак Скорик. – Пошумят, постреляют на границе, налетят шайкой человек в триста на солдатский пост в четыре человека – и назад. Знаем мы этих вояк.

– Да нет, Дмитрия, ты же знаешь, здесь войны начинаются внезапно, вспомни прежние – персидскую и ту же турецкую, – он повертел в руках присланную бумагу. – Отдан приказ о мобилизации. Нам в двухнедельный срок надо подготовить сотню.

– А куда она пойдет? – спросил кто-то из казаков.

– Первый Владикавказский полк идет в полном составе на турецкую границу, но готовится отряд и в Крымскую армию, – отвечает атаман.

– Ну, что ж, атаман, приказ надо выполнять, – продолжал все тот же старый казак Скорик, поправляя затянутую наборным поясом черкеску – Как гласит завет апостола Петра: «Бога бойтесь, царя чтите и всякой власти от Бога поставленной повинуйтесь».

Упоминание об этом словно солнцем озарило лица казаков. Ведь они сызмальства помнили, что они слуги царя и опора трона. И так из поколения в поколение блюли честь казачью, гордились казачьим званием и грудью становились на защиту Отечества.

– Я думаю, что мы срочно примем меры и, раз это надо, в срок выставим сотню отборных казаков, – вновь обратился к присутствующим атаман.

Казаки молчали, понимая, что атаман после этого скажет что-то важное и к чему-то обязывающее.

– Кармалика! Тебе поручаю возглавить сотню, – обратился атаман к одному из членов правления. – В помощь тебе даю Чечеля и Белобловского, урядников подберете сами, – как о давно решенном сказал он.

– Любо! – раздалось в правлении. Казаки зашумели, кивая головами. А Кульбака покопался в бумагах и добавил:

– А эти казаки пойдут в Крым, к Меншикову, – и зачитал список, в котором был и его сын Егор.

Вскоре станица провожала казаков в Закавказье. Старики, матери и жены шли за ними до южных ворот. Люди пели, плакали, кричали. Казаки стреляли в воздух. Были и пьяные. «Нам царь-батюшка выдал водку, – кричали они, – а потому мы пьем и других угощаем. Ох, и достанется супостату от нас», – грозились они на турок.

Почти следом ушел отряд и в Крым.

С давних времен так уж повелось, что для казака, по сравнению со многими его занятиями, первым было ратное дело. Словно гранитный утес, непоколебимо и твердо стояло казачество, принимая на свою богатырскую грудь случайность и невзгоды борьбы с врагами России на всех далеких и близких окраинах широкого Российского государства.

В то время, когда на Руси всегда боялись «красной шапки» – солдатского звания, казаки испокон веков считали ратное дело самым честным, святым и привлекательным и первой заботой своей ставили, чтобы «воинским промыслам помешки не было».

Еще задолго до того, как в России была введена всеобщая воинская повинность, казачьи матери говорили детям: «Мы привыкли видеть жертвы за любимого царя», и «Мы уже триста лет царям служили на своих лихих конях, много раз врагов разили, отличалися в боях».

Казак, верный слуга государства, всегда (был) готов стать под полковые знамена для защиты своего края и борьбы с врагами России. И эта постоянная готовность жертвовать всем за благо государственное, за честь и корону царскую стяжала казачеству неувядаемую славу и разнесла грозу казачьего имени далеко за пределы нашего Отечества.

Французский генерал Де-Брак, один из лучших кавалерийских офицеров армии Наполеона I, в своей книге «Аванпосты легкой кавалерии», изданной в 1831 г., дает самые лестные отзывы о боевых качествах казаков.

– Казаки, – говорит он, – лучшая легкая кавалерия в Европе, вполне достигшая цели своего назначения. Им свойственны инстинкты волка и лисицы; они привычны к войне и отличаются крепостью тела, а лошади их чрезвычайно выносливы… Если казаки разделяются при отступлении тем больше, чем продолжительны ваши атаки, то не думайте, что они потеряли уверенность и оробели. Нет, этот способ их отступления, способ, чрезвычайно опасный для преследующего неприятеля, которому часто приходится раскаяться в своей смелости. Если же другие европейские войска наскоро собираются при отступлении, то это верный признак их деморализации; тогда нужно сильно насесть на них.

Упоминая о казаках, я указал на них как на совершенный образец, потому что некоторые офицеры, не участвовавшие в войне или участвовавшие в ней не на аванпостах, считают своей обязанностью презрительно отзываться об этой кавалерии, не верьте им!

Спросите всякого настоящего боевого офицера, и он скажет вам, что легкие кавалеристы, которые, подобно казакам, окружают армию бдительной и непроницаемой сетью и, защищая ее, вместе с тем утомляют противника, постоянно наносят удары и лишь редко подвергаются им, прекрасно и вполне удовлетворяют назначению какой бы то ни было легкой кавалерии.

Искони казачество само заботилось о развитии казачьей удали, силы и храбрости. Каждый казак проходил службу в полку и каждому была приписана его станица.

Каждое войско, каждый казачий полк имеет свое знамя (штандарт). На знамени изображается крест – знак веры православной, начальные буквы имени государя (вензель) и государственный герб – двуглавый орел, – показывающие казаку, за кого и за что он обязан сражаться: за веру, царя и Отечество!

Знамя для полка в войске подобно «тельнику», кресту, даваемому христианину при крещении. Как тельник не может быть оценен, продан, куплен или заменен другим, так и знамя не имеет цены, и полк, потерявший знамя, не только теряет свое честное имя, но и сам перестает существовать, а чины его распределяются по другим частям. Ближайшие же защитники знамени расстреливаются.

Поступая на царскую службу, казак приносил присягу. Ну, а как он ее выполнял, сражаясь за веру, царя и Отечество, есть масса славных героических примеров.

Глава VIII

Военные действия турки открыли в ночь на 16 октября, напав на пост святого Николая на Черном море. Несмотря на героическое сопротивление небольшого русского отряда, легшего целиком в неравном бою, укреплением они овладели. Так началась война. В это же время Турция начала свои наступательные действия по всему фронту: 40-тысячная армия двинула к Александрополю и 18-тысячная – к Ахалциху. Командующим Кавказским корпусом вместо Воронцова, который в это время болел, был назначен князь Бебутов, начальником штаба – князь Барятинский. Сорокатысячному Анатолийскому корпусу мы могли противопоставить всего 14 тысяч человек Александропольского отряда, который лично возглавил князь Бебутов. А Ахалцихский отряд князя Андронникова, численностью семь тысяч человек, готовился к встрече в два с половиной раза сильнейшего корпуса Али-паши.

Вызвав к себе генерала Орбелиани, Бебутов приказал:

– Завтра выйдете со своим отрядом вперед и будете двигаться в сторону Александрополя. Будьте бдительнее, постарайтесь не вступать в бой с главными турецкими силами.

Перед утром отряд снялся с места и пошел навстречу врагу. Манифест о войне на Кавказе еще не получили, и Орбелиани точных турецких сил не предполагал. Казачьи разъезды, преодолевая пологие холмы и овраги, двигались впереди, грузинские дозоры шли слева и справа. Семитысячный отряд, при 28 орудиях, растянувшись, двигался по долине. Редкие облака высоко проходили над долиной, изредка из теснин набегал холодный ветерок. Легкая пыль курилась по дорогам. Казачьи разъезды, перейдя неглубокий овраг и поднявшись на очередной холм, увидели перед собой селение Баядур. Местность перед ними внезапно ожила. Поднялась пыль, послышался гул и звон, ржание коней. Темные фигуры всадников замелькали на дорогах, и спустя пятнадцать минут огромная, темная движущаяся масса турецкой армии заполнила долину. Звуки рожков, бой барабанов, мерный шаг спокойно и размеренно шедших, словно на учении, турецких батальонов заглушил все.

В блеске и сверкании оружия, в тяжелом движении 30-тысячная армия Абды-паши подходила к Баядуру. Это было 3 ноября. Орбелиани, не ожидавший такой встречи, был в растерянности. С нескрываемой тревогой смотрел он на подходившие войска.

– От боя нам не уйти, – придя в себя, объявил он окружающим его офицерам.

– Это точно, – подтвердили те, – нельзя медлить. – И тут же по отряду разнеслось:

– Приготовиться к встречному бою!

Русский отряд стал быстро разворачиваться. Батальоны по команде занимали определенные позиции. Егеря заняли близлежащие высоты, а за ними с ружьями наперевес стала пехота. Половина орудий была установлена в центре, а остальные расположили по флангам. На одном из них расположился Владикавказский казачий полк.

Раздался орудийный выстрел, за ним второй, через минуту около генерала Орбелиани, просвистев, упали три ядра. А он сидел в одной и той же позе, не обращая внимания на огонь, ни слова не говоря, не отдавая приказаний.

– Что с ним? Пора действовать. Турки заканчивают свой маневр, – крикнул казачий полковник. – Бой в поле – единственное, что должны сделать мы.

Генерал вдруг встал и не спеша пошел по-над линией своих войск. Он, несомненно, был храбр и личной храбростью решил повести за собой кавказских солдат.

– Ваше превосходительство, турки открыли огонь, сейчас они пойдут в наступление.

Прикажите начать атаку! – снова, уже громче, сказал тот же полковник.

Орбелиани обвел всех глазами и махнул рукой. Что подразумевал он этим жестом, неизвестно, но все поняли это как знак разрешения атаки.

– Батареи, по наступающему врагу огонь! – закричал он, и уже давно ждавшие этого артиллеристы дали орудийный залп из четырнадцати пушек.

– Беглый, с переменой по картечи, огонь! – снова закричал он, видя, как десятки снарядов разорвались в самой гуще наступающих янычар.

– Ну, братцы, пришел и ваш черед, – обходя солдат, говорил Орбелиани. – На вас первый удар, зато вы первыми и погоните турок.

– Казаки, ударьте во фланг, – приказал он владикавказцам.

Бой был скоротечный. Турки яростно напирали, и сколько бы еще держался этот отряд, потерявший восемьсот человек, неизвестно. Раздалась весть:

– Наши идут!

И действительно, вскоре подошли основные силы во главе с Бебутовым. Турки генерального сражения не приняли и отступили за реку Арпачай. Здесь обе стороны простояли десять дней. Тем временем отряд князя Андронникова нанес 12 ноября поражение Али-паше при Ахалцихе. Его 7-тысячный отряд наголову разбил 18-тысячный отряд Али-паши, потеряв 361 человека, тогда как турки потеряли более 3,5 тысячи человек и в наши руки попало 11 орудий, 23 знамени и значка, весь турецкий лагерь и даже канцелярия Али-паши.

Известие о победе Андронникова при Ахалцихе вызвало в войсках Александропольского отряда всеобщее ликование. Все рвались в бой.

Главнокомандующий собрал военный совет. Сообщив об Ахалцихской победе, он сказал:

– Я понимаю ваше стремление поскорее идти в бой, господа офицеры, но давайте оценим свои силы и возможности.

– Мы имеем десять тысяч человек и 32 орудия, а что имеет противник?

– Турки у Баш-Кадыклара сосредоточили 36-тысячный отряд при 46 орудиях, – доложил начальник штаба. – Командует им сам Ахмед-паша.

Бебутов был начальником, у которого решительность не переходила в запальчивость. Он видел неравенство сил, а оно было значительно, поэтому дальнейшие действия он решил обсудить детально, чтобы в полной мере соединить боевой пыл войск с разумными действиями на поле боя.

– Как они расположены? – задал он вопрос.

– Позиции турок сильно укреплены, – сообщил инженер, – кроме того, они удобно прикрыты скалистыми оврагами.

– Располагаются они своим излюбленным манером – каре, – показывая на карте, докладывал начальник штаба. – Дозорные казаки доложили, что основные силы у них на флангах. На левом фланге располагается основная масса турецкой кавалерии и курдов, в центре сил меньше, турки надеются на обрывистые овраги.

– Вот туда вначале и ударите, – приказал Бебутов командиру гренадерской бригады.

– Есаул Ковалев, – обратился он к командиру 1-й казачьей батареи, – будьте готовы к перемещению батареи по фронту, чтобы и помогать наступающей пехоте, и тыл противника беспокоить.

– Нижегородцам наступать на правый фланг противника, и как только там начнется бой, а Ахмед-паша начнет посылать туда подмогу, ты, Камков, – обратился он к казачьему полковнику, – ударишь своими казаками в левый фланг. Хорошо бы прорваться в тыл.

Обсудив еще и еще раз различные варианты боя, Бебутов отдал приказ о наступлении.

19 ноября, после непродолжительного артиллерийского обстрела, Александропольский отряд начал наступление против сильно укрепленной турецкой позиции. Решительное наступление гренадерской бригады и смелые действия казачьей конницы были настолько решительны и дерзки, что Ахмед-паша сказал окружающей его свите: «Русские или с ума сошли, или упились своею поганою водкой!». Он махнул платком, и многотысячная конница ринулась на девять сотен линейцев, прикрывающих правый фланг. Несколько минут шла невообразимая свалка, в которой ржали кони, взлетала густая пыль, слышались хриплые крики, удары, вопли и брань.

– Казаки! Держись! – прокричал полковник Камков и кинулся с резервом на наседающих турок. Кони без всадников носились по полю, а треск сабель, орудийные залпы и крики людей тонули в общем невообразимом хаосе.

– Братцы, дадим жару басурманам! – кричал в пылу боя полковник Евсеев, и шесть сотен казаков лавой врезались во вражеский фланг.

– Молодцы, терцы! – только и успел прокричать Бебутов, как казаки были смяты. Они повернули коней и, миновав выдвинутые во фланг пехотные батальоны, ринулись в тыл.

– Аллах дает нам победу. Судьба опять благосклонна к нам, – воскликнул наблюдавший за боем Ахмед-паша. Туча турецкой конницы, вопя и размахивая саблями, неслась за казаками.

В это время лихой есаул Ковалев, выехав наперерез туркам, в 50 метрах установил свою батарею и, не отстегивая орудий, несколько раз осыпал картечью не ожидавшего ничего подобного неприятеля. Передние кони разом остановились, но их сшибали задние всадники. Пехотные роты, свернувшись в каре, тоже дали залп по туркам. В ту же минуту вновь ударила картечью казачья батарея, и вся масса турецкой кавалерии повернула назад. Линейцы кинулись в шашки, за ними пошли нижегородцы, – и весь правый фланг с частью центра турецкого расположения был смят и опрокинут. Турки были быстро разбиты, потеряв лагерь, весь обоз, 24 орудия и около шести тысяч человек. Последствия Баш-Кадыкларской победы были громадны.

Турция, понеся огромные материальные потери и моральный урон, в этот год до весны следующего года каких-либо значительных боевых действий не предпринимала, что дало возможность усилить наши войска и перегруппироваться.

Глава IX

Однако победа под Баш-Кадыкларом особо не прозвучала тогда в России, ибо за день до этого – 18 ноября произошло крупное морское сражение черноморской эскадры с турецким флотом при Синопе, закончившееся нашей победой и затмившее все события того времени. Царю нужны были громкие победы, а истребление турецкого флота в Синопе являлось таковым. Поэтому реакция в Петербурге на победу была выше всех похвал. И царя, и министров, потерявших всякую ориентацию в отношениях с западными державами и хорошо не представляющих себе дальнейшего хода войны, эта победа приободрила, обнадежила в успехе опрометчиво начатой кампании. Считая Меншикова своим главным доверенным лицом в Крыму, царь отнес эту победу к его заслугам.

– До какой степени я обрадован был радостной вестью славного Синопского сражения, – писал он князю, – не могу довольно тебе выразить, любезный Меншиков!

Не менее восторженно писал светлейшему и военный министр князь Долгоруков:

– Вы не можете себе представить счастья, которое все испытали в Петербурге по получении известия о блестящем Синопском деле. Это поистине замечательный подвиг!

А произошло это так.

Перевезя из Севастополя на Кавказ 13-го пехотную дивизию, Черноморский флот снова собрался на Севастопольском рейде. 5 октября Нахимов получает предписание из штаба выйти с эскадрой, состоящей из кораблей «Ягудиил», «Храбрый», «Чесма», «Императрица Мария», трех фрегатов, двух бригов и одного парохода, крейсерство[6]6
  Крейсерство – плавание одного суда или эскадры в определенном районе с целью разведки, охраны побережья, нарушения морских перевозок противника.


[Закрыть] между Анатолией и Крымом.

Не успел Нахимов выйти в крейсерство, как Меншиков получил известие о том, что турки предполагают 9 октября начать военные действия. Стало известно и то, что из Константинополя усиленно перевозятся в Батум войска и орудия. По эскадре был отдан приказ, чтобы по выходу в море все орудия были заряжены ядрами, приготовлены ударные трубки, ружейные патроны и абордажное[7]7
  Абордаж – сцепление двух судов для рукопашного боя.


[Закрыть] оружие.

А 26 октября Меншиков сообщает, что турки переправились на левый берег Дуная, где стояли войска Горчакова, и заняли город Калафат.

– Следовательно, – прочитал Нахимов в предписании, – войну должно почитать действительно начавшеюся.

1 ноября Нахимову доставили царский манифест от 20 октября об объявлении войны Турции. Ознакомившись с манифестом, адмирал передал всем командирам судов сигнал:

– Война объявлена. Турецкий флот вышел в море, отслужить молебствие и поздравить команду.

На «Императрице Марии», где он сам находился, был собран весь экипаж.

– Ребята! – обратился он к команде. – За царя и Отечество положим головы, но в Севастополь без славы не воротимся.

– Ура! – прогремело ему в ответ.

В тот же день эскадра вышла в море. Преодолевая волны и ветер, они подошли к Синопскому полуострову и увидели на рейде четыре турецких судна. Начавшийся шторм вынудил эскадру отойти в море. Все вокруг на несколько дней затянуло туманом. И когда Нахимов, воспользовавшись свежим восточным ветром, 11 ноября снова подвел корабли к Синопу, он увидел там уже не четыре судна, а 7 фрегатов, 2 корабля, 2 парохода и шлюп, стоящие под прикрытием береговых батарей. Это была эскадра под флагом одного из лучших турецких адмиралов – Осман-паши, наставником у которого был англичанин Адольфус Слейд, состоящий на турецкой службе в чине контр-адмирала и носивший звание «Мушавер-паша», что означало «паша-консультант». Турецкая эскадра имела цель проследовать вдоль анатолийского побережья к турецкому порту Батуму и, посадив там на суда десант, совершить нападение на Сухум.

Адольфус Слейд с тремя пароходами обошел незадолго перед тем абхазские берега, выгрузил там до шестидесяти бочонков пороху и много свинца в пластинах, уведомив горцев, что около 20 ноября к ним придет из Синопа турецкий флот с многочисленным десантом. Синопская бухта, хорошо защищенная от ветров и наблюдений, была избрана сборным пунктом турецкой эскадры, и суда приходили в бухту постепенно, чтобы отсюда в полном составе двинуться к Кавказу.

Пока Нахимов обдумывал план предстоящего сражения, к его эскадре присоединился фрегат «Кагул», а в ночь на 16 ноября флагманский корабль адмирала Новосильского «Париж» телеграфом уведомил его: «Начальник 4-й флотской дивизии прислан для присоединения к вам с кораблями «Париж», «Три святителя», «Великий князь Константин».

Это было серьезное подкрепление. Теперь в эскадре было семь кораблей. И хотя соотношение было не в пользу русских, Нахимов не хотел и думать, чтобы упустить без боя неприятеля, отысканного с таким трудом.

С утра 17 ноября на море прояснилось. В 9 часов сигналом с «Императрицы Марии» флагман потребовал к себе Новосильского и командиров кораблей для сообщения им плана атаки и нужных при этом наставлений. Совещание было недолгим – немногим более часа. В 11 часов командиры вернулись на свои корабли и объявили командам, что завтра эскадра отправляется в Синоп для истребления стоящего там турецкого флота. На корабли были розданы копии приказа командующего эскадрой и вычерченная диспозиция, на которой было точно нанесено расположение неприятельских судов, батарей и места, где должны стать на якорь русские корабли.

И Нахимов, и офицеры, и матросы – все понимали, что завтра будет жаркий день, что одолеть врага будет непросто и, может быть, многих из них не станет. Противник силен. У него не только больше кораблей, не только пароходы, которые смогут маневрировать независимо от ветра, но еще и береговые батареи.

Закончив напряженный день, команды поужинали. В торжественной тишине матросы писали письма, может быть последние, другие поверяли товарищам последние мысли, последние желания. А потом по сигналу адмирала корабли один за другим снялись с рейда и отправились к Синопу, где их ждала гибель или слава.

Ночью погода испортилась.

Наступившее утро встретило русскую эскадру неприветливо. После мрачной, бурной и дождливой ночи сквозь сплошные свинцовые тучи, закрывавшие все небо, уныло и медленно пробивалась заря. Над кораблями ревел порывистый ветер с частым холодным дождем. Только в 9 часов утра рассвело. В половине десятого по сигналу адмирала эскадра снялась с дрейфа, а через пятнадцать минут на «Императрице Марии» был поднят сигнал: «Приготовиться к бою». Этого сигнала ждали и к нему готовились, поэтому на кораблях не было никакой спешки и суеты. Оставалось сделать еще одно приготовление – пообедать, им и занялись команды, сев в одиннадцать часов за обед. Корабли проходили последние мили, стремительно приближаясь к Синопу, и через полчаса, когда был окончен обед, раздались призывные звуки тревоги.

– Все люди встали на свои места, для вступления в бой предназначенные, и орудия в деках зарядили двумя ядрами, – записали дежурные в вахтенный журнал. Матросы смачивают палубу, опускают сукно над крюйт-камерами[8]8
  Крюйт-камера – помещение позади орудий, где хранились заряды.


[Закрыть], командоры уже взялись за шнурки ударных замков.

Напряжено внимание. Все ждут.

Уже подошли на пушечный выстрел. Еще ближе. Видно, как турки наводят орудия. Только русские еще не знали, что наводят они орудия не на корпуса кораблей, а на мачты и паруса.

– Если стрельбой по рангоуту[9]9
  Рангоут – все круглого сечения деревянные части для постановки парусов.


[Закрыть]" не удастся замедлить атаку, то хотя бы выбить как можно больше людей, которые бросятся от орудий на марсы[10]10
  Марс – деревянная площадка на мачте, предназначенная для наблюдения или для работ с парусами.


[Закрыть] и реи убирать паруса, – говорил своим офицерам Осман-паша. – А когда их много погибнет, огонь можно будет перенести на корпуса.

В половине первого, когда русские корабли стали разворачиваться в боевую линию, все турецкие суда по выстрелу с фрегата «Ауни-Аллах», на котором поднял свой флаг турецкий главнокомандующий, открыли пушечный огонь по их рангоуту.

Нахимов, разгадавший их хитрость, уже после первого залпа дает сигнал: «Взять на гитовы», – то есть подобрать паруса и тем самым уменьшить возможность их повреждения. Одновременно, не крепя парусов, все корабли вслед за флагманским открыли ответный огонь по неприятелю.

Хитрость турок обернулась против них же. Первый залп почти не причинил вреда русской эскадре, у них же появились пробоины.

«Императрица Мария», на которой находился Нахимов, методично громила батальным огнем 38 орудий своего правого борта и меткими выстрелами четырех 68-фунтовых бомбических орудий нижнего дека турецкий флагманский корабль «Ауни-Аллах».

Уверенно и искусно работали артиллеристы. Их ядра и бомбы без промаха поражали фрегат Османа, и через полчаса он, не выдержав состязания с искусным противником, отклепал якорные цепи, чтобы бегством спастись от выстрелов.

Через два часа после начала сражения замысел Нахимова был в основном выполнен. Турецкой эскадры не существовало. Только отдельные суда и береговые батареи № 5 и № 6 посылали беспорядочные выстрелы по русским кораблям. Когда в половине пятого на помощь Нахимову на «Ростиславе» с еще тремя кораблями прибыл Корнилов, и они перестали стрелять. Видя картину всеобщего разрушения, Корнилов приказал командиру парохода «Одесса» Федору Керну подойти к сидевшему на мели меньше всех пострадавшему фрегату «Несими-Зефер», отбуксировать его, чтобы затем привести в Севастополь. Но фрегат оказался не плавучим. Сняв с него 200 турок и убрав убитых, его подорвали. В бухте не было больше ни одного турецкого судна. От эскадры Осман-паши остались только обломки судов, плавающие по рейду, да торчащие из воды мачты фрегатов, корветов и транспортов. На дне покоились 11 боевых судов – «цвет турецких фрегатов и корветов», два купеческих брига и два транспорта. Вместе с Осман-пашой были взяты в плен ограбленные своими командами командир «Фазли-Аллаха» Али-бей и командир корвета «Фейзи-Меабуд». Один из фрегатов не спустил флага. Но по нему открыл разрушительный огонь «Париж», и фрегат, изрешеченный ядрами и усеянный трупами, выбросился на мель у батареи № 6. «Императрица Мария» перенесла свой огонь на фрегат «Фазли-Аллах». Он тоже загорелся, подобно своему флагману, бросился к берегу и сел на мель против города. На «Неджми-Фешан» переносить огонь не пришлось. По нему вел огонь «Великий князь Константин», заставивший его тоже выброситься на берег.

«Чесма», бросив якорь вслед за «Великим князем Константином», вместе с ним била из своих орудий по крайнему левому фрегату «Навек-Бахри», одновременно отстреливаясь от турецких батарей № 4 и № 3. Вместе с экипажем «Великого князя Константина» офицеры и матросы «Чесмы» пришли в восторг, когда фрегат взлетел на воздух. Командир корабля немедленно развернул корабль в сторону одной, а потом другой батареи и огнем своих 42 пушек одного борта смыл батареи до основания. Подожженные турецкие суда один за другим взлетали в воздух. Их горящие обломки падали на городские кварталы Синопа, и там занялся пожар, быстро охвативший весь город.

Наша эскадра не потеряла в сражении ни одного корабля, но повреждения, причиненные кораблям, были значительны. Более всех пострадала «Императрица Мария». В ее корпусе было 60 пробоин, разворочены кормовая часть и галереи, подбиты мачты. На эскадре было 235 раненых и 38 человек погибших.