Текст книги "Постой, паровоз!"

Выездная коллегия Верховного суда, закрытое судебное заседание, материалы дела, доводы обвинения и защиты. Одним словом, ничего не значащая бутафория. Но как бы то ни было, Зиновию снова пришлось пережить страшные минуты перед вынесением решения. «Приговор суда оставить без изменения...»

Кассационная жалоба отклонена, смертный приговор вступил в законную силу. Теперь точно все...

Зиновия вернули в его камеру. И его взгляд сразу же уперся в бурое пятно на стене. Совсем скоро рядом появится пятно от его крови. Совсем скоро...

Он ничего не совершал, он никого не убивал, он хочет жить, но... Но он должен умереть. И он умрет. Ну почему судьба к нему так несправедлива?

Снова, в который уже раз, он сел на табурет. Снова внутренне сжался в ожидании страшного конца. Но снова ничего не произошло. По закону его должны были предупредить о том, когда расстреляют. Но судя по всему, в этой тюрьме убивали внезапно. И его убьют. Не сегодня, так завтра...

Утром он привел себя и камеру в порядок. И снова погрузился в ожидание. Это было настолько же напряженное, насколько и тревожное ожидание. Не раз у него возникало ощущение, что стены по правую и левую от него стороны создают разность потенциалов, отчего возникает электрический ток, проходящий через его голову. Так или иначе, но голова действительно гудела как трансформатор, а мозговые извилины вибрировали от внутреннего напряжения. А мысленный взор иногда казался экраном телевизора, который питал этот самый трансформатор. То и дело перед глазами всплывали жуткие картинки – то мама при смерти на больничной койке, то сам он на железном столе в морге. Но Наташу в столь ужасающем состоянии он не видел.

А ведь говорил о ней Лебяжный, говорил, что, возможно, вор Черняк отправил ее на тот свет. Но не мог Зиновий в это поверить. Не могла погибнуть Наташа – ни для него, ни вообще. Она жива, здорова, с ней все хорошо. Это мама могла умереть, и он сам готовился к смерти, а с Наташей все будет в порядке. Она быстро забудет его, если уже не забыла. У нее другая жизнь. Она гуляет и спит с мужчинами, ничуть не стесняясь этого. Да, она подставила его, да, из-за нее он отправится на тюремный погост. Но при всем при этом Зиновий не мог думать о ней плохо, не мог поминать недобрым словом. Слишком он ее любил. Но скоро, очень скоро эта любовь умрет. Вместе с ним...

Но шло время, а он продолжал жить. Сходил с ума в ожидании выстрела, но жил. Если, конечно, его жалкое существование можно было назвать жизнью...

У него не было ни газет, ни книг, но он занимался тем, что страница за страницей раз за разом перелистывал свою жизнь. Иногда в порыве надвигающегося безумия пытался искать в ней грехи, за которые он мог заслужить смертное наказание. Искал, потому что с грехом на душе умирать легче... Но в мутной водице той жизни, которой он жил до встречи с Наташей, водилась всякая мелочь. Однажды, еще в детстве, он желал своему однокласснику Вовке Никольцеву страшной и мучительной смерти за те унижения, которые от него терпел. Но это же не убийство, всего лишь наивный детский бред. В седьмом классе курил анашу. Дали попробовать, а он не нашел в себе сил отказаться. Хорошо, что больше на косячок его не приглашали, поэтому бросил... В армии сфотографировался на фоне секретной радиостанции, чем нарушил инструкцию о режиме секретности. Ну, однажды на «деда» ротному пожаловался. Случайно вышло, и все же...

Но это пустяки по сравнению с теми чертями, которые завелись в нем после знакомства с Наташей. Законной жене изменил, спутался с криминальными типами, обманывал людей на бильярде... Все это, конечно, не заслуживало смертного наказания. Но ведь он вел себя нечестно по отношению к жене, к обществу. И к самому себе... С огнем, по сути, играл. И доигрался... А может быть, то злополучное убийство милицейского опера стало закономерным результатом его преступного поведения? Может, он настолько внутренне раскрепостился или, вернее, развязался, что в беспамятстве позволил себе взять в руки оружие и выстрелить в человека? В живого человека! Но чем больше думал он об этом, тем меньше верил в свою виновность. Не мог он убить. Не мог...

Был еще грех, о котором Зиновий думал все чаще и чаще. Он не верил в бога, не думал о нем в своей бренной жизни. А ведь бог есть... Казалось бы, он должен был потерять заложенную в нем на генном уровне веру. Ведь бог не защитил его, не вразумил суд, который выносил приговор... Но ведь бог и не должен был за него заступаться. Кто такой для него какой-то Зиновий? Что сделал он для того, чтобы высшие силы отводили от него зло? Он ходил в церковь, он молился, он причащался? Нет, нет и нет... Да, он не виноват в том, что мать у него не набожная женщина, что в школе его воспитывали в духе воинствующего атеизма. Но тогда и бог не виноват в том, что Зиновий оказался в камере смертников...

Но ведь бог не исчезнет, когда раздастся смертельный выстрел. Напротив, Зиновий может стать к нему ближе – если попадет в рай. И, напротив, дальше – если грехи утянут его в ад... А ведь есть рай. И ад тоже есть. Ведь есть мир, в котором существуют живые люди, значит, должны быть и чаши весов, на которые попадают души умерших. Одна чаша вверху, на небесах, другая внизу, в кипящих земных глубинах...

Атеисты утверждают, что после смерти человек перестает существовать. Когда-то Зиновий соглашался с этим. Но сейчас он стоял на самом краю пропасти. И в любой момент его может столкнуть туда пуля палача. Пропасть – это и есть загробный мир. И нет в этом мире движения вперед, есть только взлет или падение. Именно сейчас, на краю этой самой пропасти, он чувствовал, что может упасть в темные глубины. А если случится чудо, то и воспарить к богу... Только сейчас он и мог понять тайны мироздания. Душой, а не одним только умом. А чем еще он мог сейчас думать, как не душой? Под гнетом жуткой действительности ум зачастую отказывался функционировать. Возможно, это была защитная реакция организма, чтобы Зиновий не повредился рассудком и не сошел с ума...

А время шло. Дни тянулись как сама вечность – долго и нудно, но все же они сменялись ночью. Но каждый раз, просыпаясь утром, Зиновий не надеялся увидеть зарю...

Часть вторая
1988—1994 гг.

Глава 9

Парень в полосатой робе стоял на коленях, холодный ствол пистолета упирался ему в затылок. Все, сейчас будет поставлена точка в его жизни. Еще три секунды... две... одна... Палец выжал слабину на спусковом крючке, пуля с грохотом вырвалась из черного жерла, насквозь прошла через голову. Но парень лишь покачнулся. Затем вдруг поднялся с колен, сделал шаг вперед, развернулся лицом к палачу. Во лбу темно-красной пустотой зияло выходное отверстие. С такой раной человек не мог выжить. А этот стоял и смотрел на Игоря ясными горько-тоскливыми глазами.

«Ну зачем ты так, начальник!..» – на последнем издыхании вымолвил он.

И только после этого замертво рухнул на мокрый заплеванный пол... Он упал, а Игорь... проснулся. В холодном поту вскочил с постели, потянулся к сигарете.

На самом деле Михаил Нетребов умер мгновенно. Получил пулю в затылок и с колен рухнул наземь. А стрелял Игорь. По молодости ему было оказано высокое доверие – приводить в исполнение смертные приговоры. Дураком был, потому и согласился. Думал, будет убивать всяких сволочей и подонков. Так, в общем-то, оно и было. Пока вдруг не выяснилось, что Михаил Нетребов пострадал безвинно.

Суд приговорил его к высшей мере за убийство красавицы-жены и двух близняшек. Мотивы, улики, свидетельства соседей – все против него. Приговорили парня, казнили. А через год вдруг выяснилось, что его жену убил другой, с которым у нее была ранняя любовь. Вернулся человек из армии, узнал, что его любимая уже замужем, решил отомстить. И отомстил...

Этого героя-мстителя также приговорили к высшей мере. Но на сей раз майор Игорь Ухаров лишь организовывал казнь в качестве заместителя начальника особой тюрьмы. Сейчас он уже полковник, начальник этой же тюрьмы. Однако покойный Михаил Нетребов нет-нет да является к нему во сне...

– Что, снова кошмарики? – спросила жена.

Даже спросонья она догадалась о причине такого внезапного и бурного пробуждения. Знала о проблемах с его психикой...

Психика, как известно, напрямую связана с совестью. А совесть у него неспокойна. Потому и мучают кошмары по ночам. Потому и пошел он пять лет назад на должностное преступление, чтобы хоть как-то снять грех со своей души...

Игорь вышел на веранду, перекурил, и на душе полегчало. Вернулся в комнату, лег спать.

Сегодня воскресенье, свободный от службы день. Казалось бы, спать можно сколько угодно долго. Но утром к нему пожаловал брат жены. Сергей Лебяжный также служил в органах, носил погоны подполковника милиции. В силу обоюдной симпатии их родственные отношения давно уже переросли в истинно дружеские.

Игорь жил в собственном доме, на берегу реки. Природа, свежий воздух, рыбалка. И погода нынче отменная. Можно сказать, классическая. Мороз и солнце – день чудесный. Есть речка, есть ледобур – в общем, все условия для подледного лова. Именно для этого и приехал Сергей. Игорю же в удовольствие составить ему компанию.

День действительно выдался на славу. Солнечно, ветра нет. Но вместе с тем и морозно. Тулупы – это, конечно, хорошо. Но не мешало бы согреться изнутри. Для того и существует традиционный русский напиток. Сергей прихватил с собой две поллитровки. Настоящая водка, из магазина, такую сейчас легко не купишь. Перестройка в самом разгаре, мать ее...

– Сон мне сегодня плохой снился, – сказал Игорь. – Опять Нетребов...

– А как там наш Нетребин? – внимательно посмотрел на него Сергей. – Жив еще?

– Ну если меня с должности пока не сняли, значит, жив. Ты обещал, что будут факты для пересмотра дела.

– Нет фактов, – покачал головой Лебяжный. – Только слухи...

– Слухами земля полнится, а уголовное дело – фактами. Нет фактов, не будет и пересмотра.

– Парень-то не виноват.

– Хотелось бы верить. Хотелось бы верить, что не зря мы с ним цацкаемся. Как бы голову за это с нас не сняли...

– Не снимут. Курс на гуманизацию когда еще объявлен?

– Курс объявлен, а на исполнение приговора отводится три дня. Трое суток, а не пять лет!

– Ну, если хочешь грех на душу взять, то тебе и карты в руки.

– В том-то и дело, что не хочу...

Игорь застрелил Михаила Нетребова. А через какое-то время на очередь встал парень с фамилией Нетребин! Уже одно это наводило на определенные мысли. А потом перцу подсыпал Сергей. Сказал, что парень, возможно, ни в чем не виновен, хотя улики и мотивы против него. А суд, как известно, на фактах основывается, а не на домыслах искушенного в криминальных раскладах опера. Суд был безжалостен к парню. А Игорь его пожалел. Потому что сам был грешен. Хотя, казалось бы, и нет за ним вины. Ведь не знал он, что Михаил Нетребов не был преступником...

– Давай попробуем пересмотреть дело по вновь открывшимся обстоятельствам, – предложил Сергей.

– Какие обстоятельства?

– Ну сошлемся на оперативные сведения. А есть у меня информация, что за смертью Шипилова стоял Черняк. Опять же, оперативная.

– Оперативные сведения к делу не пришьешь.

– Ну, мало ли. Я сам все организую.

– С меня потом точно голову снимут. За то, что приговор не исполнил.

– Выкрутишься. А потом еще и благодарность получишь. За человечное отношение к людям.

– Аферисты мы с тобой.

– Да, но в особых случаях.

– Случай действительно особый. И мы с тобой особенные.

«Особенные в смысле идиотизма», – отметил он про себя. Эх, если бы знать, что Зиновий Нетребин действительно ни в чем не виновен. Тогда он точно был бы уверен в том, что поступает правильно. И старый грех бы с души списал...

У Зиновия не было часов. Счет времени он вел по распорядку дня – подъем, завтрак, обед, прогулка, ужин. Он точно знал, когда подадут завтрак, когда обед. Сейчас он ждал обед. Рефлекторно ждал, на уровне животных инстинктов. Надо поесть, чтобы наполнить желудок, напитать кровь и организм жизненными силами. То, что нет смысла в его безликом существовании, – это уже дело десятое...

Сейчас должны принести обед. Неважно что, неважно, вкусно или нет. Должны. Значит, принесут. И он почувствует, когда баландер подкатит к двери тележку. Даже за несколько минут до его появления почувствует.

Так, к двери кто-то подходит. Но это не баландер. И даже не надзиратель. Темный силуэт, темное свечение. Этот человек убивал... Возможно, он готов был убивать дальше... Зачем он подошел к двери? Неужели это наконец-то случится?

Зиновий не стал вжимать голову в плечи. Напротив, расслабился. Закрыл глаза. «Господи, помилуй. Господи, помилуй...» Каждый раз с утра брился, каждый раз надевал постиранное с вечера и высушенное за ночь белье. Может быть, это и позволяло ему до сих пор оставаться каким-никаким человеком, а не заросшей грязной обезьяной. Но этому скоро конец. Сейчас откроется окошко, и все...

Окошко действительно открылось, а Зиновий закрыл глаза. Хватит с него, настрадался, пора умирать... Он чувствовал на себе напряженный взгляд, но выстрел так и не прозвучал. Окошко закрылось, а спустя минуту открылась дверь. В камеру вошел человек с темным свечением над темным силуэтом... Человек в военной форме с погонами полковника. Зиновий тряхнул головой, чтобы прогнать глупое видение. Нет никакого темного силуэта, нет никакого темного свечения. Мерещится ему... Но ведь он почувствовал этого человека. Полковник без шума подошел к двери, бесшумно открыл окошко, а он все равно его почувствовал...

– Здравствуйте, Зиновий Валентинович, – усаживаясь на заправленную кушетку, поздоровался он. И затем уже спросил: – Если позволите?

– Да, конечно. Вы начальник тюрьмы?

– Откуда вы знаете? – нахмурился полковник.

– Ниоткуда, – пожал плечами Зиновий. – Догадался.

Он должен был ненавидеть этого человека. Ведь именно он держит его в черном теле, не дает жизни. Но Зиновий не смог даже разозлиться. Напротив, был рад, что этот человек снизошел до разговора с ним. До разговора! Надзиратели каждый день входили в его камеру, осматривали ее, следили за тем, как он брился. Но не позволяли даже смотреть на себя. Хотя с ними иногда и можно было перекинуться парой слов. Иногда и очень редко. А этот сам хочет разговаривать с ним. И даже поздоровался. Доброй души человек. Даже более того...

– Скажи мне, как было дело. Убивал ты капитана Шипилова или нет?

Полковник добродушно улыбался, но взгляд был достаточно жестким. Плотный взгляд, пристальный. Но Зиновия ничуть не смущала та сила, которая от него исходила. Не размокала в нем воля под натиском чужой энергетики, не скисала как парное молоко от чьего-то плевка. Как будто непробиваемо-плотный энергетический экран окружал его со всех сторон. Мало того, он сам создавал этот экран...

– Нет!

Он уже точно знал, что не убивал оперативника.

– Тогда кто?

– Не знаю.

Вместе с тем он уже был на все сто процентов уверен, что Шипилова убила Наташа. Но неужели это кого-то может еще интересовать? Он осужден, он страдает – липовая справедливость восторжествовала, а потому списана в архив...

– Уверен, что не ты?

– Уверен.

– Мне тоже почему-то кажется, что не ты... Ну да ладно... Тут такое дело, – замялся полковник.

– Что? Хорошая новость и плохая? – догадался Зиновий.

– Ты меня удивляешь. Откуда ты все знаешь?

– Да так, мысль в голову пришла, – пожал он плечами. – Сама по себе... Они постоянно в голову лезут, эти мысли. Даже не знаю, когда свыше, а когда от лукавого... Свихнуться можно...

– Это верно. Но ты угадал. И плохая новость есть. И... ну, скажем так, относительно хорошая...

– Плохая – мама умерла? – с надеждой на собственную ошибку посмотрел на полковника Зиновий.

– Да, еще в прошлом году, острая сердечная недостаточность, – скороговоркой выпалил тот.

– Я так и знал, – обреченно вздохнул он.

Было у него видение. Да, в прошлом году. Больничная палата, мама на койке, врачи над ней. Капельница с полной емкостью. И тонкая прямая линия на мониторе кардиографа... Видение было настолько явным, что он понял – мамы больше нет... И все же надеялся на лучшее. Но надежды не оправдались. Начальник тюрьмы не стал бы врать.

– Есть еще и другая новость. Твое дело приняли к пересмотру. Возможно, приговор отменят. Смертную казнь заменят на тюремное заключение...

– Заменят, – как будто о чем-то решенном сказал Зиновий.

Он и сам не понимал, откуда у него появилась эта уверенность в благополучном исходе дела. Относительно благополучном. Ведь смертную казнь могут заменить двадцатилетним сроком. Тогда отправят его в тюрьму или колонию особого режима, что в общем-то одно и то же. Но там хоть люди с ним в камере сидеть будут, уже веселей. Хотя какое может быть веселье в столь безликой и бессмысленной жизни?

– Может, лучше приговор привести в исполнение? – спросил он.

И посмотрел на полковника так, как будто от него зависело, умереть ему сейчас или жить дальше... А ведь зависело. Глядя на него, Зиновий понял, кому обязан жизнью.

– Почему вы меня не убили?

– Были обстоятельства.

– Грех на душе?

– Грех, – кивнул полковник. И с горькой насмешкой спросил: – Может, скажешь какой?

– Не знаю... Но мне кажется, вы не виноваты...

– Объективно нет, а субъективно – не знаю... В общем, не буду вас задерживать...

– Да я в общем-то никуда не спешу, – тоскливо улыбнулся Зиновий.

– Действительно... Но у меня дела... Готовьтесь, Нетребин, будет суд...

Зиновий знал, что суд пересмотрит приговор. И даже знал, на какой срок заменят смертную казнь. Двадцать лет... Так оно и оказалось. Был суд, был вердикт. И двадцать лет строгого режима. Строгого, а не особого. Хоть в чем-то в свою пользу ошибся...

После суда к нему снова зашел начальник тюрьмы. Зиновий ждал его, до блеска выдраил камеру, выстирал и просушил свою робу, выбрился до синевы. Нравился ему этот человек.

– Спасибо вам, – сухо поблагодарил его Зиновий.

И не стал добавлять, что было бы лучше, если бы все-таки приговор привели в исполнение. Не нужно об этом говорить. Ведь человек старался, должностью и погонами своими, по сути, рисковал.

– Спасибо тебе, парень, – вымученно улыбнулся полковник. – Такое чувство, что нет больше греха на душе...

– И темного свечения больше нет.

– Какого свечения?

– Темного...

Не было сейчас никакого свечения – ни светлого, ни темного. Обычный человек в военной форме на фоне мрачных стен. Свечение возникло только раз, когда он переступал через порог камеры... Может, и не было никакого свечения, а у Зиновия просто в мозгу «закоротило»... А может, и было. Может, в самом деле человек грех с души снял. Оттого и просветлела его духовная оболочка...

– Не знаю, о чем ты говоришь, парень. Но на душе полегчало. Если бы вообще приговор отменили.

– Ничего. И в тюрьме жизнь есть, – сказал Зиновий.

– Плохая там жизнь. Но по сравнению с этой – рай.

– Может быть.

– И не двадцать лет тебе уже сидеть, а четырнадцать.

– Четырнадцать, – подтвердил он.

Не было никакого внутреннего голоса, и видения не морочили голову. Ни откровений свыше, ничего. Но Зиновий был почему-то уверен, что не будет зоны, не будет строгого режима. И здесь он не останется. И не умрет. Тогда что же ждет его впереди?..

– Завтра этап, – на прощанье сказал полковник. – В городскую тюрьму тебя отвезут. А уже оттуда в путь.

Зиновий представил, как из обычной тюрьмы вместе с другими зэками его повезут на товарную станцию под окнами дома, в котором он жил шесть лет назад. Он будет в числе прочих сидеть на корточках, вокруг будут лаять собаки и матюкаться конвоиры, а потом вдруг из окон того же дома прозвучит музыка... Хорошо бы. Но не будет музыки. И товарной станции не будет. Будет только поезд. Какой-то непонятный поезд – с черным-пречерным локомотивом впереди...

Начальник тюрьмы не обманул. На следующий день Зиновия вывели из камеры и прямо в одежде смертника затолкали в автозак. С заломленными кверху руками заталкивали, с приниженной к земле головой. Но в обычной тюрьме его примут уже по-другому. Там он уже сможет идти в сопровождении конвоира если не с высоко, то хотя бы просто с поднятой головой. Но не будет тюрьмы. Будет какой-то поезд... Может, его сразу на погрузку в «столыпинский» вагон отправят? Но ведь и зону он не видит. Только черный локомотив... Что будет, то и будет...

Конвоир затолкал его в клетку, достал ключ, чтобы закрыть ее на замок.

– Не надо, – умоляюще посмотрел на него Зиновий. – Все равно не убегу.

– Молчать! – гаркнул сержант.

Но ключ спрятал. Не стал закрывать клетку. А какой в этом смысл? Все равно он находится рядом, за решеткой у самой выходной двери. И напарник с ним. Уж за одним зэком они точно уследят. Тем более, что Зиновий не производил впечатления особо опасного преступника.

Машина рывком тронулась с места, еще толчок, еще...

– Твою мать! – возмутился конвоир. – Что за барана за руль посадили?

– Так фамилия у него такая, – хмыкнул его напарник. – Баранов. Ему только баранов на скотобойню и возить.

– Так баранов и возит, – хмыкнул конвоир, кивком головы показывая в сторону Зиновия. – Но мы же люди.

– Да ладно тебе. Нормально едем.

Машина действительно уже шла ровно, уверенно, без толчков. Но у Зиновия возникло ощущение непоправимой беды...

– Скажите, пусть поменяют водителя, – крикнул он.

– Заткнись!

Не было у него права голоса. Не мог повлиять на ситуацию, которая развивалась по какому-то роковому сценарию. По какому именно, он узнал лишь тогда, когда машина замедлила ход возле железнодорожного переезда... Он не мог знать, что это был именно железнодорожный переезд. Но догадался. И еще больше утвердился в своей догадке, когда машина остановилась и заглохла.

– Спасаться надо! – закричал он. – Уходить!

– Еще одно слово, урод! – заорал на него конвоир. – И я тебя размажу!

Он орал очень громко, но вой гудка стремительно надвигающегося поезда все равно заглушил его. Поезд тормозил, но столкновения все равно теперь не избежать! Зиновий сам не понял, зачем упал на заплеванный пол, хватаясь за прутья решетки. Только он прижал голову, как страшный, всесокрушающей силы, удар обрушился на фургон... Эта сила рвала уже искореженный металл на куски, превращала живую плоть в кровавое месиво. В конце концов смятая в лепешку машина сошла с рельс, кубарем полетела под откос высокого полотна, перевернулась несколько раз и наконец затихла...

Зиновий понял, что произошло. Но не мог понять, как он смог выжить в этой мясорубке. Сверху на него давили смятые от удара боковые прутья, снизу подпирал вздыбившийся пол. И непонятно, каким образом в этом нагромождении искореженного металла остался узкий зигзагообразный и нашпигованный железной рваниной лаз. Он точно не знал, но что-то подсказывало, что это путь к свободе. Только медлить нельзя! Он чувствовал запах дыма и бензина – где-то что-то горит, где-то вытекает горючее. И лучше не думать о том, что будет, когда огонь соприкоснется с бензином. А это обязательно случится...

В состоянии аффекта Зиновий не чувствовал боли. Но было бы глупо надеяться, что его тело не пострадало в результате страшного удара. На это он и не надеялся. Выберется из-под обломков, тогда уже и разберется, что к чему. А сейчас вперед – через тернии к свободе.

На пути ему попалась оторванная голова конвоира. На лице так и застыла та злая гримаса, с которой он орал на арестанта. Сам виноват, надо было вовремя выпрыгнуть из машины. Но он этого не сделал. И его напарник тоже остался в фургоне. Его тоже размазало по искореженным стенам...

Торопился Зиновий не зря. Только он выбрался из-под обломков, только скатился в какой-то овражек, как ухнул взрыв. Негромко ухнул, без воздушной волны, но пламенем занялась вся машина, вернее, то, что от нее осталось...

Зиновий осмотрелся. Вокруг – никого. Значит, никто не уцелел этой в катастрофе. Никто, кроме него... Но ему нельзя оставаться здесь. В любой момент могут появиться люди, его увидят, попытаются задержать – ведь он в одежде смертников, а такое клеймо не может не броситься в глаза...