Текст книги "Там, где кончается арена…"

Глава девятая

Ребята сидели у Ангарского, отпаивали того крепким чаем на травах. В последнее время Витька стал приходить в себя – побрился, привёл квартиру в порядок. Он был ещё слаб, с соловелым взором, но явно шёл на поправку.

Главное, что в его речах стали сквозить нотки уверенности, и он даже стал строить кое-какие планы. В студии, где создавались от Главка новые номера и аттракционы, пытались возродить номер, который когда-то работал сам Ангарский. С ним созвонились, пригласили поработать консультантом. Деньги, которые они назначили за работу, едва покрывали затраты на метро туда и обратно. Студия, некогда процветавшая, теперь влачила жалкое существование. В Росгосцирке всё никак не могли решить – нужна ли она вообще?..

Это был звонок с того света!.. Пусть хоть и условная, но это была – работа! Знакомая! По душе и по сердцу! Витька дал согласие не задумываясь, и днями был готов приступить…

Никонов тоже поделился радостью. Леонид Леонидович Костюк, директор цирка на проспекте Вернадского, не обманул! Позвонил старому мастеру вольтижа и воздуха. На его манеже готовился номер молодой перспективной воздушной гимнастки. Нужен был опытный пассировщик-репетитор, которому можно было бы без всякого риска для жизни доверить страховочную лонжу. В этом Никонову не было равных. Он и своей Ирке сколько раз ассистировал! А там вообще – воздушный полёт! Платили тоже не густо, но платили. К тому же, цирк в двух остановках на метро от дома. Вечером даже оставалось время потаксовать по Москве или, как было модно говорить, «побомбить». На вечно хворающем «Опеле» иногда удавалось что-то заработать, если только его ремонт не съедал всё и сразу…

Сашка Сарелли о своих достижениях скромно умалчивал. Все его успехи складывались в стопочки исписанных листов бумаги с лирическими новеллами о цирке. Он, законченный романтик, писал много и самозабвенно. Тут выпускал свой пар… «Пусть наша плоть недужна! Пусть безысходна тьма! Но что-то делать нужно, чтоб не сойти с ума…» – увещевал он себя и своих друзей строками поэта Бориса Чичибабина.

Вот и в этот раз он взял гитару Ангарского, доставшуюся тому от отца, покрутил колки, поковырял струны. Старенькая, но надёжная «Шиховская» отозвалась мелодичными переборами. Сашка тёплым тенором запел:

 
Покамест есть охота,
Покуда есть друзья,
Давайте делать что-то,
Иначе жить нельзя.
Ни смысла и ни лада,
И дни как решето,–
Но что-то делать надо,
Хоть неизвестно что.
 
 
Ведь срок летуч и краток,
Вся жизнь – в одной горсти,–
Так надобно ж в порядок
Хоть душу привести.
Давайте что-то делать,
Чтоб духу не пропасть,
Чтоб не глумилась челядь
И не кичилась власть…
 

Гитара откликалась мелодичным серебром. Что не договаривалось – было золотом. Сегодняшняя жизнь – бесценным бриллиантом, который не украсть, не продать! Его можно было только потерять, профукать, разменять на мелочевку…

 
Никто из нас не рыцарь,
Не праведник челом,
Но можно ли мириться
С неправдою и злом?
Давайте делать что-то
И, черт нас подери,
Поставим Дон-Кихота
Уму в поводыри…
 

…Пришла глубокая осень. Вовка Никонов репетировал в цирке на Вернадского. Названивал, взахлёб хвалился успехами дочери на танцполе и своей молодой подопечной, которая покоряла цирковое поднебесье.

Витька Ангарский заканчивал выпуск своего дублёра в студии. Парень хоть и не был похож на Витьку в молодости, но как эквилибрист подавал надежды тоже – «будьте-нате!»

Сашка Сарелли перебивался случайными заработками и писал, писал… Душа его то разворачивалась, глядя на бушующее великолепие осени, то скукоживалась от безысходности грядущей зимы и утреннего холода в холостяцкой квартире…

…Тогда, после армии, он как-то быстро женился и так же быстро развёлся. Свадьба была шумной и многолюдной. Женился он на потомственной артистке из крупного аттракциона. Девочка что надо. Стройная, артистичная, женственная – обложка глянцевого журнала! Но, как вскоре выяснилось – это все её достоинства. После свадьбы оказалось, что она невероятно капризна, властолюбива и надменна – этакая Королева манежа! «Тебя приняли в семью – цени!» Сашка не оценил! Он сам был из потомственных. Не захотел ходить в придворных… Развод был не менее шумным и скандальным. Могущественная бывшая тёща включила все свои связи, и Сарелли на долгий срок поехал «в ссылку», по манежам на окраины необъятного Союза, в ранге «зауральской звезды». Досталось и родителям…

Второй его брак был не менее экзотическим. В одном из городов он встретил длинноногую красавицу Лайму. Сразил его наповал милый прибалтийский акцент, голубые глаза, широта её души и форма стюардессы международных линий. Её же сразили – мастерство жонглёра, необычная фамилия, изысканная обходительность и прочие мужские достоинства. Сражённые наповал, не давшие себе труда одуматься и поразмыслить, они оказались в ЗАГСе, и уже оттуда, на законных основаниях – на сладкомедовом, теперь уже семейном, ложе.

Папашка Лаймы, какой-то там крупный чиновник на просторах Балтии, потакавший во всём своей красавице-дочке, тут же подарил Сашке почти новенький «Мерс». Сарелли был в восторге сразу от двух подарков судьбы. Счастью, казалось, не будет конца. Но трудно всё время жить на седьмом небе, особенно когда один из них там, по сути, прописан. Встречи были короткими, расставания такими же, ожидания исчислялись тысячами метров в длину и высоту. Сашка отказался работать стюардом: «Я не воздушный гимнаст. Воздух – не моя стихия. Прости…» Лайма не поддержала идею Сашки чем-то заняться в цирке. На её вопрос: «Чем?.. Кем?..» – Сашка не нашёлся что ответить.

Расстались они без скандалов. Как-то буднично, словно он проводил её в очередной рейс, а она его на гастроли в дальние дали. По инерции ещё какое-то время встречались, перезванивались, но все Love story подобного рода имеют свой логический конец. Лайма осталась с итальянской фамилией и своими самолётами, Сашка с «Мерседесом» и очередным штампом в паспорте…

С тех пор в разговоре с заинтересованными барышнями вечно отшучивался: «У нас у танкистов так: недолёт – перелёт – в точку! Вот, прицеливаюсь…»

Виду Сашка не подавал – продолжал гусарить, как в молодости. Но где-то в глубине его глаз и голосе всё чаще мелькали неуверенность и грусть – личная жизнь не складывалась. Видимо, сбился прицел у когда-то блистательного наводчика. Все последующие выстрелы были холостыми, как и он сам. Не встречалась та единственная, с которой хотелось бы спать и с радостью просыпаться. «Все нормальные – при деле. Осталась выбраковка. А это – лотерея, Настоящую жену надо вырастить…» – объяснял он своим друзьям положение дел…

Сашка смотрел на очередной исписанный листок. Задумался над смыслом написанного. Он попытался описать то, что его последнее время угнетало, мучило, что висело на плечах пудовой гирей, хотя речь шла о пустоте…

«Пустота – это место без помещённых туда тел»,– шутил когда-то Аристотель…

Сколько весит Пустота?.. Серьёзные учёные станут рассказывать про веса атомов, ртутные столбы Торричелли, векторы пустоты, наполненные энергией.

Обыватель скажет: «Пустота – она и есть пустота. Ничего она не весит!..»

Как им объяснить, что самое страшное состояние, когда тело как раз помещено в Пустоту? Когда музыка Души не заполняет внутреннюю Суть, а портреты Любимой – пустые стены дома. Когда бессонница давит всем мирозданием, а память выжигает сигаретами остатки ночи… Как рассказать, что мегатонны пустых мгновений, прожитых тобой, спрессовываются в серую глыбу Жизни? Однажды она навалится на тебя… И ты так ничего и не расскажешь… Раздавленный пустотой…»

Иногда Сашка садился в свой «Мерседес» и проезжал МКАД по кругу. Создавал себе иллюзию кругосветного путешествия в осени. Это ему хоть как-то заменяло те поездки между гастрольными городам, которые он обожал и которых с нетерпением ждал, торопя время. Может, он слишком торопил это самое время, вот оно и обиделось?..

Бумага стала его исповедальней, письменный стол – алтарём, осеннее небо – храмом.

«Ноябрь занедужил. Ледяной дождь и первые снежные заносы превратили дороги в грязно-серую кашу. Стрелки часов замерли. В который раз открываю глаза и вижу, что они продвинулись всего лишь на четверть часа. Это странное, незнакомое чувство, к которому так и не привыкнуть: никуда не надо спешить. Время принадлежит теперь только мне. Хм, человеку хоть что-нибудь принадлежит в его жизни? Тем более – Время! Которое не пощупать, не спрятать в шкаф до лучшей судьбы… Время можно лишь услышать, когда оно, рассекая снежные лужи, шелестит мокрыми колёсами проезжающих машин. Его можно даже замерить гулкими ударами сердца, лёжа без сна в постели. Но не остановить, не повернуть вспять. Река времени медленно протекает мимо твоих окон, оставляя тебя в забвении…

В минуте 60 секунд. В часе – 3600. В сутках – 86 400. В месяце – 2 592 000. В високосном году – 31 190 400 секунд. Приблизительно столько же ударов сердца. Тридцать один миллион сто девяносто тысяч четыреста мгновений, прожитых в этом году. Без цирка…»

Глава десятая

Шацкий долго топтался, прислушивался к голосам за дверью. Там слышались бессвязный галдёж, смех. Периодически раздавался ни с чем не сравнимый звук гранёных стаканов, сталкивающихся в пространстве бытия. Они были наполнены смыслом, веселящей жидкостью и желанием жить.

Загремел голос Никонова:

– Витька, друг! Ангара! Как говорится: не пьянства ради, здоровья для!

– Не бля, а для. Ты же интеллигентный человек! – Сарелли нарочито поправил Никонова.

– А я что сказал? – возмущённо возопил тот.– Я и сказал – для! Слушай ушми, а … свой зажми! Ох, уж эти жонглёры!

Зная вечные Сашкины подколы, наигранно свирепо рявкнул:

– Сарелли больше не наливать!

Сашка отчаянно громко, по-собачьи заверещал, словно той кто-то наступил на лапу.

– Ему лишь для запаху! Дури у него своей всегда было выше крыши! – Ангарский поставил диагноз Сарелли.

– Давайте, давайте! Гнобите всем кагалом чистую жонглёрскую душу, друзья неприятели!

За дверью снова загомонили.

Шацкий наконец решился и вдавил кнопку звонка.

Зазвучала знакомая птичья трель…

Открыл Витька Ангарский. От удивления он присвистнул. Тут же весело запричитал, подражая главной героине из фильма «Любовь и голуби»:

– Ой! Глякось, что деется! Это откудава к нам такого красивого дяденьку замело?!..

Шацкий приготовился к экзекуции. Он понимал и внутренне был готов, что новая встреча бывших друзей будет непростой. Стоял, виновато опустив голову, изредка поглядывая исподлобья.

Не менее удивлённый Сашка Сарелли привстал, принял эстафету от Ангарского и в той же манере, по-бабьи, тоненьким голоском продолжил:

– Ой, гляньте-ка! В глаза не смотрит – наверное, двойку получил!..

Никонов набычился и двинулся было к двери.

– Один раз уже получил! Теперь, видимо, хочет с доставкой на дом!

– Фил! Угомонись! – Сарелли усадил того на место.– Если человек сам пришёл, значит, мы ему всё-таки нужны! Просто так не пришёл бы. Давай, мармевладный ты наш, проходи. Теперь все в сборе. Собаки только не хватает.

– Какой собаки? – не понял Шацкий, который сделал первый, может, самый трудный в своей жизни шаг. Он вошёл в крохотную квартирку Ангарского и теперь настороженно осматривал чуть подогретую спиртным компанию невероятно близких, родных за столько лет людей.

– Ну, как же! Мы же – четыре танкиста! Не хватает только собаки, как в том польском фильме нашего детства.

– Хорошо, когда собака друг, а не когда друг – собака! – Никонов хмуро заёрзал на своём месте. Он по-настоящему серчал, сопя от душившего его гнева и обиды.

– Ладно, всё! Закончили! – Ангарский повелительно посмотрел на Никонова. Тот под его взглядом как-то вдруг затих и успокоился. Атмосфера немного разрядилась и потеплела.

– Что привело тебя к нам, «бывший лучший, но опальный стрелок?» – Ангарский процитировал строчку из известной песни Высоцкого. Заодно напомнил армейские времена, где старший сержант Шацкий, их командир танка Т-62, действительно был одним из лучших стрелков в полку из СГМБ и ДШК – пулемётов, установленных на башне танка. Далее игриво, беззлобно добавил другую строчку, из не менее известной арии: «Что в имени тебе моём?»

– В вымени тебе моём! – скаламбурил всё ещё хмурый, но в душе ликующий Никонов.

– Вот и мамочка пришла, молока нам принесла! Принесла? – Сашка Сарелли разулыбался.

Шацкий чуть расслабился, понял – морду не набили, сразу не выгнали, значит, шанс есть… Сожжённый мост всё ещё дымился, но до тла, видимо, так и не сгорел.

– С молоком проблема – коза не доится…

Ангарский уступил дорогу, широко раскинул руки и с кавказским акцентом продолжил:

– Проходи, дорогой! Гостэм будешь! Поллитру принэсёшь – хозяином будэшь!

– Я тебя за язык не тянул! – Шацкий вытащил из сумки две бутылки коньяка.– Завтра перепишешь квартиру на меня – хозяином стану. С днюхой!

– Да забирай мои хоромы так! Какие там документы! Дарю! Мне для друга ничего не жалко!

– Бойся данайцев, дары приносящих…– Сарелли не преминул подколоть.

– Я, скорее, самаритянин…

Шацкий с Ангарским постояли с минуту, разглядывая друг друга, словно никогда ранее не виделись. Потом, не сговариваясь, вдруг резко и крепко, по-мужски обнялись.

Объятия затянулись. Плечи Шацкого как-то странно задёргались. Ладони Ангарского, похлопывая, гладили трепещущую спину Влада.

Повисла неожиданная, хрупкая тишина, такая прозрачная, как вода высокогорного ледника, и тонкая, как сентябрьская паутина…

– Я кофейку сварю…– неожиданно охрипшим голосом предложил Сарелли.

– Да-да! И мне!..– голос Ангарского тоже зазвучал фальшиво, как если бы ему, привыкшему стоять на руках, неожиданно пришлось стоять на подмостках театра и играть в компании профессиональных трагиков.

Все сделали вид, что ничего такого не произошло.

– Тапочки?

– Нет, спасибо, я так.

– Штрафную! За здоровье новорождённого! – Никонов наконец-то обрёл почву под ногами, словно тоже вернулся с подмостков загадочной для акробата Мельпомены в привычную атмосферу застолья.

Выпили, немного помолчали. Потом разом заговорили, пытаясь как-то нащупать тему разговора, которая никого бы не тяготила и ни к чему бы не обязывала. Серьёзных вопросов-расспросов все старались избегать. Каждый в душе был несказанно рад, что они снова были вместе одной компанией, как много лет до этого. Все почувствовали себя в тех самых уютных домашних тапочках, хоть и сидели кто в чём. Витька Ангарский взял гитару, начал трогать струны, пока остальные трепались ни о чём. Вдруг он уверенно ударил аккордом. Все замолчали. Ангарский крепким красивым голосом, с лёгкой хрипотцой запел:

 
Если я заболею,
К врачам обращаться не стану.
Обращусь я к друзьям,–
Не сочтите, что это в бреду:
Постелите…
 

Тут Витька переиначил слова поэта Смелякова – автора песни.

 
…Манеж!
Занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте
Упавшую с неба звезду!..
 

Компания мысленно перенеслась в самый конец семидесятых, когда эту песню Ангарский исполнял на сцене Дома офицеров. Тогда многие мужчины в офицерских погонах, смахивая с ресниц скупые слёзы, даже не подозревали, что через каких-то пару-тройку лет их накроет свинцовый дождь Афганистана и у многих из них у кого в изголовье, а у кого в ногах будет стоять «упавшая с неба звезда»…

 
Я шагал напролом,
Никогда я не слыл недотрогой.
Если ранят меня
В справедливых жестоких боях,
Забинтуйте мне голову
Русской лесною дорогой
И укройте меня
Одеялом в осенних цветах.
 

Взрослые дядьки, насквозь пропитанные манежным духом и многолетней пылью дорог, как-то разом завспоминали свою прошлую кочевую жизнь, затосковали, утонули, нырнув в глубины своих душ…

 
От морей и от гор
Веет вечностью, веет простором.
Раз посмотришь – почувствуешь:
Вечно, ребята, живём!
Не больничным от вас
Ухожу я, друзья, коридором.
Ухожу я, товарищи,
Сказочным Млечным Путём…
 

Витька поставил на пол всё ещё звучащую гитару. Изза проникновенности строк неожиданно возникла очередная неловкость и тишина. Все блуждали в прошлом.

Каждый в своём…

Ангарский первым вынырнул на поверхность дня сегодняшнего:

– Что притихли? Наливайте, пока я не ушёл, товарищи мои дорогие! Давайте – за наш Цирк!

Снова все разом загалдели, пряча друг от друга повлажневшие глаза. Сдвинули стаканы, выпили.

– Снится, зараза, всё чаще и чаще. Города какие-то странные, манежи с залами, в которых никогда не был.

Чушь всякая…

– О! Это да-а! Задолбало…

– Хм, пацаны! А со стороны зрителей форганг пахнет… светом!..

– А если прищуриться, то можно увидеть солнце…

– Романтики хреновы! Яйца уже седые, а они всё туда же!

– Циник! Все акробаты – циники!..

– Нельзя цирковых выкидывать за край манежа. Там им пи…– Сарелли сжал губы, чтобы не заканчивать рвавшееся с уст. Яростно выдохнул: – Не хочу материться в приличной компании, интеллигентное нутро, мать его, не позволяет!

Вдруг ожил Шацкий. Голос его был серьёзен, даже несколько официален.

– Я, парни, к вам не с пустыми руками. Есть идея. Надо обговорить. Жить как-то дальше надо!.. Предлагаю заняться бизнесом.

Помолчали, пожевали небогатые и необильные закуски. Первым отозвался Ангарский.

– Цирковым навозом торговать? И того скоро не останется, если так дело дальше пойдёт!

– Тогда надо торговать Родиной! – Сарелли хитро прищурил глаз.

– Много ты её секретов знаешь! Единственный – по сколько часов нужно репетировать, чтобы стать таким жонглёром, как ты! Так это, приятель, никто не купит – дорого обойдётся для здоровья. Продавец! Хм! Ты свою копеечную зарплату без Лаймы никогда не мог посчитать, бизнесмен хренов! Да-а, компания у нас собралась…

– Твои мысли, Шах? – все посмотрели на Шацкого. Тот загадочно улыбался.

– Предлагаю открыть международное артистическое агентство. Цирковым поможем, сами заработаем.

– А что, идея неплохая, зарубежные связи у нас у каждого остались. Надо подумать…

– Опыта в этом деле – ноль! Бизнес-план и прочее… Кто возглавит? – Ангарский неуверенно повёл плечами.

– Если не против, руководство возьму на себя.– Шацкий засверкал глазами, словно уже выпил достаточно, хотя только пригубил.– Работы хватит на всех! Каждый займётся конкретным делом и направлением, что ему ближе. Я время зря не терял. Зарубежные связи были и до этого, это верно! Теперь, поработав в Главке, пообтёрся, присмотрелся. Узнал новых агентов, расценки, сроки и маршруты гастролей. Выписал все контакты работающих сейчас артистов. Для старта нашего дела всего этого пока хватит, дальше наработаем. Немного деньжат подкопил. Всё-таки что-то платили бывшему начальнику зарубежного отдела. Да и от прошлых запасов кое-что осталось…

– Почему бывшему? – Ангарский непонимающе уставился на Шацкого. Остальные тоже.

– Ушёл я оттуда, ребята, ещё две недели назад. Не для меня это! Понял сразу, в первый же день, но пришлось задержаться… Надо слишком не любить людей, чтобы там работать! Нужно иметь железобетонную совесть или не иметь её совсем, чтобы ежедневно смотреть цирковым в лицо, отказывая им в элементарном.

– А как же «ничего личного – только бизнес»? – Никонов напомнил Шацкому их «задушевный» разговор в коридоре Главка.

– А что бы я тебе тогда объяснил, когда в душе была сумятица и полная непонятка? Когда сам толком не понимал, как жить. На мне двое стариков, жена, дочери, внучка. Да! У моих родителей неплохая пенсия, но пойди раздели её на всех!.. Да и чем бы я Витьке, тебе и всем вам помог, работая в этом гадюшнике? Вернул бы нас всех на манеж? В нашем-то возрасте, да ещё на нищенских условиях! Жить в доведённых до полного обнищания ночлежках, зовущихся гостиницами цирка! Получать объедки с барского главковского стола! Продолжать терпеть унижения, за копейки торгуя остатками здоровья! Жить только ради цирковой романтики! Так жизнь уже не та!.. Теперь пришло время продюсеров, прокатчиков, капиталистов – людей с деньгами и их умением на нас зарабатывать. Теперь, увы, эпоха: «Ничего личного! Только – бизнес!» Забудьте, мои дорогие друзья-товарищи, кем вы были! Советского цирка нет и никогда больше не будет! Не вернётся та страна, наша молодость и ушедшее мастерство…– Шацкий на какое-то время замолчал, опустив голову. Видимо, он долго копил в себе эти эмоции, которые сейчас выплёскивались, словно кипящая вода из забытого на огне переполненного чайника.

Парни хмуро молчали. Все готовы был подписаться под всеми его словами, пережив каждый свою личную трагедию отлучения от манежа. Расставанием с цирком против воли. Одним росчерком пера какого-то безликого чиновника на приказе об увольнении они все оказались без гроша в кармане и права на прежнюю жизнь. Так некоторые хозяева выкидывают из тёплых квартир своих постаревших собак…

Шацкий неожиданно налил себе коньяку и залпом выпил один.

– Вы уважаемые люди среди цирковых. Вас знают, помнят, вами гордятся! На нас с надеждой смотрят молодые. Им жить дальше. Весь вопрос – как?

– У нас вопрос тот же…– Никонов потянулся к бутылке с янтарной жидкостью.

– Наливайте, расскажу свою идею! – Шацкий первым подставил стакан.

Тихо, минорно, звякнуло граненое стекло.

– Нам всем надо дать шанс! Я и говорю – открыть агентство! Всё, что нужно,– это телефоны, факсы, принтеры и прочие причиндалы для связи с зарубежными импресарио, местными директорами цирков и дворцов спорта. Артисты – есть! Мы – есть. В головах – тоже не опилки! Кураж и опыт в наличии. Надо просто организовывать гастроли параллельно Росгосцирку, давать работу цирковым и зарабатывать самим.

– Только платить людям по совести, а не как шкуродёры! – Никонов заиграл желваками, хрястнул тяжёлым кулаком по столу, словно разговаривал сейчас не с Шацким, а с самим Генеральным приснопамятного Главка.

– Да! Согласен! Людям и нам с вами надо дать шанс.– Ангарский загорелся и разулыбался. Идея ему понравилась. Всё, конечно, немного ошарашивало своей неожиданностью, новизной. Масштаб заставлял ёжиться и пугал своими открывающимися возможностями. Прозябание в нищете и безвестности, в которых неожиданно оказались некогда обеспеченные мастера манежа, бередило сознание и вызывало негодование и протест. Выпитый алкоголь и фантазии гнали горячую кровь по венам, порождая забытый кураж. План казался не таким уж и несбыточным. Трудно и страшно одному, а вчетвером можно любую гору свернуть!

– Как назовём наше агентство? – Шацкий сейчас выглядел этаким главнокомандующим перед решающей битвой. Он уже видел будущие победы на стезях циркового шоубиза.

– А так и назовём – «Шанс»! – Ангарский тоже подбоченился – хоть сейчас на манеж: спина прямая, грудь впереди, подбородок выше плеч – орёл! Таким его и помнили многие цирковые – красавец эквилибрист экстра-класса…

– Пацаны! А ведь это знамение!

– В смысле? – компания посмотрела на Сарелли.

– Объясняю для непонятливых. «Шанс» – это не только смысл нашей затеи, но и первые буквы наших фамилий: Шацкий, Ангарский, Никонов, Сарелли. Ну что, парни! Там, где кончается арена – начинается новая жизнь!..

– Давайте, мужики, за нас с вами и за… хрен с ними! – Шацкий махнул головой куда-то в сторону, где, надо понимать, располагался Главк со всем его содержимым.– Прорвёмся! Мы ещё покувыркаемся!..

На этот раз мажорный и громкий звук граненого стекла закрепил оформившуюся мысль нового зарождающегося дела…

– Надо для начала позвонить Петровичу…