Текст книги "Там, где кончается арена…"

Глава одиннадцатая

– Предлагаю поработать со мной по Казахстану! – перед Сарелли стоял гигант двухметрового роста. Улыбался во всю ширь своего колоритного загорелого лица. Глаза его источали иронию, лукавство и нескрываемую хитринку. Короткая гладкая причёска ухоженных волос чёрного глянца с безукоризненным пробором, знатный нос с небольшой горбинкой, выразительные губы и… Голос! О-о! Этот незабываемый Голос, о котором можно было писать только с большой буквы! «Шаляпин» – мелькнуло в голове Сарелли.

– Валентин Петрович Булавский! Прокатчик, администратор, организатор гастролей! – представился гость.– Я закурю?

Он сел на диван. Нет, не сел! Вальяжно полулёг, закинув ногу на ногу.

«Ну, точно – Шаляпин!» – утвердился в своей мысли Сашка, вспомнив памятник Фёдору Ивановичу на Новинском бульваре. «Хм, даже голос…»

Об этом голосе слагали легенды! Когда Булавский говорил, все замирали, завороженные обертонами глубокого баса, мягкого, как майский ветер Крыма, и соблазнительного, как красавицы Бахчисарайского дворца из гарема хана Гирея. Он никогда не повышал голоса, ни при каких обстоятельствах, коих при его профессии было бесконечное множество. Ну, если только, когда пел что-нибудь проникновенное, аккомпанируя себе на концертном баяне. В своё время он закончил музыкальное училище и отдал концертмейстерству не один год. Женщины, слушая вибрирующие связки доминантного самца, млели и заглядывали в глаза, немо обещая райские кущи в небесных садах любвеобильной Семирамиды. Валентин отвечал нектарным взглядом на медовый взор очередной соблазнительницы и… шёл звонить своей «курочке», с которой говорил по телефону ежедневно и подолгу…

Одно время Валентин крепко пил. Когда однажды кровь пошла горлом, встал гамлетовский вопрос: «Пить или не пить?» Он выбрал второе. С тех пор вот уже пятнадцать лет не прикасался к рюмке. Нет, прикасался, но не заглядывал, наливая туда минералку. Булавский всегда был сметлив, невероятно обаятелен, щедр, и это тянуло к нему людей разного толка, как магнитом. В один, как говорят в таких случаях, прекрасный день, его заметил хваткий администратор – официальный миллионер. Все его звали Гордей. Он стал обучать будущего уважаемого Валентина Петровича, а пока просто Валькá Булавского, всяким премудростям зарабатывания денег на искусстве. Настоящих денег!..

В скором времени они расстались. Гордей никого не терпел рядом даже приблизительно равного себе. А тут!.. Вырастил на свою голову!..

К тому же у них были разные взгляды на отношение к артистам. Надо уточнить – кардинально разные!.. «Давай, давай, Валёк! Меценатствуй! Чем больше совести, тем меньше денег!..»

Валентин долгое время работал на эстраде, затем в его жизнь вошёл цирк! Гордей тоже потел на этой золотоностной ниве…

Булавский бывал периодически богат. Также, многократно – на грани полного краха и тюрьмы за долги. Последнего в его жизни было больше. Но – азарт!..

Все администраторы, по большому счёту, игроки. «Спереди – манеж, сзади – решётка. Однова живём!..» У каждого из них был свой лозунг. Никто не хотел клевать, как курочка по зёрнышку. Всем хотелось сорвать вожделенный джекпот. И срывали – кто банк, кто неудавшиеся гастроли, скрываясь потом от брошенных на произвол судьбы облапошенных артистов, пополняя сводки министерства внутренних дел…

Петрович, которого в цирке уже давно звали именно так, селил ведущих артистов по-царски: в гостиницы и фешенебельные квартиры. Остальных тоже не обижал. Часто закатывал банкеты, как бы не шли дела. Варил свою знатную уху из ценных пород рыб в огромной кастрюле, угощал артистов и служащих программы. Он был кормильцем в прямом и во множестве других смыслах этого слова. Булавский продолжал «меценатствовать», часто повторяя свою знаменитую фразу: «Я не ем один!..» Ему прощали провалы в гастролях, когда приходилось работать в долг. Были рады, когда тот был на коне! Его жизнь была разноцветной и полосатой, как вращающаяся рулетка! Вот в такой момент они и встретились – Булавский и Сарелли. Валентин только что погасил все свои долги, со всеми рассчитался. Надо было начинать всё сначала…

– Поедешь со мной в Казахстан? Плачу в три раза больше…

Сашка Сарелли отработал с Валентином Булавским несколько лет подряд. Подтянул сначала Шацкого, потом Витьку Ангарского. С Володькой Никоновым, у которого был групповой номер «акробатов-вольтижёров», оказалось сложнее. Он ещё был связан со своей Иркой и её полётчиками, у которых тоже где-то по городам работали их жёны. Объединить всю эту гоп-компанию не представлялось возможным. Лишь в одном городе им удалось отработать всем вместе и то без воздушного полёта.

Булавский, Шацкий, Сарелли и Ангарский объездили всю Сибирь и Среднюю Азию. Влад приглядывался к работе администратора, к которой Сарелли был абсолютно равнодушен. Ангарский тоже не горел желанием связать свою судьбу с организацией гастролей. Знали бы они…

Все вместе, по мере сил, за отдельную плату помогали Петровичу с рекламой, с распространением билетов, с компоновкой программ. Крепко сдружились. Тот доверял им некоторые тайны своего сложного и временами рискованного ремесла. Объяснял, как грамотно уходить от налогов, дробя некоторые позиции. Вполне легально, без криминала. Сколько вкладывать в рекламу, в спецэффекты, сколько в программу. Что такое раскрутка, как она делается. Как, по каким канонам изготавливать афиши, баннеры, билборды и прочую «наглядную агитацию». За немалое количество времени Петрович, по сути, подготовил себе крепких помощников. Ангарский и Сарелли, не заглядывая в будущее, пропускали всё мимо ушей. Шацкий наматывал однажды услышанное на свой щеголеватый гусарский ус…

Глава двенадцатая

«Шанс» выкатил свой первый пробный шар в роли прокатчиков. Немного было мандражно, но «глаза боятся – руки делают!..»

– …Куда вы лезете! Тут все места заняты! Вас сожрут, как пирожки с котятами, переварят и… сходят вами по-большому.– Гордей хищно улыбнулся. Ему понравился его собственный перл – вышло неожиданно интеллигентно и без его фирменного мата. Но ослепительная улыбка скорее напоминала оскал…

– Вы влезли на мою кухню. Смотрите! Я не бог, я не прощаю! Ничего личного – бизнес! – и многозначительно засмеялся…

Гордей не боялся никого. Он, приземистый, плотный, с породистым широким лицом, смоляными пышными волосами, зачёсанными назад, говорящий хрипловатым баритоном, широко расставив ноги, одинаково раскованно-непринуждённо общался с высоким начальством и с авторитетами из мира криминала. Разговаривал на их языках и диалектах. Он, никогда не сидевший, если надо, легко переходил на «феню», но не увлекался. Держался с достоинством, без показного выпендрёжа. В нём чувствовалась внутренняя сила. К тому же в беседах он умело, не назойливо, давал понять, и все это чувствовали – за ним кто-то стоит. И этот кто-то – Гулливер!..

В цирке Гордиенко знал многих. Под его руководством и патронажем отработала не одна программа. Он зарабатывал сам и давал зарабатывать другим. Временами он был сказочно богат, как падишах! Но бывало, что приходилось занимать на еду у своих же артистов, пролетев с гастролями. Много раз кидали его. Столько же раз кидал он. Но ему прощали и к нему возвращались, знали – вернёт сполна!.. Он был игрок, как все люди его профессии. Играл на запредельных ставках. Не мелочился ни в чём! Он любил, уважал и всячески выделял, в том числе и финансово, настоящих мастеров манежа. Эта четвёрка, что сейчас сидела перед ним, была в их числе. В разное время Гордей их видел на манеже. Многоопытный, битый-перебитый судьбою и людьми Гордей теперь смотрел на них с любопытством, невольным уважением и нескрываемым сочувствием. Эти пацаны, чурающиеся взяток, приглашений на деловой ужин нужных людей и прочих необходимых уловок этой работы, отправились в бушующее море шоу-бизнеса на своей прогулочной лодочке под розовыми зонтиками в рюшечку и с розовыми очками на глазах. Они собирались осчастливить весь мир. Булавского школа!.. Гордей понимал – плыть им недолго…

– Сынки! Не вздумайте когда-нибудь встать у меня на пути! – Гордей угрожающе посмотрел по очереди на каждого, пытаясь «задавить авторитетом».– Я танк!

Сидящие перед ним с улыбкой, многозначительно переглянулись.

– Да и мы не пехота!..

– Ну-ну!..– Гордей с деланной яростью в глазах хмыкнул. Всем показалось, что в его ухмылке скорее прозвучала не столько угроза, сколько скрытое уважение. Актёр он был знатный…

О его авантюрах ходили легенды! Он любил шагать по лезвию ножа. Гордей не мелочился. Любил масштабы, равные его широкой натуре. Остап Бендер по сравнению с Гордиенко был первоклашка с рюкзачком за спиной.

Однажды, когда фуры с цирковыми животными застряли на российско-украинской границе и шансов пройти таможню были нулевые, Гордей прилетел туда… на вертолёте. Где он его взял, как и с кем договорился, остаётся тайной до сего дня. Он мог договориться с кем угодно и поймать рыбу в пруду, даже если её там не было. В этом был весь Геннадий Григорьевич Гордиенко – король администраторов!.. Тогда что-то было не в порядке с оформлением краснокнижных животных, просрочены какие-то там ветеринарные документы, анализы и прочее. Нарушения были серьёзные. Наши российские погранцы из-за любви к цирку закрыли глаза и пропустили колонну на усмотрение украинской стороны, а те упёрлись. Ни в какую! Вопрос можно было решить «традиционным» путём, но решать было некому. Фуры стояли второй день на солнцепёке, животные и люди страдали. Созвонились. Вот тебе вертолёт летит! Приземляется чуть ли не на крышу контрольно-пропускного пункта. Винты работают, грохот стоит. Все высыпали посмотреть – что за чудо такое, откуда борт? Распахивается кабина. Оттуда с развивающимися чёрными волосами и полами такого же пиджака – Гордей. За ним его охранник с кобурой под пиджаком. Тот нанял телохранителя ещё год назад, после разборки в одном городишке с местными «быками». Разрешение на ношение оружия имелось вполне официальное. Кто такому откажет!..

Гордей влетает в служебные помещения. От него веет заграничным парфюмом! Дорогой галстук на безукоризненно белоснежной сорочке полураспущен. Глаза на выкате, горят! На мощной шее жилы вздулись! Требует построить всю смену, а от начальника – доклад по всей форме.

– Я, помощник Президента Кучмы, должен бросать государственные дела и лететь сюда, чтобы с вами, засранцами, проводить политбеседу! Вы что, не знаете, мать вашу растакую, что сейчас год российско-украинской дружбы и у нас организованы межгосударственные программы культурного обмена: они – у нас, а наши – у них? Вы что, саботируете решения нашего Президента?..

Как водится, в лучших традициях Гордея, вся его тронная речь обильно сдабривается виртуозным матом! Рядом стоит мордоворот, руку за полой пиджака держит, всех глазами сверлит! Такой выстрелит, только дёрнись!

Охрана государственного лица – не хухры-мухры!.. У орущего акцент что ни на есть самый украинский – явно свой, без всяких подозрений. А чего ему – он тут родился и вырос! А уж как носит пиджак, как выглядит и как орёт:

помощник Президента – это самое малое! А как матерится! Какие этажи и образные средства! Те, кто слушают, не знают, то ли валяться от смеха, то ли трепетать. Попробуй тут не затрепещи, когда погоны, того гляди, полетят с плеч сизыми голубями! В основном, построенные перед очами «высокого гостя» делали оба дела сразу. Хорошо, что хоть не оба дела…лись…

Гордей даёт команду пропустить! Под его, естественно, ответственность. Все бумаги оформятся, как надо, потом, сейчас надо навёрстывать график. Как только пройдут границу, тут же ему доложить по такому вот телефону! Доложить и номер тут же забыть! Почему, объяснять излишне! Напоследок ещё раз пугает всех страшными карами небесными и вполне земным матом! На глазах у всех садится в винтокрылую машину и, как волшебник в голубом вертолёте, исчезает, словно его и не было. На границе суета, как в потревоженном муравейнике…

Вот так состоялось знакомство Влада Шацкого, Сашки Сарелли, Витьки Ангарского и Володьки Никонова с Гордеем. Они тоже стали прокатчиками. Стали коллегами и конкурентами. Всё только начиналось. Всё ещё было впереди…

Глава тринадцатая

Друзья распределили обязанности.

Шацкий в Москве занимался общим руководством, всей зарубежной и внутренней работой, организацией гастролей как таковых. Это был мозг их предприятия, фундамент, столп.

Никонов иногда выезжал из столицы, но в основном тоже работал здесь. Он взял на себя всю логистику, транспорт, встречу-проводы артистов, размещение их в гостиницах и по квартирам. Обеспечивал кормами животных перед отправкой на гастроли и исполнял ещё сотни всяких нужностей, которые возникают при такой работе. Его телефон не умолкал ни на секунду. Самые короткие разговоры у него были с женой и дочерью: «Мне сейчас некогда, перезвоню!..»

Ангарский, как свободный от семейной жизни человек и у которого ещё не выветрился дух кочевника, занимался непосредственной заделкой гастролей на местах по стране. Работал с директорами цирков, дворцов спорта, местными администраторами, налоговой. На местах создавал службу БОРЗ (бюро по организации зрителей), встречал артистов, организовывал репетиции, заведовал билетным хозяйством, банковскими операциями и прочее. Это были ноги «Шанса», его сердце и голова, мозг которой находился частично в Москве, а частично здесь, на местах, где без мозгов делать было нечего. Все фирменные печати, доверенности и право подписи были у него.

Сарелли, как неисправимый романтик и холостяк, тут же согласился работать в паре с Ангарским, хоть и числился в цирке когда-то солистом. Его всё ещё обуревала непроходящая жажда поездок и путешествий. Теперь на нём лежала ответственность за рекламу: изготовление афиш, билбордов, баннеров, стикеров, флаеров, буклетов, программок, организацию пресс-конференций, роликов на телевидении, интервью на радио и всего того, что ему было близко, как человеку, имеющему отношение к бумаге, то есть – подпольному писателю.

Поначалу их дела резко пошли в гору. Всё казалось лёгкой прогулкой. Они стали работать с Булавским. Тот, как опытный командир, повёл их за собой на поля сражений, в битвы за место под солнцем на просторах так называемого шоу-бизнеса. Булавский брал всё на себя, руководил всем и всеми, как всегда. Им оставалось только исполнять, кивая, как болванчики. Петрович ни на секунду не выпускал бразды правления из рук. Доходы распределялись соответственно… Так они проработали год с небольшим. Кое-какой опыт появился ещё…

На собрании «Шанса» было принято решение, что пора начинать самостоятельное плавание, иначе так на побегушках и останемся – для чего тогда всё это затевалось?..

Булавский, конечно, был несколько расстроен: работать было удобно – столько классных, надёжных помощников! Но тоже понимал – парни выросли из «коротких штанишек»! Благословил и отпустил со словами: «Я рядом, если что!..» Это был тот самый редкий случай, когда люди расстались друзьями…

Первый год самостоятельной работы прошёл, как в игре «чёт-нечет». Деньги то зарабатывались, то улетали, когда расходов было больше, чем доходов. Одно они соблюдали неукоснительно. То, что когда-то на дне рождения Ангарского порешили для себя раз и навсегда – артистам платить по максимуму, даже если это будет в ущерб себе! Мы тоже «не кушаем одни» – это был теперь и их лозунг.

«Шанс» ждал шанса, прорыва. Каждый раз они себя утешали, что, мол, вот-вот, ещё немного, надо просто потерпеть. И – верить!..

Глава четырнадцатая

…Витька Ангарский смахнул с мраморных надгробий нападавшую листву, протёр памятники и положил цветы. Лавка в ограде требовала ремонта и покраски. Тут давно никого не было. Некому…

– Прости, любимая! Давно у тебя не был! Сама знаешь…– Ангарский подавил подкативший к горлу ком. Открыл бутылку «Каберне», плеснул несколько капель на могилу, неверными руками поставил пластиковый стаканчик на выступ памятника. От неловкого движения стакан опрокинулся. Душистая виноградная жидкость, благоухая, потекла струйкой на землю в жёлтые осенние листья, словно пролитая кровь. Виктор налил ещё раз.

– Твоё любимое вино, Любушка! Наше любимое…

Он смотрел на фотографию своей Женщины. Она была очень похожа на свою мать, которая покоилась рядом. Светлана Михайловна ненадолго пережила свою единственную дочь. Видимо – не было смысла. Ни мужа, ни дочери. Зачем?.. Он поставил памятники сразу обеим, сделал всё честь по чести. И больше сюда ни ногой, чтобы не рвать душу. Не приезжал долго, как ему теперь казалось – полжизни. Вот, наконец, свиделись…

…Ангарский сидел на галёрке и полной грудью вдыхал знакомый цирковой запах. Настроение было странным: вроде, живи и радуйся. Все билеты распроданы до конца гастролей. Несколько представлений даже добавили, как раньше говорили, «по просьбе трудящихся». В следующем городе у местной администрации и нанятых «борзовиков» билеты расходились тоже, как горячие пирожки. Но что-то давило, заставляло грустить. Это «что-то» звало куда-то, заставляло сердце трепетать каким-то светлым предчувствием. Как тогда… Когда он встретил свою Любушку… «Это – осень, Витя! Её рук дело…»

Он усилием воли отогнал все мысли, переключился на реалии дня сегодняшнего. Сердце радостно сделало толчок по аортам. «А ведь дела-то у нас что надо! Наконец-то мы на коне!» – подумал Витька и хмыкнул. Внизу на манеже репетировал номер «свобода». Восьмёрка белоснежных красавцев с распущенными гривами выписывали замысловатые перестроения. Нет-нет, раздавался резкий щелчок шамберьера, напоминающий пистолетный выстрел. Лошади реагировали, прядали ушами, скашивали глаза на дрессировщика, в руках которого был длинный гибкий хлыст, держали дистанцию и темп. Всё как всегда, как много лет назад…

Этот город для Ангарского был памятен до боли…

Работал он в нём четыре раза за свою жизнь. Первый раз приехал сюда ещё студентом циркового училища на практику. После третьего курса летом отправляли поработать кого в шапито, кого в стационар. У него уже был готовый номер, который выделялся неплохими трюками и мастерством. Не случайно через год, сразу после окончания ГУЦЭИ, его забрали на программу в цирк на Цветном бульваре. Это было редким событием!..

Второй раз он здесь формировался на Японию. Третий… А что было в третий? Хм, он не помнил! Как-то всё стёрлось – значит, никаких особых событий не было, кроме обычной гастрольной жизни. А вот четвёртый раз ему не забыть! Тут он встретил свою Любушку…

В программе Ангарский имел заметный успех. Он уже был зрелым мастером. Недавно получил заслуженного. Зал рукоплескал ежедневно! Перед его номером танцевал местный кордебалет, создавая яркую картинку. Выходил Он! Весь номер стройные красавицы ему ассистировали, подавая реквизит. Режиссёр тогда неплохо постарался. Это было зрелищно!

Среди девиц-танцовщиц, пожиравших его глазами, а часто без стеснения откровенно клеившихся, была одна малозаметная девушка. Она выделялась именно своей малозаметностью. Стройная, симпатичная, с огромными глазищами, она выполняла положенную ей работу и тихо отходила в сторону. Остальные пёрли напролом, как лососи через пороги на нерест. Это Ангарского раздражало и отталкивало. Он не был по природе Дон Жуаном. Вот тогда они и встретились глазами. Прямо во время представления. Виктора как-то проняло, обожгло, что ли! Во всяком случае, он теперь ежедневно с ней встречался глазами и улыбался. Она отвечала ему тем же… Пришло время, Ангарский с ней заговорил. А дальше – снежный ком! Как там оно было, какие события произвели на него неизгладимые впечатления, но крепко запала ему в душу его Любушка! Через несколько месяцев переписки он вернулся в этот город. Попросил у матери своей избранницы, Светланы Михайловны, благословения. Та их перекрестила. В свою очередь, попросила беречь дочь – «единственная, ненаглядная, для неё живу!..» Скрепили союз красным вином «Каберне», которое отныне стало их семейным, и отбыли по месту гастролей Виктора.

Прожили они шесть лет в любви и согласии. Он ни разу на неё не повысил голос, даже когда она ошибалась в работе. Цирковые дивились. Ссоры после выступлений, разборки, кто прав, кто виноват – дело обычное. А тут!..

Любушка ассистировала Ангарскому в его номере. Подавала реквизит, красиво «продавала» его, грациозно поднимая руку в сторону партнёра. Двигалась по манежу, слегка подтанцовывая, как профессиональная балерина высокого ранга. А она и была профессиональной танцовщицей, закончившей хореографическое училище. Тут всё совпало…

У Ангарского был такой трюк. В конце номера он вставлял в центр двухметрового пьедестала тоненькую стальную трость-подставку с небольшой круглой площадкой. Ну, что-то сантиметров десять в диаметре, не больше. Ему бросали ещё одну такую же трость. Он её вставлял в предыдущую. Забирался, опираясь на едва видимые края площадки, и ловил следующую. Так он взбирался по этим тростям на верхотуру в четыре метра, где в полной тишине делал стойку на одной руке. Трюк – невероятный по своей сложности и зрелищности. Зал свистел, рукоплескал!.. Но надо ещё рассказать об одной вещи. В цирке есть так называемая «продажа» трюка. То есть, что-то делается для того, чтобы подчеркнуть всю сложность исполняемого. Тут вариантов много. Ангарский делал следующее. Когда он забирался на самый верх, то его Любушка, в силу свое хрупкости, уже «не могла» добросить трость до рук своего партнёра. Она старательно подбрасывала, но трость не долетала, падала на манеж. Так несколько раз. Она растерянно поворачивалась к инспектору манежа, как бы ища помощи. Тот, хмыкнув, с лёгкостью запускал трость в сторону исполнителя и… чуть того не сбивал. Ангарский, усиленно балансируя, «едва» оставался на месте. В этот момент пьедестал со всей этой шаткой конструкцией едва не заваливался. Ножки отрывались от земли, зал ахал, люди привставали с мест, но эквилибрист «чудом» оставался на вершине этой пирамиды. Вздох облегчения не только в зале, но и у перепуганной ассистентки. Она многозначительно смотрела на инспектора манежа, тот разводил руки в стороны, мол, виноват, не рассчитал. Ассистентка напрягала все свои силёнки и… добрасывала до рук эквилибриста.

Тут всегда были аплодисменты, на которые Люба скромно опускала взгляд, мол, ну что вы!.. Обыгрывала она это так профессионально и артистично, что никто не мог заподозрить, что это всё хорошо отрепетировано. В одном городе инспектор манежа, солидный дядька, отказался принимать участие в этом «шоу», после того, когда с ним случился казус, стоивший ему репутации. Он, как положено, в нужный момент, бросил трость, Ангарский «еле устоял», из зала на полной тишине в сердцах кто-то крикнул шпрехшталмейстеру: «Оле-ень!..»

Долго пришлось уговаривать инспектора продолжить работу в этом номере. За кулисами между собой артисты программы так и стали его звать. Уж очень он был не по делу пафосным и надменным…

«Как же ты хорошо играешь, родная моя!» – Виктор при всех расцеловал свою Любушку. Та зарделась. А когда пришли в гримёрку, бросилась ему на шею со словами: «Я не играю! Я и правда каждый раз переживаю за тебя! Очень! А этого, во фраке, готова убить!..»

Они так и не расписались. Вышло повсеместное дурацкое распоряжение – «только по месту жительства!» А где оно, жительство? Когда там будешь? Люба прописана в Сибири, Витька в Москве. Всё время на гастролях. Дома только проездом – да и то на два-три дня. Так время и шло, год за годом…

Потом у Любы всё чаще стал болеть живот. Иногда прихватывало так, что она не могла выйти на манеж. Ангарский обошёл всех специалистов, которых только мог найти. Использовал весь свой арсенал знакомств. Куча анализов, осмотров. Все пожимали плечами – может, панкреатит, может, внематочная беременность, может, ещё тысяча «может»… и ничего конкретного. Стала болеть спина. «Что вы хотите! Она на такую высоту бросает вам эти штуки, вот и сорвала спину!» Опытные врачи строили предположения, отсылали делать МРТ, КТ, УЗИ, и никто ничего не находил… Время шло… Любе было всё хуже и хуже. Ангарский разрывался между больницами и работой, между своей любовью и беспомощностью! Любушка держалась молодцом. Вот только худела. Остались лишь её вечно улыбающиеся, излучающие нежность и любовь огромные глаза. «Как ты там без меня? Покушал? Ты ешь! Тебе работать! Обо мне не думай, я в порядке…»

Рак обнаружили на самой последней стадии. Никто уже ничего сделать не мог. Вот такая сволочная скрытая форма оказалась. Далее – ураган, который унёс Любушку в недосягаемость…

Он привёз её, забальзамированную, к ней на родину, к Светлане Михайловне. Там впервые в жизни запил. Пил только «Каберне». Мама Любушки еле его выходила. Потом купила билет. «Езжай, сынок, с богом! Ей уже ничем не поможешь… Помни её только… Езжай! Цирк излечит твою беду…»

С тех пор он «Каберне» не пил…