Текст книги "Воздухоплаватель"

* * *

В фиакре Заикин сидел напротив Ефимова и его спутника, держа в руках удочку и рыбешек.

– Иван Михайлович, хочу представить тебе инженер-капитана российского флота господина Мациевича Льва Макаровича, – сказал Ефимов.

Заикин поклонился и добросердечно сказал:

– Очень, очень рад. Просто и слов не найду! Это же надо, где своих встретил!

– Это не ты встретил, а мы тебя, – засмеялся Ефимов. – Мы тебя с ночи разыскиваем.

– Батюшки-светы! – изумился Заикин. – Это каким же путем проведали?

– Александр Иванович Куприн узнал наш адрес и телеграфировал о твоем приезде.

– Ох, светлая душа Ляксантра Иваныч! – с нежностью проговорил Заикин.

– А вы, Иван Михайлович, насколько я знаю, в прошлом году здесь, в Париже, чемпионат мира выиграли? – с улыбкой спросил Мациевич. – По каким же делам теперь во Францию пожаловали? Снова по спортивным или отдыхать?

Заикин подозрительно глянул на Ефимова и Мациевича:

– А Ляксантра Иваныч в телеграмме не сказывал?

– Нет, – ответил Ефимов. – Только просил встретить и помочь на первых порах.

– Дак я же к вам, – расплылся в улыбке Заикин. – В школу воздухоплавательскую!

– Решили на полеты посмотреть? – вежливо осведомился Мациевич.

Фиакр остановился на улице Мира у дома 27, где помещалась маленькая гостиница, в которой остановился Заикин.

Заикин встал, обстоятельно подвесил рыбок к удочке, взял свою палку и неторопливо сошел на мостовую. И только тогда ответил:

– Зачем «посмотреть»? Самому научиться.

* * *

Через двор аэропланной фабрики господина Фармана четверо рабочих несли самолетный мотор «Гном», а за ними в простых портах и кожаном фартуке шел Иван Михайлович Заикин и один нес на плечах точно такой же второй мотор.

Из ворот цеха выскочил мастер и крикнул рабочим:

– Вит, вит аллон!..

Из дверей конторы вышел господин – хозяин фабрики и директор школы мсье Анри Фарман.

– Гастон! – окликнул Фарман мастера.

– Мсье? – Мастер немедленно подбежал к Фарману.

– Гастон, надеюсь, вы не забыли, что я строжайше запретил пускать на фабрику кого-либо из иностранцев.

– Нет, мсье.

– Тогда почему у вас уже целый месяц болтается по всем цехах этот русский? Скандал братьев Райт и Вуазена до сих пор жив в моей памяти. Мне не хотелось бы быть втянутым в подобную историю, когда я узнаю, что русские начали выпускать аппараты моего типа.

Мастер весело рассмеялся:

– О мсье, вам это не грозит! Подозревать мсье Заикина в том, что он сможет хотя бы что-нибудь понять в секретах производства, простите меня, смешно. Во-первых, он ни слова не понимает по французски, а во-вторых, он настолько же силен физически, насколько умственно слаб.

– Но, Гастон...

– Прошу прощения, мсье, есть еще причина. Если бы мсье купил еще один хотя бы небольшой подъемный кран для переноски двигателей, я тут же выставил бы мсье Заикина за дверь.

– У нас нет лишних денег, – резко сказал Фарман.

– О мсье! – иронично воскликнул мастер. – Я вам так сочувствую!

– Вы забываетесь, Гастон.

– Мсье, вы сконструировали аэроплан и поручили строить его мне. Я сделал так, чтобы вы могли продавать летательные аппараты всем, кому вздумается. Вместе с вами мы максимально удешевили производство. Но нельзя же этим заниматься бесконечно! Прочность вашей конструкции еще весьма сомнительна.

– Гастон! Я сам летаю на этих аппаратах! Упрек не по адресу!

– Мсье! Не напоминайте мне о своих подвигах. Я готов трубить о них на каждом перекрестке. Вы вправе рисковать собственной жизнью, но вам никто не позволял рисковать жизнью других. Мало того, что вы обучаете летному делу на самых изношенных аппаратах, вы еще умудряетесь получать с учеников триста процентов прибыли за каждую поломку в процессе обучения. О мсье! Стоит ли после этого говорить о том, что у вас нет лишних денег?

– Как бы нам не пришлось расстаться с вами, Гастон...

– Мсье! Этого должны бояться только вы. Скандал братьев Райт и Вуазена, вы же сами сказали, еще жив в вашей памяти. И вряд ли вам захочется, чтобы фирма, в которую уйду я, в скором времени стала выпускать аппараты, очень похожие на те, какие выпускаем мы с вами сейчас. Уж если вы боитесь безграмотного Заикина, представьте, как вам следует опасаться моего ухода.

– Вы просто мерзавец, Гастон!

– Не будьте мерзавцем, Анри! Я слишком люблю вас, чтобы молча следить за тем, как падает ваш авторитет в глазах тех же учеников.

– Идите к черту!

– О мсье! С вами – куда угодно!

Из ворот цеха выскочил молодой рабочий и подбежал к мастеру и Фарману.

– Прошу прощения, но нам хотелось бы, чтобы вы заглянули в цех.

– Что случилось? – спросил мастер.

– Дело в том, что этот русский, кажется, предложил совершенно новый способ крепления тросов стабилизатора. Из того, что он говорил, мы не поняли ничего, но то, что он нам показал, – это просто потрясающе!

Мастер и Фарман переглянулись и бросились к воротам цеха.

* * *

– Ну, смотри, – говорил Заикин и что-то чертил на бумаге. – Ежели ты вырежешь вот такую пластиночку и просверлишь тут две дырки, а потом пропустишь сюда вот эти хреновины, то тебе никакие гайки и нужны не будут. Чем оно сильней натянется, тем крепче зажмет ее здеся. Понял?

Анри Фарман, мастер и несколько человек рабочих склонились над чертежом.

– А раз тебе гайки с болтами стали ни к чему, то чего у нас получается? А получается уменьшение веса...

Заикин взял приспособление для крепления тросов, вынул из него гайки с болтами, для наглядности взвесил в руке и отбросил их в сторону.

Фарман и мастер горячо заговорили о чем-то, а затем Фарман повернулся к Заикину и стал что-то говорить ему, одновременно рисуя на бумаге свой вариант.

– Да подожди ты! – с досадой прогудел Заикин. – Вот непонятливый. Ну, не так это! Не так. Вот смотри-ко...

Он отобрал у Фармана лист бумаги и снова стал набрасывать эскиз крепления.

– Ты слушай, – говорил он, не отрываясь от чертежа. – Раз уж ты по-русски ни бельмеса, я тебе буду говорить помедленней. Компрене?

– Компрене, компрене! – быстро сказал Фарман, тоже не отрывая глаз от чертежа и снимая сюртук.

И все стоящие вокруг закивали головами и сказали «компрене».

– Вот здеся сверлить две дырки... – медленно и раздельно стал объяснять Заикин.

* * *

Несколько человек русских офицеров в летной форме и Иван Михайлович Заикин сидели на краю Мурмелонского аэродрома и молча смотрели на взлеты и посадки двух аэропланов системы «Фарман». Там, вдалеке, где садились аэропланы, можно было разглядеть десяток стоявших фигур.

– Все летают, – зло сказал поручик Габер-Влынский. – Немцы, англичане, французы, японцы... Все! А мы сидим и ждем какой-то особой, уготованной только для нас очереди!

– Кончится это тем, что я вынужден буду писать его императорскому высочеству, – сказал подполковник Ульянин.

– Кому? – удивленно переспросил Заикин.

– Великому князю Александру Михайловичу, – пояснил Мациевич. – Он же председатель Всероссийского императорского аэроклуба. Мы командированы сюда его молитвами. И деньгами тоже.

– Елки-моталки! – поразился Заикин. – Неужто?

– Сегодня не в духе господин Фарман, завтра у мсье Бовье, нашего обожаемого и истеричного инструктора, разболится зуб, послезавтра будет ветер, а послепослезавтра произойдет еще что-нибудь, и полеты снова отменят! До каких пор это будет продолжаться? – нервно сказал поручик Горшков.

От группы, стоявшей около аэропланов, отделился человек и побежал к сидевшим на земле русским офицерам.

– Мы все так единодушны в своих возмущениях, что, казалось бы, сплоченней нас и быть не может. Однако стоит господину профессору Бовье вызвать кого-нибудь из нас на внеочередной полет, как от нашей солидарности не останется и следа, – улыбнулся Лев Макарович Мациевич, глядя на бегущего человека.

– Капитан, вы недооцениваете нас, – жестко сказал подполковник Ульянин. – Мы здесь все как на необитаемом острове, и наша сплоченность...

– Молю Бога, чтобы мы не начали есть друг друга на этом острове, – заметил Мациевич.

Бежавший человек остановился метрах в тридцати от группы. Это был японец в кожаной летной куртке и шлеме.

– Мистер Ульянин! Мистер Ульянин!!! – закричал он по-английски. – Профессор просит вас к аэроплану! Вы летите с ним на тренировку!

Ульянин вскочил, растерянно оглядел всех.

– Бегите, подполковник, бегите, – мирно проговорил Мациевич. – Наша солидарность не должна вставать преградой перед достижением главной цели.

Ульянин натянул шлем и побежал за японцем к самолету.

– Господа! – потрясенно воскликнул молодой поручик Горшков. – Я только сейчас понял основной принцип государственного правления! Одну секундочку, я постараюсь почетче сформулировать его. Значит, так: из любой массовой оппозиции нужно выбрать наиболее яростно настроенных и наиболее решительно противостоящих и неожиданно предоставить им те блага, которых лишена вся оппозиция и из-за лишения которых оппозиция и возникла. Таким образом, масса лишается руководящей силы, становится хаотическим сбродом, а правитель получает в союзники сильную личность, которая еще недавно стояла по другую сторону баррикад и наводила ужас на этого же правителя!

– И это называется четкая формулировка? – насмешливо проговорил Габер-Влынский. – Это же какое-то кошмарное словоблудие! Лев Макарович! Объясните Горшкову, что он открывает для себя мир с самой неудобной стороны: он ломится в давно открытые ворота. Тщетность его усилий – максимальная, коэффициент полезного действия равен нулю.

Заикин внимательно прислушивался, не отводя глаз от взлетающего и садящегося аэроплана.

– Я могу продолжить свою мысль! – закричал Горшков.

– Не надо, – мягко сказал Мациевич. – Весь принцип правления, открытый вами и так страстно и подробно сформулированный, укладывается в два слова: «Разделяй и властвуй!» Способ, известный со времени падения ассиро-вавилонской культуры. А это было совсем недавно – около пяти тысяч лет до нашей с вами эры...

– Иван Михайлович! – воскликнул Горшков. – Почему вы молчите? Вступитесь же за меня! Неужели вам нечего сказать?!

Заикин с трудом оторвал глаза от летного поля, оглядел всех с нежностью и негромко сказал:

– Почему же нечего? Есть, конечно! Я летать хочу.

И снова уставился на аэропланы.

* * *

Под вечер около ангара два механика, Жан и Жак, мыли аэроплан касторовым маслом, перекрикивались и время от времени разражались хохотом.

И под их истинно французскую веселую перебранку Мациевич неторопливо объяснял Заикину:

– Манипуляции при полете совершаются так: вот этот рычаг несет четыре проволоки – две к рулю глубины...

– Две к рулю глубины, – старательно повторил Заикин.

–...а две – к шарнирным подвескам главного биплана.

– Две – к подвескам биплана.

– Правильно, – похвалил Мациевич. – Двигая рычаг вперед и назад по отношению к направлению движения, сообщаем аппарату уклон вниз или вверх.

– А когда– что? – спросил Заикин. – Когда «вверх»?

– Вперед – вниз, на себя – вверх, – пояснил Мациевич.

– Вперед – вниз, – повторил Заикин и двинул рукой вперед воображаемый рычаг. – На себя – вверх.

Заикин сделал вид, что тянет рычаг на себя, и посмотрел наверх. В оранжевом от заходящего солнца небе летела стая гусей.

– В Россию летят, – вдруг хриплым голосом сказал он.

– Ну почему в Россию? – ласково возразил Мациевич. – Не обязательно.

– В Россию... – глядя вослед стае, упрямо повторил Заикин, и голос его дрогнул.

А французы перекрикивались и хохотали.

* * *

В цеху аэропланной фабрики господина Фармана Иван Михайлович Заикин продолжал таскать моторы, помогал натягивать расчалки, переносил с места на место крылья и огромные тяжелые детали. Молодые механики Жан и Жак работали вместе с ним, шутили, смеялись, пытались объяснить Заикину назначение того или иного агрегата. Заикин внимательно присматривался, слушал, переспрашивал.

В момент одного такого русско-французского диалога, подкрепленного жестикуляцией, в цех вошел Анри Фарман.

Он внимательно прислушался к разговору Жана, Жака и Ивана Михайловича и пальцем поманил к себе мастера.

– Гастон, вы можете купить кран, о котором так мечтали. Счет пусть пришлют на мое имя. И постарайтесь сделать так, чтобы кран выполнял свои прямые функции – поднимал тяжести, а не болтал бы с вашими рабочими.

– Слушаюсь, мсье.

– И попросите ко мне мсье Заикина.

Мастер окликнул Заикина и показал на Анри Фармана.

Заикин подошел, поклонился.

– Как вы себя чувствуете, мсье Заикин? – неожиданно по-русски, с трудом выговаривая слова, спросил его Фарман.

На что Заикин на плохом французском языке, но без малейшей запинки ответил:

– Благодарю вас, мсье Фарман, очень хорошо. Когда я начну летать?

Ошарашенный Фарман уставился на Заикина, как на седьмое чудо света. Потом проглотил комок и перевел растерянный взгляд на мастера. Мастер был поражен не меньше Фармана.

Жан и Жак давились от сдерживаемого хохота.

Фарман наконец справился с собой, любезно улыбнулся и по-французски сказал:

– Я и не подозревал, что вы говорите по-французски. Это намного упрощает дело. Вам будет нетрудно пройти курс авиатора. Завтра можете вносить деньги за аэроплан. Зайдите в мою парижскую контору, там вам выпишут счет, и вы оплатите его в банке Форжеле. Вы достаточно знакомы теперь с технологией производства, и вам будет нетрудно догадаться, что аэроплан для вас будет готов не раньше чем через три месяца.

Фарман резко повернулся и вышел из цеха.

Заикин не понял ничего из того, что сказал Фарман, и беспомощно повернулся к своим новым друзьям – Жану и Жаку:

– Чего он сказал-то?

* * *

Этот же вопрос Заикин повторил Льву Макаровичу Мациевичу.

Они стояли на краю летного поля, около ангаров: Жан, Жак, Мациевич и Заикин.

Жан и Жак, перебивая друг друга, рассказывали Мациевичу содержание разговора Заикина и Фармана. Лев Макарович смеялся и поглядывал на растерянного Заикина.

– Чего он сказал-то? – с тревогой повторил Заикин.

– Все в порядке, Иван Михайлович, – успокоил его Мациевич. – Едем в Париж, по дороге все расскажу. Значит, как вы Фарману сказали? Ну-ка, повторите.

Заикин смущенно повторил тщательно выученную французскую фразу. Жан, Жак и Мациевич восторженно захохотали.

– Что-нибудь не так сказал? – испугался Заикин.

– Нет, нет! Все прекрасно! Как мы и учили. Просто я не ожидал такого эффекта.

– А чего, – самоуверенно сказал Заикин, – я ко всему способный. Мне это еще Ляксантра Иванович Куприн говорил.

– Я совершенно согласен с господином Куприным, – весело сказал Мациевич и обнял Заикина: – Вперед! Аллон з анфан де ля патри...

Заикин подмигнул Жану и Жаку, и они пошли с Мациевичем в сторону Мурмелона.

В парижской конторе Фармана бесстрастный чиновник монотонно перечислял расходы, которые должен был оплатить Заикин, а Лев Макарович Мациевич тут же переводил:

– Три тысячи франков за курс обучения. Три тысячи двести франков в счет исправления всех будущих поломок в процессе обучения.

Заикин присвистнул и сказал:

– Лев Макарович, будь ласков, запиши сам и подсчитай, Христа ради. А то ведь ни за понюх табаку обжулит. Гляди, рожа у него какая!

Чиновник на секунду приостановился, переждал фразу Заикина и продолжал тем же бесстрастным голосом перечисление расходов. А Мацисвич взял в руки карандаш и бумагу и стал записывать, повторяя по-русски:

– За возможную поломку одного цилиндра мотора «Гном» – одна тысяча восемьдесят франков. Замена прорезиненной ткани на несущих поверхностях из расчета восемь франков за метр.

– Стой, стой! – вскричал Заикин. – Ты что, сдурел?!

Чиновник поднял на Заикина спокойные, холодные глаза.

– Жулик он, Лев Макарыч! – заволновался Заикин. – Ишь, ловкий какой! Восемь франков! Да где это видано?! Эта ткань прорезиненная в любой мануфактурной лавке по три франка за метр, бери – не хочу! А он – восемь франков!

– Продолжать? – по-французски спросил чиновник у Мациевича.

– Ты что думаешь – меня обдурить просто? – раскипятился Заикин. – Али я копейку к копейке сложить не смогу? Да я чемпионат борцовской три года держал! На полтинник ни разу не ошибся при любых расчетах!

– Успокойтесь, Иван Михайлович, – сказал Ма-циевич. – Эти цены назначает сам Анри Фарман, а мсье только перечисляет их.

– Но это же грабеж средь бела дня, – растерялся Заикин. – Неужто их совесть не мучает?

Чиновник снова уткнулся в прейскурант и монотонно забубнил.

– Аппарат системы «Фарман» – тридцать пять тысяч франков, – переводил и записывал Мацие-вич. – Запасные части и ангар...

– Какой еще «ангар»? – снова вскинулся Заикин. – Не нужен мне их ангар! Да я у себя в России...

Чиновник спокойно сказал несколько слов, и Мациевич перевел их Заикину:

– Аэроплан продается только с запасными частями и ангаром. Итак: запасные части и ангар – девять тысяч франков. За страховку третьих лиц, могущих пострадать при обучении полетам, по сто пятьдесят франков в месяц...

– Разбойники! – в отчаянии простонал Заикин.

* * *

Около банка Форжеле стоял автомобиль.

Шофер ходил вокруг автомобиля и протирал тряпкой медные части облицовки кузова.

На заднем сиденье, закрыв глаза и подставив лицо нежаркому весеннему солнцу, сидела баронесса де ля Рош.

Она не видела, как мимо нее прошли Заикин и Мациевич. Она не слышала, как уже в дверях банка Заикин обиженно прогудел:

– С ума сойти! Пятьдесят пять тысяч триста восемьдесят франков! Это сколько же получается по нашему, Лев Макарыч?

– Двадцать одна тысяча двести пятьдесят два рубля, – ответил Мациевич и первым прошел в операционный зал банка.

– Батюшки-светы! – сказал Заикин. – А ведь мне Пташниковы только половину таких денег выдали!

– Какие Пташниковы? – насторожился Мациевич. Заикин поскреб в затылке и нехотя сказал:

– Неохота мне, Лев Макарыч, говорить было, жаловаться... А ведь со мной в Одессе знаешь, какая штука произошла...

* * *

У одного из окон операционного зала стоял Леже и как с добрым знакомым разговаривал с банковским чиновником, который, ни на секунду не прекращая пересчитывать толстенную пачку денег, успевал улыбаться и задавать светские вопросы.

– Здоровье мадам?

– Благодарю вас, Поль. Отлично.

– Вас долго не было.

– Россия, Австрия...

– Как в России?

Леже вздохнул и через паузу ответил:

– Хорошо.

Чиновник на мгновение приостановился, вскинул глаза на Леже и снова зашелестел купюрами.

– Новый аэроплан для мадам? – спросил он.

– Да, – ответил Леже и вдруг увидел Заикина, который в углу зала что-то горячо рассказывал Мациевичу.

Чиновник закончил считать деньги и сказал:

– Все правильно, мсье.

Леже не ответил. Он продолжал смотреть на Заикина.

– Все в порядке, мсье, – удивленно повторил чиновник. – Деньги перевести на счет господина Фармана?

– Что вы сказали? – спросил Леже.

– Я спросил, на чей счет перевести деньги. Может быть, новый аэроплан вы решили заказать у Блерио?

Леже посмотрел на чиновника и задумчиво сказал:

– Может быть, действительно имеет смысл новый аппарат заказать у Блерио... До завтра, Поль!

– Всего доброго, мсье. Кланяйтесь мадам!

– Благодарю, – ответил Леже и пошел к выходу, но не прямо, а вокруг касс и окон – так, чтобы Заикин не смог егр увидеть.

Чиновник удивленно высунулся из окошка, стараясь постичь непонятное поведение своего старого клиента.

А Иван Михайлович в это время говорил Мациевичу:

– Вот, понимаешь, Лев Макарыч, какая штука получилась...

– Слушайте, Иван Михайлович, может, плюнуть вам на все это? Ведь мы, военные, командированы сюда за чужой счет. А, дорогой вы мой, – огорченно сказал Мациевич, – вам же за все самому платить.

– Ну уж дудки! – обозлился Заикин. – Я сюда не за тем приехал...

Заикин зашел за колонну и стал расстегивать сюртук, жилетку, выдирать из штанов рубаху.

– Вы что, голубчик мой?! – растерялся Мациевич. – Что с вами?

– Я, говорю, не за тем сюда приехал, чтобы над копейками трястись! – приговаривал Заикин и что-то яростно дергал у себя под рубахой. – Я летать должен! Летать!

– Что вы делаете, черт вас подери? – шепотом спросил Мациевич, потрясенно глядя на Заикина.

– Да деньги у меня в исподнем зашиты, – так же шепотом ответил Заикин. – Вы, Лев Макарыч, заслоните меня, а то тут, наверное, жулья, как на Привозе. Это у нас в Одессе рынок такой.

Мациевич прикрыл Заикина и огляделся: не видит ли кто?

* * *

– Почему я должна ехать в По к Блерио, когда я хочу ехать в Мурмелон к Фарману? – нервно спрашивала де ля Рош у Леже.

Они шли от автомобиля к калитке своего загородного дома.

– Я летаю на аппаратах системы «Фарман» и не собираюсь менять модель. Это непорядочно. Завтра же переведи деньги на счет Анри. Тем более что аэроплан уже почти готов... Послезавтра я еду к Фарману.

– Ну подожди, Кло... – пробормотал Лежс и остановил де ля Рош у входа в дом. – Ну подожди, родная моя. Не обманывай себя и меня – ты не к Фарману едешь в Мурмелон. Тебе же все равно, на чем летать. Ты замечательный авиатор, Кло, и на «Блерио» ты летала бы еще лучше. А потом мы уехали бы с тобой в Испанию. Ты знаешь, мне предложили для тебя гастроли в Испании...

– Я поеду в Мурмелон и буду летать на «Фармане»! – твердо сказала де ля Рош, посмотрела в глаза Леже и погладила его по щеке: – Мне очень жаль, Пьер... Останься в Париже, отдохни от меня. Там будет кому присмотреть за моим аппаратом.

– Ты едешь к этому русскому гладиатору? – грустно спросил Леже.

Де ля Рош взяла руку Леже, потерлась щекой о его ладонь и тихонько поцеловала ее.

– Мне очень жаль, Пьер.

* * *

Заикин и Мациевич выходили из банка.

– Стой, Лев Макарыч, – сказал Заикин. – Подержи-ка палочку.

Мациевич взял палку из рук Заикина.

Иван Михайлович огляделся по сторонам, вывернул наизнанку карманы сюртука и штанов, встал в профессиональную цирковую борцовскую позу, будто стоял не в центре столицы Франции, а на парад алле одесского цирка, и торжественно провозгласил:

– Абсолютный чемпион мира волжский богатырь Иван Заикин!

И в эту же секунду, точно так же, как в цирке, за его спиной грянул марш, сопровождаемый восторженными криками. Это было так неожиданно, что у Заикина даже челюсть отвалилась от удивления.

Он резко повернулся и увидел, как из боковой улицы под предводительством военного оркестра на площадь выходила колонна французских солдат регулярной армии. Кричали вездесущие мальчишки, рявкал оркестр, шли через площадь ярко одетые солдаты.

Заикин и Мациевич захохотали одновременно. Они стояли и хохотали сами над собой, они чуть не падали от хохота. Им даже пришлось обнять друг друга за плечи, чтобы не упасть. У Заикина по лицу текли слезы. На секунду они останавливались, судорожно переводили дыхание, взглядывали друг на друга и снова разражались безудержным хохотом.

* * *

В закладной конторе маленький седенький старичок прицеливался лупой в роскошные карманные часы Ивана Михайловича. Потом старичок отсчитывал франки за эти часы, а Заикин, мусоля пальцы, обстоятельно пересчитывал их и аккуратно прятал в бумажник.

А когда Заикин и Мациевич приподняли котелки, попрощались и вышли, старичок снова вставил лупу в свою мохнатую бровку и надолго уткнулся в только что купленные часы Ивана Михайловича.

* * *

Около учебного «Фармана» в кожаной авиаторской тужурке, замотав шею шерстяным шарфом, стояли Иван Заикин и еще несколько учеников летной школы.

Инструктор, профессор Бовье, по-французски объяснял принцип захода на посадку. При этом он показывал движение аэроплана двумя руками, точно так же, как спустя несколько десятилетий будут показывать все летчики мира.

Заикин напряженно следил за руками Бовье.

– Я вам потом все переведу и объясню, Иван Михайлович, – шепнул ему Лев Макарович Мациевич.

Не отрывая глаз от рук Бовье, Заикин шепнул ему в ответ:

– Чего тут объяснять-то, Лев Макарыч? И так все ясно: когда подходишь к земле, нужно на себя рычаг-то потянуть и немного опустить хвост... Он про это говорит?

Мациевич утвердительно кивнул и с нескрываемым уважением посмотрел на Заикина, но тот уже что-то шептал себе под нос. И руки его, огромные узловатые ручищи волжского грузчика, привыкшие к фантастическим тяжестям, невольно повторяли плавные движения рук профессора Бовье...

Потом Мациевич летал самостоятельно. Профессор Бовье разговаривал с Львом Макаровичем почтительно и серьезно, не так, как с остальными учениками. Потом летали англичанин и индус, и только потом Габер-Влынский с профессором.

Заикин суетился, помогал разворачивать аэроплан и искательно;заглядывал в глаза профессору. Но Бовье только посмеивался и похлопывал Заикина по плечу.

Под вечер, когда полеты были закончены, Мациевич и Заикин шли пешком по пыльной проселочной дороге от аэродрома в Мурмелон. Мимо них ехали ученики школы Фармана. На мотоциклах, на велосипедах, на конных пролетках. Усталые, грязные, счастливые.

Первым окликнул Мациевича и Заикина поручик Горшков. Он остановил наемную пролетку и крикнул:

– Лев Макарович! Иван Михайлович! Садитесь, подвезу до отеля!

– Спасибо, Коленька, – ответил Мациевич и улыбнулся. – Мы с Иваном Михайловичем пройдемся пешком.

Горшков покатил дальше, но в следующую секунду их догнал на большом мотоцикле с коляской англичанин и тоже предложил свои услуги. Мациевич поблагодарил его по-английски, и англичанин покатил вперед. Проехал индус на велосипеде, крикнул что-то по-французски.

Мациевич помахал ему рукой и сказал Заики ну:

– Забавная штука! Я на секунду вдруг с ужасающей ясностью представил себе всех этих милых молодых людей дерущимися друг против друга на аэропланах одинаковых конструкций.

– Бог с вами, Лев Макарыч, – тревожно сказал Заикин. – Слова-то вы какие страшные говорите! Неужто и вправду вам видение такое?

– Простите меня, дорогой мой, – извинился Мациевич. – Я, наверное, просто устал. Вот и лезет в голову всякая дрянь.

Некоторое время они молча шли навстречу садящемуся солнцу.

– Нет, нет, Лев Макарыч, – тряхнул головой Заикин, отгоняя от себя нахлынувшие мысли. – Не может сейчас такого быть.

– Вы о чем?

– Ну, чтобы дрались... После пятого года все друг к дружке тянутся. И не нужно о драке думать. Кому она на пользу-то будет? Победившему, что ли? Так это только на борцовском ковре побеждать приятно и выгодно. И то так иной раз себя израсходуешь, что такая победа потом – как вериги на шее. Вот мне Петр Осипович Пильский как-то историю России читал. Вы Петра Осиповича знаете?

– Не имею чести.

– У-у-у! Головастый мужичонка, такой башковитый, что прямо спасу нет! Лекции читает, в журналы пишет. Бедовый! Так он мне историю русского народа как-то по книжке пересказывал...

– Нету, нету, Иван Михайлович, истории русского народа! – вдруг зло сказал Мациевич.

– Да вы что, Лев Макарыч? Мне Петр Осипович сам книжку показывал!

– Нету истории русского народа, – повторил Мациевич. – История есть у царей, патриархов, у дворян... даже у мещан, если хотите знать. История что подразумевает? Постоянное развитие или падение, смену явлений. А наш народ каким был во времена Владимира Красное Солнышко, таким и остался по сие время. Та же вера, тот же язык, та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура. Какая тут, к черту, история!

– Мне, Лев Макарыч, спорить с вами трудно по причине моей неграмотности, но и слушать такое прискорбно, – разозлился Заикин. – Вот еще с полверсты пройдем, так вы до того договоритесь, что раз истории нет, то и народа нет, и России нет!

– Очень правильно заметили! Ни народа, ни России! Есть только несколько миллионов квадратных верст пространства и несколько сотен совершенно разных национальностей, есть несколько тысяч языков и множество религий. И ничего общего, если хотите знать. И пока не найдется человек, который сумеет все это объединить, направить в единое русло, пока действительно и искренне не поймет, что же нужно этому пресловутому народу, история не начнется!

– Это что же, какой-то новый наместник Бога на земле? – насмешливо спросил Заикин.

– Я не знаю, как он должен называться. Я знаю, что время должно родить его, если он уже не рожден.

– Я этого знать не хочу, – мрачно и твердо проговорил Заикин, шагая по пыльной дороге. – Но вот сегодня, когда вас, Лев Макарыч, в полет провожал, понял, что ежели я сюда в школу этаким «фуксом» проскочил, ежели спервоначалу я для себя считал авиаторство еще одним трюком в большом цирковом номере, на котором и деньжишек, и реноме подзаработать можно, то теперь мои помыслы совсем другой колер имеют. Я вам не рассказывал – ночью, когда у Пташниковых ужинали, я сказал, что, мол, Россию хочу прославить. А сам подумал: «Врешь ты все, Ванька! Сболтнул ради красного словца». А может, настроение было такое. Возвышенное. А сегодня понял... Посмотрел, Лев Макарыч, как вы летите, и чуть не заплакал от радости.

– Дорогой Иван Михайлович, – растроганно произнес Мациевич, – простите меня, Бога ради! Не поймите мои слова превратно. Не должно быть добренькой, всепрощающей любви ни к ребенку, ни к женщине, ни к Родине. Особенно к Родине! Ей за все унижения и страдания в прошлом и в настоящем – как искупление бед и обид – предначертано великое будущее. Может быть, именно потому мы и находимся здесь...

Мациевич неожиданно прервал себя, схватил Заикина за руку и оттащил его на обочину дороги.

– Батюшки, кто это так сломя голову мчится?

Оставляя за собой шлейф пыли, прямо на них несся автомобиль.

В нем стояла де ля Рош и что-то весело кричала Заикину и Мациевичу. Автомобиль остановился, взметнув вверх пыльное облако. Де ля Рош открыла дверцу и спрыгнула на землю. Радостная и счастливая, она спокойно подошла к Заикину, обняла его мощную шею, нежно поцеловала, молча пригладила пальцами его усы и, не отпуская, повернула голову к Мациевичу:

– Пожалуйста, объясните мсье Заикину, что на территории Франции я имею право его целовать тогда, когда мне этого захочется. Не согласовывая это со своим правительством и префектурой.

* * *

Поздно вечером сидели в маленьком ресторанчике при отеле.

Немцы сидели с немцами, англичане с англичанами, русские с русскими...

Иван Михайлович Заикин был элегантен, тих и торжествен. Он сидел рядом с де ля Рош и почти неотрывно смотрел на нее. Слушал внимательно, будто каждое слово незнакомого ему языка было понятным и удивительно близким. А де ля Рош что-то говорила ему и говорила.

Речь ее была чрезвычайно богата интонациями, в какую-то секунду она вдруг начинала смеяться над тем, что рассказывала, и тогда Заикин тоже улыбался, иногда голос ее становился грустным, и тогда Иван Михайлович слушал ее опечаленно.

В ресторан вошли несколько русских офицеров. Поручик Горшков сразу же увидел Заикина и де ля Рош и весело потянул всю компанию к их столику. Но Мациевич удержал его и предложил сесть в другом конце небольшого зала. Горшков непонимающе посмотрел на столик Заикина, на Мациевича и обиженно пошел туда, где уже усаживались Ульянин, Габер-Влынский, Руднев и Пиотровский.