Текст книги "Игра на изумруд"

10

Мы условились с Дашей Штольц-Тумановой провести наш урок аристократических манер до начала репетиции, и я пришла в театр заблаговременно. Но выяснилось, что пришла я не первой и что Даша уже берет уроки. Уроки игры на арфе. А ее учителем был не кто иной, как Арон Моисеевич, местный музыкант, руководивший нашим театральным оркестром.

– Дашенька, что ж вы делаете? – услышала я возмущенный голос Арона Моисеевича, еще даже не войдя на сцену. – Арфа щипковый инструмент. Щипковый! И никак не дергательный. Вот вы и пощипывайте струны пальцами, а не дергайте их, как щетинки у свинки. Да что же вы так напрягаетесь? У вас и слух имеется, и опыт музыкальный. Вы у меня этот куплет в пять минут разучили и вдруг начали дергаться, струны дергать. Я уже сам дергаться стал… А-а-а, вот и тезка ваша. Здравствуйте, свет очей моих, Дарья Владимировна!

– Здравствуйте, Арон Моисеевич. Здравствуйте, Даша. Мне так показалось, что у вашей ученицы вовсе недурно получается играть. За что же вы ее так сурово отчитываете?

– Единственно по причине ее собственного таланта. И оттого, что может сыграть еще лучше. Ну да ладно, я так понимаю, что вы, Дарья Владимировна, тоже не по пустому поводу спозаранок в театр пришли? Мы еще раз повторим и на сегодня закончим.

Даша кивнула и заиграла, а сыграв вступление, запела:

– Голубок и горлица никогда не ссорятся…

– Ну вот, голубушка, отменно сыграно и спето мило. Уж не от моей ли строгости вы скованы были?

Даша смущенно покраснела. Арон Моисеевич ласково посмотрел на ученицу и, не дождавшись ответа, произнес со вздохом:

– Эх, где ж те времена, когда девушки краснели рядом со мной совсем по иным поводам? Видели бы вы меня лет двадцать назад! Даже пятнадцать. Да половина одесских девушек и две трети дам Одессы были в меня влюблены! Я на этой почве даже в Сибирь был сослан.

Тут музыкант наигранно вздохнул и вдруг смутился, словно был не взрослым человеком, а мальчишкой-гимназистом. И сразу засобирался уходить. Но вот так просто уйти мы ему не дали.

– Арон Моисеевич! – дружно потребовали мы. – Расскажите, пожалуйста.

– Да о чем же тут рассказывать?

– Да о том, как вы из-за любви сосланы оказались! Или вы приврали?

Последняя фраза была провокацией с моей стороны, Арон Моисеевич попросту не понимал, что такое «приврать». «Я могу чуточку преувеличить, немного гиперболизировать, но никак не приврать!» – не раз слышала я от него. Вот и сейчас наш руководитель оркестра вспыхнул, хотел было дать мне отповедь, но тут же хитро улыбнулся и заявил:

– Чуть было не попался на вашу удочку. Теперь уж точно ничего рассказывать не стану, коли вы прибегаете к таким недозволенным фортелям.

– Так с вашей стороны тоже не вполне честно мучить нас неведением, – не осталась в долгу я и очень жалобно посмотрела ему в глаза.

Музыкант рассмеялся и сел на прежнее место.

– Извольте, так и быть, расскажу. Лет тринадцать или четырнадцать тому назад ваш покорный слуга поступил служить в Одесскую оперу. Театр там отстроили с размахом, петь и танцевать приглашали все больше итальянцев, а вот оркестр собирали из наших музыкантов. Но из таких, чтобы соответствовали! Вот и я счел, что соответствую в полной мере, и тут же, едва услышав новость, отправился из Киева на берег Черного моря. По молодости лет я заявился к антрепренеру без рекомендаций, безо всякой протекции и с ходу ему сообщил, что хочу получить место первой скрипки. От такого нахальства антрепренер только руками развел. Но прослушивание назначил. И в оркестр меня взяли, пусть и не первой скрипкой. От такой своей удачливости я стал уже совершеннейшим нахалом. И не смотрите на меня так. Сказанное вовсе не означало, что я зазнался и принялся вести себя неподобающе! Но я стал позволять себе отвечать на взгляды дам и девиц, даже если те были мне совершенно неровней. Как это ни странно, но до поры все мои выходки и романтические увлечения сходили мне с рук. Но вот однажды…

Арон Моисеевич на минуту задумался.

– Чего уж скрывать, раз начал говорить, – махнул он рукой. – Вы бывали в Одессе? Жаль. Так надо вам сказать, что театр там построили, каких мало по всей Европе! Подлинный дворец. Оттого там и устраивали порой не только спектакли, но и приемы. На которые нас, музыкантов, приглашали в обязательном порядке – потому как что же это за прием без музыки, а что это за музыка, если ее не играют лучшие музыканты? Кругом скульптуры, мрамор, позолота, ковры, зеркала. Дамы в вечерних платьях, мужчины во фраках. Лакеи в ливреях. Шампанское. Ну и как тут удержаться и, улучив свободную минутку, не прогуляться, не смешаться с высшим обществом, благо что на тебе самом фрак и ты ничем таким и не выделяешься? Можно и шампанского с подноса прихватить или закуски какой. Так вот, прогуливаюсь я с бокалом шампанского в руке и вижу ее! Я даже описывать ничего не стану, а только скажу, что, проводив ее взглядом, вместо дверей попытался войти в одно из зеркал! Вот так я был поражен и сражен наповал. Едва пришел в себя, стал расспрашивать и узнал, что это дочь судовладельца Кукушкина. Узнал адрес, имя – все, что только можно узнать о человеке за один вечер. Дождавшись конца приема, взял я свою скрипку и отправился в Шампанский переулок, под окна особняка господина Кукушкина.

Южная ночь, небо, почти прозрачное от звезд; легкий ветерок с моря раздувает мою белую итальянскую рубашку. Я беру скрипку и начинаю играть. Понятно, что в свою музыку я вкладывал всю душу и оттого забыл обо всем на свете, лишь изредка бросал взгляд вверх на окна и балконы особняка в надежде увидеть силуэт той, ради которой пришел сюда. И совершенно забыл, что помимо этого особняка в переулке есть и другие дома. Ну так мне напомнили о том: вдруг за моей спиной наверху раздается шум и на меня выливают черт-те что! Я таки не сразу и понял, что именно, и очень не сразу догадался, что это содержимое аквариума. Стою я посреди улицы, весь мокрый, в волосах песок, на ушах трава морская, одна золотая рыбка в зубах, вторая за пазухой трепыхается и щекочет. Ну, хорошо, про рыбку в зубах я преувеличил. Но за пазухой точно была! От всего этого мне становится неудержимо смешно, и я начинаю хохотать. Это уже позже выяснилось, из-за чего ко мне такую меру наказания применили – обливание содержимым аквариума. Тот особняк, спиной к которому я стоял во время «концерта», принадлежал немалому полицейскому чину, уж не буду я его имя поминать, настолько он у меня в печенках. Пусть уж будет, скажем, полицмейстером. Так вот, первым, кто проснулся от моей музыки, была госпожа полицмейстерша. Хотя она, может, и не спала вовсе по причине либо мигрени, либо стеснения в груди.

Моя Сарочка тоже давненько объясняет портнихе, что талию надо делать на двадцать вершков ниже уха, но про габариты той мадам мне и сказать нечего. Разве то, что я впоследствии был рад, что на меня только воду вылили, а не балкон обрушили. Ну да это я в сторону ушел. В самом же деле вслед за супругой на балконе объявился сам полицмейстер, и что-то во всем этом ему не понравилось настолько, что он схватил первую попавшуюся в руки емкость с жидкостью и ее содержимым попытался остудить мой творческий пыл, хоть и направленный в противоположную сторону. Смех же мой вызвал у него такую ярость, что он собрался вызвать городового: вот так прямо на балконе сунул в рот свисток и начал свистеть. Не знаю, чем бы все это дело завершилось, но тут объявились некие личности и предложили мне незамедлительно покинуть ставшее для меня опасным место известными им тайными проходами.

Выяснилось, что моими слушателями были не только полицмейстер с полицмейстершей, но и, по нелепому совпадению, некие уголовные элементы. Чем они собирались заниматься в Шампанском переулке – может, как раз меня ограбить желали, – я уточнять не стал, потому как был благодарен за спасение. А привели они меня в небольшой трактир, где мы и просидели до утра, благо авторитет у моих сопровождающих был таков, что хозяин даже пикнуть против них не смел. Пришлось мне поведать о причинах, побудивших устроить ночное представление. Никто не стал надо мной насмехаться, напротив, отнеслись с полным сочувствием. Более того, пообещали недостойное поведение полицмейстера не оставить безнаказанным. И что вы думаете? Через два дня, пока мой обидчик отдыхал на даче, что на шестнадцатой станции Люстдорфской дороги, его квартиру в том самом особняке обнесли. Аккуратно и тщательно! Говорят, не менее пяти подвод всяческого добра увезли. Я от такой новости пришел в изумление и полный испуг, но вскоре обо всем забыл, потому как события моей личной жизни закрутились с невероятной скоростью. Мои чувства, высказанные музыкой в ту ночь, были услышаны!

Если быть совсем уж кратким, то мы познакомились с Наденькой, я набрался смелости и попросил у ее родителя руки прекрасной девушки. Отец ее, хоть и был не в восторге, но искренне желал счастья дочери и, видя глубину наших чувств, дал согласие на брак. Но поставил два условия: принять фамилию и пойти служить к нему, то есть расстаться с оркестром! От последнего мне удалось отвертеться, поскольку это было бы нарушением контракта и пришлось бы платить неустойку, а Семен Поликарпович при всех своих миллионах был слегка прижимист. Разрешил мне доиграть сезон, а позже и вовсе махнул на все рукой, и так уж всем было известно, кто я таков и каким зятем он обзавелся. Опять же газеты обо мне писали как о подающем надежды таланте. И было бы мне счастье, но следующим летом случилась холера, я хоть и выкарабкался с того света, но враз остался один на белом свете. Проклятая болезнь не пощадила ни мою супругу, ни тестя.

Я мог бы претендовать на миллионы Кукушкиных, но сил бороться с иными наследниками у меня от горя не было, как не было и желания к тому. Не запил я и не скатился на самое дно лишь оттого, что имел утешение в музыке. Пока меня слушали, я мог ни о чем горьком не вспоминать. Поэтому искал возможность играть везде и повсюду. В театре к этому относились с пониманием и прощали мое музицирование в не самых подобающих для артиста императорских театров местах. А вот господин полицмейстер, то ли в силу своей ревнивой натуры, то ли сумев увязать ограбление с ночным происшествием, но затаил на меня зло. Так что стоило мне однажды сыграть на студенческой вечеринке запрещенную песню, как попал я под суд и был выслан в Сибирь. О чем, впрочем, и не жалею.

Арон Моисеевич слегка поклонился и все же собрался уходить, но я его вновь остановила:

– Скажите, пожалуйста, а как же могли тот особняк обокрасть? Он же наверняка был под охраной.

– О, одесские умельцы могли провернуть такое-этакое, отчего любой в изумление придет. Не говоря уже о полиции. Я разговоров на эту тему не заводил, ни к чему мне это. Но из того, что слышал, могу предположения сделать. Был среди блатных один человечек – ростом мал и сам собой кожа да кости. Но уважением пользовался огромным. Звали его Степан-фрамуга. А прозвище такое он приобрел за то, что мог ужом в любую щель проскользнуть. Ну и чаще всего пробирался через форточки, каковые и звались в его кругах фрамугами. Так я полагаю, что подсадили такого Степана к открытой форточке, он потихоньку двери открыл, товарищей своих впустил. А те уж повязали оставшуюся прислугу и сторожей. Дальше, сами понимаете, можно было делать все, что заблагорассудится.

– А городовые?

– Городовых отвлекли. Затеяли гоп-стоп с пылью. Это так говорится, когда надо полиции пыль в глаза пустить и устраивают якобы ограбление. Пока разберутся, пока выяснится, что никакого грабежа нет и все готовы полюбовно разойтись, пока полицейских за беспокойство попросят подарки принять… пол-Одессы можно контрабандой в Турцию вывезти! Вот такие дела делались. Ну, пора и честь знать. Будет случай, расскажу что-нибудь еще, а сейчас и мне пора, и у вас дело простаивает.

Арон Моисеевич покинул нас, и мы с Дашей приступили к уроку. Вот только я все время отвлекалась. Никак не шел у меня из головы этот Степан-форточник. Или как его там? Не важно! Важно то, что я второй раз так или иначе узнавала о взрослых людях очень маленького роста. Понятно, что ни Гоша, ни этот воришка из Одессы не подходили на роль убийцы монахини. Гоша хоть и невелик ростом, но довольно плотен. Монахиня не отличалась особым телосложением, а вон сколько пробежала со страшным седоком на плечах. Одесский вор отпадал по той простой причине, что до берегов Черного моря было от нас невероятно далеко.

Конечно, эти мои рассуждения о Гоше и о Степане из Одессы носили чисто умозрительный характер. Но если пойти чуть-чуть дальше в этих рассуждениях и предположить, что взрослый человек может оказаться еще меньше ростом, а главное – весом, чем наш знакомый клоун? Тогда ведь все сходится, не нужно придумывать никаких карликов или пигмеев, а тем более дрессированных обезьян. Нужно искать маленького, очень маленького взрослого человека. Скорее всего, мужчину. Но вот как и где его искать? Я снова начала перебирать известные нам факты. Какая-то простая мысль завертелась в голове, но я вдруг вспомнила про странный возок, который так хорошо нарисовал мальчик Степка. Мы про него, правда, и не забывали. Просто у нас с Петей до него руки так и не дошли, а ведь возок приметный, и как его искать, понятно. Пожалуй, отсюда и надо продолжить наше расследование.

11

По окончании репетиции я позвонила Пете домой, но трубку взяла прислуга и сказала, что Петр Александрович ушли в Народную библиотеку.

Я подумала, что он пошел на репетицию спектакля. Хоть я и говорила, что мне не вполне ловко приходить туда, но на самом деле мне было очень интересно. А тут как раз возникла необходимость встретиться с Петей, опять-таки библиотека располагалась хоть и не совсем по пути, но и не столь уж в стороне от нашего с дедушкой дома, и я решила поехать туда.

Доехала, а можно сказать домчалась, я быстро, но едва при этом не опоздала. В небольшом зале с рядами стульев для зрителей и крохотной сценой находились лишь двое неизвестных мне молодых людей. Да и те собирались уходить. На мой вопрос о Пете мне сказали, что он-то как раз еще не ушел, а переодевается в костюмерной. Вход в эту комнату был тут же, рядом со сценой, дверь оказалась открыта, и я смело вошла. Но лучше бы не входила. Петину спину я увидела сразу, он стоял в самом дальнем, плохо освещенном углу. Стоял в странной позе, я даже не сразу поняла, в чем тут дело, но, разглядев происходящее, попятилась обратно к выходу. Петя стоял в обнимку с какой-то дамой или девушкой. Они так плотно прижались друг к дружке, что мне были видны лишь широкий подол ее платья да рыжие пряди волос, торчавшие из-за Петиного плеча. Кровь прихлынула к лицу, и даже в глазах немного потемнело от такой картины, вот я и стала пятиться потихоньку и, скорее всего, так и вышла бы обратно. Если бы не совершенно странные, не подходящие к случаю слова, которые я вдруг услышала:

– Эй, кто-нибудь! Помогите, пожалуйста! – немного приглушенно произнес Петя. – Есть здесь кто-нибудь? Помогите мне освободиться от этой чертовой куклы! Пожалуйста!

Ничего не понимая, я на негнущихся ногах сделала пару шагов в сторону взывающего о помощи. И тут мне едва плохо не сделалось. От того что почувствовала себя глупой и вздорной. От облегчения, что все мои подозрения оказались полной ерундой. И от обиды на себя за эти самые глупые подозрения. Оказалось, что девушка, с которой обнимается Петя, вовсе даже и не девушка, а манекен, на котором надето платье и рыжий парик на голове. Был бы поблизости стул, я бы непременно на него уселась, и Пете пришлось бы ждать помощи довольно долго, пока я бы не пришла в себя от всего пережитого. Но стула не было, и я все еще не слишком уверенно пошла вызволять своего товарища из пока неведомой мне беды.

– Что тут у вас произошло? – спросила я, подойдя вплотную.

– Ой, Даша! Как хорошо, что вы пришли, а то я буквально не могу оторваться. Вешал костюм и зацепился крючками кителя за эти мерзкие кружева. Стал отцепляться – еще и пуговицами зацепился. И отцепиться не могу, и дернуть страшно – вдруг порву. Платье нам одолжили только до премьеры. И манекен еще падать начал…

Все это он проговорил, не поворачивая головы и продолжая обнимать манекен.

– Ну-ка, чуть подвиньтесь! – потребовала я. – Мне так ничего не разглядеть.

– Да как же я подвинусь? Я же накрепко здесь прилип!

– А вы вместе с вашей пассией подвиньтесь, приподнимите ее и сделайте полшага вправо, здесь ничего не мешает.

Петя покрепче ухватил манекен и, слегка приподняв его, сделал небольшой шаг вправо. Освободившегося пространства мне вполне хватило, чтобы увидеть места зацепов: крючок воротника впился в кружевной воротник платья, а нашитые на его спине и рукавах такие же дурацкие кружева оплетали пуговицы на Петином рукаве. С пуговицами пришлось изрядно помучиться, настолько они запутались в ажурной ткани. С крючком получилось проще и быстрее.

– Ух, как мне надоело так стоять. Я уж и кричать пытался, но никто не услышал. Спасибо вам огромное за освобождение.

Выпалив эту тираду на одном дыхании, Петя вдруг в очередной раз смутился безо всякого к тому повода и принялся застегивать китель на все пуговицы, и даже воротник застегнул.

Я была немного сердита на себя за те глупости, что пришли мне в голову при виде плененного манекеном Пети, но, как часто бывает в таких случаях, выплеснула недовольство на невинного гимназиста.

– А я уж подумала, что вы тут обнимаетесь с кем-то, – ехидно произнесла я. Вот тут-то Петя покраснел и смутился настолько, что лишь рот приоткрыл, но так и не придумал, что мне ответить. Пришлось опять говорить мне.

– А что вы так смущаетесь? Может, скажете, что никогда ни с кем не обнимались?

– Ничего я не скажу, – буркнул в ответ Петя. – Думайте, что вам заблагорассудится.

– Не сердитесь вы так, – попыталась я загладить свои слова, а главное, тот резкий тон, которым они были произнесены. – Со стороны вполне могло показаться, что вы не с манекеном обнимаетесь, а с самой настоящей девушкой. Вот я и пошутила.

– Вам просто нравится меня мучить, – не унимался мой собеседник.

Я понимала, что в этом утверждении есть доля правды. Ведь Петя не специально все это подстроил. Но извиняться мне не хотелось, и я сказала:

– Считайте, как хотите. Я к вам по делу. Мы совсем упустили из виду поиск того возка. Окажите любезность и сделайте для меня копию рисунка, я займусь расспросами, вдруг что-то узнаю.

– Можете взять рисунок себе. Я копию по памяти нарисую.

Петя достал блокнот и вынул из него рисунок Степки.

– Ну, так я пошла?

– Идите. Не смею вас задерживать.

– До свидания, – сказала я и вышла.

Я чувствовала себя жутко виноватой, никогда еще не видела Петю столь обиженным. Но что-то вредное внутри меня не дало мне вернуться и сделать шаг к примирению.

Извозчик, на котором я приехала, пока не дождался нового седока и стоял со своими санками у подъезда библиотеки.

– Скажите, пожалуйста, – попросила я, усаживаясь поудобнее, – вам не приходилось встречать в городе вот такой возок?

– Хорошо нарисовано! – похвалил извозчик рисунок. – Вон даже лошадкин хвост как всамделишный. Нет, барышня, такого не видал. А вы на Староконной поспрашивайте. Там нашего брата много прохлаждается.

– Спасибо, так и сделаю, – поблагодарила я и назвала свой адрес.

Надо будет все же перед Петей извиниться. Завтра обязательно ему позвоню и попрошу прощения, решила я, пока сани везли меня к дому.

12

На следующее утро по пути в театр я сделала остановку на Староконной площади. По выходным здесь торговали лошадьми и всем, что связано с конским извозом, начиная от оглобель и сбруи и заканчивая телегами, санями, экипажами. В будни же здесь была просто самая оживленная в городе извозчичья стоянка. Но мои расспросы ничего не дали: необычный возок никто не видел. Один из извозчиков особенно пристально рассматривал рисунок, и мне уже показалось, что он-то что-то видел. Но тот ответил:

– Возок и вправду приметный, видал бы – запомнил. А так точно скажу – не видал. Может, слыхивал чего, а то с чего бы это он мне знакомым показался? Вы на всяк случай скажите, будет ли какая награда, если возок отыщется?

– Будет, – пообещала я. – Полтинник.

– Ну так я, ежели чего припомню или узнаю, что кто иной видал, так к вам заеду. В театре-то кого спросить?

Я назвалась.

– Оченно приятно, – галантно ответил бородач. – А то я вас несколько раз от театра к дому подвозил, лицо и запомнил, а как звать-величать – не ведал. Узнаю что, всенепременно вас отыщу. Может, до театра подвезти? Ну, как пожелаете.

Времени у меня было достаточно, чтобы не спеша добраться в театр к началу репетиции, а потому я отказалась от поездки и пошла пешком.

Едва репетиция окончилась, я отправилась к телефону, чтобы позвонить Пете, но на полпути меня перехватил наш швейцар Михалыч.

– К вам, Дарья Владимировна, депутация, – сообщил он. – Просят пройти в фойе.

Видимо, Михалыч хотел сказать «делегация», но поправлять его я не стала – очень уж любопытно было, что он имеет в виду. И я почти вприпрыжку побежала в фойе.

Депутацию-делегацию составляли артисты цирковой труппы числом в пять человек: Андрей Владимирович и Георгий Ильич, которых я запомнила как клоунов Гошу и Андрюшу, фокусник Дмитрий Антонович и оба чемпиона по борьбе – Афанасий и Иван.

– Здравствуйте, – радостно закричала я им издалека.

– Здравствуйте, – на разные голоса ответили мне.

– С чем пожаловали?

– О, у нас сразу три важнейших дела! – загадочно проговорил Гоша.

– Первое мы уже исполнили, – подхватил Андрюша. – А именно: успели приобрести билеты на предстоящий спектакль. Господин Вяткин очень вашу труппу хвалил. Вот мы и решили, что соревноваться с вами не станем и в день спектакля представление давать не будем, а то вся публика у вас соберется, и нам никого не достанется. А раз так складывается, то и сами в театр сходим.

– Что же вы мне не сказали? Я бы вас бесплатно провела!

– Всю труппу? Это мы к вам небольшой компанией зашли, а на спектакль буквально все пойдут.

– Да, всю труппу мне не пристроить, – вынуждена была согласиться я. – Ну а другие дела у вас какие?

– Прежде всего пожелали мы еще раз засвидетельствовать наше к вам уважение и угостить вас конфетами, – сказал Дмитрий Антонович и опять непонятно откуда извлек коробку конфет пралине в шоколаде.

– Спасибо! Вы, похоже, обо мне справки наводили? Вот и вкусы мои знаете…

– В обязательном порядке, – не стал отнекиваться фокусник. – Девушки народ тонкий, к ним надо подготовленным являться, иначе можешь неудовольствие вызвать.

Сказал он это с таким серьезным видом, что я не удержалась от смеха.

– Вот и славно, – подвел черту Андрюша. – С конфетами мы угодили. Но есть у нас для вас еще один подарок. Во всяком случае, Гоша именно так и считает. Но вот где бы нам присесть? Разговор-то должен получиться не совсем уж короткий.

– Так давайте на тех диванах присядем.

– Отчего это театры всегда лучше и богаче цирков устраивают? – спросил, усаживаясь поудобнее, Гоша.

– Дак у нас публика попроще! – не слишком уверенно ответил ему Афоня.

– Не скажи, брат! – не согласился клоун. – Вот на прошлом представлении мы с тобой ни много ни мало с графиней битву устроили! Ну да все это пустое. Мы вот зачем к вам пришли. Помните, при прощании я говорил, что вертится у меня в голове некая мыслишка, которую я никак уцепить не могу? Так вот вчера вечером произошли забавнейшие события, которые мне эту самую мысль помогли схватить за хвост. Думаю, что и о событиях этих вам любопытно будет послушать, потому и привел всех участников сюда, чтобы вы могли им вопросы задать, если таковые возникнут.

Мы сидели на четырех диванах, расставленных в каре. Гоша обвел всех присутствующих взглядом.

– Пожалуй, что тебе нужно начинать, Андрей, – сказал он своему партнеру по арене. – Ты все это затеял, тебе и ответ держать.

Последние слова он произнес столь сурово, что могло показаться, будто белый клоун оказался замешан в чем-то нелицеприятном. Андрюша в ответ развел руками.

– Ну, раз ты считаешь меня виновником этих событий, придется держать ответ. Дарья Владимировна, вчера мы вот в таком составе посетили игорный клуб при отеле «Магистрат», что сразу за каменным мостом. И публика там собирается очень приличная. Если бы не приглашение официального члена клуба, так нас туда, пожалуй, и не впустили бы. Ну да не в том дело. Давай теперь ты, Дмитрий Антонович.

– Вы, сударыня, надеюсь, помните, чем я на арене занимался?

– Конечно же, помню! Как можно забыть такой прекрасный номер!

– Ну тогда вы помните, что среди прочих фокусов я показывал и трюки с картами. По этой причине мне за карточный стол садиться нельзя ни в коем случае. Если выиграю, то могут возникнуть подозрения, что я свои умения использовал. Ну а если не выигрывать, то с какой такой радости вообще за карты браться? Так вот, вчера я немного поиграл на рулетке, сначала выиграл, потом проиграл свой выигрыш и решил далее судьбу не испытывать. Не по карману мне проигрывать, вот и стал по клубу прогуливаться с бокалом вина. А тут как раз Андрей подходит и говорит, что за одним из карточных столов шулер сидит.

– Да я сразу понял, что это шулер, но настолько серьезный, что мне его уличить никак не удавалось. Я же на них личную обиду имею, потому и не люблю страшно. Вот и сказал обо всем Дмитрию.

Дмитрий кивнул.

– Я присмотрелся и быстро сообразил, в чем тут секрет. Но устраивать скандал или звать полицию мне показалось неинтересным, решил по-другому нечестного игрока поучить. Вот и сел за стол вместе с ним. Раз у него самого рыльце в пушку, то уж он-то меня в шулерстве не станет упрекать, подумал я. Даже если поймет, в чем дело.

При этих словах Дмитрий Антонович принял вид гордый и самодовольный, поклонился направо и налево, дождался того, что все зафыркали от смеха, и продолжил:

– Решил я этого прохвоста под орех разделать, а чтобы он сразу не заподозрил и не сбежал, проиграл ему приличную сумму и сделал вид, что готов отыграться всенепременно и любыми способами. Он к этому моменту самоуверен стал до полного неприличия и подвоха не почувствовал. Даже некоторое снисхождение к моей персоне проявил – не стал ставку поднимать чересчур уж высоко. Я же сделал вид, что мне, мол, понятно – блефует мой соперник, и сам стал ставку поднимать.

– Ага, если учесть, что играл он на общественные деньги, на наши сборы от представлений за всю прошедшую неделю, – вмешался Андрюша, – то у каждого из нас сердечко подрагивать стало. Мы, конечно, в Дмитрии уверены были, но мало ли что…

– Ну так иначе же нельзя было: по условию игра велась на наличные деньги, так должен же я был иметь при себе крупную сумму? Спасибо Андрею за доверие.

– Кому другому ни за что такие деньги не доверил бы, – выдохнул Андрюша. – Но все равно переживал.

– Так вот, поднимал я ставку до тех пор, пока у моего соперника деньги не кончились. Таким манером можно выиграть даже безо всяких фокусов, потому что правило гласит: нет денег уравнять ставку – ты проиграл. Но шулер-то уверен, что выиграет, и говорит: «Я бы на вашем месте не стал так рисковать всеми своими капиталами, потому как я вовсе даже не блефую, а имею на руках хорошую карту. Но коли вы отступаться не желаете, то примите в качестве ставки вот эту вещицу». И кладет на стол брошь с камнем. «Этой вещи цена никак не менее тысячи рублей, но раз я предлагаю принять ее вместо наличности, давайте считать, что стоит она пятьсот, то есть ровно половину?» Иные игроки, что давно уже бросили карты, но продолжали следить за нашим поединком, подтвердили, что так оно есть. Но я для виду чуток поартачился, стал говорить, что я даже и не знаю, что мне с этой побрякушкой делать. Намекаю, что к ювелиру или в ломбард с ней идти мне неинтересно, а самому она мне и даром не нужна. «Так я вам покупателя укажу, – говорит шулер. – Тысячу он, скорее всего, не даст, но те пять сотен, за которые я ее ставлю, отвалит не задумываясь». Я еще немного повздыхал и поохал, но ставку принял и предложил открыть карты.

– Ох, Дарья Владимировна, видели бы вы физиономию этого типа! – воскликнул Гоша. – Он уж был совершенно уверен, что выиграл, а тут такое!

– Да ничего такого особенного, – заскромничал Дмитрий. – Карта у него была практически небитая. Совсем уж небьющуюся комбинацию он себе устраивать не стал, чтобы меньше подозрений было. А мне бояться подозрений было не с чего, так я и выложил на стол самый наилучший расклад. Соперник мой знал, что такой карты у меня на руках просто не может быть, и догадался, что его самого облапошили, причем с большим мастерством, чем у него. Но стоило ему о том вслух сказать, как его самого разоблачили бы. И пришлось ему сделать хорошую мину при плохой игре…

– Вот уж выражение к случаю, в самое яблочко! Игра у него вышла плохая, а уж физиономию его при этом описать невозможно, ее видеть надобно было, – похвалил его Гоша. – Тот типус все ж таки скорбь вселенскую с лица согнал, поохал, поохал, потом посмеялся, потребовал, чтобы победитель угостил всех шампанским, как того приличия требуют, да и отправился восвояси.

– А я предложил остальным игрокам поиграть еще немного. Те решили, что слишком долгим мое везение быть не должно, и согласились. И ведь правы оказались! Совсем мне перестало везти. Как обрезало! – горестно вздохнул фокусник.

– В общем, проиграл наш Дмитрий Антонович каждому примерно те деньги, что у них шулер обманным путем вытянул, – пояснил Андрей. – Но все равно остался с большой прибылью. Мы его победу чуть-чуть отметили и решили труппе подарок сделать. Вот и купили для всех билеты на спектакль. В бельэтаж!

– Подожди, Андрей! – остановил его Гоша. – Мы же главного Дашеньке не рассказали.

– Простите меня великодушно, и впрямь вперед забежал! – извинился Андрюша. – Давай теперь ты рассказывай.

– Лучше пускай Афанасий с Иваном говорят.

– Да что тут говорить-то? – смутился Афанасий. – Гоша велел мне уходить первым и ждать всех за углом. Ну я и ждал.

– А я сзади топал. С тылу, стало быть, – вставил слово Иван Петров.

– Мы таким манером нашу безопасность с фронта и с тыла обеспечили, потому как во взгляде проигравшего шулера нешуточная злоба сверкала, мог на любую пакость решиться, лишь бы нам отомстить, – стал рассказывать Андрей. – Ваня и Афанасий по одному вышли, ну а мы втроем. Гошу, как можно догадаться, никто бы во внимание принимать не стал. Дмитрий тоже особо страшным не кажется.

– Справедливое замечание, – перебил его Гоша. – Самый страшный из нас Андрюша.

– Э-э-э… Я же не то хотел сказать, – немного обиделся Андрюша. – Главное, что мы не зря предостерегались. Проигравший нас поджидал, да не один, а с двумя мордоворотами!