Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 20. Ноябрь 1910 ~ ноябрь 1911"

Старое и новое
(из заметок газетного читателя)

Возьмешь в руки газеты – и сразу атмосфера «старой» России надвигается со всех сторон. Дело об армавирском погроме. Избиение с ведома и согласия властей, западня, устроенная начальством, «кем-то внушенное и предписанное» (слова гражданского истца) «избиение русской интеллигенции в широком смысле этого слова». Старая, но вечно новая действительность русской жизни, – горькая насмешка над «конституционными» иллюзиями.

Горькая, но полезная насмешка! Ибо ясно, – и молодому поколению России все более становится ясно, – что никакие осуждения, никакие резолюции тут не помогут. Тут дело идет о всей политической системе в целом, тут историческая правда пробивает себе дорогу сквозь дымку мечтательного обмана, будто возможно влить вино новое в мехи старые.

Голод… Продажа скота, продажа девушек, толпы нищих, тиф, голодная смерть. «У населения есть только одна привилегия – умирать тихо и незаметно», – пишет один корреспондент.

«Земцы, говоря попросту, перепугались того, что они очутятся со своими имениями среди голодных, озлобленных, потерявших всякую веру на какой-нибудь просвет, людей» (из Казанской губернии).

На что, казалось бы, благонадежно нынешнее земство, а между ним и правительством идет спор из-за размеров ссуд. Просят 6 миллионов рублей (Казанская губерния) – казна дает 1 миллион. Просили 600 тысяч (Самара) – переведено 25 тысяч рублей.

По-старому!

В Холмском уезде Псковской губернии на земском собрании против земской агрономии, – для хуторян только! – выступили даже земские начальники. На Кубани состоялся съезд станичных атаманов – все единодушно высказались против принятого III Думой плана укрепления наделов в личную собственность.

В Царицыне уездный съезд постановил не предавать суду старосту, истязавшего женщину («в целях разыскания преступника»). Губернское присутствие отменило постановление.

Под Петербургом рабочие надели мешок на управляющего фабрикой г. Яковлева и поволокли к Неве «Стражники разогнали рабочих. 18 арестовано.

Трудно удивляться тому, что даже газете «Речь» приходится констатировать, при таких картинках жизни, «большую общественную приниженность». А г. Кондурушкин сетует в письмах из Самары о голоде[43]43
  Охваченный «тоской общерусского неуюта».


[Закрыть]: «оно, это русское общество, представляется мне мягким, как резина, как тесто. Можно смять его и тискать словом и делом. Но отошел – и опять затянуло все по-старому».

«Он, этот русский обыватель и интеллигент, богатый и бедный, спокоен. Бот, когда начнут от голода «пухнуть», он возрадуется, со слезами заликует. Ему непременно надо со слезами идти на помощь, с чувствами «благородными». Ему при этом предстоит прекрасный случай о душе своей позаботиться. А без чувств, без слез и работа не работа, и помощь не в помощь. Без слез-то своих он и дела значительным не сочтет и с места не тронется. Нет, ты его сначала растрогай, заставь плакать и в чистый платочек высморкаться. А суровый расчет, здоровое и трезвое сознание государственной необходимости – это скучно, тут нет мягкого настроения».

Да, да, проповедь «суровости» очень не бесполезна в мире «теста» и «резины». Только наш либерал не замечает, с какой стороны ведет он такую проповедь, «здоровое и трезвое сознание государственной необходимости», – вы это не у Меньшикова ли списали, г. Кондурушкин? Ведь именно на почве «теста» и «резины», именно на почве мягкого и слезливого настроения только и возможны подобные речи о государственности. Именно потому, что есть тестообразные люди, чувствуют себя уверенно глашатаи «здоровой и трезвой государственности».

«Русское общество мягко, как резина», – по-старому говорит г. Кондурушкин. Есть общество и общество. Было время, когда слово «общество» все обнимало, все покрывало, выражало разнородные, просыпающиеся к сознательности, элементы населения или просто так называемых «образованных» людей.

Но именно в этом отношении дела обстоят уже в России не по-старому. Когда можно было говорить только об обществе, тогда лучшие люди его проповедовали суровую борьбу, а не «здоровое и трезвое сознание государственной необходимости».

А теперь об «обществе» вообще говорить нельзя. В старой России обнаружились различия новых сил. Старые бедствия, по-старому, в виде голода и т. д., надвигающиеся на Россию, обостряющие старые вопросы, требуют учета того, как обнаружили себя эти новые силы в первое десятилетие XX века.

«Общество» мягко и слезливо благодаря бессилию и нерешительности того класса, к которому оно тяготеет и на ⁹/₁₀ принадлежит. Проповедь «сурового расчета, трезвого и здорового сознания государственной необходимости» есть только оправдание господства «начальства» над этим дряблым обществом.

А истекшее десятилетие показало элементы населения, к «обществу» не принадлежащие, мягкостью и слезливостью не отличающиеся…

В России все «по-старому» – наверху, но есть кое-что новое – внизу. Кому «тоска общерусского неуюта» поможет увидать, нащупать, найти это твердое, не слезливое, не тестообразное новое, тот сумеет найти дорогу, ведущую к избавлению от старого.

А у кого сетования на эту тоску перемешиваются с речами о «здоровом и трезвом сознании государственной необходимости», тот едва ли не останется навеки составной частью «теста», дающего себя «мять и тискать». Таких людей как раз во имя «здоровой и трезвой» государственности «мнут и тискают», – и поделом.

Если из ста лиц, подвергаемых таковой операции, один из «общества» потвердеет, результат будет полезный. Без размежевки добра не будет.

«Звезда» № 28, 5 ноября 1911 г. Подпись: В. Φ.

Печатается по тексту газеты «Звезда»

О социал-демократической фракции II Думы. Изложение всего дела{140}140
  Статья (доклад) «О социал-демократической фракции II Думы» была напечатана Исполнительным комитетом Международного социалистического бюро вместе с материалами о деле социал-демократических депутатов II Думы на немецком, французском и английском языках в «Bulletin périodique du Bureau Socialiste International» («Периодический Бюллетень Международного Социалистического Бюро») № 8 как приложение к циркуляру № 21. После опубликования статьи В. И. Ленина агитационная кампания за границей за освобождение социал-демократических депутатов II Государственной думы усилилась. В редакционной заметке в № 8 «Рабочей Газеты» от 17 (30) марта 1912 года сообщалось: «Иностранные с.-д. партии после призыва Международного социалистического бюро, разославшего всем партиям доклад по этому делу представителя нашей партии в МСБ т. Ленина, развили усиленную агитацию. Выступили с протестом все с.-д. депутаты Германии, Франции, Бельгии, Швеции, Финляндии, Австрии и т. д.».


[Закрыть]

Прошло уже четыре года с тех пор, как вся социал-демократическая фракция второй Думы, жертва гнусного заговора нашего правительства, была предана суду и, подобно тяжким преступникам, сослана на каторгу. Русский пролетариат прекрасно понимал, что обвинение против его представителей основано на подлоге; но это было время разгула реакции, и к тому же приговор был вынесен при закрытых дверях, так что налицо не было достаточных доказательств преступления, совершенного царизмом. Лишь совсем недавно убедительные факты, в которых признался агент охранки Бродский, представили в полном свете отвратительные махинации наших властей.

Вот как все это произошло:

Несмотря на весьма урезанное избирательное право, русский пролетариат послал во вторую Думу 55 социал-демократов.

Эта социал-демократическая фракция была не только многочисленной, но весьма выдающейся и в идейном отношении. Рожденная революцией, она носила на себе ее печать, и ее выступления, в которых все еще слышались отзвуки великой борьбы, охватившей всю страну, подвергали глубокой и хорошо обоснованной критике не только вносимые на рассмотрение Думы законопроекты, но также и всю царскую и капиталистическую систему правления в целом.

Вооруженная непобедимым оружием современного социализма, эта социал-демократическая фракция из всех фракций левой была самой революционной, самой последовательной и наиболее проникнутой классовым сознанием. Она увлекала их за собой и налагала на Думу свой революционный отпечаток. Наши власти считали фракцию последним очагом революции, ее последним символом, живым доказательством мощного влияния социал-демократии на пролетарские массы, и вследствие этого она была постоянной угрозой для реакции, последним препятствием в ее триумфальном шествии. Поэтому правительство считало необходимым не только избавиться от чересчур революционной Думы, но, кроме того, ограничить до минимума избирательное право пролетариата и демократически настроенного крестьянства, воспрепятствовать тому, чтобы в будущем могла быть выбрана подобная Дума. Самым лучшим средством осуществления этого государственного переворота было избавиться от социалистической фракции, скомпрометировав ее в глазах страны: отрубить голову, чтобы таким образом умертвить все тело.

Однако для этого нужен был предлог: например, возможность обвинить фракцию в каком-нибудь тяжком политическом преступлении. Изобретательность полиции и охранки быстро помогла отыскать такой предлог. Решили скомпрометировать социалистическую парламентскую фракцию, обвинив ее в тесной связи с социал-демократической боевой организацией и с социал-демократической военной организацией. С этой целью генерал Герасимов, начальник охранки (все эти данные взяты из 1-го номера газеты «Будущее» («L'Avenir»), выходящей под редакцией Бурцева в Париже, 50, boulevard Saint-Jacques{141}141
  «Будущее» («L'Avenir») – либерально-буржуазная газета; выходила в Париже с 22 октября 1911 года по 4 января 1914 года (н. ст.) под редакцией В. Л. Бурцева на русском языке (некоторые материалы печатались на французском языке). В газете сотрудничали меньшевики и эсеры.


[Закрыть]), предложил своему агенту Бродскому вступить в означенные организации. Бродскому удалось проникнуть туда сперва в качестве рядового члена, затем он стал секретарем. У некоторых членов военной организации явилась мысль послать в социалистическую парламентскую фракцию делегацию солдат. Охранка решила использовать это в своих целях, и Бродский, сумевший завоевать доверие военной организации, взялся осуществить этот план. Было выбрано несколько солдат, составили наказ с солдатскими требованиями и, не предупредив даже социалистическую фракцию, назначили день, когда делегация должна была посетить фракцию в ее официальном помещении. Так как солдатам нельзя было пойти туда в своей военной форме, то их заставили переодеться, причем это было сделано на квартире одного агента охранки, где они надели платье, купленное и приготовленное для них охранкой. Согласно гнусному плану Герасимова, Бродский должен был одновременно с солдатами явиться в помещение социалистической фракции и принести туда революционные документы, чтобы таким образом еще больше скомпрометировать наших депутатов. Далее было условлено, что Бродского арестуют вместе с другими, а потом, с помощью охранки, которая должна была предоставить ему возможность совершить мнимый побег, он должен был очутиться на свободе. Но Бродский явился слишком поздно, и когда он хотел проникнуть с компрометирующими документами в помещение фракции, там уже начался обыск, и его туда не пропустили.

Такова была инсценировка, самым тщательным образом подготовленная охранкой и давшая возможность реакции не только осудить и отправить на каторгу представителей пролетариата, но, кроме того, распустить вторую Думу и совершить свой государственный переворот 3 (16) июня 1907 г. Действительно, правительство объявило в своем манифесте от того же числа (этот манифест, как все царские манифесты, поражает своим бесстыдным лицемерием), что оно вынуждено распустить Думу, так как, вместо того чтобы оказывать поддержку и помогать правительству в его стремлении снова водворить спокойствие в стране, Дума, наоборот, действовала против всех предложений и намерений правительства и, между прочим, не хотела скреплять своей подписью репрессивные мероприятия против революционных элементов страны. И более того (я привожу текст дословно): «свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебною властью был раскрыт заговор целой части Государственной думы против государства и царской власти. Когда же правительство наше потребовало временного, до окончания суда, устранения обвиняемых в преступлении этом пятидесяти пяти членов Думы и заключения наиболее уличаемых из них под стражу, то Государственная дума не исполнила немедленно законного требования властей, не допускавшего никакого отлагательства». Между прочим, доказательства преступления царя были известны не одному только правительству и его ближайшим друзьям. Наши милые конституционные демократы, все время без устали болтающие о законности, справедливости, правде и т. д. и т. д., украсившие свою партию высокопарным названием «партия народной свободы», точно так же в продолжение четырех лет знали все державшиеся в тайне гнусные подробности этого грязного дела. В продолжение четырех долгих лет они в качестве безучастных свидетелей взирали на то, как вопреки всякому праву были осуждены наши депутаты, как они страдали в каторжных тюрьмах, как некоторые из них умирали и сходили с ума, и… осторожно молчали. А между тем они имели полную возможность высказаться, так как у них были депутаты в Думе и в их распоряжении было много ежедневных газет. Зажатые между реакцией и революцией, они больше всего боялись революции. Поэтому они кокетничали с правительством и прикрывали его в продолжение четырех долгих лет своим молчанием, превратившись таким образом в соучастников его преступления. Лишь в самое последнее время (заседание Думы от 17 октября 1911 г.) в ходе обсуждения запроса об охранке один из них, депутат Тесленко, наконец, решился выболтать так тщательно хранимую тайну. Вот часть его выступления (текст дается дословно по официальному стенографическому отчету): «Когда зашла речь о том, чтобы возбудить преследование против 53 членов второй Государственной думы, была образована в ней комиссия. В эту комиссию были принесены все документы, которые должны были свидетельствовать о том, что 53 члена Государственной думы составили заговор с целью учредить в России, путем вооруженного восстания, республику. Комиссия при второй Государственной думе – я был ее докладчиком – пришла к убеждению, к единодушному убеждению, что дело идет не о заговоре, учиненном социал-демократами против государства, а о заговоре, учиненном петербургским охранным отделением против второй Государственной думы. Когда доклад комиссии, основанный на документах, был готов, накануне того дня, когда все эти данные должны были быть сказаны с этой трибуны, Государственная дума была распущена и нельзя было сказать о том, с этой трибуны, что было раскрыто. Когда начался процесс, подсудимые, эти 53 члена Государственной думы, требовали, чтобы дело слушалось при открытых дверях и чтобы общественное мнение узнало, что преступники не они, а преступники петербургское охранное отделение, двери были закрыты, и общество никогда этого не узнало».

Таковы факты. В течение четырех лет наши депутаты томятся закованные в кандалы, в отвратительных русских тюрьмах, суровость и жестокость которых вам, конечно, известны. Многие там уже умерли. Один из депутатов лишился рассудка, у многих других вследствие невыносимых условий жизни уже подорвано здоровье, и они могут не сегодня-завтра погибнуть. Русский пролетариат не может больше спокойно смотреть, как его представители, единственное преступление которых состоит лишь в том, что они сумели непреклонно бороться за его интересы, гибнут в царских тюрьмах. Он тем более не может спокойно смотреть на это, что ставшие известными благодаря признанию Бродского факты с юридической точки зрения дают полное основание требовать пересмотра дела. И в России уже началась кампания за освобождение наших депутатов.

Рабочая газета «Звезда», выходящая в Петербурге, посвящает этому вопросу значительную часть своего номера от 29 октября 1911 года. Она обращается с воззванием к печати, к депутатам-либералам и к депутатам левой, к обществам и союзам и главным образом к пролетариату. «Нет и не может быть, – восклицает газета, – спокойствия, душевного равновесия там, где каждый должен слышать ежечасно и ежеминутно этот кандальный лязг замурованных, лишенных свободы и всех гражданских и политических прав людей только потому, что эти люди имели смелость перед лицом всей страны исполнить свой долг человека и гражданина. Общественная совесть не может и не должна быть спокойна после раскрытия ужасающей правды. Какие бы ни были трудности, – их надо преодолеть и требовать пересмотра судебного процесса над социал-демократическими депутатами второй Государственной думы!.. Но в первую очередь пролетариат должен сказать свое мощное слово: ведь это его представителей облыжно осудили, и в настоящий момент они томятся в каторжных тюрьмах».

Начиная эту борьбу, русский пролетариат обращается к социалистам всех стран с просьбой оказать ему поддержку и вместе с ним громко заявить на весь мир о своем возмущении жестокостями и гнусностями нашего, в настоящий момент господствующего абсолютизма, который, прикрываясь маской жалкого лицемерия, превосходит даже варварство и некультурность азиатских правительств.

Во Франции товарищ Шарль Дюма уже начал кампанию и в статье, напечатанной в газете «L'Avenir», предложил оказать энергичную поддержку русскому пролетариату в эту трудную минуту. Пусть социалисты всех стран последуют этому примеру; пусть они в парламентах, в своей печати, на своих народных собраниях, повсюду выразят свое негодование и потребуют пересмотра дела социал-демократической фракции второй Думы.

Написано в ноябре, позднее 6 (19), 1911 г.

Напечатано на немецком, французском и английском языках в декабре 1911 г. в «Bulletin Périodique du Bureau Socialiste International» № 8 Подпись: N. Lénine

Впервые на русском языке напечатано в 1940 г. в журнале «Пролетарская Революция» № 4

Печатается по тексту «Bulletin» Перевод с немецкого

Речь, произнесенная от имени РСДРП на похоронах Поля и Лауры Лафарг. 20 ноября (3 декабря) 1911 г.

Товарищи!

Я беру слово, чтобы от имени РСДРП выразить чувство глубокой горести по поводу смерти Поля и Лауры Лафарг. Сознательные рабочие и все социал-демократы России еще в период подготовки русской революции научились глубоко уважать Лафарга, как одного из самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма, столь блестяще подтвержденных опытом борьбы классов в русской революции и контрреволюции. Под знаменем этих идей сплотился передовой отряд русских рабочих, нанес своей организованной массовой борьбой удар абсолютизму и отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции, дело демократии вопреки всем изменам, шатаниям и колебаниям либеральной буржуазии.

В лице Лафарга соединялись – в умах русских с.-д. рабочих – две эпохи: та эпоха, когда революционная молодежь Франции с французскими рабочими шла, во имя республиканских идей, на приступ против империи, – и та эпоха, когда французский пролетариат, под руководством марксистов, вел выдержанную классовую борьбу против всего буржуазного строя, готовясь к последней борьбе с буржуазией за социализм.

Нам, русским социал-демократам, испытывающим весь гнет абсолютизма, пропитанного азиатским варварством, и имевшим счастье из сочинений Лафарга и его друзей почерпнуть непосредственное знакомство с революционным опытом и революционной мыслью европейских рабочих, нам в особенности наглядно видно теперь, как быстро близится время торжества того дела, отстаиванию которого Лафарг посвятил свою жизнь. Русская революция открыла эпоху демократических революций во всей Азии, и 800 миллионов людей входят теперь участниками в демократическое движение всего цивилизованного мира. А в Европе все больше множатся признаки, что близится к концу эпоха господства так называемого мирного буржуазного парламентаризма, чтобы уступить место эпохе революционных битв организованного и воспитанного в духе идей марксизма пролетариата, который свергнет господство буржуазии и установит коммунистический строй.

«Социал-Демократ» № 25, 8 (21) декабря 1911 г.

Печатается по тексту газеты «Социал-Демократ»

Гайндман о Марксе

Недавно вышли в свет объемистые мемуары одного из основателей и вождей английской «социал-демократической партии» Генри Майерса Гайндмана. Книга почти в пятьсот страниц называется: «Записки о полной приключений жизни»[44]44
  «The Record of an Adventurous Life», by Henry Mayers Hyndman. London (Macmillan and C^о). 1911.


[Закрыть] и представляет из себя живо написанные воспоминания о политической деятельности автора и о «знаменитых» людях, с которыми он был знаком. Книга Гайндмана дает много интересного материала для характеристики английского социализма и для оценки некоторых важнейших вопросов всего международного рабочего движения.

Мы думаем поэтому, что будет своевременно посвятить несколько статеек книге Гайндмана особенно ввиду «выступления» правокадетских «Русских Ведомостей» (от 14 октября) с статьей либерала Дионео, дающего замечательный образчик либерального освещения или, вернее, затемнения этих вопросов.

Начнем с воспоминаний Гайндмана о Марксе. Г. Гайндман познакомился с ним только в 1880 году, будучи, видимо, очень мало осведомлен об его учении и о социализме вообще. Характерно для английских отношений, что Гайндман, родившийся в 1842 году, был до тех пор неопределенного цвета «демократом» со связями и симпатиями в консервативной партии (тори). К социализму Гайндман повернул после чтения «Капитала» (во французском переводе) во время одной из своих многочисленных поездок в Америку между 1874 и 1880 гг.

Отправляясь, в сопровождении Карла Гирша, знакомиться с Марксом, Гайндман мысленно сравнивал его с… Мадзини!

В какой плоскости ставил эти сравнения Гайндман, видно из того, что влияние Мадзини на окружающих он называет «личным и индивидуально-этическим», а влияние Маркса «почти всецело интеллектуальным и научным». К Марксу Гайндман шел, как к «великому аналитическому гению», стремясь учиться у него, – в Мадзини его привлекал характер, «возвышенный образ мыслей и поведения». Маркс был, «неоспоримо, более могучим умом». Гайндман, неоспоримо, весьма плохо понимал в 1880 году (да не совсем понял и теперь – об этом ниже) различие между буржуазным демократом и социалистом.

«Когда я увидал Маркса, – пишет Гайндман, – мое первое впечатление было: сильный, лохматый, неукротимый старик, который готов – чтобы не сказать: стремится – вступить в конфликт и настроен с некоторой подозрительностью, как будто бы ему предстояло сейчас же выдержать нападение. Но он поздоровался со мной любезно, и столь же любезны были его первые слова. Я сказал, что мне доставляет большое удовольствие и честь пожать руку автора «Капитала», он ответил, что с удовольствием читал мои статьи об Индии[45]45
  Гайндман до своего недавнего поворота к шовинизму был решительным врагом английского империализма и вел с 1878 года благородную кампанию разоблачений против тех позорных насилий, бесчинств, грабежей, надругательств (вплоть до сечения политических «преступников»), которыми прославили себя издавна англичане всех партий в Индии – вплоть до «образованного» и «радикального» писателя Джона Морли (Morley).


[Закрыть] и лестно отзывался о них в своих корреспонденциях в газеты».

«Когда Маркс говорил с бешеным негодованием о политике либеральной партии, в особенности по отношению к Ирландии, – маленькие, глубоко сидящие глаза старого борца загорались, тяжелые брови хмурились, широкий большой нос и лицо приходили в движение, и с уст лились рекой горячие, бурные обвинения, которые показали мне и всю страстность его темперамента и превосходное знание английского языка. Контраст был поразительный между его манерой говорить, когда его так глубоко волновал гнев, и всем его обличьем, когда он излагал свои взгляды на экономические события известного периода. Без всякого заметного усилия он переходил от роли пророка и могучего трибуна к роли спокойного философа, и я сразу почувствовал, что пройдет много долгих лет, пока я перестану чувствовать себя перед ним в области этих последних вопросов, как ученик перед учителем.

Меня поразило, когда я читал «Капитал» и в особенности мелкие сочинения его, о Парижской Коммуне и «18 брюмера», как он умел соединять самое точное и холодное исследование экономических причин и социальных последствий с самой горячей ненавистью к классам и даже к отдельным лицам, вроде Наполеона III или Тьера, которые, по его же собственной теории, были не более, как мухами на колесах Джаггернаутовой колесницы капиталистического развития. Не надо забывать, что Маркс был еврей, и мне казалось, что он соединял в себе, в своем характере, в своей фигуре – с его внушительным лбом, большими навислыми бровями, пылкими, сверкающими глазами, широким чувственным носом и подвижным ртом, с лицом, обросшим со всех сторон лохматыми волосами, – праведный гнев великих пророков его расы и холодный аналитический ум Спинозы и еврейских ученых. Это было необыкновенное сочетание различных способностей, подобного которому я не встречал ни в одном человеке.

Когда мы с Гиршем вышли от Маркса и я находился под глубоким впечатлением личности этого великого человека, Гирш спросил меня, что я думаю о Марксе. «Я думаю, – отвечал я, – что это Аристотель XIX века». И однако, сказав это, я сейчас же заметил, что такое определение не охватывает всего «предмета». Взять прежде всего то, что невозможно себе представить Маркса соединяющим функции царедворца по отношению к Александру Македонскому с глубокими научными работами, так могущественно повлиявшими на ряд поколений. А кроме того, Маркс никогда не отделял себя так полно – вопреки тому, что много раз о нем говорили, – от непосредственных человеческих интересов, чтобы рассматривать факты и их обстановку в том холодном, сухом освещении, которое характерно для величайшего философа древности. Не может быть никакого сомнения, что у Маркса ненависть к окружавшей его системе эксплуатации и наемного рабства была не только интеллектуальная и философская, но и страстно-личная.

Помню, однажды я сказал Марксу, что, становясь старше, я становлюсь, мне кажется, более терпимым. «Более терпимым? – отвечал Маркс – более терпимым?» Было ясно, что он более терпимым не становится. Я думаю, что именно эта глубокая ненависть Маркса к существующему порядку вещей и его уничтожающая критика своих противников помешала многим из числа образованных людей зажиточного класса оценить все значение его великих произведений и сделала такими героями в их глазах третьестепенных полузнаек и логомахов вроде Бем-Баверка только из-за того, что они извращали Маркса и пытались «опровергнуть» его. Мы привыкли теперь, особенно в Англии, бороться всегда с большими мягкими шарами на концах рапир. Яростные нападения Маркса с обнаженной шпагой на его противников кажутся неприличными нашим джентльменски лицемерным ученым дуэлянтам, и они не в состоянии поверить, что такой беспощадный полемист и неистовый враг капитала и капиталистов был на самом деле самым глубоким мыслителем нашей эпохи».

В 1880 году Маркс был почти незнаком английской публике. Здоровье его в то время уже заметно слабело, усиленные занятия (до 16 часов в сутки и больше умственного труда!) подорвали его организм, доктора запретили ему заниматься по вечерам, и я пользовался – рассказывает Гайндман – его часами досуга для бесед с ним с конца 1880 до начала 1881 года.

«Наша манера беседовать была довольно оригинальная, Маркс имел привычку ходить быстро взад и вперед по комнате, когда он оживлялся спором, – как будто бы он гулял по палубе морского судна. Я приобрел за время своих долгих путешествий (в Америку, Австралию и т, д.) такую же привычку шагать взад и вперед, когда голова чем-нибудь особенно занята. И вот, можно было наблюдать такую сцену, что учитель и ученик шагают по два и по три часа вдоль и поперек комнаты вокруг стола, обсуждая вопросы современной эпохи и дела минувших дней».

Какова была позиция Маркса по различным вопросам, которые он обсуждал с Гайндманом, этого последний не передает сколько-нибудь обстоятельно ни по одному вопросу. Из изложенного выше видно, что Гайндман сосредоточивается больше всего и почти исключительно на анекдотической стороне дела: это соответствует всему остальному содержанию его книги. Автобиография Гайндмана есть биография английского буржуазного филистера, который, будучи лучшим из лучших в своем классе, пробивает себе в конце концов дорогу к социализму, никогда не отделываясь полностью от буржуазных традиций, буржуазных взглядов и предрассудков.

Повторяя филистерские попреки Марксу и Энгельсу, что они будто бы были «самодержцами» в «якобы демократическом» Интернационале, что они не понимали практики, не знали людей и т. д., Гайндман ни разу ни одного из этих попреков не пробует оценить на основании точного, конкретного изложения обстановки соответственных моментов.

Получается анекдот, а не исторический анализ марксиста. Маркс и Энгельс боролись с делом германского с.-д. объединения (с лассальянцами{142}142
  Лассальянцы – сторонники и последователи немецкого мелкобуржуазного социалиста Ф. Лассаля, члены Всеобщего германского рабочего союза, который был основан в 1863 году на съезде рабочих обществ в Лейпциге в противовес буржуазным прогрессистам, стремившимся подчинить рабочий класс своему влиянию. Первым президентом Союза был Лассаль, сформулировавший его программу и основы тактики. Борьба за всеобщее избирательное право была провозглашена политической программой Союза, создание производительных рабочих ассоциаций, субсидируемых государством, – его экономической программой. В своей практической деятельности Лассаль, его сторонники и преемники, приспособлявшиеся к гегемонии Пруссии, поддерживали велико-державническую политику Бисмарка; «объективно, – писал Ф. Энгельс К. Марксу 27 января 1865 года, – это было подлостью и предательством в пользу пруссаков всего рабочего движения» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXIII, 1932, стр. 232). К. Маркс и Ф. Энгельс неоднократно и резко критиковали теорию, тактику и организационные принципы лассальянства как оппортунистического течения в германском рабочем движении.


[Закрыть]), а объединение было нужно! Это все, что говорит Гайндман. О том, что Маркс и Энгельс были тысячу раз принципиально правы против Лассаля и лассальянцев, у Гайндмана ни слова. Гайндман этого вопроса даже не ставит. О том, не был ли «демократизм» (организационный) в эпоху Интернационала прикрытием буржуазных сект, разлагавших строительство пролетарской социал-демократии, Гайндман себя даже не спрашивает.

От этого и история разрыва Гайндмана с Марксом рассказана так, что кроме сплетни (в духе господ Дионео) ровно ничего не выходит. Энгельс, видите ли, был человек «придирчивый, подозрительный, ревнивый», жена Маркса будто бы говорила жене Гайндмана, что Энгельс был «злым гением» (!!) Маркса; Энгельс, которого Гайндман никогда даже не встречал (вопреки тому, что написал г. Дионео в «Русских Ведомостях»), был склонен «в отношениях с теми людьми, кому он помогал (деньгами; Энгельс был очень богат, Маркс очень беден), извлекать полную меновую стоимость из своих денежек»; Энгельс будто бы и поссорил Маркса с Гайндманом, боясь, что Гайндман, бывший тогда богатым человеком, займет место Энгельса как богатого друга при Марксе!!

Господам либералам, конечно, доставляет удовольствие переписывать именно подобные невыразимые пошлости. Познакомиться хотя бы с теми письмами к Зорге (Маркса и Энгельса){143}143
  Речь идет о цитируемых В. И. Лениным ниже письмах К. Маркса к Ф. А. Зорге от 20 июня и 15 декабря 1881 года (см. К. Маркс и Ф, Энгельс. Избранные письма, 1953, стр. 349–351 и К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, 1935, стр. 171–173).


[Закрыть], которые указывает сам Гайндман, и разобраться в том, где нужно, это, разумеется, совсем не в интересах либеральных писак! Об этом они не заботятся! А между тем справка с этими письмами, сличение их с «мемуарами» Гайндмана сразу решает дело.

В 1881 году Гайндман выпустил брошюру «Англия для всех», где он переходит к социализму, оставаясь очень и очень путаным буржуазным демократом. Брошюра написана для возникшей тогда «Демократической федерации» (не социалистической), в которой была масса антисоциалистических элементов. И вот Гайндман, пересказывая и переписывая «Капитал» в двух главах своей брошюры, не называя Маркса, говорит в предисловии глухо о некоем «великом мыслителе и оригинальном писателе», которому он многим обязан и т. д. Из-за этого же «поссорил» меня с Марксом Энгельс, – рассказывает Гайндман, – приводящий в то же время одно письмо Маркса к нему (от 8 декабря 1880 года){144}144
  См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, 1935, стр. 101–102.


[Закрыть], где Маркс пишет, что, по словам Гайндмана, он, Гайндман, «не разделяет взглядов моей (Маркса) партии, что касается Англии».

Ясно, в чем было разногласие, непонятое, не замеченное, не оцененное Гайндманом: в том, что Гайндман был тогда (как прямо и пишет Маркс к Зорге от 15 декабря 1881 года) «прекраснодушным мелкобуржуазным писателем», «наполовину буржуа, наполовину пролетарий». Ясно, что если человек, который знакомится с Марксом, сближается с ним, называет себя учеником его, основывает потом «демократическую» федерацию и пишет для нее брошюру с искажением марксизма и с умолчанием о Марксе, то Маркс не мог этого оставить без «бешеного» протеста. И, очевидно, протест был, ибо Маркс в том же письме к Зорге приводит выдержки из извинительных писем Гайндмана, оправдывавшегося тем, что «англичане не любят учиться у инородцев», что «имя Маркса так ненавистно» (!!) и т. п. (Сам Гайндман сообщает, что он уничтожил почти все письма Маркса к нему, так что с этой стороны ждать раскрытия истины нечего.)