Текст книги "Возвращение мессира. Книга 1-я"

Что это?? – прочитав заглавие, недоуменно и дрогнувшим голосом, спросил боцман.

Это пьеса нашего друга, – указал Мессир своей тростью на Голицына.

«Каракуба», кажется, знаю, – рассуждал боцман, – где-то, по-моему, на Донбассе – станция была такая.

И ещё, Каракуба переводится как «чёрный город», – пояснил ему капитан.

А что такое «трибадия», – произнёс по слогам боцман, – не знаю.

Это, когда женщина любит женщину, – старательно объяснил капитан.

А зачем это мне?? – недоумевая, пробасил боцман.

Это мне надо, – настоятельно сказал Мессир, – я хочу, чтобы вы прочитали это. Вам ясно?

Так точно, капитан, – вымолвил боцман, с подозрительным прищуром.

Выполняйте.

Ой, и я хочу прочитать это, – сказала хозяйка низким голосом.

А вам это не надо, – по инерции, командирским тоном, ответил ей капитан. А затем, переменив этот тон, на загадочно доверительный, и сделав лёгкий реверанс в её сторону, сказал, – А вы, мадам, готовьтесь к вечернему «Бал-маскараду», куда мы и приглашаем вас, с Петром Григоричем. Готовьтесь, он зайдёт за вами. – И, обращаясь к онемевшему автору, сказал, – Пойдёмте, Петр Григорьевич, нам пора, – и вручил ему в руки одну из его красных папок с пьесами.

«Куда пора? Зачем пора?» – думал Голицын, и ничего не понимал. И вот так, ничего не понимая, и обняв рукой свою папку, он двинулся с места, увлекаемый Мессиром, и пошёл за ним.

И они вышли из калитки, и пошли по городу, двигаясь вверх от Дона. Путь их пролегал не по пешеходным тротуарам, которые здесь были местом перед частными домами, а по дорогам, которые здесь были широки и мощены по-разному: где какая-то мелкая чёрная тырса, где жужалка, где просто – земля, а где и булыжные мостовые. Когда они вышли на асфальт, то поняли, что это центр города. Они уже прошли местный универмаг, с высоченными ступеньками, когда Мессир вдруг резко остановился, и сказал: «Стоп». ЕГО взгляд привлекла небольшая группа людей, собравшихся у какой—то афиши приклеенной к стеклу витрины. Мессир, а за ним и Голицын, подошли поближе к этой разновозрастной людской группе. И тут, Голицын увидел эту афишу, выполненную на

глянцевой фирменной бумаге, где на чёрном фоне, красно-золотым изысканным шрифтом было написано следующее:

сегодня и больше никогда, проездом в Амстердам

диджей

КОТ-ШОП-БОЙЗ

даёт

Б А Л – М А С К А Р А Д

НА ЯХТЕ

суперкласса

шикарные маски даются бесплатно и насовсем!!!

начало в 22.00. часов. Билеты продаются у местного причала, цена – 50р.

В КОНЦЕ БАЛА – ПРАЗДНИЧНЫЙ ФЕЙЕРВЕРК

Что это? – тихо спросил Голицын, обернувшись к Мессиру.

Работа, – холодно ответил тот.

Какая ещё работа?! – с паническим злом произнёс Голицын.

Хз, «удивительный вопрос – почему я водовоз», – иронично процитировал Мессир слова из советской песни. – Вы же сами пожелали, чтобы мы расплатились с Зоей настоящими российскими рублями. А где я их возьму как не у граждан этого же городка.

Лихо работаете.

А как же. Пойдёмте дальше посмотрим, – и ОН зашагал через площадь, к какому-то кафе, где стояла толпа поболее.

А я думаю, куда это кот запропастился, даже на обед не остался, – говорил Голицын, едва поспевая за Мессиром.

Молодец Седой, оперативно сработал. А главное, со знанием дела.

Они подошли к этой толпе, которая состояла в основном из молодёжи, и которая тоже собралась у котовской афиши приклеенной на стене, у входа в кафе. Молодые люди обсуждали информацию, свалившуюся на них со страницы афиши.

Та нет, это какие-то прогоны, – сказал один из них, нараспев и в нос, но не по-французски.

Какие прогоны, – залепетала девушка, лет шестнадцати, – ты прикинь какая отпадная реклама!

Да, тут одна бумага чего стоит, – поддержал её юноша в диоптрических очках и светлых шортах.

Да вон, Шабалиха видала эту яхту. В хлебном, бабам рассказывала. А мне мать сказала, – вмешался в спор паренёк в чёрной майке с английской надписью.

Ну, и чо она рассказывала? – спросил тот, что нараспев.

Говорит, что таких! ещё в жизни не видала. Крутая яхта.

Вы как хотите, а я пойду на бал, – выпалила девушка лет шестнадцати.

Ты что – пятьдесят целковых, – грубо пробасила длинная барышня в очень короткой юбке, делая ударение на первый слог последнего слова.

Ха, что ж это тебе – мороженое в этой кайфушке лопать. Это супер-яхта. Прикинь, как там всё. Пойдём, Гнилой, – обратилась шестнадцатилетняя к тому, что нараспев.

Надо Малахаю сказать, – пропел тот, – пусть он с ними разберётся, а потом уже прикидывать, что к чему.

Да что им твой Малахай, – сказал юноша в очках.

Не скажи, – возразил тот, – под Малахаем вся ментовка ходит.

Мессир посмотрел на Голицына и, оценив его состояние, сказал:

Веселей, господин художник! Вся жизнь – игра! Хотите мороженого, я угощаю. – И он обратился к тому, что нараспев: – Гнилой, тебя как зовут?

А что? – насторожился тот, оглядывая капитана с ног до головы.

Дело есть, – коротко пояснил капитан.

Ну, Вася, – прогундосил Гнилой.

Ну вот. Ты Вася, а я хозяин яхты. Найди, Вася, Малахая, и скажи, что хозяин мороженое кушает, и его дожидается. Всё понял?

Да.

Выполняй. – И обратился к Голицыну, – пойдёмте, маэстро, мороженое кушать.

И они вошли в маленькое неуютное помещение «кафе-мороженое». Сели за столик. Заказали по двести пломбира с фруктовым наполнителем, и стали потихоньку, чайными ложечками, есть его. Но не успели наши посетители съесть и половины порции, как в кафе вломилась целая братия горячо дышащих молодцов, во главе с чёрномаечником, лет тридцати, с позолоченным крестом на груди и золотой цепкой на шее.

И кто же здесь «хозяин»? – спросил он, оглядывая заезжих гостей.

Я хозяин, – ответил Мессир, продолжая вкушать мороженое из чайной ложки. – А я с кем имею честь? – не отрываясь от мороженого, поинтересовался ОН.

Малахая звали? – в свою очередь поинтересовался тот.

Звали, – ответил Мессир.

Так я – Малахай, – сказал Малахай так, как будто он был самим дьяволом. Правда, белки его глаз были и в самом деле красны, а зрачки бегали как угорелые.

Малахай? – не глядя на него, спросил Мессир, и тут же предложил, – присаживайся. Мороженое будешь?

На кой оно мне, – ответил, присаживаясь к столу, Малахай, выказав свой нервный тик – невидимой шеей и огромной, налысо стриженой башкой.

Спрашиваю конкретно, – сказал Мессир без разгона, – какие ваши базары?

Повисла пауза. Малахай снова повёл шеей вместе с башкой, глянул на свою голодную стаю «волков» и бросил им:

Идить туда. Все. Тама ждить.

И стая, медленно, но верно, выполнила его команду «идить туда», и вышла за двери кафе. Женщина – продавец и девочка официантка – сами скрылись с глаз, без особой команды.

Базар такой, – сказал он, дождавшись очистки помещения, – десять тысяч баксов.

Лохов разводишь? – спокойно спросил капитан.

Какие лохи?! Яхта крутая. Воды наши. Причал тожить – наш. Прикинь.

Причалу этому – сто лет в субботу было. Вода – от Создателя. А я – людям Праздник привёз.

Ха, я же тоже – не лох, – скривил он что-то вроде улыбки, отвесив нижнюю губу.

А я тебя и не лохую. Прикинь конкретно: цена билета – 50 р. Так? Так. Охотников найдётся человек сто, да и яхта больше не вместит. Считаем: пятьдесят на сто?. И выходит грязью – пять тысяч рублей. Крокодиловы слёзы. Значит, если я даже отдам тебе половину, это будет – две тысячи пятьсот рублей. Вот такая выходит конкретика. На напитках – такие же копейки. А у меня бесплатные маски, аппаратура, диджей, эксклюзивная музыка. Плюс – баснословной цены фейерверк, для меня. А для твоих земляков – красота на халяву.

Ха. А – эта!

Кто – «эта»? – не понял капитан.

Кто, кто, с – прищуром проговорил Малахай, – травка!

А что, есть клиенты? – поинтересовался капитан.

А что ж мы, на Марсе живём, – с патриотической обидой ответил тот.

Нет, травкой не занимаемся. И вообще, всё это – не мой бизнес. Это так – хобби, во время трудового отпуска, – обрезал тему капитан. – Значит, мой базар такой: тысячу баксов, за услуги по безопасности мероприятия. Но в эту сумму замазываются все ваши городские, естественно – бюрократические, структуры.

Ха-а, – задрав башку, произнёс партнёр по безопасности, – это будет – две тысячи!

Ладно. На этом базаре и остановимся. Но смотри, чтобы меня больше никто не доставал: ни менты, ни пожарники, ни санэпедики – никто! За своё слово отвечаешь.

Отвечу, – сказал тот, поводя башкой в сторону

Маэстро, – обратился Мессир к Голицыну, – подайте-ка мне папку.

Тот подал Мессиру свою красную папку. Мессир, приоткрыл её, и извлёк оттуда две новеньких купюры, и отдал их, открывшему рот, Малахаю.

Нет базаров? – спросил Мессир.

Базаров нет, – ответил тот, вставая, и засовывая в карман чёрных фирменных штанов, полученные деньги. – Отдыхайте, – добавил он, и вышел из кафе.

Расплатившись в «кафе-мороженое», из настоящей целенькой сотни рублей Голицына, хранимую им для покупки сигарет, спутники направились к причалу. Там их поджидал ещё один сюрприз – от кота. В конце причала, на фоне шикарной белой яхты с мачтами, под симпатичным красно-белым тентом-зонтом, на фигурном фирменном стуле от яхты, сидела девица с высокой причёской, с завитушками-висюльками и чёлкой из ярко-рыжих волос; в маячке серебряно-золотыми разводами, на тоненьких бретельках, и с глубоким декольте спереди и сзади, и в очень коротенькой светло-салатной юбочке.. На столике лежал вахтенный журнал, в который были заложены билеты на «Бал-маскарад», выглядывавшие оттуда своими кончиками. Девица вызывающе курила сигарету «Мальборо», пачка которой лежала на столике, рядом со сверкающей золотом, зажигалкой кота.

Здравствуйте, милая барышня, – приветствовал её капитан.

Привет, – ответила та, играя серебряно-золотистой босоножкой на своей раскачивающейся соблазнительной ножке, – а вы, я вижу, капитан этой яхты?

Видите правильно. А откуда ж вы такая взялись, среди этой деревенской декорации?

А я к бабушке приехала, из Ростова.

Землячка, – сказал капитан, обращаясь к Голицыну.

А я, между прочим, так и подумал, – с некоторой гордостью ответил тот, и внутри у него что-то ёкнуло.

А кто же вас нанял на столь ответственную работу? – поинтересовался, зачем-то, капитан.

Ваш диджей, – невозмутимо ответила она, и делово добавила, – он уже весь прикинутый – в маске, в шкуре.

Молодец диджей. А, кстати, как он с вами обходился, не хамил ли?

Нет, он очень даже хорошо обходился, – сказала она, загадочно улыбаясь и, подводя глаза под веки, – он даже мне понравился.

Так он же в маске, говорите! – удивился Мессир.

Ну и что, а внутри-то – мужчина. Я его интуитивно прочувствовала, – томно произнесла она и, расставив руки и, согнув их в локтях, она потянулась телом, хрустнув застоявшимися косточками и, выгнув свою грудь в сторону яхты.

Вот, какие девушки зря пропадают, – сказал капитан, с укором взглянув на Голицына, – а вы всё со своим Богом носитесь, – ОН взглянул на небо, и закончил, – как с писаной торбой.

А что, с Богом тоже хорошо, – вдруг, мило вставила девица.

Спутники разом глянули друг на друга, помолчали, и повернули свои головы в сторону рыжеватой бестии.

А что же хорошего, – спросил Мессир с вызовом в голосе.

Хорошо, что Он есть. Я Его чувствую. И Он мне помогает, когда надо, – просто и без обиняков аргументировала она.

Смотрите – какая Мария Магдалина, – удивился Мессир. – А вы что, Ему молитесь?

Нет, молиться я не умею. Так, как все: «Господи помоги». И всё.

Кстати, Мессир, – громко воскликнул Голицын, и осёкся, взглянув на оценку девушки.

Возникло маленькое замешательство, после которого капитан сказал, обращаясь к своему пассажиру:

Нам пора на корабль, маэстро.

И они прошли по белому трапу на белую яхту

Но Голицын, не отставая от своей начатой мысли, достал ею Мессира, остановившегося на палубе.

Кстати Мессир, – повторил Голицын, подчёркивая автомат произнесённых им двух слов, – у меня к вам накопилось много серьёзных мучающих меня вопросов, а вы всё занимаетесь чёрте чем – сплошные трюки и цирковые номера! – говорил Голицын, нажимая на каждое сказанное им слово. – Кстати, например, о Марии Магдалине: почему Мессия, в такое тяжкое для него время, время раздумий и принятия решений – пошёл именно к ней, в её дом, и был там с этой падшей женщиной?

А вас куда тянуло, когда душа болела, – в его же тоне, с жёстким нажимом, спросил Мессир, – может в Профком или в Совет народных депутатов?! Вы задайте самому себе этот вопрос. Только без «дураков». Задайте. И если будет от вас полное ОТКРОВЕНИЕ, то будет вам и ответ. Будет и вам ОТКРОВЕНИЕ от вашего Бога. – Закончил Мессир, сделав посылку тростью – остриём прямо в грудь собеседнику. И увидев широко открытые ясные глаза Голицына, расхохотался своим громовым смехом.

И только что Мессир отсмеялся, как услышал голосок девушки-билетёрши: «Товарищ капитан, тут вас милиция спрашивает».

Так, – сказал Мессир, – вертикаль местной власти начала действовать.

Капитан подошёл к левому борту, и увидел рядом с девушкой трёх блюстителей местного порядка.

Какие ж это товарищи, милая «Мария Магдалина», – заговорил капитан с высоты своего корабля, – это господа милиционеры – наша родная власть на местах! Здравствуйте, господа офицеры! – Мессир поднёс правую руку, с ленивыми пальцами, к козырьку своей капитанской фуражки.

Здравствуйте, здравствуйте, – ответили те вразнобой и с такой же ленью, с какой пальцы Мессира приветствовали их, под чёрным козырьком капитана крутой яхты.

Чем обязан столь высокому визиту, к моей скромной посудине? – использовал капитан штампованную реплику.

Обязаны, по долгу службы, проверить ваши документы, и осмотреть судно, – отозвался старший по званию.

Ну, если ваш долг того требует, милости прошу.

Но на борт судна взошёл лишь один – старший по званию – капитан милиции. Двое других, остались ждать на причале.

Мессир сел на диван рядом с Голицыным, отвалившись на спинку, положив ногу на ногу, а кисть правой руки на стоящую трость. К нему приблизился капитан, поднявшийся на палубу, и представился. Но ни Мессир, ни Голицын – так и не разобрали из его слов ни его должности, ни его фамилии.

Ваши документы! – теперь, уже чётко, как и положено, потребовал капитан милиции.

Ой, – всполошился Голицын, – а я свой паспорт оставил в сумке! – И он, почему-то, покраснел лицом, и стал сам себя облапывать руками.

Ну, что вы, маэстро, – успокоил его Мессир, – вы же положили свой паспорт в задний карман брюк

Тот, попнулся рукой в задний карман, обрадовано улыбнулся, сказал: «Точно» – встал с дивана, вытащил паспорт, и протянул его милиционеру.

Та-ак, – раскрыв паспорт, протянул капитан, – Голицын Пётр Григорьевич?

Так точно, – подтвердил названный субъект.

Род занятий? – продолжил допрос капитан.

Безработный я, – виновато ответил тот, – пятидесятый год рождения, кому мы сейчас нужны, – попытался он перевести беседу в дружеское русло.

Да какой же вы безработный, маэстро, – вмешался Мессир, и, обращаясь к блюстителю, сказал, – он свободный художник!

Такого нету, – со знанием дела сказал капитан, – «безработный» – такое есть; «свободный художник» – такого нету.

Да, но он работает как вол, только, все его шлюзы перекрыты. Нет хода. А нет хода – нет и дохода, – скаламбурил Мессир.

Та-ак, ваши документы, – протянул капитан свою руку к Мессиру.

А разве вас не предупредили, – глянув на протянутую руку милиционера, поинтересовался Мессир.

О чём, – в свою очередь поинтересовался тот.

О нашем Празднике, – ответил хозяин яхты.

Нет. Никакого официального уведомления мы не получали, – сухо ответил капитан милиции.

А Малахай, – как пароль к пропуску произнёс это имя Мессир.

Не знаю никакого Малахая, – отрезал тот.

А по долгу своей службы, вы бы должны были его знать, – укорил его Мессир.

Здесь, вопросы задаю я, – как опытный эстрадный чтец, использует «штамп N9, так использовал штамп, из своей профессии, капитан милиции. – Ваши документы!

Н-ну, что ж, – сказал Мессир, – берите.

Что берите? – не понял тот.

Мой паспорт, – спокойно ответил Мессир.

Где ваш паспорт?! – занервничал блюститель.

Да вот же, я уже битый час держу его у вас перед глазами, – и Мессир указал, кивнув на кисть своей руки, лежащей на рукояти трости.

И действительно: и Голицын, и капитан милиции, увидели, сжимаемую пальцами Мессира, корочку сияющую золотой фольгой.

Милиционер несколько растерялся. Он долго моргал своими глазами, с силой зажмуривая их, точно зайчика от электросварки поймал.

Солнце дюже засвечивает! – вымолвил, наконец, он, – оно всегда у нас такое, когда на запад клонится. Весь город – прямо пылает!

Он взял из руки Мессира корочку, и раскрыл её.

Вы что, иностранец?

Я, – форсировал звук Мессир.

Вы, вы, – подтвердил капитан.

Я, я, – так же произнёс Мессир.

А-а, в смысле,.. ну, да. Я понял. А документики на яхту у вас имеются?

А вы что, водная полиция? – в свою очередь поинтересовался Мессир.

Никак нет. Но обстановку знаете? Мы сейчас живём в окружении международного терроризма! И вынуждены действовать, согласно плану операции «Антитеррор».

Да. Это серьёзно, – констатировал Мессир, – и достал из-за обшлага, своего чёрного с позолотой кителя, какой-то документ, – вот, – и передал его блюстителю.

Тот раскрыл поданный ему документ, своими глазами сфотографировал его в затяжном режиме, и, наконец, закрыл его, и, глянув на Голицына, сказал хозяину яхты:

Чрезвычайные обстоятельства требуют, чтобы мы, вдвоём с вами, то есть, я и вы.… То есть, вы и я, прошли в ваш служебный кабинет. – И, дрожащей рукой, вытащив

из кармана брюк, скомканный носовой платок, совсем другим тоном высказался в никуда, – И едрит твою мать, жарит-то как!

И действительно, с блюстителя порядка, пот полил градом, как будто у него под милицейской фуражкой была заготовлена клоунская груша с водой, для исполнения избитого трюка – пускания слёзных струй из глаз. Но груша эта прокололась, и вся вода полилась на лицо и на всё остальное бренное тело трюкача.

Мессир с достоинством поднялся с дивана, и направился в свою каюту. Капитан милиции проследовал за ним, не переставая обтираться своим носовым платком.

Пропустив милиционера впереди себя, Мессир громко сказал, обращаясь к Голицыну:

Пётр Григорьевич, когда я освобожусь, зайдёте ко мне, – и исчез за дверью.

Буквально через мгновение милиционер вышел из каюты хозяина яхты и, продолжая обтирать свою голову и шею платком, не обращая ни на что своего бдительного внимания, спустился вниз, и сошёл на берег

Голицын же, как и просил его Мессир, проследовал к нему в каюту.

Хозяин, сидя в кресле, открыл коробку с сигарами, стоящую на столе, и предложил Голицыну:

А давайте-ка, покурим сигары, друг мой. Присаживайтесь, и заберите свой паспорт.

И когда я его засунул в задний карман? Никогда я туда не клал паспорт., – недоумевал Голицын, засовывая паспорт обратно – в задний карман своих белых брюк.

Оставьте, это уже не суть важно. Лучше дайте-ка мне пару листиков из вашей папки.

А у меня здесь нет лишних листиков, – ответил тот, раскрыв папку.

Открепите от любой вашей пьесы, я сейчас же верну их вам обратно, – убедил ОН автора.

ТОТ открепил два листа от пьесы «Больные» и положил их на стол. Затем, взял из коробки сигару и, подражая Мессиру, стал её нежно поглаживать пальцами.

Друг мой, – нежно обратился Мессир к своему спутнику, и, наблюдая за его руками, – вы чувствуете подушечками своих пальцев всю прелесть сигарного тела?

О, да, – отозвался Голицын, – у меня очень чувствительны подушечки пальцев.

Это очень хорошо. А теперь, понюхайте её, стараясь уловить все тонкости и оттенки её запаха, а, уловив, пропустите этот аромат во все уголки ваших чувственных чакр.

Так они сидели какое-то время, нюхая свои сигары и поглаживая их. Потом, Мессир взял два листа, положенных на стол Голицыным, и стал их сворачивать. Долго и, с каким-то, особым удовольствием он проделывал это, на глазах заворожённого автора, потом, поднёс скрученные листы к сверкающему бриллианту своего золотого перстня, и бумага, в его руках загорелась.

Прикуривайте, – сказал Мессир, и поднёс руку с пламенем, ближе к Голицыну.

Что вы делаете, они же сгорят, – удивлённо проговорил тот, прикуривая сигару.

Всё же вы «Фома неверующий», – укоризненно сказал Мессир, и прикурил свою сигару.

А, прикурив свою сигару, и держа её в зубах, Мессир обнял огонь своими пальцами, распрямил листы, и, разгладив их на столе, вернул листы от пьесы её автору – в целости и сохранности, сказав при этом банальную фразу: «Рукописи не горят».

В каюте капитана было уютно, тихо и хорошо. И они курили сигары, сидя в креслах, наслаждаясь сигарным ароматом, тишиной и обществом друг друга.

Но наслаждались они не долго. Раздался стук в двери.

Да, да?! – отозвался на стук Мессир.

Дверь открылась, на пороге стояла девушка с причала. Спутники молча оценили её вновь, но, теперь, уже в полный её рост, с её восторженно стройными ножками да при такой-то коротенькой юбочке, да в таких-то золотистых босоножках на высоком каблуке.

Хозяин, – мило улыбаясь, сказала она несколько скрипучим голосом, – к вам инспектор по противопожарной безопасности.

Детка, – удивился Мессир, – как это вы запомнили весь этот жуткий набор слов? Но учтите, милая моя «Мария Магдалина», доплачивать вам, ещё и как моей секретарше, я не собираюсь. Меня и без вас обдерут здесь как липку, чувствую я. Зовите вашего пожарника.

«Мария Магдалина» исчезла, а на её месте вырос мужик в рыжем кителе с погонами и военной фуражке с красным околышем. В руках он держал пухлую красную папку. Пожарник вошёл во внутрь каюты, взял под козырёк, и что-то доложил хозяину яхты своим бубнящим произношением и таким же бубнящим голосом. Но ни содержания, ни, тем более, сути доклада, сидящие здесь понять не смогли, как ни напрягались.

Ещё раз, пожалуйста, – сказал, потерявший ориентацию, Мессир, – только помедленней и попроще, – попросил он.

Абркдбрабракадабрадакадбраабракадабабаадрагидранта. Абракадабрадакадабра, адакрабададаатрадапажарной абракадабрапасности. Арбакадабрадакадапрака, абракадабрадакадабрака р-ре-ентабельно! – Всё это он произнёс быстро, не спотыкаясь.

Голицын, покатываясь молчаливым смехом, вышел из каюты вон.

Самое интересное, что вошедший был нисколько не пьян. И с ним не случилось солнечного удара. Он так разговаривал. Такая у него была дикция. Вот и всё.

Пожарник вышел из каюты капитана так же быстро, как и милиционер. И что интересно, он так же утирал пот, льющийся с него как с пожарного гидранта, носовым платком. Хотя, надо отметить, что на яхте было прохладно, благодаря отлично работающим кондиционерам.

Потом, Мессира ещё посещали: санитарный врач, налоговый инспектор, уполномоченный какой-то береговой охраны, представитель природоохранной зоны, рыбинспектор и просто очур, срочно прилетавшие, откуда-то, на своих моторных лодках. Все они требовали от хозяина яхты какие-то разрешения, справки, допуски и пропуски. И всем им, по одному, Мессир выдавал одну нужную им, абсолютно новенькую, бумажку, которая тут же снимала все вопросы, и решала все проблемы, приводя их получателей в скрытый восторг.

Мессир был весел, ОН смеялся. ОН даже снял свои зеркальные очки, не смотря на присутствие Голицына и довольно яркий свет в каюте. ЕГО закруглённый нос, с горбинкой, сделался совсем орлиным. Левый глаз его сиял прозрачной зеленью. А правый – то чёрной бездонной прозрачностью, в глубине которой возникал красный огонек, переходящий в жёлто-карий, то вовсе затухал, и проваливался в глубину глазной воронки, оставляя вид большой, зияющей чёрнотой бездны.

Мессир смеялся! Это была ЕГО стезя, ЕГО стихия, одна из многочисленных граней ЕГО СОТВОРЕНИЯ.

Голицын тоже – с удовольствием смеялся, но скоро загрустил от чего-то.

Заметив это, Мессир укротил свой смех и произнёс:

Да, не сдержал Малахай своего слова. Не сдержал. Но обещал – ответить. Вы свидетель, – сказал ОН, обращаясь к Голицыну.

Только не надо меня впутывать в эти дела, – отрубил тот.

Нет, это я так, для поддержки чистоты своей совести.

Совести?? – удивился Голицын.

А вы думали – совесть есть только у вас? Напрасно. Она есть абсолютно у всех, но она всегда требует оправданья, тех или иных поступков, от своего хозяина.

Наступила тишина.

И не стерпев этой тишины, и задумчиво-унылого вида своего собеседника, Мессир, снова, весело воскликнул:

Но что меня радует – так это то, что их властная вертикаль хорошо сплочена и работает без сбоев! Не смотря на то, что глава их Администрации отсутствует! Я его отправил на курорт, – доверительно сообщил ОН Голицыну.

Голицын снова рассмеялся, и хохотал до слёз, вспоминая бубнящего пожарника.

А когда тот успокоился, Мессир серьёзно сказал:

А Малахай – ответит. – И надел свои зеркальные очки, поместив их в глубокой впадине переносицы, на горбинке носа.

* * *

А в это время, боцман Дуля, немного поспав во флигеле, на выделенной ему койке, взял экземпляр пьесы, лежавшей на койке рядом, и, как приказывал ему Мессир, стал читать.

Пётр Голицын

ТРИБАДИЯ НА КАРАКУБЕ

Драма в 2-х актах /с юродством/

Действующие лица:

ЛИНА – женщина 42-х лет;

ЛИКА – женщина 33-х лет;

ИВАН ПЕТРОВИЧ – дедушка Лики, 73-х лет;

ЖОРА – его закадычный друг, 67-ми лет.

1-ЫЙ А К Т.

Перед нами внутренний интерьер хаты. Сейчас здесь темно, лишь светится шкала маленького радиоприёмника да тихо звучит музыка на какой-то радиоволне, вперемежку с текстовой информацией.

Раздаётся стук в двери и мужской голос: «Лина, Лина!» Дверь со скрипом отворяется и появляется чёрная фигура ИВАНА ПЕТРОВИЧА.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина. Лина-а. Лина Владимировна. /Проходит и останавливается у порога второй комнаты, где, впрочем, есть еле заметная точечка света, в углу под потолком – это лампадка под образами./ Ангелина Владимировна,.. это я – Иван Петрович. /Проходит в глубину тьмы,/ Ангелина Владимировна.

В раскрытых дверях появляется чёрная фигура ЛИНЫ.

ЛИНА: Кто здесь? /Пауза./ Я спрашиваю – кто здесь?!

Раздаётся грохот и глухой звон чего-то упавшего и разбившегося вдребезги/.

ЛИНА /испуганно кричит/: А-а-а-а!!! /Исчезает за дверями, кричит/ Иван Петр-о-вич!!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я здесь! Я тута-а! Йитит твою мать! /Движется к двери./ Это я здесь! /Скрывается за дверями/.

Светает. Теперь мы понимаем, что это раннее утро. Слышится смех. Входит ЛИКА, а за ней ИВАН ПЕТРОВИЧ с ведром в руке. Они смеются.

ЛИНА: Боже, как вы меня напугали.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я проснулся и думаю сам себе – пойду-ка я пораньше, да побужу её.., а то ведь праздник сегодня – архаровцы колхозные могут налететь да молочко сдоить на водку.

ЛИНА: Ха-ха, у дураков мысли сходятся!, я то же подумала и встала ни свет – ни заря.

/Смеются/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: От, будь ты неладный. Свет-то зажги.

ЛИНА: Да нету свету, /щёлкает выключателем/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмник работает.

ЛИНА: Он от батареек. У меня свеча в руках, сейчас зажгу.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я думал, пока из дома к тебе шёл, свет дали ради праздника – спозаранку.

ЛИНА/зажгла свечу/: А может здесь – он уже и не праздник?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что ты,.. День Победы! Что ты.

ЛИНА: Так всё ж делим, никак не поделим: флот, язык, писателей. Так, ставьте ведро сюда, на табурет… Сейчас я быстренько солью, процежу…

ОН ставит ведро с молоком на табурет. ОНА подставляет пустое ведро, накрывая и повязывая его марлей.

В окошки брызнул солнечный свет. Теперь мы видим перед собой, так называемые – большие сени /или вторые/, со старыми фотографиями на стене, с печью, которая служит

и перегородкой с комнатой – где мы видим икону, в левом от нас, дальнем углу. Сразу после иконы – у дальней стены: шифоньер. Впритык к нему, высокая кровать, стоящая второй спинкой, что в головах, впритык к тыльной стороне печи, /кровать с ещё не убранной постелью, после сна/, рядом с кроватью, в головах, старая этажерка из бамбука, с книгами и тетрадями. Посредине: поваленный стол с белой скатертью. В сенях, на печи горит свеча, на дальней стене – рукомойник/ На маленькой скамеечке стоит транзисторный приёмник. Вся хата внутри побелённая.

ЛИНА, высокая стройная /изредка, слегка горбящаяся/ женщина, с крепкой поступью ног, одетая во всё чёрное /шерстяную кофту с длинным рукавом, юбку до щиколоток, ботинки и чёрный шерстяной платок, закрывающий её лоб, щёки и шею/, переливает молоко из одного эмалированного ведра в другое, через марлю.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/в расстёгнутой фуфайке, сапогах и фуражке на голове, проскальзывает в комнату.., поднимает стол и оглядывает полы вокруг себя/: Ах, ты ж, ёж колючий!

ЛИНА: Что там? Зачем вы туда прошли?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А с чем это баллоны были?

ЛИНА: Какие баллоны?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, банки трёхлитровые.

ЛИНА: С водой. Это я для сирени отстаивала. Что, разбились?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. Мать честная! Надо тряпку и веник. /Собирает осколки/.

ЛИНА: Вы осколки вон – в шлаковое ведро соберите.., а я сама там приберу.

ОН берёт у печи ведро и идёт собирать осколки. ОНА приносит, из первых /маленьких/ сеней, трёхлитровые стеклянные банки, снимает с ведра марлю и большой белой кружкой наливает молоко из ведра в банки, закрывая их полиэтиленовыми крышками, и ставя на печку.

ЛИНА: Утренняя зорька выдалась на славу. Небо ясное. Погода сегодня должна быть хорошей.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это у нас на работе был один. Ребята были у нас заядлые рыбаки.., а он так – не интересовался.., но выпить был большой любитель. Вот этим-то, ребята и сманили его с собой на рыбалку, для смеха. Ага. Ну и поехали в ночь. Поужинали, с этим делом, как полагается, и ко сну укладываются.., а он видит, что ещё! осталось, какой же сон?!. А они ему говорят, – это на утренней зорьке – как полагается. Он, бедолага, всю

ночь вскакивал и будил их. А они ему, – да спи ты, зорька ещё не началась! Ага. Просыпается он от страшного шума и мата. Они на него, – что ж ты нас не разбудил?! Зорька уже прошла! – А он со сна от солнца щурится, – Да ну её на хрен, вашу зорьку, её не поймёшь – то она ещё не началась, то она уже прошла!

Смеются. ОН выносит во двор ведро с осколками; ОНА берёт тряпку, ведро, веник, совок, и идёт прибираться в комнату. ОН возвращается в сени, ставит ведро к печи и гасит свечу спичечным коробком, лежащим на печке.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/заглядывая в комнатный проём/: Я принесу тебе баллоны, у меня их…

ЛИНА: Да ладно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что, они всё одно мне уже не нужны.

ЛИНА: Вы лучше налейте из оцинкованного ведра пару баллонов воды, там за дверями. Пусть отстаивается.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело. /Выносит из малых сеней две трёхлитровые банки и льёт в них воду из ведра./ А зачем ты её отстаиваешь?

ЛИНА: Сирень люблю. Должна вот-вот распуститься.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Так я ж тебе про то и говорю – нашу воду-то ни к чему отстаивать.

ЛИНА: Почему?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: По кочану и по нарезу. Отстаивают от хлорки, а её в нашей воде нет. А вот, что я слышал, так это то, что надо сирень в горячую воду ставить, до кипения доведённую.