Текст книги "Возвращение мессира. Книга 1-я"

ЛИНА /возвращаясь в сени, и ставя орудие уборки на место/: Я знаю, но печь из-за этого топить глупо, а кипятильник у меня маленький, да и току у нас почти не бывает, не мне вам рассказывать.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А у меня большой имеется.

ЛИНА: Что7

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Кипятильник.

ЛИНА: А-а /пошла с ведром и тряпкой во двор/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ /ей вслед/: Могу принести. Дадут же свет хоть к вечеру-то. /Про себя/ йитит иху мать!

ЛИНА/возвращаясь, весело кричит и хлопает в ладоши/: А-а-а-а!!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что??!

ЛИНА: Сирень распустилась!

ИВАН ПЕТРОВИЧ/шутя/: Та ты с ума сошла.

ЛИНА: Да-а!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, пропало дело.

ЛИНА: Та-ак, сейчас застелим свежую белую скатерть, /моет руки под рукомойником/…

ИВАН ПЕТРОВИЧ/напевает/: «Скатерть белая залита вином, все цыгане спят непробудным сном…»

ЛИНА/подхватывая песню, идёт в комнату/: «Лишь один не спит – пьёт шампанское, за любовь свою – за цыганскую!.. /Теперь она заправляет постель/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что ты всё в чёрном ходишь? Бабка Дуся уж год как померла,.. ещё в том апреле.

ЛИНА: Можно подумать, я по бабке траур ношу. Я же не мужа схоронила, чтобы траур носить.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А кстати, замужем-то ты была или есть,.. всё никак тебя не спрошу?

ЛИНА/весело/: У меня же два сына, Иван Петрович!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та знаю. Хотя-а, не точно. Раньше, к бабке Дусе, на лето, приезжали разные внуки да правнуки… А какие, чьи… У неё ж – у старой – ничего не дознаешься – молчить да ворчить. Казачура ещё та.

ЛИНА/весело/: Ха-ха-ха! А вы, каких кровей будете? /Вышла, взяла две банки с водой и понесла в комнату, поставила на стол/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та и я ж – из донских. Аксайский я.

ЛИНА: У-у, так мы земляки!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как земляки?

ЛИНА: Ну, я ростовчанка, а Аксай рядышком.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/задумчиво кивает/: Да-а-а. /Перевёл разговор/, а коров-то, я смотрю, в хуторке совсем не осталось. Да-а. Сегодня, значит, Михею выпало пасти.

ЛИНА/останавливаясь в проёме между комнатой и сенями/: Иван Петрович!.. А у вас есть?.. Ну,.. как их называют, /пытается вспомнить с помощью пальцев рук и ладони/… садовые ножницы, вот?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хох, чудачка. Сирень срезать, что ли?

ЛИНА: Да.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да я тебе её так наломаю.

ЛИНА/категорично/: Нет. Я сама. Так есть у вас такие ножницы?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да руками сирень ломают, как ты не поймёшь. Ну, а потом уж – можно ножичком, для товарного виду.

ЛИНА/подбоченясь/: А я хочу – садовыми ножницами. У вас есть или нет?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да есть, есть. Сейчас принесу.

ЛИНА: Во-от, как раз и молоко отнесёте к себе, и ножницы принесёте мне, /ставит банки с молоком в сумки/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да и.., переодеться надо бы… В порядок себя привести. А то, внучка нагрянет с поздравлениями,.. а я как чмо выгляжу.

ЛИНА: Внучка,.. из Ростова, что ли?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну. Анжелика. Она каждое 9-е мая приезжает, поздравляет.

ЛИНА: Молодец. Хорошая у вас внучка. /Подаёт ему полные сумки/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/беря сумки/: Купоны брать?

ЛИНА: А, всё равно. Берите и купоны, и рубли.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмничек бы выключила, зря сажать батарейки не надо.

ЛИНА: Зря сажать людей не надо, Иван Петрович /подталкивает его ладошками в спину/, а батарейки – фуфельки, новые купим.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, ты даешь, /уходит/.

ЛИНА: Даёт прокурор, а мы мотаем.

Пауза.

ЛИНА возвращается, проходит в комнату, снимает со своей головы чёрный платок, из-под которого хлынули золотые локоны волос, снимает чёрную кофту, вытаскивает из юбки чёрную комбинацию, снимает её и всё это бросает на кровать. Идёт в сени к рукомойнику, в чёрном лифчике и юбке, умывается, расчёсывается, глядя в небольшое,

висящее на стене, у рукомойника, зеркальце. Возвращается в комнату, достаёт из шифоньера белую плотную шёлковую блузку с длинным рукавом и надевает её на себя,

заправляя её в чёрную юбку. Смотрится в зеркало – на двери шифоньера.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/входит, запыхавшись, с садовыми ножницами в руках/: Лина! Вот я принёс ножницы.., вот, на печку кладу. /Лина выходит к нему./ А я побежал. Приехала внучка.., да так рано,.. я не готов, а она с огромным букетом цветов, с выпивкой, а с ней эти её – крутые – на машинах… И надо ж угостить… Так что, прости, я побегу.

ЛИНА: Конечно-конечно. Мне больше ничего не надо.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Побегу /ушёл/.

ЛИНА/беря в руки садовые ножницы/: Секаторы! – во-от, вот то, что надо /рассматривает свою поднятую руку, изящно играющую с ножницами. Громче делает звук приёмника, из которого доносится какая-то лёгкая музыка, и уходит во двор/.

В хате никого нет. Но вдруг загораются лампочки и в сенях, и в комнате. И в хате стало вдвойне светло. ЛИНА возвращается с большой охапкой сирени, купаясь лицом в её цветах. Проходит в комнату и начинает расставлять ветки сирени, опуская их в воду. Потом, обращает внимание на громкую говорильню, по приёмнику, рычит, затыкая уши ладонями рук: «А-а-а!» Идёт, делает звук тише и возвращается в комнату, к цветам.

ЛИНА/видит вдруг, что горит лампочка/: О! Солнце взошло, и свет дали.

Раздаётся стук в открытые двери и женский голос: «Сосе-едка.» ЛИНА замерла в комнате.

ЛИКА,/входя в сени, неся перед собой большой кипятильник. На ней очень коротенькая юбочка светло-салатного цвета, золотой, приталенный жакетик, с длинным рукавом, серебряно-золотистые босоножки, на высоком каблучке. Рыже-красная высокая причёска, с коротким чубчиком и свисающими завитушками по краям лба. Она всегда выглядит молоденькой девочкой с осиной талией./ Где вы, соседка?!. Вам дедка кипятильник

передал! /Она проходит через сени в комнату, видит ЛИНУ,.. замирает на месте и.., как-то странно обмякнув, подкатив глаза, медленно оседает на пол/.

ЛИНА/бросается к ЛИКЕ, подхватывает её на руки и кладёт на кровать/: Лика. Лика, что?.. Что с тобой?! Лика. Малявка! Боже мой, что же делать-то?.. /Заметалась по всей хате./ Господи! /Снова подошла к ЛИКЕ, приникла к её груди, послушала сердце/. Обморок. /Расстегнула на ней жакетик, достала из шифоньера лоскут, обмакнула его в

воду с сиренью и стала прикладывать лоскут ЛИКЕ к груди, ко лбу, снова к груди./ Маля-а-авка-а, Ну очнись же ты, а… Малявка!

Шумно входит ИВАН ПЕТРОВИЧ. Он в белой сорочке, в светлых брюках и светлых туфлях, а на голове фуражка на выход.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что, девчата, познакомились?!. /Проходит в комнату./ Это моя внучка!.. /Остолбенел от увиденного./ Что? Что случилось? Что с нею?

ЛИНА: Обморок.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Какой обморок?!

ЛИНА/вполголоса, твёрдо/: Потеряла сознание.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Господи, боже мой!.. Да от чего ж?!.

ЛИНА: От паров бензина.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Каких паров?..

ЛИНА: От автомобильных выхлопов. Дорога вредной оказалась для её здоровья. Пошли бы вы домой, Иван Петрович!

ЛИКА/открывает глаза, тянется рукой к ЛИНЕ, к её золоту волос/: Я знала… Я чувствовала…

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжелика, девочка моя, что с тобой?!

ЛИНА /Лике/: Так вы Анжелика?! О-о, какие у нас имена.

ЛИКА/Лине/: Прости.

ЛИНА/подскочила/: Иван Петрович, спасибо вам за ножницы… /суёт ему в руки ножницы и кипятильник/, и за этот дурацкий кипятильник!, его уже не надо. И… идите, вас там гости ждут. /Прошла – повыключала свет/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ /Лике/: Как ты, Анжела? /Подаёт ей руку, подставляет плечо/.

ЛИКА,/Поднимается/: Всё окей. Ноу проблем. Ой, сирень!.. Какая прелесть! /Опускает лицо в цветы./ А-а-а – весна-а! Но в комнате, почему-то, прохладно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А ты застегнись… И пойдём,.. а то там твои товарищи… За стол бы надо… – угостить людей.

ЛИКА: А им пить нельзя – они за рулём.

ИВАН ПЕТРОВИЧ,/внимательно глядя в лицо Лики/: Ты как, нормально, Анжела?

ЛИКА: Да что ты дед суетишься, просто беременная я. Дорога растрясла,.. кипятильник «чижёлый»,.. вот меня здесь и…

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как бере… /внимательно осматривает её/??

ЛИКА/небрежно, но изящно отодвигая деда в сторону/: А что ж это – праздник, а у вас ни пирогов,.. ни кренделей,.. никакого другого угощения… /проходит в сени, осматривая хату/.

ЛИНА/Лике/: Что, начальник, условный рефлекс проснулся – шмонать потянуло?

ЛИКА/нараспев/: Тянула не я-а-а.

ЛИНА: А бурлаки. – На Волге.

ЛИКА: Ага. На картине Репина «приплыли».

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что вобще??.

ЛИКА: Ладно, дедушка, пойдём, а то уж солнце к зениту. /Обняла его за талию./ Помнишь, как наша бабка Лена пела, /запела/: «Самолёт летел, колёса тёрлися – мы не ждали вас, а вы припёрлися»! /Уходят/.

ЛИНА, оставшись одна, постояла так, насупившись. Потом, широким шагом прошла к кровати и твёрдо села на неё. Лицо её серьёзно и сосредоточено. Но вот она резко встала, подошла к шифоньеру, открыла дверцу, посмотрела на своё лицо в зеркало, закрыла дверцу. Прошла к рукомойнику, побрызгала водой на лицо, похлопала себя по щекам ладошками. Вдруг шагнула к двери, захлопнула её и закрыла на крюк. Прошла в комнату, села на кровать. Потом, легла на неё – затылком на подушки.., но их много – целая горка,.. разбросала их по постели. Умостила голову. Глянула на сирень,.. вскочила,

понюхала цветы. Выпрямилась. Широко зашагала к двери, отбросила крюк, вышла в малые сени, хлопнула там дверью, загремела засовом, вошла в большие сени, захлопнула дверь, набросила крюк. Выключила приёмник. Пошла, легла на кровать. Стала бросать себя с одного бока на другой. Села. Потянулась к сирени, окунула лицо в сирень.

Выпрямилась. Встала, посмотрела в окошки. Открыла шифоньер. Стала доставать и рассматривать какие-то вещи. Сняла с себя юбку, бросила её на кровать. Сняла с себя чёрные облегающие трусы и надела чёрные узенькие супертрусики; сняла белую кофту, бросила на кровать,.. поменяла бюстгальтер; надела пояс и чёрные сетчатые чулки – пристегнула их, надела туфли на высоком каблуке; стала крутиться перед зеркалом, делая какой-то лёгкий макияж и, поглядывая в окошки. Теперь, она сняла туфли, снова надела чёрную юбку, чёрную кофту, чёрные ботинки и обвязала голову и шею чёрным платком. Белую кофту, туфли и тёплые трусы прибрала в шифоньер, поправила постель, пошла, отперла первую, а затем и вторую дверь, вернулась в сени и начала возню с печкой, шуруя кочергой в поддувале.

Шумно входит Иван Петрович, держа в руках полные бутылки, а за ним ЛИКА с двумя плетёными корзинами в руках, нагруженных свёртками.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А мы к тебе, соседка!.. Не прогонишь?!. /ЛИНА испуганно оглянулась!/ Не имеешь права! Сегодня мой день —День Победы – имею права!

ЛИНА: А как же… ваши гости?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А она их отправила. Пускай едут. /Проходит в комнату, ставит бутылки на стол/.

ЛИНА /шагнула в комнату за ним, взяла одну банку с сиренью/: Иван Петрович, один баллон с сиренью – ваш. С праздником вас,.. здоровья и… всего доброго.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/взял банку/: Я даже подбриться успел, /подставляет ей свою щёку/.

ЛИНА,/смеясь/: Поздравляю, /целует его три раза в щёки/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А теперь – я тебя /тянется к ней губами/.

ЛИКА: Алаверды.

ЖЕНЩИНЫ смеются.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Свои цветы я поставлю вон туда – на печку /идёт в сени, ставит банку./ Анжела, корзины разбираешь ты, поскольку знаешь – где, что.

ЛИКА разбирает свёртки и накрывает на стол.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Но сперваначалу выпьем мировую. Я? Натюрлих? Лина, давай стопки.

ЛИНА,/доставая из шкафчика, в сенях, стопки/: Какую мировую?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжелка мне всё рассказала.

ЛИНА: Что рассказала?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ/берёт у Лины стопки, поласкает их под рукомойником/: Дорогая моя девочка, в нашей стране…

ЛИНА: В бывшей нашей стране.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/ставит стопки на стол/: Тем более, что в бывшей – всегда: одни были по одну сторону колючей проволоки, другие – по другую её сторону.., а потом, менялись сторонами. /Наливает водку в стопки./ А тем более, вы встретились в тюремной больнице. Или, как у нас там говорят – на больничке.

ЛИНА: У нас! там. Говорят.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я, конечно, ничего не знал – у бабки Дуси никаким слухом не разживёшься…

ЛИНА,/передразнивая/: Казачура ещё та.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да-а, ха-га. А уж о таких! вещах,.. ну что ты. И правильно. Поддерживаю. А то, что Анжелика работала медсестрой в спецбольнице, я, конечно, знал,.. ну и что. Вас ист дас? Короче, берите стопки и выпьем мировую: мирись, мирись и больше не дерись.

ЛИКА: Тогда уж надо пить на брудершафт /подходит со стопкой к ЛИНЕ/.

ЛИНА: Я водку на брудершафт не пью.

ЛИКА: У нас вот и шампанское есть.

ЛИНА: Вот когда дойдёт очередь до шампанского, тогда и будет брудершафт, /выпила залпом свою стопку/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Вот и славно /чокается с Ликиной стопкой, пьёт/!

ЛИКА: Я водку пить не хочу, /ставит стопку на стол/.

ЛИНА: Откройте кока-колу.., для ребёнка. /Идёт в сени, берёт открывалку/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Угу, давай открывашку.

ЛИКА: Почему-у – открывашку?… Открывалку.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: Дай же хоть стаканы, какие для этой колы.., а то пролью.

/ЛИНА пошла, принесла стаканы/.

ЛИКА: А что, у вас кто-то умер? Или у вас на Украине теперь так ходят, /указывает на Линыно одеяние/?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я ей сёдня уже говорил. Ну, а теперь, за День Победы полагается! /Наливает/.

ЛИКА: Может, гостям предложат сесть, вообще.

ЛИНА: Сесть вы всегда успеете, как заметил выше ваш дедушка.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та ну-у,.. вон весь колхоз растащили и ничего.

ЛИНА: Ладно. Учитывая положение… Присаживайтесь, гости дорогие /подаёт два венских стула, себе табурет. Сели/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: Ты хотела сказать: учитывая пожелания..

ЛИНА: Нет. Я сказала, что сказала.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Н-ну, за Победу!

ЛИНА/заговорщицки/: За нашу победу /чокается с Иван Петровичем/.

/ЛИНА и ИВАН ПЕТРОВИЧ пьют. Он закусывает. Она запивает кока-колой. Пауза/.

ЛИКА: Хорошо сидим.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да-а-а /ест/.

ЛИКА: Дед, у тебя ж там картошка варится.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Точно,.. а то эта вся иностранщина, не по нашему вкусу,.. хотя-а, ничего. Счас, сбегаю, принесу картошку.

ЛИКА: Да ты ешь, пусть Ангелина Владимировна сходит.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да ты что, она же там ничего не знает, /удивлённо смотрит на внучку./ Ты чего??.

ЛИКА: Ну, как же, одним бизнесом занимаетесь… Молочным, как я уже поняла.

ЛИНА: Петрович, в Евангелии говорится, – не мечите бисер перед свиньями. Петрович, зачем мечешь бисер? Пойдём за картошкой вместе, /обнимает его, поднимает с места и, они идут к выходу. Она запела/ «Шумел камыш, дере-е-евья гнулись!..» /ЛИКЕ/, а ты, Малявка, пока «ради-ва» послушай, /включает на ходу приёмник/.

Ушли. ЛИКА осталась одна. Она встаёт, смотрит в окошки, идёт в сени – недолго рассматривает фотографии на стене, оглядывается по сеням; идёт в комнату, открывает шифоньер, роется там, рассматривает какие-то вещи, опять роется.., закрывает шифоньер. Заглядывает под кровать. Смотрит в окошки. Делает приёмник тише. Снова открывает шифоньер и залазит руками ещё глубже, слева, где полки. Снова закрывает. Ходит по хате, заглядывая в окошки. Подходит к столу, выпивает свою стопку водки, запивает кока-колой, идёт к двери, но быстро возвращается и садится на свой стул, принимая эпатирующую позу.

Входит ЛИНА с бокалами в руках, без платка на голове и ИВАН ПЕТРОВИЧ с парящим чугунком в руках.

ЛИНА: Идёт картошка в чугуне и бокалы под шампанское!

ЛИКА: Оригинально.

ЛИНА: Да. Будем есть картошку прямо из чугунка.

/Иван Петрович ставит чугунок на стол/.

ЛИКА: А масло-то у вас есть?

ЛИНА: Никакого масла, это вредно для фигуры. Правильно я говорю, Петрович? /Коснулась щекой его щеки, проползла телом по растерянному Ивану Петровичу и усадила его на стул/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Н-ну-у, не знаю,.. кому как.

ЛИНА,/обратив внимание на пустую стопку Лики/: О! А кто-то без нас уже и выпил. Втихаря под одеялом. Малявка, что ли?.. Ма-ля-вка. /Села на колени Ивану Петровичу, лицом к ЛИКЕ, положив руку ему на плечи./ Петрович, ну зачем ты не снимаешь свою противную фуражку. У тебя ведь такие волнующие волны из волос на голове! /Сняла фуражку, надела себе на голову/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А что ты её всё Малявкой зовёшь?

ЛИНА: Как, это её настоящее имя. На больничке её только так и звали – Ма-ля-вка.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Бу-удет вам, девочки.

ЛИНА: Так что, Малявка, крутым бизнесом, говорят, занялась.., с крутыми на «мерсах» катаешься?

ЛИКА: Да уж не молочко сцеживаю.

ЛИНА: Ничего, скоро будешь сцеживать.

ЛИКА: Я-а-а?!

ЛИНА: Н-да. Своё молочишко – неизвестно чьим детишкам.

ЛИКА весело расхохоталась. ЛИНА встала, прошла по комнате, оглянулась и, тоже вдруг захохотала.

ИВАН ПЕТРОВИЧ налил себе стопку и молча выпил её.

ЛИНА,/успокоившись, Лике/: Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

ЛИКА: Банально.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Картошка стынет, /ест/.

ЛИКА: А это ещё банальней.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина, может за тобой поухаживать?.. Неси тарелочку, я тебе картошки положу.

ЛИКА: Ха-ха-ха.., ой, сейчас кончу.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/серьёзно, Лике/: Кончай, внучка.

ЛИНА: А я принесу тарелочку, /идёт в сени/.

ЛИКА: Д-а-а, весёленькая компания.

ЛИНА: Конечно, крутым между нами скучно! У нас, ведь, молочный бизнес. /Ставит тарелки с солонкой на стол./ – Нежный /берёт руку Ивана Петровича, вытирает салфеткой его пальцы, сверху вниз, и начинает их массировать своими руками./ Мы с любовью поглаживаем коровье вымя, спускаемся пальчиками к соскам и дратуем их, дратуем… Молочко прыскает в пустое ведёрко, аж звенит. Молочная испарина обволакивает ладошки,… а мы её слизываем язычком /берёт из тарелки, положенную Иваном Петровичем, картошку и эротично кушает её. Предварительно посолив./ Фу, какая пошлость /отбрасывает надкушенную картошку в общий чугунок/, есть картошку, когда рядом стоит шампанское, /обтирает руки салфеткой/!

ЛИКА молча сидит, насупившись и, с глазами полными слёз.

ЛИНА: Иван Петрович, хватит жрать, когда рядом с вами – дамы! Для чего я бокалы принесла? Откупорьте шампанского бутылку, мы перечтём «Женитьбу Фигаро»!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: О! А как же! Счас мы!..

ЛИНА: Куда-а! Грязными руками за шампанское. Ступайте и вымойте их, как следует.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело! /Идёт в сени к рукомойнику/.

ЛИНА/Лике/: А что вы нам привезли под шампанское?

ЛИКА молча встала, достала из корзины кульки, поставила их на стол и села на свой стул.

ЛИНА/заглядывая в кульки/: О-о.., какая экзотика. Иван Петрович, немедленно уносите свою украиньську картоплю на мою русскую печь… И всю остальную американьську жвачку туда же.

ИВАН ПЕТРОВИЧ,/унося вышеупомянутое/: Есть такое дело.., только, что же я-то буду исть?

ЛИНА: Там, за печкою, у вас будет отличный англицкий аля фуршет! /Высыпает содержимое кульков на скатерть стола и оформляет, делает дизайн: из апельсинов, бананов, ещё каких-то экзотических фруктов и огромного кокосового ореха./ А здесь зелёный океан, жаркое солнце, бананы, кокосы и пальмы!.. И в них постель, раскинутая на ночь, а в ней жена французского посла!

ЛИКА: И запах сирени.

ЛИНА/глянула на Лику и, не сводя с неё глаз/: Петрович, принеси большой нож.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Несу, ваше величество.

ОН приносит нож, подаёт его Лине. ЛИНА медленно режет один апельсин на дольки и очищает одну дольку от кожуры.

ЛИНА: Взрывайте пробку, поручик.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Слушаюсь. /С помпой, громко вскрывает бутылку, пробка в потолок, льёт шампанское в бокалы/.Ну, за милых дам!, как поёт этот толстяк.

ЛИНА/сквозь уголок рта/: Вы поросёнок не хуже. Сделайте шаг назад.

ОН отступает. ЛИНА в упор смотрит на ЛИКУ, и та начинает медленно идти к ней, как кролик к удаву. ЖЕНЩИНЫ чокаются бокалами, пьют на брудершафт. Долгий поцелуй. Пауза. ЛИНА тянется рукой к столу, берёт очищенную дольку апельсина, наполовину зажимает в своих зубах.., ЛИКА тянется губами ко второй половинке апельсина и новый долгий поцелуй. С головы ЛИНЫ сваливается фуражка, не без лёгкой помощи ЛИКИ. ИВАН ПЕТРОВИЧ, как заворожённый, следит за непонятным ему ритуалом, механически поглатывая шампанское.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, слава Богу, помирились! /Поднял фуражку и надел себе на голову/.

ЖЕНЩИНЫ, как по команде, расходятся по разные окошки, молча смотрят в них, попивая шампанское.

Стук в двери и появляется голова ЖОРЫ.

ЖОРА: Я извиняюсь, конечно,.. но Иван Петрович у вас?!.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: О! Жора! Заходи! /Выходит к нему в сени/.

ЖОРА заходит с букетом сирени и тремя лилово-алыми тюльпанами, торчащими из сирени,.. а в другой руке у него гитара с бордовым бантом.

ЖОРА: Я, понимаешь, зашёл тебя поздравить! Ну, как обычно, ёлки-зелёные, Девятого мая!, а тебя нет, ёлки-зелёные!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да ко мне же вот – внучка приехала,.. так мы тут по-соседски… А ты с гитарой! Ну, молодец!

ЖОРА: Да вот, ха… Ну я тя поздравляю, Иван Петрович! /Передаёт ему цветы, жмёт руку.., и в его голосе, вдруг, проскакивают нотки, как у плачущего навзрыд человека./ Мы ж столько пережили! /Обнял и расцеловал фронтовика/! Здоровья вам.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Спасибо, Жора, спасибо.

ЖОРА/заговорщицки/: Может, мы к тебе пойдём.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина!, может, мы пойдём?..

ЛИНА,/выйдя в проём/: Ну зачем же, Иван Петрович,.. всё уже здесь… Оставайтесь. Только, я женщина одинокая, и посторонних мужчин к себе в комнату не пускаю,.. так что, тут – в сенях обустроимся.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Какие проблемы! Вас ист дас?! К печке вот этот столик /кладёт букет на печку, снимает вёдра со столика, накрытого клеёнкой, и переставляет его к печке./ Закуска уже здесь, вот стопори…

ЛИНА приносит водку, ЛИКА ставит стаканы и кока-колу, ИВАН ПЕТРОВИЧ сносит стулья и табуреты.

ЛИКА/Жоре/: Здравствуйте, Георгий Георгиевич.

ЖОРА: А-а, Анжелочка! Здравствуй. А я думаю, что за роскошные автомобили на нашем бугре появились.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, я уже налил, господа.

Расселись. ЛИНА, наливает в трёхлитровую банку воды из ведра и ставит туда, принесённый ЖОРОЙ, букет.

ЖОРА/передразнивая/: Господа-а.

ЛИНА: Какие симпатичные тюльпаны.

ЖОРА: Хэ, это ж лазоревый цветок! – Шолохова читали?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да не-ет, лазоревый цветок то другое.

ЖОРА: Что другое?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, другое. То – дикий цветок, полевой, понял.

ЖОРА: Ну а этот, откуда пошёл?! Это ж я у себя на огороде выращиваю луковицы! Только они, теперь, на хрен никому не нужны.., здесь. Извиняюсь, конечно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как?! А алкошам колхозным?!

ЖОРА: Ну вот, из-за них-то и невыгодно стало. Жулики кругом.

ЛИНА: А знаете ли вы, что означает тюльпан в эротическом смысле?

ЖОРА: Нет.

ЛИНА: Ха.

ЛИКА: Ну, вы сегодня будете пить?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Садись, Лина, присаживайся. Выпьем за Победу… За…

ЖОРА: За Победу!, чего ты?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. За неё.

Чокаются. Пьют. Закусывают.

ЛИНА: А вы, Жора, тоже на здешнем Руднике работали?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А где же ещё здесь работать. Здесь всё вокруг Рудника и крутится.

ЖОРА: Только я электриком там…

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну вот, выпили за Победу над Германией,.. а теперь, закусывайте ихними гамбургами, чисбургами…

ЖОРА: А я уже позавтракал. Ты, Петрович, не переживай. Я тебе сейчас спою. /Взял в руки гитару/.

ЛИНА выключила приёмник. ЖОРА перебрал струны и запел с переборами:

 
а-Далеко, из Колымского края,
Шлю тебе я, Тамара, привет!
Как живёшь ты, моя дорогая,
Напиши поскорее ответ.
 
 
Я живу близ Охотского моря
Где кончается Дальний восток.
Я живу без тоски и печали,
Строю новый в тайге городок.
 
 
Как окончится срок приговора,
Я с тайгою навеки прощусь.
И на поезде, в мягком вагоне,
Я к тебе, дорогая, примчусь!
 

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Во-от,.. вот это вот.., да-а…

ЛИКА: Классно.

/ЛИНА залпом опрокинула свою стопку водки/.

ЖОРА: Ну, я щас уже немного выпил… Так что…

ЛИНА: А почему вы не до конца пропели эту песню?

ЖОРА: Не до конца-а?!

ЛИНА: Там есть и четвёртый куплет.

ЖОРА: Да? Не помню. Может и был… Не помню.

ЛИНА:

 
Воровать я на время забуду,
Чтоб с тобой, моя детка, пожить:
Любоваться твоей красотою
И Колымскую жизнь позабыть.
 

ЖОРА: Да да-да,.. точно. Что-то было.., ага… Я эту песню, знаете, откуда привёз? Хо!.. Я же служил в Сибири! Ну, ха, во внутренних войсках. Ну-у, это было ещё в пятидесятом – пятьдесят третьем году… Вот там один… пе-ел. Ух, как он пел! И игра-ал на гитаре!.. Щто ты! Вот я у него тогда и перенял. Слушай,.. а откуда вы знаете эту песню? Я-а нигде не слышал, чтобы её пели.

ЛИНА: От верблюда. Места надо знать.

ЖОРА: А. Ну,.. ладно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Т-такую песню испортила!..

ЛИНА: Ду-ура.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: У-у. Ну, при чём здесь – «воровать»?! Ту-ут!.. Э-э-эх!.. Знали бы вы! Тот сорок первый. /Пауза./ Ладно!!! Выпьем!

За Родину-за Сталина. /Наливает/.

ЖОРА: Ну, ты-ы,.. эта,.. Петрович, не бузи. Я-то знаю…

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Цыц, ты /бьёт кулаком по столу/!!! /Глянул на ЛИКУ/. Я всегда был вместе со всем Советским народом. У нас было сильное, мощное государство, которое разбило фашизм в пух и прах. Не смотря ни на что. И у этого государства, своя! славная история.

ЛИНА: Что-то душно стало,.. пойду, переоденусь. /Встала./ А тюльпаны, в эротическом смысле, означают – мужское половое достоинство/провела по головкам тюльпанов пальцами и ушла в комнату/.

ЛИКА/обняла рукой деда/: Деду-у-уля-а… /Ласково,/ а броня крепка-а,.. а танки наши быстры-ы?.. А ты ж одессит, Мишка,.. а это зна-ачит,.. что?

ЖОРА/подхватывает, напевая/: «… что не страшны тебе ни горе, ни беда-а! Ведь ты моряк, Мишка – моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда!»

ЛИКА: Вот так /поцеловала деда в щёку/.

ЖОРА: От, у тебя внучка!.. Молодец. Давай-ка, выпьем, Петрович!

ЛИКА: Вот и правильно – выпейте. /Встала, пошла в комнату/.

В КОМНАТЕ.

ЛИНА стоит перед зеркалом раскрытого шифоньера. Она уже сняла ботинки, юбку; надела туфли на высоком каблуке и расстегнула кофту.

Входит ЛИКА, видит раздетую ЛИНУ, играющую перед зеркалом своими золотыми локонами волос. ЛИКА снимает с себя жакетик, оставаясь в маячке с серебряно-золотыми разводами, с глубоким декольте на тоненьких бретельках. Она бросает жакетик на кровать, подходит к ЛИНЕ, и прижимается к её спине. Пауза.

В СЕНЯХ.

МУЖИКИ молча выпили.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А давай, Жора, вот эту… душевно споём /поёт/:

«Глухой неведомой тайгою,

/ЖОРА тихо подхватывает/

 
Сибирской, дальней стороной,
Бежал бродяга с Сахалина,
Звериной узкою тропой.
 
 
Шумит, бушует непогода.
Далёк, далёк бродяги путь.
Укрой тайга его глухая
Бродяга хочет отдохнуть.
 
 
Там далеко – за синим бором,
Оставил родину свою,
Оставил мать свою родную,
Детей, любимую жену.
 
 
Умру – в сырой земле зароют,
Заплачет маменька моя.
Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка – никогда.
 

В КОМНАТЕ.

ЛИКА прижимается к груди ЛИНЫ. Потом она целует её живот, становясь на колени; целует её ноги.., опущенные к ней Линины руки,.. Та, прижимает её к себе и тело её подрагивает.

ЛИНА/шепчет/: А-ах, Господи-и,.. ну что же ты делаешь?! Бо-оже мой!.. Вот сюда-а,.. сюда-а!.. /Опускает лифчик, освобождая груди/.

ЛИКА,/поднимаясь губами к её груди/: Мамочка моя-а!.. Сладкая моя-а!..

ЛИНА: Молчи… Ти-и-иха-а.

/ЛИКА целует её груди, посасывая и заглатывая её соски/.

ЛИНА/подвывает, как собачонка, а то дышит так, будто ей не хватает воздуха, и она спешит надышаться оставшимся, перед смертью/: А-а, а-а, ах-ах-ах,.. а-а-а… /Целует в губы ЛИКУ, спускает с неё юбочку на пол и сильно прижимает её к себе, притягивая руками за ягодицы/!

В СЕНЯХ.

МУЖИКИ кончили петь. Пауза.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Выпьем, Жора /наливает/.

ЖОРА: Где же кружка, ха-ха-ха.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хэ-хэ, да.

/Чокаются. Пьют. Закусывают/.

ЖОРА: Эх, друг-гитара, звени, как прежде! /Заиграл переборами, склонив голову к самой гитаре/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А где ж наши девушки?.. Задремали там, что ли?.. /Встал, побрёл в комнату/.

В КОМНАТЕ.

ЛИНА и ЛИКА стоят в той же позе, в которой мы их оставили – они страстно целуются в губы.

Вошёл ИВАН ПЕТРОВИЧ, увидел их и тихо остолбенел. Пауза.

ЖЕНЩИНЫ продолжают свой нескончаемый поцелуй, не замечая, никаким зрением, вошедшего ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Но вот, губы их разомкнулись и в один голос взвыли, а сомкнутые тела крупно задрожали. ИВАН ПЕТРОВИЧ медленно осел на пол где стоял. Он смотрит на них, не отрываясь, и раскрыв рот. Пауза.

ЛИНА/Лике/: Что же ты со мной делаешь?!.

ЛИКА: То же, что и ты со мной!…

ОБЕ тяжело дышат, медленно отпуская друг друга из объятий. ЛИНА увидела сидящего на полу ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Пауза. ЛИНА поправила лифчик.

ЛИНА,/беря Лику за руку, как в бальном танце, Ивану Петровичу/: Позвольте представить – это моя принцесса.

ЛИКА,/повернув голову/: Дедушка!.. Что ты здесь делаешь?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Сижу.

ЛИНА/Лике/: Принцесса,.. а теперь: красиво перешагивайте через свою юбочку и пойдёмте к нашему шампанскому.

Они подходят к комнатному столу, с фруктами и шампанским, берут в руки свои бокалы.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/продолжая сидеть/: Она – принцесса, а ты, стало быть, королева?

ЛИНА: Королева.

/Звенят бокалы, ЖЕНЩИНЫ пьют шампанское/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А может быть, ты – король?

ЛИНА: Не хамите… в моём доме.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это дом бабки Дуси!, которая, как проклятая, всю жизнь!..

ЛИНА: Да-а! Да-а! Да-а! Все-е вы-ы, как проклятые-е!! Молчуны-ы! Великие-е! Что ж это бабка Дуся – казачка донская из Кагальницкой станицы – здеся – за Кальмиусом

оказалася?! /Пауза. В проёме, между сенями и комнатой, вырос ЖОРА./ Молчите?! Ну,.. продолжайте молчать. Сплошное молчание. Уже все газеты, все журналы давно про всё рассказали! А они продолжали молчать. Так и ушли в могилу – молча. А где же теперь вашим внукам и правнукам и пра-пра-пра… – где опору взять? На что душу опереть?

У вас она, хоть в тайне, хоть в тёмных холодных подвалах души.., она была. Ничего!, что в смертельном запрете наружной охраны… Но была-а! А где её найти вашим потомкам?/Глянула на икону./ У Бога? Бог на небе. А что на земле? /Пауза./ Пустота. Сегодня, небесная ось не доходит до нашей географической точки. – Наша часть стержня сгорела в плотных слоях атмосферы.

Пауза.

ЖОРА/навзрыд/: Во-от женщина!.. Молодец. В самое сердце… и-их!.. /Махнул рукой, пошёл в сени, сел к столу/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да, но я сам-то тоже… – только двадцать третьего года рождения!…

ЛИНА/Ивану Петровичу в упор/: Так чего ж ты про своё – чужие слова поёшь в общем хоре. Ты же этой лопатой лжи ещё глубже роешь чёрную яму молчания.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/кричит/: Жора-а, налей мне водки!

ЛИНА: Не-ет, Жора, не наливай никакой водки.., а иди сюда и неси мне стул. /Жора входит со стулом в руках./ Ставь сюда, а сам садись туда – к Ивану Петровичу, на пол. – это будет у нас партер. Принцесса – на кровать – это у нас будет – королевская ложа /подаёт ЛИКЕ руку, так же, как в первый раз, и ведёт, через её юбочку, к кровати/.

ВСЕ расселись. ЛИНА достаёт с полки шифоньера пачку сигарет, длинный мундштук. Вставляет в него сигарету, подходит к сидящим на полу. Толкает ЖОРУ носком туфли.

ЛИНА: Мужчина, дайте женщине огня.

ЖОРА достаёт из своего кармана коробку спичек, чиркает, даёт ей прикурить. У ИВАНА ПЕТРОВИЧА верх удивления в глазах. ЛИНА молча идёт к столу, наливает два бокала шампанского, берёт один, подносит ЛИКЕ.

ЛИНА: Пейте, принцесса. /Возвращается к столу, берёт один банан, эротично очищает его, свесив кожуру, подносит ЛИКЕ, даёт ей откусить кусочек, из своих рук и, так же, сделать затяжку, из своего мундштука. Теперь, ОНА отдаёт ЛИКЕ надкусанный банан, возвращается к столу и разворачивается к «публике». / Поэт Евгений Евтушенко «Итальянские слёзы». Стихотворение писано в 60-е годы. Читает – королева. /Берёт со стола банан, так же очищает его, медленно съедает, на глазах у «публики», бросает на стол кожуру, берёт полный бокал, идёт к стулу, садится на него, нога на ногу, отпивает шампанское и, сладко затянувшись сигаретным дымом из мундштука, начинает декламировать низким голосом/: