Текст книги "Две сестры и Кандинский"

3

Уйти бы сейчас к Ольге, а не пьянствовать с ними. Артем устал. Но, конечно, боец… А боец не жалуется.

Как-то Артем неожиданно скоро выдохся сегодня на митинге. Но ведь застолья не избежать. Застолье – обязательный жирный довесок. Как второй тайм. Ввалившиеся в пивнушку после митинга, они все хотят пить, еще и еще пить – люди Босса!.. И, воздав Артему, ощутить его сегодняшнюю победу – как свою.

Босс, он же спонсор, мог бы уже первым спокойно отвалить домой, уйти. Дело на сегодня сделано… Но Босс сидит и жует победу – будут сидеть и остальные. Вся команда.

Босс называет их «своими».

Артему уйти бы сейчас к Ольге… Ее К-студия рядом! Пять шагов… Ну, десять-пятнадцать.

«Свои» без церемоний, напористо, вдруг разом рассыпавшись, заняли места за квадратными пивными столиками, составленными в линию.

– Бульдозерная! – кричит Стратег. – Все знают и чтут Бульдозерную выставку! Уже легенда!.. Хрущевский идиотизм двадцатилетней давности неотменяем!..

– А меж тем всего полгода назад была не менее знаковая выставка художников, которую власть тоже сгоряча помяла… Водометная, так ее окрестили.

«Свой», которого уважительно называют Стратегом, сразу повернул застолье в наши недавние боевые дни.

Так что отдохнуть, отмолчаться, тихо налечь на выпивку Артему не удастся. Стратег не зря помянул. Артем как раз один из героев той, недавней Водометной выставки.

А Босс, он же спонсор, любит и ценит рыцарскую тему разборок художников с властями. Отвагу нашей интеллигенции ценит!

– Когда началось задымление, народа уже не было. Там были одни менты.

– Но там были пожарники, – возражает один из «своих».

И тут же ожидаемый спор. «Свои» загудели. Их человек семь или восемь. Артем в сколоченной команде недавно и плохо их различает. По номерам. Свой-1… Свой-2… Свой-3…

– Это крутились менты, переодетые в пожарников.

– А тогда кто поливал из шлангов! Менты?.. Они что, умеют профессионально поливать из шлангов?

«Свои», как в разношенные домашние тапки, влезли в родную для всех нас застольную позицию. Выпьют всё, что на столе. С криками и с перестроечно вольными жестами. С расширенными зрачками!..

Артему ли не знать, что «свои» пьют много, пьют безразмерно, никогда, однако, не пьянея до точки. Сказочная черта. Не падают!

«Своим» как бы противостоят (отчасти, в меру) люди Ольги. Прямо с митинга приглашенные сюда и слегка важничающие… Их всего двое, оба, конечно, художники.

Уйти бы Артему к Ольге…

– Господа!.. – кричит Художник. – Эти политизированные выставки уже оплаканы. К чертям их… Это уже сама История! Слюни!

Но «свои», отлично помня, что их Босс как раз и любит послушать, узнать про саму Историю и ее свисающие холодноватые слюнки, поднимают дружный шум несогласия:

– А что? менты не сразу сумели устроить задымление?.. Неужели?

– Еще как сумели!.. Имитировали пожар с четырех углов. И подмигивали и посмеивались. А потом совсем развеселились! И вместо того, чтобы разгонять выставку, стали нет-нет и шутейно поливать пожарников.

– Из красных шлангов! нечаянно!

«Свои», с расширенными зрачками, уже страстно вовлечены в подсказанный им спор.

Художник не прочь поддержать их благородную болтовню. Но, конечно, с подблюдной джентльменской иронией:

– Господа и друзья! Все было по-честному… Пожарники честно ликвидировали задымление… А духовный огонь недовольных честно заливали водой, конечно, менты.

– Все мы были на выставке героями. Как оказалось наутро. Чудесная новость!

– Это что? Ирония?

– Но согласитесь! Согласитесь, господа!.. Как здорово наутро узнать о своем геройстве… И совершенно не важно, поливал ты вчера из красного шланга пожарников (которые на самом деле были менты)… или ты поливал ментов, которые были чуть-чуть пожарники…

– Чего этот мужик хочет? Он пьет с нами или не пьет? – кричат рассерженные «свои».

– Иронист!

– А заблудившемуся надо подсказать, где из-за стола выход.

– Все иронисты – ничтожества. И ничтожеством своим неплохо живут!

– Ладно, ладно, господа, – смеется Художник. – Я согласен вместе выпить за прошлое. За наше боевое прошлое, где… Где все мы – герои. Все, как один. Даже я.

Стол силен выпивкой! стол серьёзен закуской!.. Гуляй, ребята!

Нервничая и нет-нет поглядывая на тающую снедь, вдоль и вокруг похрустывающего застолья снует волнующийся Хозяйчик.

Но не зря же совершенно спокойно делит с ними застолье мерно выпивающий и пока что недоступно молчаливый Босс. За его спиной, в двух шагах, каменно застыл Телохран. Скрестив руки.

* * *

Вбежал опоздавший Свой-Смишный.

Телохран, сделав настороженный мягкий шаг ко входу, тотчас его встретил лицом к лицу. Заглядывает в свою для памяти бумажку:

– Так… Такое, значит, ваше имечко… Кликуха… Сме… Смешной?

Опоздавший поправляет со снисходительной улыбкой:

– Не Смешной, а Смишный… Я отвечаю за СМИ.

Прошел и садится за стол.

Понятно, что Смишный – человек здесь, несомненно, значащий. «Свои» ему сразу, без подсказки, с двух сторон наливают.

Стратег: – Мы тебя ждали. Очень ждали.

Смишный: – Ну, вот он я.

– Господа! – Стратег наново ощупывает разговор. – Мы «свои». И мы отмечаем свое. Мы вслух и громко!.. Мы празднуем прекрасное, смелое… сегодняшнее выступление Артема Константы на важном митинге в Московской Думе.

Все кричат: – Да, да, прекрасное! Да, да, смелое!.. Да!.. Да!.. Да!.. Да! – И выпили.

Стратег, он деловой, паузку, однако, дал небольшую:

– Мы тебя ждали, дорогой наш Сми. Выкладывай. Мы тебя слушаем! Ну как?.. Ты отвечаешь за «ящик»?.. Ну?

Свой-Смишный сесть сел, но еще не расслабился за столом! Он только-только! первая стопка!

– Телевизионщики обещали. Дело сделано. Сначала сговорились на отрывки из Константы. А затем – я напомнил им подскочивший рейтинг – на полный текст его выступления. Я как камень. Я их дожал… Додавил… По многочисленным просьбам москвичей.

Стратег: – Петров сам обещал?

– Сам.

– Отлично.

– Я дожал. Я из них выдавил! весь их сок! всю их жижу! – Смех. – …Все их сопли… слюни… слезы… Какая там еще у нас жидкость на «с»?

Стратег подчеркнуто мазнул взглядом, осердился:

– Пошлости побоку. Напоминаю… Главное, чем мы сейчас живем, – это выдвижение Артема Константиновича в Комитет по культуре Московской думы.

– Ура…

– Тише!.. Рано «ура»… Выпьем тихо. Чтобы и нашему Артему тихо, но реально засветило стать министром в Московском правительстве уже этого созыва.

А у входа некоторое столкновение интересов. Впрочем, пустяки.

Телохранитель аккуратно вправляет мозги хозяину пивной, то бишь Хозяйчику:

– Сказано – тебе сытно заплатят! Не торопись. Наш никого еще не обидел. Ты понял?.. Видишь, там сидит человек…

– Вижу.

– Для тебя он – бог. Вон тот. Справный такой. Нет, нет!.. Не толстый, как ты, а справный… Кто он?.. Он для тебя Пал Палыч.

– Но мне надо знать, сколько он заплатит?

Цыкнув на холуев, Стратег продолжает:

– …За Артема… Пал Палыч. Вы наш вдохновитель. Но близок час, когда вы будете вдохновлять не нас, пеструю команду… не нас, жалкую свору… не нас, чиновничью свиту, – а всю тучную, ожиревшую Московскую думу. Можно выпить нам за это, Пал Палыч?.. Мы чуть-чуть волнуемся. Мы чуть-чуть торопимся. Мы чуть-чуть забегаем и спешим, Пал Палыч, но… Но все-таки мы выпьем уже сегодня, уже сейчас!.. за это?!

Босс, он же спонсор, – человек молчаливый. Он произносит ровно одно слово:

– Пей.

И едва заметно кивает головой. Он спокоен и занят – разделывает ножом и вилкой кусок ягнятины.

Теперь в духе времени, конечно, о ГБ.

– Гэбисты, я слышал, кой-где сделали популистские районные отделения. Офис как офис. Как бы ближе к народу. И дверь прорублена – прямо на улицу. Прямо в объятия к народу… Заходи хоть все!

– А что? Демократизация. Правильно.

– У входа сидит расслабленный гэбист. Мужичок-канцелярист с милым лицом. Как в ЖЭКе. Заходи, народ!

– И что?

– А ничто – принимает жалобы.

Телохран и Хозяйчик все еще перешептываются. Хозян жалуется:

– Это же, можно считать, корпоративная встреча!.. Цена другая! Цена соответственно встрече…

– Если ты еще раз разинешь…

– Я разину свой рот столько, сколько я захочу.

– Это правда. Но ты захочешь его разинуть ровно столько, сколько я тебе разрешу.

– Я…

И наконец вместо слов – тихий стон часто обижаемого человека. Это когда телохранитель, упрощая разговор, стиснул трепещущую руку Хозяйчика. Своей заждавшейся клешней. И дальше – шепотом:

– Видишь тот темный уголок возле той двери?

– Ви-и-ижу.

– Хорошо видишь?

– Хо-орошо.

– Иди туда, сядь и думай о женщинах.

* * *

Это правильно, – Босс, он же спонсор, главный в застолье и зачем ему искать слова? Зачем париться?.. Правильный человек сам собой держится в теньке.

Политика для Босса – недавний, но кой-где в перспективе уже зрелый плодоносящий бизнес. Конечно, подстраховка. В параллель он поддерживает сразу трех таких выдвиженцев, как Артем. И за один только этот бурный летний месяц три митинга.

И соответственно – три таких застолья.

Да, да, да, он продвигает Артема Константу во власть. Да, вложил в Константу свои честные деньги. Да, пришел поощрить, порадеть за своего выдвиженца, который так дразняще удачно выступает на митингах… Импровизирует под открытым небом. На ветерке. А с каким блеском он врывается на экран ТВ!

Свой-1 и Свой-2 сидят рядом. Им наплевать на знаковое молчание Босса. И, если уж до конца, на самого Босса тоже сейчас наплевать. С пятой-то стопки перестроечный гражданин может почувствовать себя свободным?!. Ну хоть с шестой!

– А нужен ли Пал Палычу в нынешней Думе именно Артем Константа? Как мыслишь?.. За него уже проплатили? Много ли?

– Потратились.

– Однако народу, если про сегодня, было маловато.

– Но не потому, что поутру!.. Пал Палыч мог бы и светлым утром собрать стадион. Но он четко сказал, как отрубил, – пока что только «свои». И плюс немного быдла.

– Не любит лишние уши?

– Лишние языки.

А вот еда хороша. Оба почти одновременно отмечают, что курочку запекли славно!.. К тому же, ха-ха, в разделке им повезло – у разбежавшейся и тормознувшей на этой части стола курицы четыре… нет, пять ножек!

– Кто там рядом с Константой?

– Какой-то пацан.

– Может, сын его?

– Вряд ли… Какой-то заика.

Уйти бы к Ольге…

Помалу завелись. Опрощаются.

– Да, да… Артем, как не поздравить тебя, дорогой. Вот это был улёт! Потрясающее выступление.

– Но ты, Артемка, сейчас должен ответить на наши тосты и на такую нашу любовь!

– Мы не митинг. Мы хотим тебя послушать открыто и по-домашнему!.. Как своего!

– Устал?..

– А выпей! А взбодрись!

– Обещал же о переменах!

– Ну, пожалуйста, Артемчик. Помечи сегодня еще немножко бисеру – перед нами, свинюшками!

С расширенными зрачками!

Артем пружиной встает в рост, нависая над торцом стола… Хотите о переменах?!

– Погоди, Константа!.. Наливаем!.. Что? Перешли все на водку?

Артем дал время… Заодно поощрил сидящего с ним рядом Колю Угрюмцева. Дружески, туда-сюда, треплет стриженую голову жующего пацана:

– Вот, господа! Получите!.. С нами за одним столом начинающий художник… Как имя? Напомни.

– К-коля.

– Нет, друг мой!.. Ты художник. Привыкай называть фамилию, когда у тебя спрашивают имя. А Коля и Вася здесь никого не интересует.

– У-у-угрюмцев я.

– Принято… У нас, господа, некоторые проблемы с речью. К тому же волнение.

– Ура, Константа!

– Тихо! Наш Николай Угрюмцев совсем юнец. Обычный пацан, мальчишка!..

Артем легко разгоняет крепкие и нарядные, послушные ему слова. Артема Константу, если он этого не хочет, не перебить:

– А знаки перемен – совсем рядом… Да, пацана выгнали из школы… Но из какой школы? Это потрясает!.. Вам, господа, не угадать. Ну-ка?.. Слабо?.. Так вот – его выставили из некоей самодельной гэбэшной школы… лучше сказать, его выгнали… изгнали из славных рядов ГБ.

– О!

– О!

– Ого!..

Застолье хохочет.

– Однако, господа, что смешного?.. В школе ГБ мальчишке развили и остро отточили именно зрительную память. Главное оружие как для будущего художника, так и для будущего гэбиста – глаз.

– О да!

– О да!.. На всю жизнь память!

– А меж тем, – продолжает, балуясь, Артем, – а меж тем духовное рождение юного художника Угрюмцева, обрыв его духовной пуповины увязан… косвенно… с Водометной выставкой. Которую мы только-только поминали… Такие нынче времена. Знаки новизны, как ручьи, стекаются издалека!

Артем еще раз поощрительно похлопывает юнца по стриженой башке:

– Молодец! Был на выставке!

И вот ведь вновь ожила недавняя Водометная выставка художников.

Случайно или нет?.. Как знать!.. В отвязном, пьяно-победном застолье так бывает, что некий необязательный факт (или, к примеру, чье-то случайное чужеватое имя) вдруг возникает повтором… дважды!.. словно бы напрашиваясь зачем-то к нам в питейный разговор. Словно бы просясь войти… Словно бы легкий стук-стук в дверь. В нашу дверь.

* * *

Но Артем как-то не угадал. Слишком спокойный, он помалу сбавил голос до проторенно застольного трепа:

– Возможно, на выставке были серьезные люди в теневых погонах. Но я не о них. Я лишь о той школе ГБ, в которую затесался наш голодающий Коля Угрюмцев. Всего лишь самодельная, домашняя школка… Ее организовал какой-то тусклый майор Семибратов. Пользуясь общей неразберихой… Самого майора из рядов ГБ как раз турнули, чистка, вот обойденный майор и слепил свою собственную школу. С энтузиазмом слепил и в пику! Хотел деятельности!.. Хотел во благо!.. Время Семибратовых, господа!

Артем не спешил:

– Да, господа, о выставке как раз тогда начали писать-шуметь, и наш майор зажегся интересной мыслью. В самый скандальный день он надумал послать в залы с проблемной живописью свой творческий молодняк. Для практики. Потолкаться среди интеллектуалов. Что-то записать, кого-то запомнить… Святое дело! Нашего Колю и еще нескольких обучаемых мальчишек майор остро нацелил и, благословив, отправил в жизнь…

Застолье внимало.

– Да, господа, случай!.. Внедренные майором мальчишки час в час совпали с задымлением – с акцией ментов по силовому закрытию выставки… Представьте картинку!.. Угроза пожара… Сотня зрителей. Толчея. Подростки с рвением вынюхивают в уже слегка задымленном зале. Записывают либеральные реплики и запоминают несогласные лица. Школа!.. Начальная школа, господа!.. Коля Угрюмцев один из них – из посланных вынюхивать… А что случается заодно?.. А заодно, господа, наш юнец впервые в своей жизни оказался в залах, увешанных картинами, – вот оно что! Носом в краски! Впервые в своей жизни мальчишка попал на… вернисаж!.. Крикливый, задымленный, уже кашляющий, однако же вернисаж!

Артем наращивает интерес:

– Нет, нет, вы не морщьтесь! Вы представьте себе этот выворот сыскной овчинки!.. Вместо того чтобы пробираться, шастать из зала в зал и прислушиваться к разговорам изгоняемой и разгневанной (особенно брандспойтами) нашей интеллигенции, юный гэбист ходит слепыми шагами, забыв, зачем он здесь… Забыв, зачем его прислали! Забыв Семибратова! Он ходит спотыкаясь. Он ходит, потрясенный, от картины к картине. И то там, то здесь замирает от незнакомой ему пьянящей силы искусства!

– Артемчик! Класс!.. Сработала живопись!.. И душа у мальчишки перевернулась!

– Артем?!. Пацана ударило по башке?

– Друзья!.. Артем!.. Уверяю вас – мальчишку ударило красками! цветом! красотой!

– Некоторые рисуют сто лет, а их до сих пор не ударило.

Это уже выпад. Это уже старые счеты. Это приглашенный Ольгой ее приятель Художник ничего не забыл – и в подхват плюнул в богатеньких, сытых «академических» художников.

Второй художник подзаряжен не столь зло, жует воздух, губы в улыбке, пьяно журчащий добродушный ручей:

– Буль… Буль… Буль… Буль…

Но зато «свои» уже раскатали губу на рассказ, почуяли набегающий сюжетец и вперебой кричат:

– Артем… Расскажи… Подробнее.

– Артем! Ты-то уж точно был там героем… Знаем! Знаем!

– Не скромничай!

И совсем неожиданно открыл рот Босс, он же спонсор:

– Расскажи, расскажи, дружок… Пожарники против ментов, а?

«Дружок» – это он Артему. Запросто!

После добрых, чуть глянцевых слов так долго молчавшего Босса у Артема словно бы второе дыхание.

Вот и отлично!.. Вот и вперед! Вино сработало.

– Общеизвестно, господа… Чтобы покончить с выставкой, ее публично не обсуждая, менты по подсказке имитировали пожар и прислали своих ряженых в медных касках. Брандспойты… Струи воды… Разгон… Всё шло хорошо!..

Как по нотам. Менты кричат пожарникам – отвалите! Мы дым сделали – и сами его укротим!.. Пожарники – ни в какую! Они же по вызову! Они – профи. 01 против 02!..

А вокруг этой разборки двух (заметьте, серьезнейших) наших ведомств – кружит озленный рой! Вокруг медных касок бегают и прыгают представители нашей прекрасной, разгневанной, плюющейся и, простите, некрасиво визжащей интеллигенции… Крики-вопли. Примчавшиеся художники! Вынос картин!.. Кто-то спешно одевает свои пейзажи в целлофан!.. Крест-накрест шланги заливают все водой! Пошла в ход и пена!.. И по полузатопленным, оскверненным залам бродит, ни на кого не обращая внимания, мальчишка Колян, ударенный красотой по голове. Завороженный. Замирающий возле каждой картины – забытой в зале… и сверкающей в мокрых красках.

Улёт!.. Хохот и крики восторга. У едва сплотившегося застолья, это мы, мы такие, – сразу же и сплоченный тост за нас… за… за… как бы там ни было!.. Мы такие… за нашу интеллигенцию! За какую есть! За стерилизованную! За некрасиво визжащую! Но все-таки за, господа!.. Мы – за!

А юнец забавен. Юнец – как-никак герой дня.

– Господин Угрюмцев… Ну?.. Расскажи нам сам… Коля!

– Коля, а нам про живопись с дымком? С пригарками?

– А холодны ли, ха-ха, пацан, струи брандспойтов?

Шутливо расспрашивают, теребят его, смеются – и господин Коля Угрюмцев сдержанно отвечает:

– Б-брандспойты – это холодно не оч-ч-чень. Когда уже м-мокрый насквозь.

Артем видит заблиставшие, нервные глаза мальчишки. И ведь уже улыбается… ожил!

– Еще… Еще минуту внимания, господа. Развязка!.. Познавший Красоту, наш Коля как в столбняке. Он все забыл. Заметьте, пацан пропустил еду!.. А главное, ученичок не поспешил и не доложил майору – не вернулся в свою сыскную школу, как вернулись, примчались туда другие пацаны. Профукал первое же задание! Больше того – в потрясении, в той неразберихе Коля и вовсе ушел, потерялся. Кругами бродил и бродил по неласковым московским переулкам. Его еле отыскал Семибратов…

– И что?

– И пока шли, майор держал найденного пацана чуть ли не за шиворот. А шел майор – это важно! – в родное отделение ГБ. В районное. За финансовой и прочей поддержкой. Самодельная школа майора Семибратова остро нуждалась. Майора в те дни из ГБ только-только выгнали. Во время чистки. Но, само собой, у майора остались там знакомцы. К ним майор и ходил поклянчить. С просьбами. С протянутой левой рукой. Каждый день…

– В к-конце рабочего дня, – вставил Коля, понемногу помогая Артему.

– Именно. Майор Семибратов не мог, конечно, взять с собой пацана во всемогущие коридоры и оставил его в предприемной. На время… А сам со своими хлопотами пошел по кабинетам… Приказ. Сиди здесь и меня жди! Бодрствуй!.. Усёк? – сказал он Коле прямо, по-майорски.

– Оставил одного?

– Ну, не совсем одного: пусть, мол, Коля просто посидит в канцелярском предбаннике… Там как раз дежурил дружбан майора. Там оставленный Коля и заскучал. Томился. Сидел долго на жестком стуле… Поодаль от канцеляриста.

– Стул ож-ж-ж-жидания, – прожужжал Коля.

Застолье заволновалось. Нерв был задет. За пацана уже болели.

– Ну? – вопрошали, кричали через стол. – Ну и?.. Ну и дальше?

– А дальше наш Коля несколько неприглядно там уснул. Сидя.

– И что?

– Сначала пацан вытащил из карманов и разложил перед собой куски хлеба… сухари… Канцелярист увидел, возмутился. И спящего пацана выставил… Ну да, да, Коля вдруг нелепо уснул. Уткнувшись лицом в хлебные корки.

Майор Семибратов вынырнул наконец из полумрака гэбистских коридоров, а пацана нет. Нарушение дисциплины.

– И что? сразу гнать вон?! из прикормленной школы?.. Пацана с хлебными корками?

– В том и досада майора! Майор Семибратов, помимо жалкого фильтрования коридорных слухов, напоследок не забыл потолкаться в буфете. Заодно купил там и принес пацану бутерброды. А пацана нет.

Артем увлек застолье. (Но и сам увлекся своим рассказом. А ведь не надо было!)

– …Не брошу, господа, камень в майора. Сказать честно, пацана выгнали из самодельной школы (из недофинансированной) не только за нелады с дисциплиной. У нашего Коли, увы, были двойки. С учебой у Коли было не ах. Не ах как хорошо.

– Ага! Я это предвидел!..

– О! Двойки!.. Такой рассказ!.. Я разочарован!

– Ничего, Коля! – кричали бравые «свои». – К чертям гэбистов и их голодные школы… Ты на этот раз выбрал правильный путь… В художниках ты отъешься!

И как же сплотившаяся тусовка вдруг развеселилась. Над скромной сытостью художников кто только не потешался. Во все века. Ух, какой живой, какой развязный, ёрнический загулял над столом смех!

– Не расстраивайся, старина! Ешь от пуза!

– Выгнали?.. Это грандиозно! – кричали, веселясь, юнцу. – Это путь многих и многих голодных и слабогрудых!

– Я не художник. Рисовать не у-умею, – отбивался Коля. – Я б-буду к-к-копировальщик.

– Вы-то, монстры, как свою жизнь начинали?! – вступился Артем. – Отстаньте от парня.

Но «свои», почуявшие веселую, незлую поживу, на Колю уже насели:

– А все-таки? Почему двойки?.. Ну скажи, старина! Нам интересно! В этой суровой гэбистской школе хоть иногда тройки ставили?

Коля, ясное дело, не солжет, не умеет:

– У меня по «памяти» трояк с п-плюсом… И один раз был трояк по с-стрельбе лежа. Но лежа стрелять – это совсем у них не ценится, не в-востребовано. Не в счет.

И новым взрывом! Застольный пьяный беззаботный смех!

– Стрельба лежа? Не востребована?.. Обалдеть!

– А почему, старина?.. Какой-то намек на крутой секс, а?

– Лежа стрелять – не ценится?.. Как это понять?

Телохран выступил из-за спины Босса – решился из тени вставить словцо:

– Разрешите, я подскажу… Ценится больше всего, сами понимаете, стрельба в движении. В прыжке, к примеру. На ходу. На бегу… Это, извините, как на эстраде. Раньше певец пел, застыв по стойке «смирно» и чтоб руку у сердца… А сейчас певун, долбаный солист, прыгает как козел, притом еще и с гитарой! Сальто делает! и еще как орет!.. Вот так и стрелять надо уметь по моде. Падая и прыгая. Взлетая и кувыркаясь!

– Ладно, Коля. Наплевать и забыть прошлое!.. Выпейте с нами, художник Угрюмцев!

– Я не л-люблю.

– Ну, тогда поешь как следует. Жуй веселее, Трояк-с-плюсом!

– Уже п-поел… С-спасибо… Я хочу туда.

– Куда?

– К К-кандинскому. Х-хочу малевать.

И ведь этот Трояк-с-плюсом мог бы уже уйти, исчезнуть, нет его.

В К-студию из кафешки всего-то десять шагов – рядом! Ну пятнадцать!.. Уйти бы ему туда сразу. Сидел бы там за мольбертом с любимой кисточкой, тихо радуясь закончившемуся сытому дню. К-к-копировальщик!

И ведь уже поднялся, привстал, чтобы уйти. Но Художник, приятель Ольги, властно придавил мальчишье худенькое плечо: сиди!.. Художник был заметно взволнован:

– Считай, что здесь состоялось твое крещение, Коля. Нарекаем тебя живописцем. Помни! Ты должен уметь опустошать тарелку. При любом подвернувшемся случае… Жрать много. Жрать впрок!

Этот поддатый мужик, Ольгин приятель, хотел, чтобы мальчишка своей милой придурковатостью размягчил его огрубевшее, набрякшее, в мелких лиловых сосудиках мужское сердце. Мальчишка ему напоминал.

И потому так навязчиво хотелось, чтобы мальчишка поел. Еще и еще.

* * *

Наконец и Ольга с Инной. После митинга молодые женщины сколько-то передохнули, освежили лица и только теперь сошли к шумному мужскому застолью. С каждым шагом хорошея.

Обе нарядные, красивые.

Мужики, уже изрядно набравшиеся, разумеется, кричат:

– О!

– О!..

– Наконец-то!

Молодые женщины стоят, колеблясь. Не решаясь. Или не сразу угадывая, где им лучше сесть.

И первым из сегодняшней коллекции мужчин Босс, он же спонсор, поторопился их приход одобрить:

– Садитесь, дамы. Облагородьте наш шумный свинарник.

Хозяйчик волоком тащит через пустую пивную сразу два береженных им стула. Настоящие, правильные два стула, а не остро вонзающиеся в зад молодежные табуреты из бара.

– Больше таких нет. Только два.

Оба стула отдаются дамам. Но Инна вдруг возражает:

– А я хочу на табурет. Мне нравится… Как в баре. Люблю покрутиться, туда-сюда! Да, да, хочу повертеть задом!

Свой-1, удивленно: – Надо же. Молодая… Ей такая острая штука в заду нравится.

Свой-2, облизнув губы: – Юная!

Оказавшийся незанятым правильный стул рывком забирает для себя Художник. Настоящее счастье разве скроешь! Он садится, расслабился, плюх на широкое сиденье и кричит. Оглашает… На все застолье:

– О, Господи. Спасибо тебе… Я в раю!

– Хозяин, дай-ка и нам настоящие стулья!

– Чем вам плохи эти? – упирается Хозяйчик.

– Да на них же нельзя сидеть!

– А не ерзайте.

И вновь вспыхнула, казалось, уже истерзанная тема «стульев». Грубоватая, разумеется. Под водку, разумеется. И в замедленном исполнении…

Свой-3: – Мама родная!.. Я как девственная птичка на жердочке.

– А как мыслишь? Почему деревенеет левая ягодица?

Стратег: – Господа, без ягодиц! Призываю!

– Все дело в болеутоляющей юности. Вон Коля сидит на жердочке – и ему хоть бы что!

– Юнец – в прошлом гэбист. Эти люди могут сидеть на шиле.

Художник: – А не надо в прошлом раскармливать задницу.

Оказавшийся тотчас за его спиной Телохран реагирует немедленно и жестко:

– Что за намек?.. Ты, родной, на кого намекнул?!

– Молчу, молчу.

– Здесь серьезные люди.

– Я же сказал – молчу.

Как великолепны женщины, когда они приходят туда, где их уже ждут.

Инна придала лицу броскую, резкую, нарочито навязчивую дневную красоту. Ольга, красивая всегда, – стреляет без подготовки. Ей лишь надо чуть горделиво приподнять голову.

Свой-3 с пьяноватой лукавой серьезностью атакует Ольгу:

– Я бухгалтер… Вы должны мне поверить. От сидения на этом табурете у меня нервный тик.

– Что-то вашего тика я не вижу.

– А он не на лице.

Ольга смеется: – Все равно стул не уступлю.

С другой стороны тут же вскочил Смишный, вздымая в руках свой табурет с микроскопическим сиденьем. Трясет им!.. Наглядно, ничего не скажешь.

– Да, я терпелив. Но гляньте же, гляньте!.. Это же патентованное орудие пытки!

Ольга смеется: – Стул не уступлю.

Стратег: – Друзья. К нам пришли две очаровательные молодые женщины. Хватит, наконец, про то, на чем мы сидим… Можно же не ерзать. Можно стерпеть. Можно, в конце концов, думать о монголах. Вчера фильм по ТВ, а?.. Видели?.. Там монголы одного своего монгольского мужика долго сажали на кол.

– И что?

– Очень страдал.

– Почему я весь вечер должен думать о страдающем монголе?

Но, балагуря, Стратег, конечно же, не забывал, куда течет река:

– Друзья… Не зря мы раз-другой вспомнили сегодня про Водометную выставку. Именно там был по-настоящему замечен людьми… и, уже можно сказать, отмечен судьбой Артем Константа. Явилась личность!

И разом застучали бокал о бокал. Звук запрыгал со стекла на стекло. Подлаживаясь под бессмертную, радостную бим-бом-тональность.

И конечно, стадное счастье общения. Счастье людской слаженности: это мы!.. ай, какие мы!

* * *

Ольга и в меру ядовитый, провоцирующий Смишный.

– Мне, Ольга, рассказывали, что… ваш Константа… На той самой выставке. Ну как бы это сказать… Артемчик сам немного поливал… Из брандспойта. Не помните? Ментов или пожарников он поливал?.. А?

– Как я могу помнить? – Ольге весело. – Меня рядом не было.

– Рассказывали о нем, конечно, отчасти шутливо… Он…

– Я не была там.

– Прямо из брандспойта…

– Я не была там.

Артем – сама улыбка: – Друзья! Только не делайте из меня героя!

Художник: – Я!.. Я расскажу… Я сделаю героя. Запросто!.. Я видел сам… Суматоха была жуткая. Бегали и сталкивались лбами. Константа прямо по лужам на полу подошел к колоритному пожарнику… Когда тот вовсю поливал людей водой и похохатывал! Не без злорадства! Просто по-ребячески поливал. Скалил зубы из-под каски!.. Артем выхватил у него медный патрубок брандспойта… Артем ему крикнул – а теперь смотри! смотри, водяной вояка, классную живопись твоя вода не берет!

Инна: – И надвинул каску ему на глаза… Я слышала про это. Восторгались люди прямо на улице!

А Ольга свое счастье сдерживала. Спокойная в застолье, чуть насмешливая, она медленно пила славу. Капля за каплей… Это Артем! Обалдевшие от его слов мужчины сидели с приоткрытыми ртами. Восхищались. Как девочки-студентки!

Он говорил так же легко, как дышал. Еще и легче!..

Второй художник сильно пьян, говорить трудно – но как же хочется рассказать им о бегущей, о самодостаточно быстрой воде. Хочется, чтобы как пророк. С рвущейся слезой. Не дают ему слова. Увы.

И тогда он прорывается в их мусорные факты… в их неёмкие мысли:

– Буль… Буль… Буль… Буль! – кричит.

Душа его болит. Душа стеснена. И лучшая его мысль о воде. О вечно текущей. С мелкими волнами.

О пресной, спешащей, набегающей воде.