Текст книги "Автономный дрейф"

Владимир Макарычев
Автономный дрейф

Человек счастлив тогда, когда он любит женщину, свою землю и борется за все это.

Глава первая
Училище

До выпуска оставалась неделя. Еще год назад всем курсантам четвертого курса Киевского высшего военно-морского политического училища выдали «мичманки» и присвоили старшинские звания. Кроме этого, произошли и другие изменения в курсантской жизни. Они уже не несли караулов и ходили в наряд по столовой только старшими смены. Женатых каждый день отпускали в увольнение с ночевкой. Холостяки же бегали в город самовольно, через забор.

Для Алексея Коркина последние дни до производства в офицеры тянулись утомительно. Новенькая форма морского офицера была пошита, белая и черная фуражки хранились в ротной баталерке. Все с нетерпением ждали дня, когда на торжественном построении каждому вручат кортик и погоны.

Погода стояла по-летнему жаркая и солнечная, но в тени каштанов, которые окружали училище и зеленым навесом накрывали весь Подол, зноя не чувствовалось. Голуби лениво ворковали и гулькали, при этом медленно и гордо прохаживаясь возле деревьев по выжженному яростным солнцем асфальту. Умные птицы, как и жители этого старинного городского района, предчувствовали приход новых событий. Громкая музыка флотского оркестра, стечение большого количества народа, звон монет, которые по традиции бросали над строем бывшие курсанты, вот-вот должны были взорвать размеренность и кажущуюся тишину большого города. Так происходило каждый год на пятачке, прозванном Красной площадью. Трудно сказать, что привлекало сюда пернатых со всей «сковороды». А сам Г. С. Сковорода[1]1
  Григорий Саввич Сковорода (1722–1794), украинский философ, поэт, музыкант, педагог. Учился в Киевской духовной академии, на территории которой в советские годы размещалось Киевское высшее военно-морское политическое училище.


[Закрыть], отлитый в памятник, безразличными чугунными глазами каждый год наблюдал за живой суетой «сковородинских» голубей и «красноплощадных» курсантов.

Без пяти минут лейтенанты в эти дни упивались наконец-то полученной свободой. Многие вели себя так, словно с окончанием училища жизнь остановилась в своем развитии. Каждый день случались происшествия как в личном, так и в общеучилищном масштабе. Смешное часто шло рядом с трагедиями.

Как-то ближе к обеду, когда будущие офицеры возле баталерки приводили в порядок парадную форму, вбежал курсант второго курса с известием:

– Второкурсников на речном вокзале бьют!

Второй и четвертый курсы являлись одним батальоном, поэтому многие курсанты не только общались, но и дружили. Традиционно перед производством в офицеры выпускники передавали свои расклешенные брюки младшим. Особенно ценились шитые из черной шерсти бескозырки. Не только за эстетичность, но и за дефицит. Выпуск такого морского головного убора был прекращен еще в 60-х годах. Носили старые бескозырки, как правило, на затылке или набекрень. Новые же никто не любил. Моряки пренебрежительно называли их «аэродромами».

В едином порыве выпускники бросились выручать младших собратьев. Смяв дежурившего на КПП мичмана дядю Мишу, толпа из человек сорока устремилась по набережной Днепра к месту происшествия. Многие даже переодеться не успели. Один бежал в огромной офицерской белой фуражке и курсантской форме, другой – в парадном кителе, одетом на голое тело. В это время над крышей курсантского клуба на шесте затрепетала огромная тельняшка, сигнал курсантской тревоги. Самовольщики знали, что если среди дня поднята тельняшка, следует срочно возвращаться в училище. Значит, ожидается внеплановая проверка или произошло чрезвычайное событие.

Все, увидевшие сигнал «курсантской тревоги», начали собираться на набережной Днепра рядом с речным вокзалом. Правда, потасовки не было. Просто два армейских патруля поймали нескольких моряков-самовольщиков. Но те не подчинились и вступили в перепалку с комендантским патрулем. Неприязнь между моряками и сухопутчиками существовала традиционно. Находясь в гарнизонном патруле, моряки придирались к курсантам-армейцам из высшего общевойскового командного училища, а те, в свою очередь, к «мореманам». Постепенно толпа зевак рассосалась, а незадачливых нарушителей воинской дисциплины отправили на гарнизонную гауптвахту. За такие проделки, особенно на первых курсах, из училища отчисляли. В этот раз все обошлось.

Но самые интригующие события в этот период происходили в киевских семьях. Все повторялось с завидной регулярностью, из выпуска в выпуск. Мамаши старались использовать последнюю возможность выдать своих дочерей за будущих офицеров. А завтрашние лейтенанты, особенно закоренелые холостяки, всячески стремились уйти от такой ответственности. Не всем это удавалось, многие попадали в удачно расставленные сети любви.

Матерей можно было понять с чисто практической стороны. Они все три года принимали потенциального жениха, кормили и пестовали его. В конце концов, просто желали счастья своему ребенку. Физически здоровые, с высшим образованием и офицерским будущим, курсанты военных училищ, как племенные бычки, являлись качественным товаром. И все знали его высокую цену. Из выпуска в выпуск передавалась ставшая хрестоматийной история. Мать незадачливой невесты пришла к начальнику политотдела училища со словами:

– Ваш курсант Иванов не хочет жениться на моей дочери, а она от него ждет ребенка. Примите меры и заставьте его стать отцом будущего гражданина Советского Союза.

Для большей убедительности добавила:

– Нужно будет, дойду до ЦК партии, до самого Брежнева! Все увидят, как вы готовите будущих защитников Отечества.

Голос ее звучал с безапелляционной убежденностью, а глаза горели справедливым гневом.

Начальник политического отдела училища повел себя странным образом. Не спеша налил из стоящего на столе графина воды в стеклянный стакан и протянул его сидящей перед ним даме. Увидев в его жесте желание примириться, она с благодарностью потянулась всем телом за стаканом. Убеленный сединой контр-адмирал, наверное, тоже воодушевился, когда увидел внушительную грудь дородной женщины, занявшую половину его огромного адмиральского стола. Но он неожиданно отодвинул стакан. Так повторилось несколько раз. Женщина протягивала руку, а начпо отодвигал стакан с водой. Увидев, что лицо посетительницы медленно, но уверенно покрывается малиновой краской, сказал:

– Вы желаете воды, а я дать не хочу. Вот и спросите у своей дочери, почему она дала?

После короткой паузы, выждав, чтобы женщина лучше поняла смысл его слов, продолжил:

– Все происходило между ними по доброй воле и в первую очередь с согласия вашей дочери. Поэтому я не имею права заставить будущего офицера жениться против его воли. Получается неравный брак. Все равно что при самодержавии. К тому же ваш жених – уже офицер и вышел из-под моего подчинения.

Подобные истории излагались по-разному, но приводили всегда к одному: побеждала офицерская и мужская солидарность. В жизни, однако, все оказывалось гораздо сложнее. Молодые офицеры тогда смутно понимали смысл стихов, которые с юмором читали им курсовые командиры в курилках. Про капитана, ожидающего решения партийного бюро за любовные связи вне брака:

 
Жизнь твоя тяжелая, нескладная,
Валится из рук твоих перо.
Позади беременная женщина,
Впереди партийное бюро.
 

Курсантские шалости с женщинами для офицеров частенько оборачивались личными трагедиями. У курсантов – юношеские проблемы, у офицеров – мужские, но все они исходили от женщин.

В один из этих утомительных в ожидании выпуска дней командир роты Щуп, он же капитан третьего ранга Шевляков, пригласил в ротную канцелярию Алексея.

– Скажите, Коркин, вы не передумали идти на Тихоокеанский флот? – сразу же, что называется с порога, спросил ротный.

Распределение прошло еще полгода назад. Оно, конечно, корректировалось, тут не было никакого секрета. В этот ответственный момент родители и близкие будущих офицеров пытались вносить свои изменения в планы отдела кадров, да и самого начальника училища, которые действовали по разнарядке Главного штаба ВМФ.

Алексея такие корректировки «знатных» родителей не очень беспокоили. Он знал, что за него просить некому. Отец и мать – простые нижегородские крестьяне. За все время учебы, в отличие от других курсантов, он не получал от них денег. Приходили лишь посылки с продуктами, которых больше, чем он сам, ждали его друзья. Таких деликатесов, особенно домашних колбас, не купишь ни за какие деньги. Родители с присущей им непосредственностью искренне считали, что будущие офицеры обеспечены всем необходимым. Что они самые уважаемые люди в нашем советском государстве.

Алексей понимал их гордость за сына и не хотел разубеждать сложившееся у них мнение о его житье-бытье. Их непонимание его истинной жизни одновременно и отдаляло Коркина от родных, и помогало. Он знал, что надеяться можно лишь на себя. Сам и определялся по жизни. Порой наугад, инстинктивно. Знал, что за допущенные ошибки останется винить только самого себя. А это уже не так обидно. И к вопросу своей личной жизни Алексей тоже подошел осторожно. Он не был готов на тот момент содержать семью ни морально, ни материально. Просто не знал офицерского быта, но догадывался о тяжелой гарнизонной жизни. Холостяком в разведку жизни идти проще. Да и не каждую девушку можно взять с собой в такой поход. Надежной, любимой женщины тогда он не видел и не знал. Поэтому предложение командира роты не смогло поколебать его настрой. Хотя и было неожиданным. Сам же он давно определился по месту своей будущей службы: здраво оценил свои личные качества, взвесил возможности далекого флота. Аргументом «за» служил объективный факт – все медалисты и краснодипломники рвались на Север, Балтику и Черное море. Особенно не хотели идти служить на Дальний Восток женатики.

«Конкуренция минимальная, а трудности и невзгоды одному пережить легче», – справедливо рассуждал про себя Алексей, направляясь по вызову комроты в канцелярию. Да еще вспомнил курсантскую поговорку: «дальше ТОФа не пошлют, меньше шлюпки не дадут». Это на всякий случай, если служба не заладится. Но о другом месте в жизни Алексей и не думал, хотя из училища ребята уходили даже с последнего курса. Чувствовали, что профессия морского офицера не для них. Дослуживали на срочной службе полгода и шли на гражданку.

Алексей прекрасно понимал, что флот развивается, приходят новые корабли, а значит, и морскую карьеру на современных кораблях, вдалеке от московских интриг, будет сделать намного проще. Тем более что никаких связей у него не было. Но что задумал командир роты, для Алексея оставалось загадкой.

– Нет, не передумал, – ответил Алексей и взял паузу.

Командир роты покрутил в руках остро отточенный штурманский карандаш, видимо желая сделать пометку в лежащем перед ним журнале. Коркин вспомнил, именно с умения правильно затачивать карандаш начиналось их обучение на кафедре кораблевождения. Преподаватель штурманского дела, капитан второго ранга Карагодов, начинал каждое занятие с проверки высоты графита. Точился такой карандаш лишь опасной бритвой. Заводские точилки отвергались.

Незыблемы и не всегда объяснимы морские традиции.

– Появилась возможность отправить вас на Черноморский флот. Я предлагаю вам это официально, – заявил ротный.

– Нет, товарищ капитан третьего ранга, – с твердой уверенностью ответил Алексей и добавил: – Спасибо за заботу. Я же холостяк, предложите Белову. Его Балтика не устраивает, а жена – киевлянка, поэтому Севастополь будет им ближе.

С ротным у Алексея были натянутые отношения, а Белов работал нештатным ротным писарем. К тому же ребята дружили. Своей подсказкой он хотел помочь другу и надеялся вывести ротного из нестандартной для него ситуации.

Ротный сам прервал недолгую паузу.

– Я знаю, что вы с Беловым друзья. Меня же ты недолюбливаешь.

Алексей про себя отметил неожиданную фамильярность своего бывшего начальника. За таким отношением скрывалось изменение его жизненного статуса. Теперь он произведен в офицеры, в такие же офицеры, как этот человек, сидящий напротив. Сейчас в принципе они равны по статусу. Разве что звездочки разные по величине. Но почитание офицера, некий даже страх перед ним вдруг разом куда-то исчезли. Он пять лет мечтал заполучить лейтенантское звание, но не мог и подумать, что все произойдет так быстро, и еще не знал, как себя вести в новом для себя качестве.

Командир роты продолжал разговор:

– Это ты крикнул два года назад на репетиции парада вместо команды «раз!» – Щуп? Можешь не отвечать, я знаю, чей это почерк.

Такой случай действительно имел место быть во время подготовки к ноябрьскому параду. Тогда Щуп был еще капитан-лейтенантом и выказывал свое рвение перед командиром батальона. Строевые занятия были его фишкой. Ротный всех просто замучил мелкими придирками. Коркин и предложил ребятам вместо слова «раз!» крикнуть «Щуп». После этого следовала команда: «Щуп, равнение направо!» Этой шуткой курсанты демонстративно показывали свое пренебрежение к ротному. Расследовать данный инцидент не стали, но у ротного к Алексею появилось особое отношение. С пятницы на субботу он, как правило, стоял в наряде, хотя все шли в увольнение.

– Но это к делу не имеет отношения, – продолжал ротный, – Белов с женой сейчас разводится. Не живет с ней уже год. Я не давал огласки, иначе потащили бы на партсобрание. И испортили парню начало службы. Чтобы развязать их семейный узел, мы решили отправить его подальше от бывшей жены, на ТОФ. А квоты на Тихоокеанский флот все выбраны.

Внезапно ротный замолчал. Пауза длилась очень долго. Видимо, Шевляков думал о чем-то своем. Думал и Алексей. Другу надо помочь, но почему же Белов сам об этом ничего не сказал? Может быть, Щуп таким образом желает отомстить за давнюю шутку?

Его мысли прервал голос ротного:

– Ладно, я буду по-другому решать проблему. ТОФ за вами. Можете идти.

– Товарищ капитан третьего ранга, я с Беловым поговорю. О нашем общем решении мы вам сообщим в течение часа, – сказал Алексей примирительно, подчеркивая свое офицерское равенство, и с достоинством вышел из канцелярии.

Шевляков решил проблему в их общих интересах. Друзья получили направление на Дальний Восток.

Владимир Белов прибыл в отдел кадров политуправления Тихоокеанского флота первым из молодых лейтенантов, выпускников 1981 года. Но прежде, в первый же день лейтенантского отпуска, он уехал к себе на родину, в белорусскую деревню. Два месяца долгожданного отдыха пролетели, не оставив в памяти ничего стоящего. Встречи с одноклассниками, какие-то невнятные отношения с девчонками на танцах – одним словом, праздность как предчувствие главного на тот момент события в жизни. Наблюдая за жизнью своих одноклассников, Белов начинал понимать всю трудность выбранной профессии и ответственность за офицерское звание, которое он только что получил. В основном годы учебы прошли в караулах, на строевых занятиях, в ходе бесконечных занятий в аудиториях. В то же время он с удивлением обнаружил разницу в жизни со своими сверстниками. Те и не стремились получить высшее образование, а отслужив срочную, работали на местных предприятиях. Получал простой рабочий не меньше инженера. Примерно 300 рублей, в то время как первое офицерское жалованье Владимиру начислили в размере 210 рублей. День у парней был не слишком загружен, вечера свободны. Одним словом, гражданка. Но поверхностные наблюдения не могли поставить под сомнение правильность выбранного пути.

Встреча с родителями и друзьями по школе не затянули душевной раны развода с женой. Он задавал себе один и тот же вопрос: почему Лена, как только он перешел на четвертый курс, в категоричной форме отказалась ехать с ним на флот?

Он, конечно, понимал, что ее отец, полковник, начальник кафедры военного училища связи, сможет оставить его служить в Киеве. Но сам-то Белов этого не хотел. Владимир, как и большинство его сокурсников, стремился на флот, на корабли. Именно это он и пытался объяснить родителям своей бывшей жены. В ответ же сталкивался с откровенной насмешкой. А когда теща на очередном семейном совете обозвала его неотесанным деревенщиной, сославшись на неграмотную мать и пьющего отца, Владимир не выдержал. Собрал вещи и ушел. Снял квартиру и предложил Лене пожить отдельно от родителей. Та отказалась и поставила ультиматум: или возвращаешься и мы живем по совету родителей, или сделает аборт и – развод. Тогда они ждали ребенка…

Советоваться было не с кем, и Владимир пошел к своему командиру, капитану третьего ранга Шевлякову. Тот его по-мужски понял. Может быть, на самом деле не хотел огласки, которая могла бы, наверное, помешать его будущей карьере. Шевляков прикрывал Белова целый год и помог распределиться на Тихоокеанский флот. Поэтому Владимиру нужно было как можно быстрее забыть прошлую жизнь и начинать ее заново.

Он прервал отпуск раньше времени и поехал к месту службы. До Москвы – на поезде, до Хабаровска – самолетом. В хабаровском аэропорту задержала непогода. Да и билетов не было.

Лицо советского Дальнего Востока было деревянным, пахнущим хлоркой, давно не мытыми телами пассажиров. Места не хватало, залы ожидания не были рассчитаны на такое количество народа. Люди сидели, лежали, стояли где придется. На лежащих на полу пассажиров не обращали внимания. Приходилось через них перешагивать, а иногда и наступать на человека. Тот лишь жалобно издавал покорные стоны и снова впадал в полудремоту. Все понимали, что неудобства через день-два закончатся, и потому безропотно переносили вынужденное ожидание. К тому же на каждом углу давали бесплатный чай. Незабываемый напиток, настоянный на кореньях лимонника. Выпив его, человек начинал понимать величие края, в который приехал, и всю незначительность временных трудностей. Это был эликсир бодрости духа и жизненного оптимизма.

Динамики, развешанные «черными квадратами Малевича» на желтых стенах зала ожидания, каждые тридцать минут с шипением и треском что-то объявляли. После этого пассажиры еще минут двадцать переспрашивали друг у друга, о чем же им сообщили. В эти минуты зал шипел так же, как только что хрипевший динамик. Желающих улететь было больше, чем авиарейсов. Из этой точки на географической карте Союза авиамаршруты пролегали на Камчатку, на Север и Урал, во Владивосток и Пекин. Особенно сложно было улететь во Владивосток. Хотя это была, как ни парадоксально, ближайшая точка маршрута. Город-то закрытый! Пограничный контроль, пропуска, отметки в паспорте, до минимума сокращенное количество гражданских рейсов создавали порой труднопреодолимые препятствия желающим воочию увидеть красоту бухты Золотой Рог.

Владимир пристроился к очереди в военную кассу. Только здесь принимали воинские проездные документы, по которым как бы бесплатно выдавался билет. Но билеты не продавали уже два дня. Вдруг к очереди подошел офицер с повязкой патруля военной комендатуры и предложил офицерам и членам их семей вылететь во Владивосток транспортным военным самолетом. К удивлению Владимира, очередь без энтузиазма восприняла предложение начальника патруля. Оказалось, что нужно лететь в кислородных масках, и не час, а два. Он согласился и нисколько не пожалел об этом.

Владивосток встретил лейтенанта ярким солнцем и высокой влажностью. Сначала автобусом, а затем на трамвае он добрался до штаба флота и вспотел изрядно. Рубашку можно было хоть выжимать. К тому же пришлось тащить чемодан с личными вещами. В нем едва уместился весь комплект офицерского обмундирования, выданный в училище. Сам город и его жителей разглядывать было некогда, но Владивосток не походил на захолустье, это уж точно, с удовлетворением отметил Владимир. Особенно обрадовали его трамваи и фуникулер, совсем как на Владимирском спуске в Киеве.

Кадровику в политуправлении флота Белов рассказал все как есть. Судя по тому, что ему предложили, Владимир понял, что поступил правильно. А предложили ему службу на современном корабле в должности секретаря комитета ВЛКСМ. К тому же в центре Владивостока, напротив штаба флота.

Когда лейтенант Белов подходил к новому месту службы, он не мог поверить, что самый большой корабль, стоявший у пирса напротив штаба флота, – его новый дом. «В море дома, на берегу в гостях», – пришло на память высказывание адмирала Макарова.

Большой десантный корабль «Хабаровск» на самом деле был огромным: полное водоизмещение – около 14 тысяч тонн, громадные надстройки, поднимающиеся в высоту на 10 метров. Корабль мог перевозить около 50 танков и до шести катеров, три вертолета. Владимир хорошо знал тактико-технические характеристики и основное предназначение БДК – доставка и высадка на морское побережье сил десанта и боевой техники. Служить на таком корабле – предел желаний любого молодого флотского офицера. В мечтах уже виделась огромная, отделанная под красное дерево кают-компания, застеленная белоснежной простынью кровать в отдельной каюте.

Огромная махина боевого корабля возвышалась над пирсом и другими стоявшими рядом кораблями. Она сверкала на солнце светлой шаровой краской, отчего сливалась с голубой волной залива. Белов уверенно поднялся по трапу, держа руку под козырек и отдавая честь военно-морскому флагу. Корабли стояли кормой к причалу и своими стальными форштевнями нацеливались в открытое море. Сразу же обдало особым техническим запахом: краски, железа, резины и сладковатым дымом от работающих механизмов. Лейтенант оглянулся на город, словно полководец с холма на свое войско. А город его манил легкостью свежего морского ветра и красивыми женщинами в легких прозрачных платьях. Еще идя по его улицам, Владимир обратил внимание, как красиво и раскованно одеваются местные девушки, совсем не так, как в Киеве или Минске. По разговорам он знал, что гражданские моряки привозят из-за границы иностранные вещи на продажу, а в Находке существует барахолка, где их можно купить за рубли. У него еще не было гражданской одежды, но Владимир мечтал о ее покупке. Хотя, как он рассуждал, подходя к кораблю, не следует торопиться. После боевой службы за пределами наших вод зарплату выдают бонами. На морскую валюту можно вполне легально купить импортные товары в магазине «Альбатрос». Все эти возможности дает ему новая служба во Владивостоке. Еще Белов отметил, с каким интересом молодые женщины смотрят на его новенькую черную лейтенантскую форму. Она, эта форма, дополняется лейтенантской зарплатой. И это не курсантские 15 рублей, а целых двести с небольшим.

Стоял август, и в Приморье начинался бархатный сезон. Жара отступала, воздух становился свежим, и жители города стремились на золотые пляжи бухты Золотой Рог. Но пока таким желанным и доступным отдыхом воспользоваться ему будет не суждено. Да и в дальнейшем, как он убедится за годы службы, на отдых будет оставаться совсем немного времени. В основном оно будет посвящено службе, труду, борьбе за выживание в прямом смысле этого слова. Те же из его сокурсников, кто изменил этому незыблемому правилу флотской жизни или же по приходе на флот его не понял, будут вынуждены уволиться или надолго поставить крест на своей карьере. Белову повезло, через две недели его корабль ушел в дальнее плавание на семь месяцев.

Жизнь как тельняшка: за черной полосой следует белая. Так и судьбы людей складываются по-разному.

Коркин между тем отгулял свой отпуск полностью. В Хабаровске из-за нелетной погоды задержался на пару дней. Прибыв в отдел кадров политуправления Тихоокеанского флота с небольшим опозданием, он с удивлением обнаружил, что все места на новых кораблях уже разобраны. Оказалось, что многие лейтенанты-выпускники схитрили и вернулись из отпуска раньше. С досадой он узнал, что его друзья получили свои назначения, а Володя Белов уже находится в дальнем плавании.

От службы в береговых частях флота Коркин отказался наотрез. Тогда кадровик предложил ему должность секретаря комитета комсомола на сторожевике. Алексей знал, что это паросиловой корабль, его еще называют маленьким крейсером. Проект постройки пятидесятых годов, и его, наверное, вскоре спишут на иголки[2]2
  На иголки – отправить в завод для утилизации корабля.


[Закрыть].

Кадровик заметил смятение лейтенанта и уверенно заявил:

– Сторожевик, конечно, старый, но школу службы следует начинать проходить именно на таких кораблях. Экипаж готовится к боевому выходу в Южно-Китайское море. Для этого встает в Находкинский судоремонтный завод. А завод, как тебе ни покажется странным, – это то место, где формируется офицер-политработник. Будет нелегко. Пройдешь испытание, назначим на самостоятельную должность. Это я тебе обещаю.

Справедливости ради следует отметить, что выпускники-лейтенанты в то время не назначались на должности замполитов кораблей третьего ранга. Для этого следовало прослужить хотя бы год на комсомольских должностях или замполитом боевых частей кораблей второго ранга.

Для большей убедительности Иван Иванович, так звали заместителя начальника отдела кадров, написал на листе бумаги свой служебный телефон, должность и фамилию.

– Через два года позвони, – сказал Иван Иванович. – Там, где будешь служить, год идет за полтора, плюс дальневосточный коэффициент, – подбодрил лейтенанта кадровик.

У Алексея по лицу поползла улыбка. Он вспомнил, что в училище дальневосточный денежный коэффициент называли надбавкой за дикость. Алексей тогда не мог знать, что кадровику он приглянулся своей решительностью и готовностью выполнить любую задачу. К тому же Ивану Ивановичу надоели каждодневные просьбы сослуживцев и начальников устроить «своих» лейтенантов. Все ходоки просили за Камчатку и за службу в подплаве[3]3
  Подплав – служба на подводной лодке.


[Закрыть]. В этом был шкурный интерес – повышенные северные надбавки и год службы за два. А этот деревенский парень, не ломаясь, принял не самое лестное предложение. К тому же Иван Иванович уже и не рассчитывал, что сумеет подобрать кого-нибудь на эту старую посудину. Должность секретаря комитета комсомола с год была там вакантной.

После ухода лейтенанта Иван Иванович вспомнил первого прибывшего к нему раньше срока лейтенанта Белова. «Одному улыбнулась судьба, – подумал он, – а другому судьба дала первое испытание». Кадровик прекрасно знал, что корабль проблемный, к длительному пребыванию в море не готов, а порт приписки – поселок Тимофеевка. На сленге моряков это означало, что если Тихоокеанский флот – просто задница, то Тимофеевка, а попросту Тимоха, – глубокая задница.