Текст книги "Избранное"

Владимир Мавродиев
Избранное

© ГБУК «Издатель», 2016

© Мавродиев В. Е., 2016

Начало

Огонёк

 
Остановились звёзды вдруг в походе,
им никуда не хочется идти.
А я иду, плыву на пароходе
по Волге, как по Млечному Пути.
 
 
Сверкают волны? Или звёзды пали,
смешавшись с майской шепчущей водой?
Не знаю. Огонёк, окутан тайной,
вдали мерцает, схожий со звездой.
 
 
И кто, и что за огоньком тем тихим,
мне не узнать, конечно, никогда.
Быть может, там домишко невеликий
и в нём сейчас веселье иль беда…
 
 
Цветущим тёрном, рыбой и укропом
чуть веет ветерок, уносит грусть…
И светит мне тот огонёк укромный,
и я опять душой к нему тянусь.
 
 
…Когда стоишь в ночи на пароходе,
отдав себя раздумьям и реке,
частицу сердца, кажется, находишь
в таком вот дальнем, в близком огоньке…
 

1961

Желание

 
Откройте окна,
свежесть льется пусть,
страх уводя
и будоража грусть.
Откройте двери,
пусть войдёт любой.
Откройте сердце –
просится любовь.
 
 
И посмотрите, люди,
друг на друга
без лжи и лести,
горя и испуга.
 

1961

«О другом не мечтаю подолгу…»

 
О другом не мечтаю подолгу.
Всё со мной. Чего мне ещё?
Здесь ведь Волга, родная Волга,
омывая душу, течёт…
 
 
Я и тут с судьбой потолкую,
будь добра она или зла.
Только б выбрать тропу такую,
чтоб к дороге она вела.
 
 
Бесконечные дальние дали,
где снега и степная грусть.
Обязательно их повидаю,
только Волгою надышусь.
 
 
Опадают дожди на плёсы,
волны шепчутся кто о чём.
И не держит река, а просто
через сердце моё течёт.
 

1961

Деревья

 
Я о том сейчас жалею
и грущу невыразимо,
что повымерзла аллея
за окном моим за зиму.
 
 
Всё по-прежнему на свете,
да акации той нет…
Очень уж к подругам этим
я привык за много лет.
 
 
Знаю, скажут: «Вот уж голод!
Вырастут они, кусты…»
Только без деревьев город –
будто дом без доброты.
 

1961

«Ломают старые ограды…»

 
Ломают старые ограды,
и у оград судьба своя.
Деревья в парках Волгограда
освобождённые стоят.
 
 
Я прохожу по гулким скверам,
по снегу мартовских аллей.
Ко мне свисают грузно сверху
тугие руки тополей.
 
 
Луной, как мячиком, играет
посеребрённый клен-старик.
Он гнётся вниз, он веткой гладит
освободителей своих.
 
 
И люди, как деревья, рады,
когда свободно на пути.
Ломайте старые ограды,
оград не стройте впереди!
 

1962

Земля

 
Над старым Кремлём
ветер бьётся о флаг,
что ночью алеет без сна.
Остался пустым
за спиной саркофаг…
И вскрикнет вот-вот тишина –
ночной,
без народа,
свершается суд,
от стен Мавзолея
гроб тайно несут.
Как дальше нам жить?..
Что придёт на заре?..
Но правильно сделали люди,
что Сталина молча отдали
земле, –
она
всё решит и рассудит.
 

1962

«…А ты всё ходишь невесёлый…»

 
…А ты всё ходишь невесёлый,
всё вспоминаешь о зиме.
Смотри, как робко, невесомо
сосульки тянутся к земле,
А ты ругаешь их, наверно…
Взгляни на тающие льды –
какая необыкновенность
в обыкновенности воды!
Какая сила в тёплом воздухе –
деревья вспрянули от сна,
и их ветвями, словно вёслами,
гребёт подсевшая весна!
Волнуются берёзы-сёстры,
кивают, как знакомым, нам.
По каплям спрыгивает солнце
с них, осмелевших, по утрам.
Заволновались в ветках листья,
трамваи веселей гремят.
И как-то подобрели лица,
помолодел наш Волгоград.
И даже ты, любитель снега,
один уходишь к тишине
и, от себя скрывая нежность,
вдруг улыбаешься весне.
 

1963

«Иду – весенний и распахнутый…»

 
Иду – весенний и распахнутый –
приезжий, тороплюсь к полям.
И вот – росистая, распаханная,
вбирающая синь
земля.
Нездешнему, мне всё в новинку:
грачиный грай,
внезапный жук…
Сорву обычную травинку –
вдохну её и огляжу.
Весна в разгоне,
день в порыве!
Асфальтный, где он, Волгоград?..
Я по земле иду впервые
туда, куда глаза глядят.
 

1963

«Не забывай себя такую…»

 
Не забывай себя такую
среди житейской суеты.
Я не смогу любить другую –
какой,
быть может,
станешь ты…
Встречать я не смогу иную,
ты это помни, это знай.
Не забывай себя такую,
словно меня, не забывай…
 

1963

Волге

 
Ты всё на свете понимаешь,
ты можешь каждого понять.
Волною, как платочком, машешь,
тревожа, радуя меня.
 
 
Баюкая ночные пристани,
скользя в сплетеньях ивняка,
глядишь заботливо и пристально
и на меня, и на века…
 
 
Ты так высо́ко поднимаешь,
добрее делаешь, сильней.
Ты всё на свете понимаешь.
И учишь мудрости своей.
 

1963

Осколки

 
Облазив весь курган, бежали к Волге,
на лодочные шумные причалы.
Щербатые холодные осколки
в карманах оттопыренных стучали.
 
 
Хотелось по реке поплавать очень,
но не хотел никто нас в лодку брать.
И к сторожу причала шли мы молча –
осколки на грузила предлагать.
 
 
От дяди Гриши пахло стружкой, краской,
В делах рыбацких понимал он толк.
«Опять осколки? Принесли бы каску:
хороший получился б котелок».
 
 
А мы ему галдели на всю Волгу
об истине понятной и простой:
что касок на кургане очень много,
да не пробитой нету ни одной…
 
 
И сторож кашлял, Гитлера ругая,
не торопясь, осколки в ящик клал,
и гладил нас тяжёлыми руками,
и в лодку нам садиться разрешал.
 
 
В привязанной надёжно плоскодонке
играли мы до вечера в войну.
«Фугаски» выли и «сирены» долгие,
и «мессер» падал в черную волну!
 
 
…Костры вдоль Волги медленно дымились,
усталые, мы шли домой с «войны».
Светились звёзды, и дома светились,
и каска непробитая луны.
 

1963

Второе февраля

 
Заснежены киноплощадки летние.
Метель ушла. И вечер стих.
Снега лежат густые, лепкие.
Давно уж не было таких.
Сугробы бережною негой
у Волги белой улеглись.
К земле прижаты ветви снегом,
заденешь чуть – и грянут ввысь!..
Снежки летают. Не гранаты…
Вот намело, так намело!
Красиво в городе, лохмато,
до мирной до зари светло…
 

1963

Катер

 
На багровеющем закате
чернели птицы над рекой.
Из Волги поднимали катер,
потопленный былой войной.
Лебёдки грузные скрипели,
и ветер звуки уносил,
а мы по-взрослому смотрели,
по-детски губы закусив.
Мы по слогам читали в книжках
слова «бомбёжка», «бой», «война».
Стояли мы,
толпа мальчишек,
да, помню, девочка одна.
Смотрели в чёрные пробоины,
пробитые, казалось, только что,
и, помню, было очень боязно
представить катер этот тонущим…
А ночью
беспокойно
спали мы,
нам снилось небо почерневшее,
и катер возникал,
как памятник,
перед глазами повзрослевшими.
Казалось, что по Волге огненной
он снова плыл, стрелял опять,
нам помогая слово «Родина»
не по слогам уже понять.
 

1963

Партизанским тропам в Крыму

Памяти отца

 
Ходоки ваши где-то
вспоминают о вас.
Улыбаются деды,
начиная рассказ.
Рано старятся годы,
но убита война.
В их улыбках та гордость,
что победой дана.
Заросли вы спокойно
и как будто тихи,
лишь мальчишка какой-то
написал вам стихи.
Но, когда новой бурей
взрывы гасят миры, –
по обрывам как будто
проступаете вы
и хотите напомнить
об убитых тогда.
И спешите на помощь
трудным мирным годам.
Партизанские тропы,
пусть не грянет беда.
Пусть никто вас не тронет
никогда, никогда.
Будьте вечно спокойны,
будто скалы, тихи.
А мальчишка какой-то
пусть вам пишет стихи.
 

1963

«А сирень – весь город подожгла…»

 
А сирень –
весь город подожгла,
от аэропорта до причала.
А потом
к дому моему подошла
и в окно искрами постучала.
В город вышел я,
а сирень – везде:
у людей в руках,
в киосках стеклянных.
Что же я, чудак,
дома был весь день,
даже в окна ни разу не глянул?
Потухали дома,
фосфорилась река,
на камнях брызги крупно сияли.
И чуть слышный звон
плыл издалека
через город, горящий садами.
Стала сразу ночь
чище, синей.
Лишь к утру,
словно что-то пропало,
приумолкла сирень,
погрустнела сирень,
ну а может – просто устала.
Угасали клубы звёздного дыма,
становилось спокойней,
серей…
…Пять ночей она ко мне приходила.
Пусть и к вам
приходит сирень.
 

1963

«Подснежниками воздух пахнет…»

 
Подснежниками воздух пахнет
и набухающей землёй.
Я сяду на скамейке в парке
дышать вечернею весной.
 
 
А вдалеке, в остывшем доме,
погаснет свет в твоём окне.
Ты не узнаешь в полудрёме,
что я опять ушёл к весне.
 
 
Что мне ни капельки не скучно
ходить у краешка реки.
Ходить и слушать, очень слушать
траву, деревья и гудки.
 
 
В такую ночь, в такие вёсны
мне всё доступно, всё дано.
Хожу, забрасывая звёзды
в любое тёмное окно.
 

1963

«Берега водой распирает…»

 
Берега водой распирает,
развесёлой такой водой!
Волга спину свою разгибает,
поднимая лёд голубой!
Вырываются волны-птицы
из холодных чёрных глубин.
И грохочет, сорвавшись, пристань
на плечах недовольных льдин.
Льды гремят,
взрываются словно!
Разметало брёвна кругом…
«Ледоход» – слишком плавное слово:
ледолом,
ледобой,
ледогром!..
 

1963

«Туманные аллеи…»

 
Туманные аллеи,
блестящие кусты.
Клёны, как олени,
глядят из темноты.
Снега жду большого,
а приходит дождь:
шорох,
шёпот
колышут ночь.
 
 
Размокшей земли
сторонятся люди.
Может быть, зимы
вообще не будет?
Может, после осени
хлынет весна?
Волга –
будто озеро.
Тишина.
 
 
По улицам, как леший,
всю ночь хожу.
Зелёный, уцелевший
в ладонях лист держу.
Не спится мне,
не спится,
не хочется домой.
А улицам снится –
каждой – сон свой.
А земле снятся,
синие слегка,
мягкие, пушистые
тёплые снега.
 

1963

«Гладит тихий ветер…»

 
Гладит тихий ветер
холодный обелиск.
Склонились низко ветви,
сугробы улеглись.
 
 
Смелея постепенно,
прозрачна и нежна,
на клавишах ступенек
играет тишина.
 
 
Сырым снежком лохматым
укутана земля.
А в ней – лежат ребята,
такие вот, как я.
 
 
С Урала и из Крыма,
а здесь, в степных краях,
накрыла их,
накрыла
тяжёлая земля.
 
 
По городу летают
снежинки февраля.
Земля моя – святая,
красивая земля.
 
 
Для ГЭС и пашен годная,
вбирая свет, дожди,
она лежит, свободная,
у павших на груди.
 

1964

Баллада о рассвете

 
…Я разрывал тугие струи ливня,
я должен был дойти
иль доползти.
Трава гудела.
Клокотали листья.
И тучи – чёрным валом! – впереди…
Рассвет немыслим.
Ериков кипенье.
И ветра необузданная злость.
Казалось,
в пойме было в эту ночь
сплетенье
всех ураганов и великих гроз.
Металась ошалелая дубрава…
Ну а потом такое началось!..
Не помню, как до хутора добрался.
Запомнил только:
зорька… улеглось…
Стою один,
туманится вода…
Но голоса людей уж рядом где-то.
Подрагивает синяя звезда
в ладонях онемевшего рассвета.
Висит над Волгой
удивлённый месяц,
и катер вдалеке
гудит… гудит…
Рассвет и я,
пришли мы к людям вместе.
И – солнце подымалось
впереди!..
 

1964

«Апрелем улицы продуты…»

 
Апрелем улицы продуты.
Встаю пораньше неспроста.
Торжественно взлетает утро,
прозрачно крылья распластав.
 
 
Своей дорогою старинной
уходят ночь и тишина.
И тает медленно, как льдина,
большая белая луна.
 
 
Дожди апрельские,
пролейтесь!
Я по утрам всегда вас жду.
Шуршит сиреневый троллейбус,
а я не еду – я иду!
 
 
Наполнены зарёю лужицы,
светлеет тонкий горизонт.
Еще часок – и день закружится,
как голубое колесо!..
 
 
…Газеты свежие листает
троллейбус ждущая толпа.
А я иду. И вырастает
за Волгой солнце, как тюльпан.
 

1964

Порт

Ночной смене

 
Всё утихает постепенно,
вечерний воздух густ и свеж.
Сбегает зыбко по ступеням
задумчивый фонарный свет.
Забыты до утра заботы,
уснули радость и беда.
Всё утихает.
Лишь работа
не утихает никогда.
Гремят у чёрной Волги краны,
их развороты тяжелы.
И звуки бьются с силой града
в сплочённость летней тишины.
Идёт обычная работа,
работа, нужная всегда.
А звёзды,
будто капли пота,
дрожат
и падают
в суда.
А волны вспененные кружатся
и бьются грудью о причал.
Луна сутулая, как грузчица,
уносит
полночь
на плечах.
 

1964

Последний снег

 
Он не искрился, не смеялся,
он на исходе был почти.
И, мне казалось, извинялся,
когда садился на плащи,
на распустившиеся ветки,
на удивлённых малышей:
напомнить им хотел, наверно,
о санках, спрятанных уже.
 
 
А мы? Мы снег не замечали,
по хрупким улочкам спеша.
Снег был последним, был случайным,
снег настроению мешал!..
Летел он, неказист и сер,
и прятался в защелья лестниц.
Летел, как будто звуки песни,
которую забыли все.
 
 
Он, отвернувшись, таял в лужах,
чтобы весну не разрушать,
решив, что гибнуть – это лучше,
чем всех собою раздражать.
Он задевал ладони, лица,
отчаясь что-нибудь понять…
И умирал, чтоб возродиться,
чтоб снова первым снегом стать.
 

1964

Баллада мая

 
Май! – клейких листьев торопливая лепка,
опрокинутые вёдра грозы!
В строчку каплей влетает – «Азы».
Май – азы лета.
Я иду по маю,
и полоски вечерних зорь –
будто алые закладки в книге мая
между страницами дней.
«К ней!.. К ней!.. К ней!..» –
это стучит сердце.
Так вбивают последний крюк скалолазы:
каюк? сказка?
Вместе с ветерком
я пролетаю через взъерошенный сквер,
где шипят гейзеры сирени.
Скорее!
Я сшибаю с веток куски синего неба.
Это – глаза мая.
Это – мгновенья мая,
замеревшие кристаллами.
(Кем, чем станем мы?
Талыми льдинами?
Тайно любимыми?
Пройдём ли вместе,
простучим ли этот сквер
по октябрьской позолоте
мимо осеннего барокко?..)
Морока!
Скорее в май
из вязкого тяготения печали!
Сомненья –
прощайте!
Иди навстречу,
лети тополиной пушинкой,
бросая зимние пожитки.
Скорее в май!
Май – твой,
мой – май.
Он – твоя и моя баллада.
Ладно?
 

1964

«Вдруг в ладонь свою возьму…»

 
Вдруг в ладонь свою возьму
пальцы лёгкие твои.
Отпущу тебя в весну,
в запах солнца и травы.
 
 
Каплепада ворожба,
птицы на последнем льду.
И забава воробья –
капли цапать на лету!
 
 
Вся, как ветерок, легка,
ты спускаешься к реке.
И видна издалека
капля солнца на щеке.
 
 
Ты красива, молода
и в словах своих умна.
Только для тебя – беда
этот ветер и весна.
 
 
Ты прогулки до зари
осторожно обещай.
Осторожно говори
«навсегда» или «прощай».
 
 
Ах, бровей твоих разлёт!
Ах, рука твоя легка!
В берега пускай войдёт
пьяно-синяя река!..
 

1964

Белый пир

Валерию Дикову

 
…Старомодный снег
выпал, густ и мокр.
Ожиданье
всем
утолил, как мог.
Кустам продрогшим, шатким –
по кудлатой шапке.
А уж сосны-ели
шубы понадели,
тёплые, по росту.
Время-то – к морозцу.
Худо грели листья.
Земля – хоть ломом бей.
На шубу лисью –
заячью шубейку.
Не чтоб бело,
а чтоб тепло.
…Тихо и негордо,
вовремя
для всех
повалил на город
старомодный снег.
Шёл под вечер –
город сер.
Утром вышел –
в сугроб сел!..
Снег!
Смех!
Свет!..
Ах, снега,
синие слегка!..
Сахаристая зима
тротуары замела.
Вы не возражаете,
горожане?
 
 
…Трамвай – иль лось? –
по рельсам вскользь!
Разрумянились дома –
молода зима!
Детвора,
гора,
ура!.. –
На коньки давно пора!
Шурки,
Саньки –
шустро
в санки!
На бугре – корка,
детворе – горка.
Ах!.. Эх!..
Бах – в снег!
 
 
В воскресенье – в лес.
В блеск!
Как свежо и странно…
Выпал наконец,
долгожданный…
Под окошком вмиг
вырос снеговик.
Как ловко! –
нос – морковка,
глаза – угольки.
А у реки…
Чертят
линии
снежки!
Искр – россыпи,
визг-крик!
Делишки…
Думаете – мальчишки?
Нет. Взрослые…
 
 
Думал, снег:
дунул –
нет.
А он повалил –
терпи.
Давай, снежок!
Всем хорошо.
Снег высок –
свеж колосок.
В городах и в степи
кутерьма,
белый пир!
Давай
не зевай!
Добра
насыпай!
Летя,
лупи,
любя,
лепи,
снег!..
 

1964

«За что мне такое, скажи́те?…»

 
За что мне такое, скажи́те?
Не меньше других ведь грешу…
Земли необжившийся житель,
вновь росным Заволжьем дышу…
 
 
За что мне – мозоли дороги,
несмятость апрельской травы?
И солнца поболе, чем многим,
и новый накат синевы?
 
 
За что – ощущение силы
в душе, что не будет слаба,
а будет крепка, как Россия:
надежда, защита, судьба.
 
 
За что говорят по-родному
рассветы со мной и река?
Ко мне, до веснушек земному,
снижаются вдруг облака…
 
 
За что – понимание звуков
листвы и томящихся льдов?
Плечо молчаливого друга…
И верности чудо – любовь…
 
 
За что – осязание дали?
В крови – ощущенье огня?..
Коль надо – возьмите, отдайте
тому, кто беднее меня.
 

1964

Глаза

 
Есть глаза – они темны, как ночью
два листка на чуть склонённой ветке.
Есть глаза – они спокойны очень,
будто бы озёра на рассвете.
 
 
Есть глаза – в них полдень летних улиц.
Есть глаза – загадочны, как сны…
Или – будто капельки с сосулек:
голубы, прозрачны, холодны…
 
 
А твои…
Я от тебя не скрою –
непонятны мне твои глаза.
Может быть, в них что-то неземное.
Но зачем такая мне краса?..
 

1964

Твоё имя

 
А я его писал не на бумаге…
У моря –
веткой тонкой на песке.
Ручьями –
на асфальте в свежем марте.
И серебром –
ночами на реке.
Заветные чертил четыре буквы
дождём июльским тёплым –
на земле.
Лучом звезды –
на глади крымской бухты.
Дыханьем –
на заснеженном стекле…
…Пусть кто-то третий явится к тебе,
когда у нас надолго расставанье…
Пусть смело подойдёт к твоей судьбе.
Не торопись.
Придумай испытанье.
Пусть он,
везуч во всех делах подряд,
напишет пусть
твоё простое имя –
на шелесте деревьев,
что стоят
под окнами высокими твоими…
Пусть скажет он: «Неисполнимо это!»
Пусть рассмеётся:
«Что за ерунда?»
Пускай уйдёт.
И хлопнет дверью где-то,
оставив твоё Имя навсегда.
 

1964

«Споткнулась в переулке осень…»

 
Споткнулась в переулке осень,
под утро встав не с той ноги.
Снег гасит, торопясь, заносит
листвы багряной огоньки.
 
 
Но не с того мне нынче грустно,
что разлетелись соловьи,
а потому, что в сердце пусто
без ожидания любви.
 
 
Расстались мы, себе на горе.
И с небосвода навсегда
слезою первою и горькой
сползла последняя звезда…
 

1964

«Торжественно застыли в парке вязы…»

Г. М.

 
Торжественно застыли в парке вязы,
поддерживая ветками луну.
Каким-то старым, неизвестным вальсом
звучит ноябрь, тревожа тишину.
 
 
Я от тебя в ноябрь уйти спешу,
в кармане спички пальцами ломаю…
Поссорились.
Надолго ли? Не знаю.
По листьям мягким в осень ухожу.
 
 
Скажи, зачем разлуки нам придумывать,
не заходить опять и не звонить?
Зачем в сырую сонную предутренность
мне одному по улочке бродить?
 
 
Нас не такие испытанья встретят,
никто не в силах приказать судьбе,
а мы не устоим, мы в ссорах этих
растратим что-то главное в себе.
 
 
А ночь добра – ни грубости, ни злости.
Спокойна ночь, едва-едва слышна.
Сквозь ветки вязов,
как сквозь пальцы осени,
синея, протекает тишина.
 

1965

Дожди

 
И вот пошли осенние дожди,
среди деревьев призрачно мерцая.
Деревнями, дорогами, мостами
они до нас, до города дошли.
 
 
Они не бьют, а гладят окна, крыши,
как будто им смиренье суждено.
Ты слышишь этот дождь?
Наверно, слышишь,
в октябрь холодный приоткрыв окно.
 
 
То тише шорох полночи, то громче,
искрящиеся ветки шелестят.
Нас разлучают только эти ночи,
но скоро дни нас тоже разлучат.
 
 
Бегут ручьи по крышам и по трубам.
И по краям дорог бегут гурьбой.
Давно известно, что в разлуке трудно,
ну а зачем нам лёгкая любовь?
 
 
Пусть будут расставанья,
возвращенья,
и не в укор – в согласие судьбе.
За все обиды я прошу прощенья,
за радость всю – вернусь опять к тебе.
 
 
Пусть многое придётся нам разрушить,
чтоб многое построить впереди.
И пусть всегда, перед любой разлукой,
всю ночь идут такие вот дожди.
 

1965

Жёлтые птицы

Виктору Мосолову

 
В небо, в небо
листья ветром заброшены!
Вверх летят они, вверх,
ни один не опустится вниз.
Посмотрите, вглядитесь,
сейчас они очень похожи
на внезапно явившихся
маленьких птиц.
Ах, судьба,
что ты с листьями этими сделала…
Им бы тихо упасть,
ждать подхода зимы.
А они – полетели,
сорвавшись с родимого дерева,
в небо, в небо
от серой осенней земли!..
А они – всё мне кажется –
там, в небосводе,
во вторую, крылатую,
поверили жизнь.
И летят, и смеются,
веря в то, что никто не позволит
вдруг отнять у них небо,
эту долгую высь…
И не знают они,
что судьба так изменчива,
что последним станет
их первый в небе полёт…
…Осень, осень,
желтоглазая женщина,
задевая прохожих,
по городу молча идёт.
 

1965

«…Горят, горят мои леса…»

 
…Горят, горят мои леса.
Озёра высохли за лето.
Берёт начало из рассвета
дубравы красной полоса.
 
 
Трамвайчик грибников привёз,
они спешат в осинник дальний.
Им долго вслед взирает пёс,
он ночь под старой лодкой мёрз
и потому такой печальный…
 
 
Ну, где там в сумке колбаса?
И хлеба есть полсайки где-то…
…Горят, горят мои леса,
протоки сузились за лето…
 
 
Прозрачно всё и одиноко,
ни ветра шалого, ни птиц.
Упасть в листву глазами вниз,
вздохнуть спокойно и глубоко.
 
 
Лежать бы так и час, и два,
почуять сердцем: стало легче.
И слышать, как тебе на плечи
бессильно сыплется листва…
 
 
А после, в жёлтой тишине,
дыша усталою природой,
молчать смиренно со свободой,
брести по лесу, как во сне.
 
 
На пристань к вечеру вернуться
с весёлой на душе тоской.
Трамвайчику вдруг улыбнуться,
псу бедному махнуть рукой…
 
 
…Октябрь.
Золото.
Краса.
Течёт дорога из рассвета.
На листьях улетело лето.
Горят, горят мои леса…
 

1965

«Ветра травой пропахли и рекой…»

 
Ветра травой пропахли и рекой,
кусты склонились над водою серой.
Летит ко мне листок, как чье-то сердце,
и я скорей ловлю его рукой.
 
 
А он дрожит, дрожит, как будто бьётся
взаправду сердце у меня в руке!
Созревшее оранжевое солнце
стоит в лесах по пояс вдалеке.
 
 
Октябрь – раздумий вечная обитель.
Костры кустов мерцают в полумгле.
Вы осторожно осенью ходите:
лежат сердца деревьев на земле.
 

1965

«Со мной бывает иногда такое…»

 
Со мной бывает иногда такое:
не спится. Надоест лежать, курить –
иду к реке. Мне хорошо с рекою.
Нам есть всегда о чём поговорить…
…Уткнувшись в берег,
спит трудяга-катер.
Пусть ему снятся дальние моря.
Качается звезда в дрожащей капле,
а капля – на ладони у меня.
За Волгой городок – костёр потухший,
лишь окна-угли тлеют кое-где.
Я только Волге открываю душу –
спокойной, сильной, сказочной воде.
Почти беззвучна ночь. И только волны
вздохнут о чем-то, галькою шуршат.
Я то дышу, не глядя, тихой Волгой,
а то гляжу на Волгу, не дыша.
Подумаю над будущей строкою,
воды напьюсь, присяду и засну.
А Волга тёплой доброю рукою
накинет мне на плечи тишину.
 

1965

Зависть

 
Зацвела смородина слегка,
и нектара запахи витают.
Не уходят дни, а улетают.
Поднялась на цыпочки река.
 
 
Вечера апрельские тихи,
мимолётен слабоногий дождик.
Я пишу пейзажные стихи
и тебе завидую, художник.
 
 
Говорю: свежи берёз листки.
Но чего-то слову не хватает…
А твои бесхитростны мазки,
но бумага радугой играет!
 
 
Новый стих напишется к утру.
Но застыли в нём луна и листья.
Мягкости обыкновенной кисти
не хватает острому перу.
 
 
Нас весна обоих увела
в те края, где расплескалась завязь…
Я тебе завидую, но зависть,
будто акварель твоя, светла.
 

1965