Текст книги "Во весь голос"

Ужасающая фамильярность

 
Куда бы
    ты
      ни направил разбег,
и как ни ёрзай,
и где ногой ни ступи, —
есть Марксов проспект,
и улица Розы,
и Луначарского —
         переулок или тупик.
Где я?
   В Ялте или в Туле?
Я в Москве
     или в Казани?
Разберешься?
     – Черта в стуле!
Не езда, а – наказанье.
Каждый дюйм
       бытия земного
профамилиен
      и разыменован.
В голове
      от имен
         такая каша!
Как общий котел пехотного полка.
Даже пса дворняжку
          вместо
             «Полкаша»
зовут:
  «Собака имени Полкан».
«Крем Коллонтай.
      Молодит и холит».
«Гребенки Мейерхольд».
«Мочала
а-ля Качалов».
«Гигиенические подтяжки
имени Семашки».
После этого
      гуди во все моторы,
наизобретай идей мешок,
все равно —
   про Мейерхольда будут спрашивать:
                           – «Который?
Это тот, который гребешок?»
Я
 к великим
    не суюсь в почтейнейшие лики.
Я солдат
    в шеренге миллиардной.
Но и я
   взываю к вам
         от всех великих:
– Милые,
не обращайтесь с ними фамильярно!
 

1926

Стихи о разнице вкусов

 
Лошадь
       сказала,
              взглянув на верблюда:
«Какая
        гигантская
            лошадь-ублюдок».
 
 
Верблюд же
      вскричал:
             «Да лошадь разве ты?!
Ты
    просто-напросто —
            верблюд недоразвитый».
 
 
И знал лишь
           бог седобородый,
что это —
          животные
                    разной породы.
 

1928

Ответ на будущие сплетни

 
Москва
    меня
       обступает, сипя,
до шепота
      голос понижен:
«Скажите,
      правда ль,
            что вы
                 для себя
авто
   купили в Париже?
Товарищ,
      смотрите,
            чтоб не было бед,
чтоб пресса
        на вас не нацыкала.
Купили бы дрожки…
              велосипед…
Ну
 не более же ж мотоцикла!»
С меня
    эти сплетни,
             как с гуся вода;
надел
    хладнокровия панцирь.
– Купил – говорите?
                Конешно,
                            да.
Купил,
    и бросьте трепаться.
Довольно я шлепал,
             дохл
                 да тих,
на разных
      кобылах-выдрах.
Теперь
    забензинено
            шесть лошадих
в моих
    четырех цилиндрах.
Разят
    желтизною
          из медных глазниц
глаза —
     не глаза,
            а жуть.
И целая
     улица
         падает ниц,
когда
    кобылицы ржут.
Я рифм
    накосил
         чуть-чуть не стог,
аж в пору
      бухгалтеру сбиться.
Две тыщи шестьсот
            бессоннейших строк
в руле,
     в рессорах
            и в спицах.
И мчишься,
       и пишешь,
             и лучше, чем в кресле.
Напрасно
      завистники злятся.
Но если
     объявят опасность
                 и если
бой
    и мобилизация —
я, взяв под уздцы,
            кобылиц подам
товарищу комиссару,
чтоб мчаться
         навстречу
               жданным годам
в последнюю
        грозную свару.
Не избежать мне
           сплетни дрянной.
Ну что ж,
      простите, пожалуйста,
что я
    из Парижа
          привез Рено,
а не духи
       и не галстук.
 

1928

Стихи о советском паспорте

 
Я волком бы
        выгрыз
            бюрократизм.
К мандатам
        почтения нету.
К любым
      чертям с матерями
                    катись
любая бумажка.
            Но эту…
По длинному фронту
              купе
                  и кают
чиновник
       учтивый
            движется.
Сдают паспорта,
            и я
               сдаю
мою
   пурпурную книжицу.
К одним паспортам —
               улыбка у рта.
К другим —
        отношение плевое.
С почтеньем
         берут, например,
                    паспорта
с двухспальным
          английским левою.
Глазами
      доброго дядю выев,
не переставая
         кланяться,
берут,
    как будто берут чаевые,
паспорт
     американца.
На польский —
          глядят,
               как в афишу коза.
На польский —
          выпяливают глаза
в тугой
     полицейской слоновости —
откуда, мол,
         и что это за
географические новости?
И не повернув
          головы кочан
и чувств
      никаких
           не изведав,
берут,
    не моргнув,
            паспорта датчан
и разных
      прочих
           шведов.
И вдруг,
     как будто
            ожогом,
                 рот
скривило
      господину.
Это
    господин чиновник
                      берет
мою
   краснокожую паспортину.
Берет —
      как бомбу,
             берет —
                  как ежа,
как бритву
       обоюдоострую,
берет,
    как гремучую
             в 20 жал
змею
    двухметроворостую.
Моргнул
     многозначаще
               глаз носильщика,
хоть вещи
       снесет задаром вам.
Жандарм
      вопросительно
                смотрит на сыщика,
сыщик
    на жандарма.
С каким наслажденьем
               жандармской кастой
я был бы
       исхлестан и распят
за то,
    что в руках у меня
                 молоткастый,
серпастый
       советский паспорт.
Я волком бы
        выгрыз
            бюрократизм.
К мандатам
        почтения нету.
К любым
      чертям с матерями
                    катись
любая бумажка.
          Но эту…
Я
  достаю
       из широких штанин
дубликатом
         бесценного груза.
Читайте,
     завидуйте,
            я —
                гражданин
Советского Союза.
 

1929