Текст книги "Дорога к Пушкину"

Корсар

 
Вели на суд, но
Сбежал на судно.
Попал к корсарам –
Бежал недаром!
И ночь смугла
Иль вечер светел,
Он жег дотла,
Он мстил и метил,
И ради доньи,
Что кличут волей,
Пускал по ветру
Крыла вороньи
Судейских мантий.
Без хиромантий,
И без гадалок
Он знал, чем кончит.
Но спозаранок
Трубу приставив
К глазам разбойным,
Искал ганзейца
Под горизонтом.
Рыдал на вантах
Свежак соленый,
И луч зеленый
Дымился низко.
Морские чайки
Кружились близко.
Ущербный месяц
Горел голодно,
Ему недолго
Крестить распутье.
Припав к бизани,
Глядел он молча,
Дыша свободно
Клейменой грудью.
 

Корни

 
Ночь бредет ко сну.
Что ей станется?
Душит хмель сосну,
К горлу тянется.
Обнял смольный стан,
Ветви колкие,
Может быть, он пьян
Тою елкою.
Окрутил сосну,
Не отступится.
За нее одну
Кто заступится?
Губы теплых дней
Небо выпили.
Убежать бы ей
От погибели!
Кличет вдаль закат,
Поля запахи.
Только корни, брат,
Держат за ноги.
 

Родник

 
Сок земной ты, кровь ли,
Радужный родник?
Разбежались кровли,
Лист в жару поник.
Влажны сколки камня.
Блики в глубине.
Снился ты всегда мне
С искоркой на дне.
Здесь играют свадьбы,
Путники бредут.
Ты хотел вобрать бы
Все… Напрасный труд!
Памяти не зная,
Ласково журчишь.
Замерла до края
Ласковая тишь.
Я хочу напиться,
Я сказал – прости,
Зачерпнул водицы,
Выпил из горсти.
Солнышку да тучам
Вечно шлешь поклон.
В зеркале текучем
Мир запечатлен.
Тихое кипенье,
Шепот: стоит жить –
Чью-то на мгновенье
Жажду утолить.
 

Рассказ Дениса Давыдова

 
Когда рассвет дымился сонно
По берегам Березины,
Ларрей, хирург Наполеона,
Досматривал цветные сны.
Война великая дымилась,
Как миной взорванный редут.
– Месье, проснитесь!
– Что случилось?
– В палатку к маршалу зовут.
Мюрат простуженно сказал:
– Мой друг, сразитесь-ка с судьбою,
Храбрец доставлен с поля боя,
Зайончек, польский генерал.
Серьезно ранен он, похоже.
А крови потерял, бедняк!
Бедро раздроблено, о Боже!
Отрезать ногу. Да, но как?
А так, причем без разговора,
Иначе – смерть наверняка.
Четыре рослых гренадера,
Да нож, да твердая рука.
Был белый лик – подобье слепка.
Он и в беспамятстве кричал.
Держали мученика крепко
И отблеск свечки трепетал.
Вот жертва первая вторженья,
Но не последняя она!..
Испив страдание до дна,
Лежал страдалец без движенья.
…Теперь не то. Мы обезболим,
А после режем не спеша.
Сознанье на часок уволим —
И спи, ровнехонько дыша.
 

Два итальянца

 
Жил банкир – других богаче,
Золотом беря.
Слыл он королем удачи,
Видимо, не зря.
И, дружа всегда с моментом,
В крупном деле маг,
Королей ссужал с процентом,
А не просто так.
Знали все окрест купчину!
Так что под конец
Он жилье обрел по чину,
Выстроив дворец.
 
 
Драгоценный белый мрамор
К злату снизошел,
На четыре века замер,
Выстеливши пол.
Славься, шустрый бог торговли,
Вечно молодой!
Вознеслись над пьяццой кровли
В купол голубой.
Невесомо многотонны,
Чутки как весы,
Непреклонные колонны
Стали на часы.
Наш банкир не ведал лени,
Чтя завет творца.
Под ковры легки ступени
Нового дворца.
И вели к нему компасы,
Генуей горды,
И шагнули на террасы
Южные сады.
Корабли плывут по воле –
Солнце ль, лунный серп.
Алый крест на белом поле –
Генуэзский герб!
И не топит их ненастье
Тайных незадач,
И цепляются за счастье
Якоря удач.
Над морскою благодатью
Ходит ветерок.
Перед парусною ратью –
Запад и восток!
И, не ведая кручины,
На семи ветрах
Выше всех не без причины
Вьется пестрый флаг.
 
 
Между тем другой, безвестный,
Душу жег трудом,
Чтоб родился звук чудесный
Под его смычком.
Жил не во дворце – в лачуге,
Не всегда и сыт.
Люди ведали в округе:
Скрипки мастерит.
Не стучал в чужие двери.
Не скупал земли.
Скрипку – «Иисус Гварнери»
Люди нарекли.
Над свечою пламя пляшет,
Душу веселит.
Он не сеет и не пашет,
И убог на вид.
Дом ему не по карману –
Нету ничего.
Только струны, как ни странно,
На уме его.
Дремлют звуки в горле скрипки,
Слышные едва.
Знает: хоть они и зыбки,
Ими жизнь жива.
Спотыкаясь средь сомнений,
Он твердит одно:
Сможет пробудить лишь гений
Звуки, как зерно.
То, что на землю упало,
Чтобы дать росток.
Звуки!.. Разве это мало?
Много, видит Бог.
 
 
И нашелся дьявол тощий,
Всех канонов враг.
Поглядеть – живые мощи,
А играл-то как!
Доставал из душ занозы
В очищенья миг.
Выжимал игрою слезы
Из сердец людских.
Скрипка – ах, одна забава
С бесовством худым.
Что еще? Мирская слава?
Но ведь это дым.
Среди веток слыл корягой
Странный виртуоз.
Жил и помер он бродягой
В мире вечных грез.
 
 
Был еще один бродяга –
Брат волны морской,
И была ему отвага
Верною женой.
Не пленялся он товаром,
А исполнен сил,
Распростясь со светом Старым,
Новый свет открыл.
Плыл-то в Индию, одначе
Не туда попал.
Паруса слепой удачи
Ветер изорвал.
Оклеветанный врагами,
Брошенный потом,
Уж не в долговой ли яме
Он отыщет дом?
Дом его стоит без крыши,
Грозен неуют,
Стены – облака, а выше
Ангелы поют.
Губернаторствовал, вишь-ка,
Взять бы под надзор:
Может спрятал золотишко
Хитрый Христофор?
Застилает очи влага,
Солнце бьет в глаза.
На песок упала влага,
Высохла слеза…
 
 
Но купцу какое дело
До безумств чужих?
Свой корабль ведет он смело,
Тороват и лих.
Жизнь сладка, пиры обильны,
Многоцветен мир.
Только деньги не всесильны –
Помер наш банкир.
Той же смутною порою,
Грустью окроплен,
И дворец угас свечою,
Погрузился в сон.
Жизнь, увы, такая малость
На пиру людском.
Что ж от тех времен осталось?
Что в палаццо том?
В генуэзской сизой сини,
На семи ветрах
Только скрипка Паганини
Да Колумба прах.
 

Чудной барин

 
– Забавный барин был в Одессе;
Жил, право слово, налегке.
Сидишь, бывало, ноги свеся,
На этом самом облучке,
А тут и он: «Не надоело
Глазеть на солнца каравай?
Тогда давай-ка, брат, за дело –
Живее к морю погоняй!»
«Да что же, барин, за горячка?»
«Гони, не то согну в дугу!»
«У моря, видно, ждет морячка?»
«Нет, сам без моря не могу!»
И так потом про море это
Он говорил – совсем чудно:
Мол, пенится в лучах рассвета,
Как в кубке старое вино.
Не то стихи, не то стихия,
Сплетение каких-то жил,
Раскаты, мол, предгрозовые…
Еще чего-то – я забыл.
«Гони давай!» – воскликнет в раже,
А я сижу – вожу кнутом,
Поскольку знаю, точно даже,
Чем дело кончится потом.
– А что потом?
– Имей терпенье.
Сел как-то, помню, мой седок.
А было, значит, воскресенье,
Апрельский солнечный денек.
«Гони давай быстрее, милый!» —
Орет над ухом барин мой.
И я гоню изо всей силы
По этой самой мостовой.
Приехали… «Давай полтинник,
Должон ты столько аккурат».
А он цветет как именинник:
«Не при деньгах… Прости уж, брат».
Что с балахманным делать будешь?
Я только головой качнул
И, заработав с маслом кукиш,
Свою телегу развернул.
Хлестнул коня, поплелся в город.
А барин, Бог весть кем влеком,
Гляжу, рванул рубахи ворот
И к синю морю прямиком!
 
 
И после, ведро ль, непогода,
Днем ясным или в полутьму,
Возил я барина с полгода,
Навроде попривык к нему.
…Седок привстал в недоуменье:
– Не расплатился барин тот?
– А ты, браток, имей терпенье,
Тогда узнаешь в свой черед.
Однажды, чу, поставил лошадь
За биржей, слева от аркад.
Вдруг, чую, возчиков на площадь
Скликает барин, всех подряд!
Поехал, раз такое дело:
Я любопытный человек.
А площадь словно закипела:
Кругом тьма-тьмущая телег.
А барин тот, чудной который,
Себя ударил по груди,
На бочку влез, в движеньях скорый,
По одному, мол, подходи!
«Эй, други, вот и ваше время, —
Вопит мой барин что есть сил. –
Сегодня деньги получил,
Пришел ко мне, вишь, гонор, что ли, —
Запамятовал я словцо.
Держи, братва, гуляй на воле!» —
И обратил ко мне лицо.
«Тебя-то и ищу, дружище,
Тебе-то больше всех должон.
Лови, – кричит с Парнаса тыщи!»
…А ямщики – со всех сторон.
Дал золотых мне, не считая.
Мол, мне деньжонки нипочем.
Вот это барин, понимаю:
Не крохоборствовал ни в чем.
– А как он выглядел, скажи-ка?
– Да вроде неказист с лица.
Ростком не вышел, трость для шика…
Узнал бы сразу молодца.
Жаль только, не встречал давно я
Его в Одессе – вот беда.
Свозил бы к полосе прибоя,
Туда, где моря голубое…
– Уж не прокатишь никогда.
– Знавал его?!
– Мы с ним дружили.
– А где же он?
– А он убит,
Во всей своей чудесной силе.
И далеко отсель зарыт.
…Седок усы свои седые
Поправил в две стрелы косые
И поглядел куда-то в даль.
– Да кто ж тот барин?
– Свет России,
Ее надежда и печаль.
 

Слово

 
Той рублевской, не рублевой,
Сердцевинной красотой,
О единственное слово,
Да пребудешь ты со мной,
Да хранишь земные зори,
Шум лесов, кипенье трав,
Пенье птиц, дыханье моря,
Целый мир в себя вобрав.
 

Зимний путь

 
Мчится тройка сквозь снега.
Спит вокруг земля.
Полупьяная пурга
Крутит кренделя.
Скачут кони сквозь февраль,
Распростертый ниц.
Ветер – петербургский враль
Полон небылиц.
Лупит в щеки снежный прах,
Загоняет в дрожь
Сзади – гроб стоит в санях,
С кем – не разберешь.
Неисповедима мгла,
Запад чернобров.
Тройка влево путь взяла
На неблизкий Псков.
Путь-дороги маята,
Предзакатный свет.
Не увидишь ни черта…
Как оседлости черта –
Горизонта след.
К тракту выскочив на миг,
Промелькнул лесок…
Стынет молодой ямщик,
Оченно продрог.
Размышляет вьюге в лад,
Перебрал судьбу.
Вспоминал, что говорят
Про того, в гробу.
Шла по Питеру молва –
Был покойник смел,
А еще – к словам слова
Складывать умел.
Был, мол, ростом невелик,
Но не без затей.
Говорят… да ведь язык,
Знамо, без костей.
Отыскала пуля цель –
Был ей, значит, мил.
Лучше б с Невского мамзель
С ходу подцепил!
Над болотом виснет дым,
Лунный отблеск бел.
Облучок – и тот под ним
Весь заледенел.
…Ведал барин славы дым,
Существо вещей,
А вот был невыездным,
Что там тот еврей!
В Святогорский монастырь
Сквозь разливы тьмы,
Прорезает тройка ширь
Северной зимы.
…Как копейку жизнь губя,
Переполнен сил,
Там могилу для себя
Загодя купил.
Вид окрест совсем не плох,
Далеко видать,
Взгорье – супесь да песок,
Место – благодать.
Не в тревоге да тоске,
Бренность позабыв,
Хорошо лежать в песке
Среди псковских нив.
 

Осенние кордоны

 
Он вызревал в лесах глухих,
В чащобах Амазонки,
До времени и слаб и тих
И погружен в потемки.
Но вот в дорогу снаряжен
Таинственною скверной
Вибрирующий вибрион,
И не простой – холерный.
Не зря же, поначалу хил,
Не изменяя галса,
Он набирался темных сил
И ядом наливался!..
И дозревал в тиши ночной
Колеблющейся запятой,
Готовясь брать барьеры
Разносчиком холеры.
Являлся этот вибрион
Истоком смертной бури.
…Но послужил однажды он
Родной литературе.
В тот давний тихоходный век
Приход его был жуток.
Когда микроб тот взял разбег,
То стало не до шуток.
Великий Боже, упаси
И сохрани от хвори!
Он шел дорогами Руси,
Неся и смерть и горе.
Он был любой поживе рад,
Микробу все едино:
Что император, что солдат.
Что баба, что мужчина.
Раздув угрозы ореол,
С повадкою коварства,
Уже микроб тот подошел
К столице государства.
А тут поэт, жених, не муж,
Делами занимаясь,
Поехал из столицы в глушь
И задержался малость.
Но не брататься же с зимой, —
Невеста ждет! Пора домой.
А тут кордон. Вот это вид!
Ограда казаков стоит…
«Холера!» – ловит ухо.
Большак на Питер перекрыт –
Не пролетит и муха.
И сон утратив, и покой,
Он в город рвался всей душой,
Но вибрион пресек пути –
Не обогнуть, не обойти.
Тык-мык – увы, дороги нет.
Набухла ядом просинь.
И повернул назад поэт
В ту болдинскую осень.
Все беспросветно и серо.
С небес сочится влага.
Одна отдушина – перо
Да белая бумага.
И все что есть – любовный шквал,
Что паруса на части рвал,
Просроченные сроки,
Он за столом переплавлял
В божественные строки.
Свеча мерцала среди тьмы
И дождевых картечин,
И мыслей пир в кругу чумы
Был им увековечен.
Мечтаний буйная орда
С утра ломилась в двери,
Столетья, страны, города,
И Моцарт, и Сальери,
Последний пир среди чумы.
Проказы матушки-зимы…
За ними выстроились в ряд –
Картель, пороховой заряд,
Гуляка с тощею сумой,
Беспечный к гибели самой.
Дуэль… Судьба-орлянка…
И барышня-крестьянка.
За то, что в осень создал он,
Тебе спасибо, вибрион!
Таким вот образом поэт
Сводил с судьбою счеты.
А кто он – вовсе не секрет:
Сам ведаешь его ты.
 

Первый день в Михайловском

 
Надолго здесь гнездо не свить,
Но не об этом речь.
Ты мужество имей – дожить,
Свечу свою дожечь.
Вечерний август сотней жал
Колол поэту грудь.
По супесчаникам бежал
В Михайловское путь.
Теперь-то, брат, пришла беда,
Режим, увы, суров.
Не отлучиться никуда –
Запретен даже Псков.
Печален полуночный вид,
Представший наяву.
Выходит, Сороть заменит
Державную Неву.
Вокруг – нетронутая гладь,
Сиди – и ни гу-гу.
Ведь могут запросто загнать
Хоть в тундру, хоть в тайгу.
Неужто здесь, среди пейзан,
Конец пути придет?
Храни меня, мой талисман,
Не рухни, небосвод.
У моря зря погоды ждал,
Блуждая по песку.
В итоге перекочевал
В деревню, в глушь, в тоску.
Чем ты, вернувшийся, богат
В свои-то 25?
Родители, сестра и брат,
А ты меж ними – тать,
Поскольку – первый враг царя,
Облаянный стократ,
И, откровенно говоря,
Ты поднадзорный, брат.
У моря зря погоду ждал,
Шагая по песку.
В итоге перекочевал
В деревню, в глушь, в тоску.
Добрался в полночь, одолев
Бессонный блеск полян.
Не спали: няня, братец Лев
Да старый пес Руслан.
А все окрестное село,
Упрятанное в тень,
Уже давным давно спало,
Намаявшись за день.
Михайловское. Первый день,
Предутренняя дрожь.
Халат да шлепанцы надень.
Что делать? А что хошь!
К чертям тоску! Я буду жить,
Жечь свечи с двух концов.
Итак, довольно, не хандрить!
Храни меня, мой кров.
Уж коли жить, так не тужить,
Не плакаться веля…
Велел коня он заложить
И поскакал в поля.
 

Поминальник

 
До сих пор – зима ли, лето –
Только бродит средь полян,
И живет легенда эта
У михайловских крестьян.
Меж собой окрест немало
Говорят, и стар и мал,
О потомке Ганнибала,
Что когда-то тут живал,
Квас пивал да хлеб жевал.
Весел барин был и легок,
Каждым словом бил под дых,
Падок больно до молодок
И до девок молодых.
Был притом не из трусливых,
Хоть росточком вышел мал.
А еще он долгогривых,
Если случай, задирал.
Говорил: к чему же, боже,
Долгогривые тебе?
Их отъевшиеся рожи,
Сало, прущее из кожи,
Да приверженность гульбе?
Барин был, короче, славный,
Много баек разных знал.
Раздразнил царя – державный
Прочь из Питера прогнал.
Он на ярмарке в рубахе
Кумачовой проходил:
– Налетай давай, девахи,
Всем орехов накупил!
Молвил барин раз по пьянке:
Мол, воронический поп,
Ежли толком разобраться –
Чистый толоконный лоб!
Только в старую церквушку
Барин, было, заходил,
Сыпал золотые в кружку
Да молитвы выводил.
Не пиликал на трехрядной,
Не любил он тишь да гладь.
В жизни был шутник изрядный –
Вот чего уж не отнять!
Искрометный и кипучий,
Неизбывных полон сил,
В храм, небось, на всякий случай
Отмечаться заходил.
Пусть молитва – только символ,
Только с ней теплей в груди:
Бог, ты грусть мою возьми, мол,
Да печали отведи.
И к царю не лез с поклоном,
Не желал холопом быть.
…Раз над батей Ларивоном
Он задумал подшутить.
Для Харона при пароме,
Да для господа вверху,
Поминальник в барском доме
Был, как надо, на слуху.
Жить без шутки нет резона,
Это Пушкин понимал…
В поминанье записал
На бумажку Ларивона!
Был двунадесятый праздник,
Воскресенье, ранний час.
Список няне дал проказник:
– К титору снеси от нас!
Няня грамоте не знала,
Как три четверти села.
И, не думая нимало,
Поминальник отнесла.
…Хор старается не зря:
Празднику святому слава!
Вот выходит величаво
Ларивон из алтаря.
Церковь, полная народу,
Отрешилась от забот.
Поп, всевышнему в угоду,
Службу долгую ведет.
Полдень люд церковный парит,
Гонит из-под лавок тьму.
Громогласно батя шпарит,
Что положено ему.
Список всех умерших горький,
Мысленно рисуя крест,
Он ведет скороговоркой, —
Как и все попы окрест.
В бормотании печальном
Бьет создателю поклон.
Вдруг он в списке поминальном
Видит: «Отче Ларивон».
Поп в испуге поперхнулся:
Ну и шкода – нету сил!
Потихоньку оглянулся –
Кто ту пакость сотворил?
Дух спокойствия исчез,
Зырит батюшка, распарен,
Вон – Михайловского барин
Ухмыляется, как бес!
Ганнибалово отродье!
Чистый дьявол во плоти!
Нет ни капли благородья,
Нехристь, бог его прости!..
И продолжил батя бравый,
Потрясая бородой:
– Александра, боже правый,
Со святыми упокой!
Батька из-под рясы фигу
Негодяю показал:
Покарай, господь, ханыгу,
Чтобы черт его побрал!
Ну, а барин толстогубый
Улыбнулся, белозубый:
Получил? Ходи с бубен,
Толоконный Ларивон!
 

Цветы осенние

 
Дремлет лунная баранка,
И с презреньем глядя вниз,
Кошка-инопланетянка
Дегустирует карниз.
Входит в Питер осторожно
Осень – рыжая лиса,
И листва шуршит тревожно –
Словно шепчут голоса.
Славно пешим прогуляться, —
Удовольствие, не труд!
Дышится спокойно, братцы,
Мысли вольные текут.
…Эта осень в 35-м
Угнетала, как раба.
На долгах своих распятым
Застает его судьба.
Возвещая, угрожая,
Близится, смиряя дрожь,
Время сбора урожая,
Поэтического тож.
Шел по Невскому однажды.
Ночь стояла на дворе.
Фонари, горя от жажды,
Стыли в лунном серебре.
Окна словно запотели.
Звали вывески: Ко мне!
Расфуфырены мамзели.
Запад в заревом огне.
Прошлого не сброшу бремя, —
Думал он. – Не утаю:
Как и молодость свою,
Не верну былое время!
…Прогулялся Летним садом;
Поздно, нету никого.
Стыли статуи, и взглядом
Провожали ход его.
Сад не Летний – сад осенний, —
Он подумал, – ей-же-ей.
Поперек бежали тени
Прямодушных фонарей.
Осень дышит желтизною.
Полон влаги каждый миг.
Листья бредят стариною –
Пролетевшею весною,
И сгребает осень их.
…Ну, а он стихами дышит,
На клочках бумажных пишет,
Так судил ему пророк.
Суетою Питер пышет,
Паутиной обволок.
Нет простора – нет и воли,
Не пиши и не дыши!
А в Михайловском, хоть в поле,
Муза встретится в тиши!
Там пустынно и просторно,
Там кареты не стучат.
Звезды крупные как зерна.
Рощи встречные молчат.
…Утро – кумача алее,
Тлеет, холодок тая.
Повстречает на аллее
Колокольчиков семья.
Незабудка и ромашка,
Пожелтевший зверобой
И растрепанная кашка
Подбегут к нему гурьбой.
Припозднились, запоздали –
Близок осени закат.
Может, вы меня узнали?
Я вас тоже встретить рад!
Спит Нева на жестком ложе,
Воды зыблются легко.
Корчат львы навстречу рожи,
Пьют тумана молоко.
Видно помнят свой Египет,
Где бродили по песку.
Лунный блеск зрачками выпит
И глаза таят тоску.
Хорошо бы обернуться,
Ощутив осенний пыл,
Хорошо бы окунуться
В дни, когда ты счастлив был!
Счастлив? Честно, без ухмылки?
Да, такие вот дела!
В ссылке был? Конечно, в ссылке,
Но и молодость была!
Там, в тиши родимой сени,
Вдохновения черты.
Пусть там нынче нет сирени –
Есть осенние цветы!
Он сказал себе: поеду,
В прошлый полдень окунусь!
Он сказал: туда по следу
Снова в молодость вернусь!
Хорошо бы возвратиться
В те далекие года,
Хорошо бы враз решиться
И отправиться туда!
Где близ озера именье,
Плещут волны, чуть дыша,
Где не мучает сомненье,
Где работает душа.
Где вокруг родные лица
От темна и дотемна,
Там-то можно потрудиться,
Поработать допьяна;
Где без всяких штучек светских
В гости он к друзьям идет,
И где барышень соседских
Развеселый хоровод.
Не махнуть ли? Путь проложен,
Мчись, лети, взметая прах!
Он ведь не рукоположен,
Не послушник, не монах.
Может, путь и не освоен,
Но уж так ли, сяк – знаком…
Смутен, мрачен, беспокоен,
Он на Псковщину влеком.
 
 
Что на старом пепелище
Ищет бренная душа?
И какой ей надо пищи,
И зачем она, спеша,
Ищет давнее жилище
И заходит, не дыша?
Подан счет, подбита смета, —
Расправляй свои крыла!
И почтовая карета
В Псков поэта увезла.
В первых числах сентября
Осень – гостья, не хозяйка.
Откровенно говоря,
Бродит, словно попрошайка.
И интересует гостью
Серых туч слепой полет,
И она с внезапной злостью
Листья с желтым цветом рвет.
И у этой замарашки
Приглядевшись, видишь ты:
Власти будущей замашки
Прорезаются черты.
Почему сегодня просинь
Обещанием полна?
Почему милее осень,
Чем красавица весна?
Белобрысая ромашка,
Пожелтелый зверобой
И растрепанная кашка,
Как мечтал, бегут гурьбой.
За сторожкой – старой будкой –
Начинаются луга.
Там привольны берега,
Там столкнешься с незабудкой.
Там – минутка за минут кой –
Скоро упадут снега.
Давней жизни непогода
Улетела к небесам.
Жил в Михайловском два года,
Но оставил душу там.
Там прошла за ночкой ночка –
Шум и смех, аллеи, сад,
Фортепьяно и Опочка,
И свиданий дымный чад.
Ангел мой рукой лилейной
Не протянет мне бокал…
А ведь был гарем шутейный,
Как приятель мой назвал!
Пусть живут в стихах и прозе
Лунный диск, скамейка, сад,
И прогулки на морозе,
И июльский звездопад!
Пунша пламя голубое,
Танцы-шманцы до утра,
Стол в костях, как поле боя,
Салочки et cetera!
Из воздушной пены девы!
Если вас на месте нет, —
Так скажите: где вы? где вы?
К вам приехал ваш поэт.
Мы влюблялись, целовались,
Ревновали не без слез,
Дружба та была – не малость,
А надолго и всерьез.
Вот приехал я – так что там
Из былого я найду?
Может, стал я Дон Кишотом,
Позабыл свою звезду?
Прилечу и крикну: – Здрасьте!
Пообщаться нам пора, —
А на месте прежней страсти
Головешки от костра?
Заполошлив, словно птица,
Затаивши прежний пыл,
Он в Тригорское помчится –
Ту дорожку проторил.
Да и конь запомнил тоже –
Где, куда и как свернуть,
Он пройдет – мороз по коже –
Этот выученный путь.
Как в Тригорскую усадьбу
По соседству приезжал –
Шум стоял, как будто свадьбу
Кто-то у друзей играл.
…В сентябре-то – не в апреле:
Где любовный яд в крови?
И соседки постарели –
Им теперь не до любви.
Туч холодная окрошка,
Морось долгую умерь!
Уж в тригорское окошко
Не залезешь – только в дверь.
Что с душою приключилось,
Что поделаешь с ней ты?
Чем влекут, скажи на милость,
Запоздалые цветы?
В сердце нет былой отваги,
Фронт пробит, непрочен тыл…
Сел, и на листе бумаги
Вывел: «Вновь я посетил…».