Текст книги "Ребячьи сказки"

Слово о сказке

Давным-давно, более ста лет назад, жил да был учёный-сказочник. Не тот сказочник, что сказки придумывает и рассказывает, а учёный-этнограф, что сказки слушает и записывает. Звали того учёного Дмитрием Константиновичем Зелениным. Вот и ходил в самом начале ХХ века учёный Зеленин по деревням да сёлам и слушал сказки у стариков да старушек. Слушал и в блокнот записывал. Много сказок записал – на целых две толстенные книги. Книги те так и были названы: «Великорусские сказки Пермской губернии» и «Великорусские сказки Вятской губернии». Великорусские – по-нынешнему, значит, просто русские в отличие от малороссийских – украинских и белорусских. Изданы эти книги были: одна в 1914, другая – в 1915 годах. И если книга пермских сказок только за последние десять лет переиздавалась в центральных издательствах как минимум дважды, то вятские сказки забыты были абсолютно. Почему? Да, может быть, потому, что в предисловии к книге вятских сказок исследователь (а ведь земляк, здесь родился, на Вятке) написал, что «страна Вятская бедна сказками».

Может и бедна; им, учёным людям, виднее. Но, по-моему, если даже и в самом деле бедна, то тем важнее то сказочное богатство, что было собрано сто лет назад. Вот и родилась у меня мысль познакомить нынешних ребятишек с ними – теми сказками, что слушали наши прадедушки и прабабушки. Ведь сказка-то для того и сказывается, чтобы слушать. Даром ли жили в те давние времена сказочники-артисты, по-вятски – «бахари» – говоруны, то есть, те самые, что сказки знали и рассказывали. Сегодня в одной избе сказывали за ночлег да миску щей, а завтра отправлялись в другую избу или деревню.

Следом за ними ходил с блокнотом для записей и учёный сказочник Дмитрий Зеленин. Сказки слушал, да в блокнот записывал. Записывал в деревнях и селищах уездов, то есть районов по нынешнему, Вятского да Яранского, Уржумского да Орловского, Котельничского, да Нолинского. Брал на карандаш, то есть заносил в блокнот, и те ребячьи сказочки, что сказывали своим непоседливым внучатам и бабушки-старушки. Про Волка и Медведя, про Лису-кутафью и Чёрного Кожу.

И я был когда-то таким же мальцом-непоседой, и мне рассказывали сказки. Рассказывали про белого бычка, про царевну-несмеяну, про петушка с жерновками и медведя на липовой ноге. Рассказывала их моя нянюшка Парасковья. Рассказывала пусть и на полсотни лет позднее, после того как записал сказки этнограф Зеленин, да опять всё в том же Нолинском районе. Потому в эту книжку я включил и их.

Читайте, непоседы.

Петух и жерновки

Жили-были старик со старухой. Были у них петух Парамон с курицей Пашутой, да жерновки. Петух с курицей собирали в поле колоски, выклёвывали зёрна и мололи их на жерновках. Из муки пекли пряженики да ватрушки. Тем старик со старухой и сыты были. Пришло время, и старик со старухой умерли. Остались одни: петух Парамон, да курица Пашута. Ну и жерновки, естественно.

Ехал как-то раз мимо барин, смотрит, изба пустая, а петух поёт на крыльце. Вошёл в избу, увидал там жерновки, взял их, как бы поглядеть, понравились. Он их и унёс.

Петух Парамон увидал такое дело, летит за барином и орёт:

– Барин, отдай жерновки!

Барин и не думает отдавать, – сел в коляску, да поехал.

Петух следом полетел.

Летит и горланит:

– Барин, отдай жерновки!

Барин приехал домой, а петух не отстаёт, оседлал ворота и снова кричит:

– Барин, отдай жерновки!

Велел барин дворовым работникам словить петуха и бросить его в колодец.

Схватили дворовые петуха, бросили в колодец.

Не растерялся петух, давай кричать:

–Пей, брюхо воду! – Так весь колодец и выпил. Вылетел из колодца и опять за своё: – Отдавай, барин, жерновки!

Велел барин бросить петуха Парамона в печь. Растопили печь докрасна, сызнова петуха поймали да в самый жар и метнули.

Полетел петух в печное чело, а всё не унимается – летит и орёт:

– Отдавай, барин, жерновки! – И уже под печным сводом пропел: – Лейся вода из брюха!

Выплеснулась вода, что в колодце была выпита, – весь жар так и залило.

Велел барин снова изловить петуха и зажарить его. Сказано – сделано.

Словили дворовые люди буйную птицу, зажарили над углями.

Съел барин петуха, а тот голову высунул и базланит:

– Отдавай, барин, жерновки!

Совсем осерчал барин:

– Тащите топор, – кричит, – отсечём ему голову!

Хотели слуги петуха по голове шваркнуть, да угадали по барину. Так и засекли. Петух-то и вылетел.

Барыня заревела, велела жерновки обратно увезти. Петух Парамон тут же за ними домой и полетел.

Стали они с курицей Пашутой жить по-прежнему: колоски в поле собирают, зерно на жерновках мелют, гостей, что к ним заглядывают, свежими ватрушками, да пряжениками угощают.

И я там был, ватрушки с пряжениками ел, – хороши ватрушки с пряжениками, – сытны да мягки.

Кот, воробей, да петух

Жили-были-поживали, добра много не нажили, но и не бедовали кот Булыка, воробей Митейка да петух. Петух – просто петух, без имени, потому как совсем глупый был. Избушка у них стояла в лесу. Кот да воробей ходили на работу в лес дрова рубить, а петуха одного в избушке оставляли.

Вот как-то раз ушли кот да воробей дрова рубить, а петух сидит в избе на лавочке, да и кукарекает. Услыхала петуха лиса Кутафья, пришла под окошко, да запела:

– Я, лиса Кутафья, стою в красных башмачках на осиновой приступочке, всем дарю расписные ложки. Петушок, петушок, выглянь в окошко, дам и тебе красивую ложку.

Глупый петух и выглянул. Лиса тут же схватила его и потащила в лес.

Тащит лиса петуха, а тот кричит-горланит:

Куд-куда, куд-куда!

Несёт меня Кутафья-лиса

За тёмные леса.

Кот Булыка,

Воробей Митей,

Спасайте меня скорей!

Услыхали петуха кот с воробьём, – кот бежит, воробей летит; догнали лису – кот царапает, воробей клюет, – отняли петуха!

Принесли домой, посадили опять в избушку и наказали строго-настрого:

– Не выглядывай в окошко, мы теперь далеко уйдем, не услышим твоего голоса! – И пошли кот да воробей снова дрова рубить, а петух остался домовничать в избушке – сидит на лавочке, да кукарекает.

Только с глаз скрылись кот Булыка с воробьём Митейкой, как лиса опять тут как тут и старую песенку заводит:

– Я, лиса Кутафья, стою в красных башмачках на осиновой приступочке, всем дарю расписные ложки. Петушок, петушок, выглянь в окошко, дам и тебе красивую ложку.

Мало показалось петуху первого раза, – выглянул. Лиса же, не будь дурна, схватила его и потащила в лес.

Тащит лиса петуха, а тот кричит, надрывается:

Куд-куда, куд-куда!

Опять тащит,

Несёт меня Кутафья-лиса

За тёмные леса.

Кот Булыка, воробей Митей,

Спасайте меня скорей!

Услыхали петуха кот с воробьём, – кот бежит, воробей летит; догнали лису – кот царапает, воробей клюет, – отняли петуха!

Опять посадили петуха в избушку и вновь наказали:

– Ну, теперь смотри, петух, не выглядывай в окошко! Мы ещё дальше пойдём – не услышим твоего голоса! – Пошли кот да воробей дальше дрова рубить, а петух сел на лавочку, да и кукарекает.

И снова да ладом та же песня – только скрылись с глаз кот Булыка с воробьём Митейкой, как лиса опять под окошко и снова ту же песенку заводит:

– Я, лиса Кутафья, стою в красных башмачках на осиновой приступочке, всем дарю расписные ложки. Петушок, петушок, выглянь в окошко, дам и тебе красивую ложку.

Глупого петуха и два раза ничему не научили, – выглянул. Лиса его тут же – цап! и в лес потащила.

Тащит лиса петуха, а тот орёт благим матом:

Куд-куда, куд-куда!

В третий раз тащит,

Несёт меня Кутафья-лиса

За тёмные леса.

Кот Булыка,

Воробей Митей,

Спасайте меня,

Спасайте скорей,

Бежите отнимать!

Да далековато ушли кот с воробьём, не услышали петушиного крика.

Так и не дождался глупый петух помощи. Съела его лиса Кутафья. А что бы вы хотели? Слушаться надо.

Кот и лиса

Жил да был старик на выселках, и были у него кошечка Неумоёчка, да кот Булыка. Как-то раз ушёл кот лыко драть, а кошечке-то и наказал:

– Кошечка, не гляди в окошечко, не высовывай лапочку.

Ушёл кот за светлые боры в тёмные леса и много лыка надрал. Вернулся с добром домой и говорит:

– Кошечка, отвори!

Она дверь и отворила, впустила кота домой.

На другой день опять собирается кот в лес лыко драть, а кошечке наказывает:

– Смотри, кошечка, не гляди в окошечко, не высовывай лапочку, – прибежит лиса Кутафья и утащит тебя!

И как напророчил. Только кот за ёлки, лиса уже и прибежала и давай выговаривать:

– Кошечка, кошечка Неумоечка, выгляни в окошечко!

А кошечка в ответ:

– Нет, нет, ни за что не выгляну. Мне кот Булыка не велел выглядывать в окошечко.

– Да хоть лапочку выставь, – не унимается лиса.

– Нет-нет, и лапочку не велел выставлять, – противится кошечка.

Так и ушла лиса ни с чем.

На следующий день опять пошёл кот в лес, а кошечке забыл наказать, чтобы не высовывалась в окошечко и лапочку бы не выставляла. Так и ушёл лыко драть.

Только кот за ворота, лиса Кутафья тут как тут – прибежала:

– Кошечка, кошечка Неумоечка, выгляни в окошечко!

Кошечка в окошко и выглянула. Тут лиса её в охапку хвать и потащила.

Запричитала тут кошечка, заплакала:

– Понесла меня лиса Кутафья за светлые боры, за тёмные леса, за зыбучие болота! Кот Булыка, спаси меня!

Услыхал кот, бросил работу, помчался домой, а лисы уже и след простыл. Поплакал кот, погоревал, да слезами горю не поможешь, стал думать, как милую кошечку воротить.

Думал кот, думал, надумал. Сделал гусли лубяные и пошёл к лисе за светлые боры, за тёмные леса, за зыбучие болота. Пришёл Булыка, сел перед лисьим домом под кустичком и принялся играть в гусельцы, играть в лубяные, да припевать:

– Трень-брень гусельцы; трень-брень липовые! Дома ли лиса Кутафья во своём теплом гнёздышке? А один сынок у ней Терёшечка, а другой сынок Верёшечка?

Понравилась лисе такая уважительная песенка. Говорит она сыновьям:

– Больно баско поёт этот гусельщик, позовите-ка его поближе!

Вышел лисий сынок Терёшечка, пригласил кота подойти поближе, чтоб Кутафья могла лучше слышать его наигрыши.

Подошёл кот поближе, сел на порожек в сенях и опять поёт и играет то же самое:

– Трень-брень гусельцы, трень-брень липовые! Дома ли лиса Кутафья во своём тёплом гнёздышке?

Ещё пуще понравилось лисе пение, велела младшему сынку Верёшечке ещё ближе посадить гусельщика. А кошечка Неумоечка сидит на лавочке у печки.

Котик сел на лавочку с краешку, поглядывает на кошечку, а кошечка на него. Тут уж не до песен, схватил Булыка Неумоечку и побежал вон.

Лиса подхватилась было их догонять, да не достигла.

Так и стали они дальше у старика жить-поживать, добра наживать. Заглядывал, бывало и я к старику на те выселки, – проведать старого приятеля, да о былом побалакать. Кот Булыка как всегда в лесу работал, а кошечка Неумоечка квас варила, да нас со стариком поила.

Хорош кошкин квас – утолил жажду у нас!

Лиса и тетерев

Бежала как-то раз лиса Кутафья по своим лисьим делам, да увидала на дереве тетерева. Тетерев – добыча знатная, да как его на дереве возьмёшь. Ну да лиса на то и лиса, присела под деревом и обращается к тетереву:

– Терентий, Терентий!

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! – отвечает ей тетерев.

– Терентий, Терентий! Я в городе была, – не замечает Кутафья неласкового ответа.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Была, так была, – так же отвечает лисе тетерев.

– Терентий, Терентий! Я указ добыла, – не унимается лиса.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Добыла так добыла, – отвечает тетерев Терентий, а что за указ даже и не интересуется.

– Я указ добыла. Чтобы вам, тетеревам, не сидеть по деревам, а всё гулять бы по зелёным лугам, – ластится лиса.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Гулять, так гулять, – отвечает тетерев.

Вдруг в стороне сучок треснул, лошадь фыркнула, собака взбрехнула.

– Терентий, Терентий! Кто это там на лошади едет? – поинтересовалась лиса.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Мужик на телеге, – отвечает тетерев.

– Терентий, Терентий! А за телегой с мужиком кто бежит? – не отстаёт лиса.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Жеребенок, – отвечает Терентий.

– Терентий, Терентий! А у него, жеребёнка, хвост-то какой?

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Колечком.

– Ну, раз уж колечком, так прощай, Терентий, мне совсем недосуг с тобой тут лясы точить, пора домой к деткам, – развернулась, и дай Бог ноги, припустила по бурелому как по гладкой дороге. Так оно и понятно, от такого жеребёнка, который лает и хвост колечком носит, шубку надо заранее уносить.

Лиса Кутафья

Гуляла раз лиса по лесу. Идёт себе без цели, цветики собирает, листики обрывает. Вдруг навстречу ей медведь Ворчугин и спрашивает:

– Куда это ты путь держишь, лиса Кутафья?

«И чего тебе от меня надо, и чего ты ко мне привязался?» – подумала про себя лиса, а вслух отвечает:

– Да вот иду Богу помолиться, – потому что очень вежливая была.

– Возьми и меня с собой, – просит медведь Ворчугин.

– Пойдём, – отвечает лиса. Ворчугину как откажешь!

Идут они вдвоём дальше. Лиса уже цветики не сбирает, только листья с веток рвёт да под ноги бросает.

Тут навстречу им волк Бирюк и говорит:

– Куда это ты медведя Ворчугина ведёшь, Кутафья-кумушка?

«И этот тоже пристаёт!» – подумала опять лиса, а сама отвечает:

– Да вот, пошли мы Богу помолиться.

– Возьми и меня с собой, – стал просить волк Бирюк.

– Ладно, – говорит лиса, – пошли.

Пошли втроём дальше. Медведь Ворчугин пыхтит, сучья по дороге обламывает, волк Бирюк сзади плетётся, поскуливает да привизгивает. Что уж тут за прогулка. Лиса даже листков не рвёт, только шишки подпинывает.

Вдруг навстречу им заяц Боботунчик и спрашивает:

– Куда это вы все собрались?

– Пошли Богу молиться, – отвечает лиса по привычке. – Идём, до кучи, и ты с нами.

– Пошли! – поскакал заяц Боботунчик рядом.

Шли они шли, лиса совсем видом поскучнела, до глубокой ямы дошли. Лиса приволокла жердь, бросила её через яму, стала медведя уговаривать:

– Ступай первым, дружок медведь Ворчугин! У тебя ножки толстенькие, лапки широконькие, как по тропочке пройдёшь, ни за что не упадёшь!

Пошёл медведь, да чуть ступил, так и прямо в яму.

А лиса тут же давай волка уговаривать:

– Пойди теперь ты волчок-куманек. У тебя лапки мягонькие, ноготки востренькие. Ежели и свалишься, ноготками поймаешься да и выцарапаешься. Ступай!

Пошёл волк Бирюк, да только ступил, так в яму и свалился. Куда там когтем уцепиться, вякнуть не успел.

А лиса уже на зайца наступает:

– Твоя очередь, зайчик Боботунчик! У тебя ножки тоненькие, сам лёгонький, скорёхонько пробежишь по жёрдочке!

Побежал заяц и тоже свалился.

А лисе того было и надобно.

Яму стороной обошла и дальше направилась.

Идёт себе без цели, цветики собирает, листики обрывает.

Поди и по сей день так ходит.

Волк, медведь и лиса

Жили-были-поживали, добра наживали волк Бирюк и медведь Топтыгин.

Вот медведь и говорит волку:

– Давай-ка, брат волк наломаем сучьев да состроим шалаш на зиму!

– Обойдёмся и без сучьев, – ответил волк, – давай лучше яму в земле выроем.

Медведь согласился и стали они рыть.

Вот, рыли они, рыли, глубокую-преглубокую яму вырыли. Волк и говорит:

– Теперь давай ходы в разные стороны делать.

Стали делать ходы, разошлись в разные стороны. Роет Топтыгин, роет, вдруг видит: блестит что-то. Схватил, а это золотой коробок. С испугу и уронил. А золото тяжёлое – как стукнется о землю, коробок и открылся.

А из коробка зайцы полезли.

Вот медведь и давай их отлавливать и есть. Ел, ел – всех переел, растолстел. Из норы выбраться не может. Разморило Топтыгина, лежит, дремлет и слушает как зайцы в брюхе у него переговариваются.

«Давайте, – говорят, – братцы-зайцы прогрызём брюхо у медведя да и вылезем!»

Медведь испугался:

– Не грызите меня, милые мои, а то умру ведь! Я вас лучше так, задаром, обратно выплюну!

Зайцы согласились. Медведь их и выплюнул. Тут на свою беду волк идёт. Решил приятеля проведать. А медведь-то уже опять похудел. Проголодался. Взял да и без лишних слов проглотил волка.

«Ну уж тебя-то, – думает, – не выпущу» – и спать лёг. Да так сладко уснул, что пасть открыл и захрапел.

Пасть открыл, а волк-то не будь дурён, взял да и вылез через глотку. Вылез и давай скорее наверх ход рыть.

«Ладно, – думает, – друг-товарищ дорогой медведь Топтыгин! Отплачу я тебе за такую верную дружбу»

Вырылся на свет Божий и прямиком к лисе-куме отправился.

Известно каждому: в лесу хитрее лисы зверя нет.

Пришёл, рассказал ей всё как произошло, а лиса и отвечает:

– Пойдём сразу же, пока медведь спит. По дороге я придумаю как ему отомстить.

Подкрались они, слезли в яму к медведю. Спит Топтыгин – храпит так, что со стенок земля сыплется. Взяла лиса ножницы, распорола медвежье брюхо, насовала туда сухих еловых шишек и обратно заштопала.

Проснулся медведь, шишки-то в брюхе сухие – жажда мучит.

Встал и пошёл к реке напиться. Оступился неловко, да прямо в воду – Бух!

А шишки-то сухие, лёгкие, вот его и понесло по течению.

Так и утащило не знаю куда!

Волчья песенка

Жили-были старик со старухой в старенькой избёнке. Жили с ними парнечок да девушка, пять овечушек, собачечка-пустолаечка, кошечка-беломоечка, петушок да курочка. Избёнка у них стояла на пригорке и вот повадился ходить к ним из глухого оврага волчок Ухопкин-серый бочок.

Придёт ночью и заведёт:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок!

Старичок да бабушка,

Парнечок да девушка,

Пять, пять овечушек,

Собачечка-пустолаечка,

Кошечка-беломоечка,

Петушок да курочка!

Старик, старик, отдай курочку, не то, – петушка унесу!

Послушал старик, послушал: жалко курочку, только петушка ещё жальче. Говорит старухе:

– Хороша больно волчья песенка, да и петушка жалко. Как бы и взаправду не уволок его серый. Давай отдадим курочку.

На том и порешили. Стал старик ловить курочку, а та улетела. И петушок за ней. Взлетели на крышу, как достанешь?

А волк не уходит, всё подвывает под горой:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Старичок да бабушка,

Парнечок да девушка,

Пять, пять овечушек,

Собачечка-пустолаечка,

Кошечка-беломоечка,

Петушок да курочка!

Старик, старик, отдай кошечку, а то собачечку утащу!

А петушок с крыши:

– Ки-ки-ри-ку! Не отдавай, старик, этак-то он и до парнечка доберётся!

Старик на петушка и внимания не обращает, жалко ему кошечку, да собачечку ещё жальче, говорит он старухе:

– Хороша больно волчья песенка, давай отдадим кошечку, пускай угомонится.

Согласилась старуха, отдали волку кошечку-беломоечку. Сохватал волк кошечку, уволок в лес, а на следующую ночь опять под двором сидит и выводит:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Да бабушка старенькая,

Парнечок да девушка,

Пять, пять овечушек,

Собачечка-пустолаечка,

Петушок да курочка!

Отдай, старик, пустолаечку, а то овечек унесу!

А петушок с крыши:

– Ки-ки-ри-ку! Не отдавай, старый, гони волка взашей, так то он и до девушки доберётся!

Старик на петушка в ответ палкой замахнулся. Не болтай, мол, чего не следует. Заберёт, мол, собачку а больше и не придёт.

Не стал старик долго думать, и так все ясно. Жалко овечушек, лучше уж собачечку отдать, всё равно ведь пустолаечка, а старухе говорит:

– Эх, хороша больно волчья песенка, надо отдать ему собачечку!

Согласилась старуха. Схватил волк собачечку, стащил в овраг, а на следующий вечер опять под горой ходит и подвывает:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Старичок да бабушка,

Парнечок да девушка,

Пять, пять овечушек,

Петушок да курочка!

Отдай, старик, овечушек, а то парнечка утащу!

Жалко старику овечек, а парнечка ещё жальче, вот он и говорит:

– Хороша больно волчья песенка, надо бы отдать ему за неё овечушек.

А петушок с крыши:

– Ки-ки-ри-ку! Не отдавай, старик волку овечушек, а то он и за старухой придёт!

Старик в петушка палкой швырнул да не попал. Замолчал петушок. Отдал старик овечек волку. Тот их и упёр всех пятерых. Но на следующий вечер снова возле избушки топчется:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Старичок да бабушка,

Парнечок да девушка,

Петушок да курочка!

Отдай, старик парнечка, а не то, девушку заберу!

Жалко старику парнечка, да девушку ещё жальче. Он и говорит:

– Хороша больно волчья песенка, как не отдать ему парнечка!

А петушок с крыши:

– Ки-ки-ри-ку!

Одумайся, старик, не отдавай парнечка! Волк уже кошечку-беломоечку и собачечку-пустолаечку утащил, пять овечушек за раз унёс. Смотри, старый, так то однажды он и за тобой придёт!

Швырнул старик в петушка камнем, чуть с крыши его не сшиб. Замолчал петушок. Отдал старик парнечка. Уволок волчина парнечка, но не унимается. На следующую ночь опять под окнами бродит, выводит песенку:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Старичок да бабушка,

Беленькая девушка,

Петушок да курочка!

Отдай, старик, девушку, а то старуху съем!

Жалко старику девушку, а старуху-то и пуще того. Говорит он:

– Хороша больно волчья песенка, надо бы отдать девушку, может хоть за старухой не придёт серый, – и отдал девушку.

Ушёл волчище, только на следующую ночь ту же песенку заводит:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Старичок да бабушка,

Петушок да курочка!

Отдай, старик, добром свою старуху, не то, самого в лес сволоку!

Уж как ни жалко было старику старуху, да самого-то себя всё одно больше.

Говорит старик:

– Хороша больно волчья песенка, собирайся старуха в лес, – и отдал волку бабушку.

Ушёл волк, утащил бабушку в лес. А на следующий день, едва завечерело, опять под окнами подвывает:

– Увы-вы-вы!

Живёт на горе-то старичок,

Петушок да курочка!

И была у них бабушка,

Парнечок да девушка,

Пять, пять овечушек,

Собачечка-пустолаечка,

Кошечка-беломоечка!

Увы-вы-вы!

– Хороша больно волчья песенка, только отдавать-то некого. Видно на этот раз за мной пришёл! – и полез старик под корыто. Там и спрятался. Ходит волк, ищет старика, не может сыскать. Тут слетели с крыши петушок да курочка, уселись на забор.

– Ки-ки-ри-ку! – завопил петушок. – Вот он, старичок! Под корытом лежит!

Подхватил волк Ухопкин-серый бочок старика и утащил и его.

Вот так вот. А и поделом ему, не будет чужими жизнями торговать.

Ворона

Жили да были старик со старухой. Поехали они как-то раз под Афанасьев день в гости. Сели в повозку рядком, заговорили ладком.

Ехали-поехали, по ногам дорогой. Хлестали кобылу бичом троеузлым.

Гнали-стегали, думали уже отъехали верст пять или шесть, оглянулись, а оно тут как и есть. Ещё и с места не тронулись.

Дорога худая, гора крутая, телега немазаная.

Ехали-поехали, до бору доехали. Во бору стоит семь берёз, восьмая – сосна виловатая. На той сосне Кукушица-горюшица гнездо свила и детей свела.

Откуда ни возьмись, – скоробогатая птица, погуменная Сова – серые бока, голубые глаза, портяное подоплечье, суконный воротник; нос крючком; глаза по ложке, как у сердитой кошки. Гнездо разорила, детей погубила и в землю схоронила.

Пошла Кукушица, пошла горюшица с просьбой к Зую праведному. Зуй праведный на песочке посиживает, чулочки натягивает, сапоги-коты сыромятные обувает.

Наряжает Синичку-рассылочку к Лебедю-царю, к Гусю-губернатору, Грачу-становому, Ястребу-уряднику, к Тетереву полевому – старосте мирскому.

Собрались все начальники и чиновники: царь-Лебедь, Гусь-губернатор, Павлин-архиерей, Коршун-исправник, Грач-становой, Ястреб-урядник, Тетерев полевой – староста мирской, Синичка-рассылочка и из уездного суда тайная полиция: Сыч да Сова, Орёл да Скопа. Стали думать, – какая такая на белом свете есть скоробогатая птица – погуменная Сова – серые бока, голубые глаза, портяное подоплечье, суконный воротник?

И добрались, что Ворона.

Присудили Ворону наказать, что и сделали: стряхнули ко грядке ногами и принялись сечь по мягким местам – по ледвеям.

Взмолилась Ворона:

– Кар-каракаите, почто вы моё тело таратаите, и никаких свидетелей не спрошаете?

– Кто твой первый свидетель?

– Мой первый свидетель, Воробей.

– Знаем мы того Воробья: ябедника, клеветника и потаковщика! Крестьянин избу поставит – Воробей прилетит, мох из пазов повытащит, – в избе ветер засвистит. Крестьянин печку затопляет, тепло в избу напускает, а воробей на улицу выпускает. Неправильный твой свидетель.

И пуще того Ворону наказывают.

Взмолилась опять Ворона:

– Кар-каракаите, почто вы мое тело таратаите, а свидетелей больше не спрошаете?

– Кто ещё твой свидетель?

– Мой свидетель ещё, Желна.

– Знаем мы ту Желну – ябедницу, клеветницу и потаковщицу! Стоит в раменье липа, годится и на Божий лик, и на иконостас. Желна прилетит, дыр навертит; дождь пойдёт, дыры зальёт, – всё, изгнила липа! После того из неё и лопаты не сделать. Опять неправильного свидетеля назвала!

Дальше Ворону стегают.

Снова взмолилась Ворона:

– Кар-каракаите почто вы мое тело таратаите и совсем свидетелей не спрошаете?

– Кто у тебя остатний свидетель?

– Мой последний свидетель – Дятел.

– Знаем мы твоего Дятла – ябедника, клеветника и потаковщика! Крестьянин новый огород загородит, Дятел прилетит: жердь передолбит, и две передолбит, и три передолбит. Дождь пошёл – огород распался, крестьянин скотину на улицу выпускает, а Дятел в поле пропускает!

Ворону наказали, от грядки отвязали. Ворона на пол упала, крылышки разбросала, лапочки раскидала, жалобно запричитала:

– Из-за Кукушицы, из-за горюшицы, из-за ябедницы я, Ворона-праведница, пострадала! Ничем крестьянина не обижаю: поутру рано на гумно вылетаю, крылышками разметаю, лапочками разгребаю – тем и пищу себе добываю! А Кукушица, а горюшица – ябедница она и клеветница! Крестьянин нажал один суслон, прилетит, и тот обдолбит. Не столько съест, сколько под ноги спустит!

Выслушали судьи эти слова. Ворону под крылья подхватили в сутной красный угол посадили. Кукушицу же, горюшицу в тёмный лес проводили на тридцать лет, поглянется – живи весь век!

И по сей день Кукушица в том лесу проживает и гнезда не знает.

Коза с козлятами

Жила-была во бору коза Дереза с козлятами во своей избушке. Рано утром уходила коза из дому: ела траву-осоку, пила воду болотную. Походит, попасётся: поест, попьёт и домой идёт.

Подойдёт к двери и приговаривает:

– Детоньки, вы детоньки,

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную.

Бьёт вымечко по коленочкам,

Бежит молоко по копытечкам:

Полны бока молока,

Полны рога творога!

Козлята услышат родимый голос, дверь отопрут и козу впустят.

Так и жили.

Но однажды подслушала козу Егибисна – Бабы-Яги дочка младшенькая.

Коза ещё по бору гуляла, осоку поедала, водицу попивала, а Егибисна уже у дверей и напевает грубым голосом:

– Детоньки, вы детоньки,

Отопритеся, отворитеся!

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную.

Бьёт вымечко по копытечкам,

Бежит молоко по коленочкам,

По-олны бока молока,

По-олны рога творога!

А голос-то совсем не тот, да и слова плоховато запомнила, – не отворили ей козлята. Только ушла Егибисна – бежит мать-коза, торопится:

– Детоньки, вы детоньки,

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную,

Бьёт вымечко по коленочкам,

Бежит молочко по копытечкам:

Полны бока молока,

Полны рога творога!

Козлята услыхали родной голос, растворили дверь:

– Мама, мама, – кричат, – к нам кто-то приходил, твою песенку пел. Только голос другой и слова переврал, мы и не отворили!

– Смотрите, детки, не отпирайте двери, – говорит им коза Дереза, – то Егибисна приходила. Она вас всех съест!

Утром снова ушла коза пастись: траву-осоку щипать, водой болотной запивать, а козлятам внимательно слушать наказала.

Егибисна же, тем временем, сбегала до кузнеца и уговорила язык ей перековать. Стал голос у Егибисны тоненький-претоненький.

Прибежала Егибисна к избушке во бору и запричитала:

– Детоньки, вы детоньки!

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную,

Бьёт вымечко по коленочкам,

Бежит молочко по копытечкам:

Полны бока молока,

Полны рога творога!

Вроде всё правильно сказала, а козлята её всё равно не пустили. Больно уж тонок голосок-от, не мамин. Только убралась Егибисна восвояси, бежит коза, бежит торопится.

– Детоньки, вы детоньки!

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную,

Бьёт вымечко по коленочкам,

Бежит молочко по копытечкам:

Полны бока молока,

Полны рога творога!

Козлята услыхали родной голос, двери растворили, стали рассказывать:

– Мама, мама, кто-то приходил, твою песенку пел, да больно тонко, мы и не пустили!

– Не пускайте, детоньки, не пускайте, – отвечает коза-мать, – то опять Егибисна приходила. Если пустите, она вас всех съест, ни одного не помилует!

Накормила коза деток, ночь ночевала и опять в бор пастись ушла. А Егибисна на тот срок ещё раз у кузнеца побывала, опять язык свой перековала.

В самый аккурат стал у неё голос.

Вот пришла она к избушке с козлятами под вечер и запела:

– Детоньки, вы детоньки!

Я, коза Дереза,

Была во бору,

Ела траву-осоку,

Пила воду болотную.

Бьёт вымечко по коленочкам,

Бежит молочко по копытечкам:

Полны бока молока,

Полны рога творога!

Козлята по голосу не распознали Егибисны, подумали было, что это мать пришла, да и отворили.

Переловила их Егибисна, похватала всех и проглотила.

Да не наелась.

А коза с вечера растворила квашню – пироги печь. Уселась Егибисна к кадушке и давай тесто черпать.

Ест сырое да помыркивает, ест да помыркивает. Почти всё и съела, – брюхо раздулось больше кадушки.

Тем временем и коза Дереза вернулась. Видит: совсем неладно дело, – дверь распахнута, а в избе кто-то мыркает.

Осерчала коза, вскочила в избу, да Егибисну на рога и поддела.

Лопнуло у злодейки брюхо, а козлята оттуда так и посыпались.

Живехонькие!

Козёл да баран

В некотором царстве – беспечальном государстве на ровном месте, как на бороне жил-был старик со своею старухой, и было у них всей живности лишь козёл Митрейка да баран Матейка. Дружно жили козёл с бараном – последний сена клок, и тот пополам.

Долго ли коротко так тянулось, да пришло время, и преставились старик со старухой. Остались козёл да баран вдвоём. Вот и говорит козёл Митрейка:

– А что, брат-баран Матейка, делать-то будем? Как жить дальше? Хозяева наши Богу душу отдали, остались мы с тобой одни. Никто нас не приголубит, сенцом свеженьким не покормит. А ведь осень на дворе, зима скоро.

– Да, брат-козёл Митрейка, – отвечает ему баран, – и впрямь худо дело. Этак-то мы с голоду околеем. Пойдём, что ли странствовать, может, и найдём где лучшей доли.

Вот и отправились они по дороге, куда глаза глядят. Идут-бредут по горам, по долам, по сыпучим пескам, до тёмного леса добрели.

Вечер уже, солнце садится, вот-вот ночь опустится, надо ночлег готовить – добывать огонь. Углядел козёл Митрейка засмолелый пень прямо у дороги, и говорит барану:

– Ну-ка, брат-баран Матейка, надо нам на ночь огня добыть.

Надо, так надо, разбежался баран Матейка, да как боднёт пень рогами, только толку мало. Не получилось огня. Тогда и козёл Митрейка буцнулся с разбегу о пень рогами. Да только и тут без пользы дела.

– Нет, так дело не пойдёт, – смекнул баран Матейка, – надо нам вместе.