Текст книги "Адские чары"

Тогда муж показал ей найденный кинжал, который она осмотрела с дрожью.

– Может быть, эти черные пятна – кровь ребенка, которого убили на моих глазах, – заметила она.

В течение нескольких дней главной темой их разговора служило страшное видение в замке Тиффож и предположение, что в прежнем существовании Басаргин был одним из сообщников грозного маршала Жиля де Ретц.

Глава восьмая

На следующий день Керведек отправился будто бы на охоту, а в сущности, чтобы переговорить с бретонской колдуньей.

Тетка Лебретт жила при выезде из села в одиноком домике над скатом к морю.

Это была худая сгорбленная старушка с морщинистым лицом. На ней был костюм бретонской крестьянки, с большим белым чепцом, и сидела она за прялкой, когда пришел маркиз.

Старуха усадила гостя на скамью напротив и осведомилась о цели посещения.

Смущенный маркиз бегло изложил необычное, случившееся с ним и женой происшествие.

– Узнав от моей экономки, Жаклин Ребек, про ваше знание магии и вашу великую власть над нечистыми духами, я пришел просить у вас помощи и совета. Само собой разумеется, что моя благодарность будет безгранична, если вы нам поможете, – закончил он.

Во время рассказа старуха пристально смотрела на него своими большими темными глазами, качала головой.

– Кажется, дело запутано, и его трудно будет устроить. Жаль, что вы не принесли с собой букета, я бы его осмотрела.

– Но зато я принес другое: ту золотую монету, про которую вам говорил.

Вынув из бумажника странную монету с изображением Адамовой головы, он подал ее старухе. Та долго ее разглядывала и нюхала, а потом встала.

– Я установлю сейчас, к какому роду духов относится тот, кто помечал монету, и тогда увидим, можно ли его обуздать. Пожалуйте за мной.

Маркиз прошел за ней в соседнюю комнату, маленькую и слабо освещенную крошечным выходившим на море окном. Посередине на деревянном столе стояли большая глиняная миска с водой и медный трехрожковый шандал.

Старуха достала из висевшего на стене шкафа три красные восковые свечи, которые и вставила в шандал, затем вынула странного вида нож – в виде серпа, с почерневшим лезвием, большой черный камень и лист пожелтевшего пергамента. Положив все вещи на стол, она закрыла окошко ставней и зажгла свечи; маркиза поставила в углу, наказав ему не двигаться и не разговаривать без ее позволения.

Сняв передник и чепец, она распустила свои длинные густые волосы и, вытащив из-за пазухи узловатую палочку, очертила ею в воздухе над головой круг. Потом она плавно затянула какую-то невнятную песню и принялась кружиться вокруг стола.

Обойдя стол девять раз, она опустила камень в миску с водой и на него положила монету; вода тотчас закипела, словно от прикосновения раскаленного металла. Затем старуха снова начала кружиться вокруг стола, но теперь движения были быстрые, а пение более порывистое; порой прорывались странные, дикие крики.

Стоявший в углу маркиз сначала еле удерживался, чтобы не прыснуть со смеху; однако очень скоро его скептически шутливое настроение перешло в любопытство, а затем сменилось ужасом, и если бы не стыд, то он убежал бы из комнаты, где вокруг него творилось что-то таинственное и зловещее.

В стенах и в полу раздавались торопливые сильные удары, порывы холодного ветра со свистом проносились по комнате, затем появились клубы черного пара, в котором мелькали разноцветные огоньки, зеленые и синие.

Наконец клубы пара собрались над чашкой, и из облака блеснул сноп огня. Затем наступила тишина. Колдунья остановилась и отерла пот со лба. Взяв лист пергамента, лежавший теперь поперек миски, она смотрела на него у свечки.

Вдруг она вздрогнула и задумалась, а затем принялась молча убирать вещи со стола в шкаф. Воду из миски она вылила за окно, а затем прошла с маркизом в первую комнату. Усадив перед собой гостя, она взглянула на растерянное лицо маркиза не то насмешливо, не то сочувственно.

– Плохи ваши дела, господин маркиз. Помочь вам я не в силах, – сказала она. – Взгляните, вот подпись коварного духа, повелевающего той нечистью, с которой ваша супруга имела неосторожность связаться. Это чудовище страшной силы.

Она протянула ему пергамент, и пораженный маркиз увидел данный коричнево-красный рисунок, непонятным образом появившийся на чистом перед тем куске пергамента.

Демонский иероглиф изображал епископский посох, перекрещенный двумя вилами с четырехугольниками по концам; затем начерчен был черный треугольник меж двух голов и рука с растопыренными пятью пальцами.

Маркиз был совершенно подавлен всем, что ему довелось увидеть. Его недоверие исчезло, и он принялся упрашивать старуху предотвратить это оккультное преступление, надвигавшееся с такой неумолимой последовательностью.

Старуха долго и упорно отказывалась, но наконец сдалась.

– Это правда, что вашей жене грозит смерть, и мне жаль ее, а все же спасти ее не могу: я сама погибну, а ей не пособлю. Одно, что еще попытаюсь для вас сделать, – это узнать, как надо действовать, чтобы уничтожить связь маркизы со злыми духами. Но для этого я должна видеть вашу супругу.

Обрадованный, что добился хоть чего-нибудь, маркиз звал колдунью с собой на дачу теперь же. Но тетка Лебретт заявила, что надо быть для этого в замке, куда и обещала прийти дня через три, после того, как приготовится для вызывания.

Маркиз вернулся на ферму и рассказал жене о свидании с теткой Лебретт.

В душе Киры снова вспыхнула надежда. Если узнать, чего добивался призрак и каким способом можно от него избавиться, то не все еще потеряно; она была готова на всякую жертву, на всякое искупление.

В назначенный день супруги вернулись в замок, с нетерпением поджидая колдунью. Около полудня прибыла Лебретт. Пока маркиз вел ее к жене, колдунья несколько раз принималась нюхать воздух.

– Мертвечиной пахнет. Дьявольская рать, должно быть, здесь, и, надо полагать, она страшной силы, – бормотала старуха.

Киру она оглядела пристальным взглядом и попросила оставить их вдвоем, а как только маркиз вышел за дверь, старуха заявила, что желает слышать подробный рассказ всего, что произошло у колдуньи-финляндки.

Кира рассказала все, но умолчала о втором посещении Малейнен.

– Вы просите моей помощи, а всей правды не сказали, – тоном строгой укоризны сказала тетка Лебретт. – Ваш первый муж стал жертвой оккультного убийства. Рука, соединившая вас с ним, пустила и смертоносную стрелу, которая вас освободила; а сплетение преступных заклинаний дало такую власть злым духам и связало их с вами, что пресечь эту связь почти невозможно.

В ужасе Кира призналась во всем, оправдывая свой поступок страстной любовью к теперешнему мужу…

– Да, да. Страсти – плохие советчики, – вздыхая, ответила Лебретт. – Но вы так жестоко наказаны, что, может быть, Господь, по милосердию своему, и простит вас.

Вызывание происходило в полночь в отведенной комнате, из которой предварительно была удалена вся мебель, кроме одного кресла для маркизы. Киру охватил такой ужас, что тетка Лебретт задумчиво качала головой; но, сообразив что-то, положила ей на голову руки, и та впала в глубокий каталептический сон.

После этого старуха привязала к рукам и ногам Киры мешочки с ладаном, на шею повесила ей древнее распятие и, шепча заклинания, очертила ее кругом.

Сама она стала около кресла и, заключая себя тоже в круг, прочла магические формулы, вызывающие нечистую силу с повелевавшим ею демоном; в одной руке она держала свой жезл, а в другой нож вроде серпа.

Сначала раздался треск, затем грохот, и наконец послышалось точно падение грузного тела; а возле круга, окружавшего Киру, появилось два отвратительных существа. Одно из них казалось разлагавшимся трупом, и живыми были только глаза, глядевшие со смертельной ненавистью; другое было голым и мохнатым получеловеком-полуживотным, с фосфорическими рогами и большими зубчатыми крыльями. Его вид был настолько ужасен, что даже тетка Лебретт содрогнулась, несмотря на свою привычку иметь дело с невидимыми силами. Но, заметив презрительную усмешку на лице призрака, она оправилась.

– Что хочешь ты, дух преисподней? С какой целью преследуешь ты и мучаешь ту, которая согрешила лишь по неведению?

– Я хочу ее жизни. Она отняла мою, а я в обмен возьму ее жизнь. Она связала меня с адом, и я хочу, чтобы она тоже была там со мной, – надтреснутым голосом произнес полуживой труп.

– Я не с тобой разговариваю, я желаю слышать ответ твоего повелителя. Скажи, какого искупления ты требуешь и кто может отрешить вас обоих от вашей жертвы. Говори, я приказываю! – настойчиво крикнула колдунья.

– Только та, которая их соединяла, может рассечь эту связь; всякий другой, кто решится на это, поплатится за это жизнью, – ответило на это насмешливое чудовище и поползло к старухе, обдувая удушающим страхом.

Тогда тетка Лебретт подняла нож, сделала им в воздухе каббалистический знак и произнесла магическую формулу. С пеной у рта чудовище отшатнулось, в комнате раздался точно выстрел, и бесовские гости исчезли.

Когда духи исчезли, старуха вышла из круга, разбудила Киру и позвала маркиза.

Керведек был бледен и расстроен, потому что тоже слышал из своей комнаты голос Алексея Басаргина. Он дрожал, когда входил. Тетка Лебретт сообщила, что только одна финская колдунья в состоянии им помочь.

– Да она скрылась неизвестно куда, и все мои розыски были напрасны, – рыдая, сказала Кира.

– Все-таки это единственное средство, которое вы можете использовать, – заметила Лебретт. Она отказалась от всякого вознаграждения и на заре уехала домой.

После такого неудачного опыта Кира потеряла всякую надежду и упала духом; маркиз же, наоборот, горел желанием возобновить попытку избавиться от наваждения. Он находил, что сделан еще один шаг вперед: узнаны намерения тех, с кем они имели дело. Осталось только найти тех, кто посильнее и более знающий, чем деревенская колдунья. В угрозы демонов он не верил.

Скептицизм маркиза улетучился совершенно, и он становился убежденным защитником реального существования загробного мира. Поразмыслив, он решил съездить в Париж, где, по его сведениям, существовала школа магии, в которой преподавали знаменитейшие оккультисты. Там, среди этих ученых и «преемников древней герметической науки», он несомненно найдет сильного мага, который ему нужен.

Прибыв в Париж, он вступил в сношения с разными оккультными кружками и, описав свою историю загробного преследования, жертвой которого были он и жена, просил помочь ему. Господа оккультисты заинтересовались столь необыкновенным случаем, несколько дней совещались, а затем семеро из них изъявили готовность ехать в Бретань попробовать обуздать адских чудовищ, но потребовали при этом, чтобы им был представлен портрет Басаргина.

Маркиз телеграфировал в Петербург о немедленной присылке большого, писанного масляными красками портрета Басаргина и, получив его, уведомил о том магистров.

И вот несколько дней спустя оккультисты выехали в замок. Вызывание было назначено на следующую по приезде ночь. Керведек просил освободить жену от личного присутствия на опыте ввиду того, что всякое волнение вредно для ее здоровья. Оккультисты тут же изъявили согласие, а сами деятельно занялись приготовлениями.

Посередине пустой залы устроили нечто в виде престола, на который поставили портрет Басаргина, семирожковый шандал и две медные вазы с магическими ароматами, а вокруг расставили треножники с углями, травами и курениями.

С наступлением ночи магистры ушли в названную залу, вооружившись магическими мечами. Каждый из них заключил себя в круг, а глава их стал перед престолом с заклинательной книгой в руках.

В соседней комнате сидели маркиз и Пьер Вебек, бывший теперь, после сожжения бесовского букета, в большом фаворе у барина. Пока глава магов читал заклинания, остальные мерно пели гимн; на треножниках трещали и горели травы, наполняя комнату острым запахом.

Скоро в зале раздался глухой шум, задрожал пол, подул ледяной ветер, а из темных углов замелькали разноцветные огоньки, которые летали по комнате и собирались вокруг треножников. Наконец читавший заклинания громко произнес имя Алексея Басаргина, и тут произошло странное и страшное явление.

Бледное выразительное лицо портрета покрыла белесоватая дымка, а из рамы, словно из паровоза, повалили густые клубы черного дыма. Затем раздался резкий стук, и перед престолом появилась высокая фигура человека в черном; вздувшееся и разлагавшееся лицо его было отвратительно.

Сзади стоял его повелитель – тот самый демон, которого вызывала уже тетка Лебретт, на этот раз он был еще ужаснее и противнее. Его голое черное тело озарено было огнем; меж рогов, шипя, горело зеленоватое пламя, а на фоне окружавшего его ореолом кроваво-красного облака резко очерчивались громадные, зубчатые, словно у летучей мыши, крылья. Раздался пронзительный, насмешливый хохот:

– Ха, ха, ха! Что вы затеяли, жалкие пигмеи?! Вздумали бороться с титанами? Ха, ха, ха! В магии вы едва знаете лишь азбуку, и одно наше появление вас уже обессилило. Так-то вот, дрожа от страха, обливаясь холодным потом, рассчитываете вы одолеть нас? Прочь оружие, а не то придет ваш последний час.

Наиболее смелый из оккультистов, читавший заклинания, не оробел. Произнеся формулу, он собирался острием меча ткнуть в грудь стоявшее в двух шагах чудовище, но тут совершилось нечто неслыханное.

Разноцветные огоньки, окружавшие треножники, превратились вдруг в полулюдей-полуживотных, и вся эта отвратительная масса ринулась вперед. Все огни погасли, а в зале началась невообразимая шумиха вперемешку с отчаянными криками и воплями.

Испуганный маркиз бросился все же на выручку, решительно распахнул дверь и повернул электрическую кнопку. Потоки яркого света залили копошащуюся массу отвратительных тварей, которые, однако, мгновенно исчезли. Пьер, вооруженный распятием, влетел вслед за барином, и оба они озадаченно безмолвно смотрели на поле битвы.

Престол и треножники были повалены и изломаны; портрет же Басаргина исчез, и только несколько обуглившихся лоскутков висело из рамы. Оккультисты валялись на полу. У одного из них, полузадушенного, на шее видны были черные следы когтей; другой ранен был собственным мечом, а прочие отделались серьезными ушибами.

Пока маркиз с Пьером разглядывали этот погром, невесть откуда брошенный камень попал садовнику в руку и чуть было не вышиб распятие. Но это новое нападение вернуло их к действительности. Позваны были Клавдий с Жаклин. С их помощью раненые были перевезены и уложены в постели, а верховой послан за доктором.

Теперь маркиз сознавал, что борьба с неведомым миром, с его загадочными силами и существами, окружающими земное человечество, была трудна и опасна. Керведек догадывался, что, не освети он вовремя залу, несчастные оккультисты погибли бы.

Когда через неделю последний из гостей уехал из замка в Париж, маркиз объявил жене:

– Мы возвращаемся в Петербург и будем искать Малейнен, пока не сыщем.

Подавленная всем происходившим, расстроенная и упавшая духом, Кира молча опустила голову. Она потеряла всякую надежду.

Глава девятая

По приезде в Петербург Керведек сам принялся за розыск и даже обещал крупное вознаграждение за отыскание чухонки, но все усилия найти колдунью не привели ни к чему.

Кира с матерью, которой они открыли правду, были в отчаянии, но маркиз упорствовал.

– Хотя бы мне пришлось обыскать всю Финляндию от села до села, я найду-таки эту мерзавку и заставлю ее упрятать своего беса туда, откуда она его достала. Я не обвиняю молодую, доверчивую и желавшую выйти замуж девушку в том, что она решилась на такую проделку; но эта чухонская ведьма, злоупотребившая ее неопытностью и втянувшая ее в такую беду, заслуживает костра, – яростно ворчал Керведек.

Прошло свыше месяца в бесплодных поисках. Вдруг Кире вспомнилась Настя, и она спросила мать, не знает ли та что-нибудь про нее.

– Она в одном из Новгородских монастырей. Месяца два назад, может три, я послала ей, по твоему желанию, двадцать пять рублей, чаю, сахару, кофе, – ответила генеральша. – Твоя бывшая кормилица, Матреша, ходила на богомолье и принесла ей посылку. Вернувшись из монастыря, она говорила, что Настя стала тенью прежней и, вероятно, недолго протянет.

Кира вздрогнула, провела рукой по лицу и поникла головой.

– Очевидно, она тоже жестоко расплачивается за свое безумие; кроме того, Настя даст, может быть, кое-какие указания, где искать Малейнен. Если только колдунья мне поможет, я потребую, чтобы она излечила и Настю.

– А что же, съезди, дорогая, но возьми с собой Матрешу; она будет очень рада тебе сопутствовать.

И генеральша вытерла набежавшую слезу. Маркиз одобрил поездку, но тоже потребовал, чтобы она взяла с собой кормилицу; упадок сил и явное увядание жены приводили его в отчаяние.

В монастыре Кира узнала, что Настя постриглась под именем Анны, но когда она увидела молодую монахиню, ее сердце заныло от жалости.

Смазливая, краснощекая, коренастая Настя превратилась в тощую, сгорбленную старуху с ввалившимися щеками, с желтым болезненным цветом лица и лихорадочно блестевшими глазами.

– Бедная Настя! Что с тобой сделалось?

– Ах, милая барыня! И от вас тоже, я замечаю, одна тень осталась; должно, и вы дорого платите за тот грех, который мы с вами совершили, хотя и по неопытности.

Поцеловав руку Киры, она добавила:

– Спаси, Господи, всякую христианскую душу от такой муки.

– Ах, Настя, милая! Мой-то грех еще тяжелее твоего; кроме того, я осталась в миру и вторично вышла замуж. Я понимаю еще, что Господь меня карает, а ты ведь искупаешь свою вину, ты отреклась от мира, ведешь отшельническую жизнь в посте и молитве. Тебя можно было бы и простить, – волнуясь и дрожа, говорила Кира.

– Должно, слаба моя молитва, чтобы вызволить меня. Малейнен свою душу сатане продала, и ад ей пособляет; значит, колдовство-то это самое окаянное над вами будет на веки вечные. Вам одной я во всем покаюсь и все скажу, что никому другому в жисть не сказала бы. Пожалуйте-ка, матушка барыня, в мою келейку.

Монастырь расположен был за городом и окружен лесом. В дальнем углу обширной монастырской ограды, захватившей и лесной участок, одиноко стояла скромная деревянная келейка в одну комнату. Когда обе они уселись на деревянной скамье, Настя, или сестра Анна, начала вполголоса свой рассказ.

– Как, значит, очутилась я в обители, так почувствовала себя счастливой; мне сдавалось, что убежище наше святое охранит меня от всякого наваждения дьявольского. Настоятельница у нас добрейшая и благословила меня келейку срубить, вот эту самую, и за мое усердие дозволила мне скоро малый постриг принять. И вот поселились мы тут: я да сестра Агафьюшка, с которой я сдружилась.

Хорошо! Живем это мы поживаем, в тиши да в молитве. Вдруг просыпаюсь я как-то ночью и слышу, что Агафья-то стонет; наутро я ее допросила, а она мне отвечает, что сон-де видела, будто огромная кошка у нее на груди сидела и задушить ее старалась. Ночи две все этот сон ей виделся, а я, как заслышу, что она, бедная, стонет, сейчас ее и разбужу.

На четвертую ночку все было тихо, а может, я крепко спала, не услышала. Только утром раненько встаю я, чтобы в храм Божий обрядиться, гляжу, а Агафьюшка еще спит; а допреж того она завсегда раньше моего поднималась. Подумайте, барыня, ужас-то какой: гляжу я, а она как покойница и почернела вся. Кинулась я со всех ног в больницу за помощью; а дохтур опосля того пришел и сказывал, что она давно уже померла, даже похолодела вся. Как рассказала я в обители ейный сон, так сестры говорили, что это, значит, она смерть свою видела, которая за ней приходила.

В день погребения ужасно мне тоскливо было, и я много молилась об успокоении души Агафьюшки; наконец легла спать, но не спалось что-то. Тоска да страх томили меня, и я оставила на столе гореть керосиновую лампочку, что вы мне подарили. Пробило полночь на монастырских часах, и вдруг мне почудилось, будто входная дверь стукнула, а потом ровно кто-то в сенях прошел. Задрожала я тут, как осиновый листочек, и села на постели.

Ужели, думаю, – продолжала рассказывать Настя, – я дверь забыла замкнуть и ко мне бродяга или хулиган залез? Обомлела я со страху – и что делать, не знаю. И вдруг, вижу это я, открылась дверь, и входит человек, бледный такой, тощий, в арестантской одежде, а на ногах кандалы звенят. Подошел он к кровати, взглянул на меня такими глазищами, что я похолодела вся, и говорит с такой, знаете, злой усмешкой:

– Не пужайся, Настенька, это я, муж твой. Небось, ты обо мне и думать перестала, а я вот не забыл, что мы с тобой попом венчаны и что из-за твоей измены я в каторжники попал. Ха, ха, ха! Гляди, видишь цепи на мне, да они не крепче тех, которыми нас Малейнен связала. Теперь вот я вернулся слово держать свое и права свои потребовать. Уж больно долго я ждал тебя, и какой ни на есть ценой я ушел-таки… Ну, сегодня и свадьбу отпразднуем.

Я себя не помнила от ужаса, потому что узнала его.

– Викентий, – говорю, – да ты рехнулся! Нечто не видишь ты – я монахиня; обет, значит, произнесла. А вот пособить тебе скрыться – это я с полным удовольствием, и денег тебе дам.

У самой зуб на зуб не попадает; а от Викентия-то холод такой несет, ровно из погреба. И так он пронзительно да дико загоготал, как я еще сроду не слыхала. И последняя моя силушка тут и пропала.

– Ты монахиня? – говорит. – Ха, ха, ха! Прежде чем монахиней быть, ты моей женой стала. Малейнен нас с тобой окрутила, помни это! Ты вся моя, как есть, и ничто тебя от меня не вызволит; а коли противиться будешь и оттолкнешь меня, так я тебя убью!

Схватил он меня своими ледяными ручищами, а от самого-то смрад такой идет, что не дохнуть; чудилось мне, ровно глыба снеговая меня завалила, и тут я сознание потеряла… Пришла я в себя, когда солнышко всходило. Гляжу, а никого нет. Но с той поры он часто приходил и жил со мной как муж.

Я все надеялась, что авось-де его изловят, и понять не могла, где он скрывается, а донести на него не смела, да и признаться кому-нибудь стыдно. Самое-то страшное было впереди.

Месяца с три назад пришла к нам на богомолье Матреша и принесла подарочки от вашей милости. Разговорились мы, понятно, с ней, а она вдруг и сказала:

– Тебе бы, сестрица, не мешало отслужить панихиду за Викентия; его бывший хозяин весточку получил, что не вынес он каторги и повесился. Твой долг молиться за него, его грешную душу, потому он и острожником стал, что ты своему слову изменила.

Я так и обмерла. Викентий помер… А как же он каждую ночь ко мне приходит? Я думала, что у меня голова треснет. Мысли стали мешаться, и я чувств лишилась. Недель шесть я прохворала и в больнице лежала, но наконец поправилась. И только я здесь очутилась, как Викентий сызнова стал ходить ко мне… Мучаюсь я, а молчу. Потому, кто мне поможет? Никто. Проклятая я и должна муку свою нести до конца дней.

Настя умолкла и вытерла слезы, струившиеся по ее бледному, исхудавшему лицу.

Киру охватил ужас, когда она слушала страшный рассказ Насти: при мысли, что и Басаргин тоже может предъявить свои права, ее бросило в холодный пот. У нее было слишком много явных доказательств, что призрак не желает уступать никому своих прав.

Ей между прочим пришло в голову появление его в Венеции и живо вспомнилось то отвращение, которое она, коснувшись разлагающегося трупа, испытывала. Ужасны законы, одаряющие хотя и временной жизненностью обитателей загробного мира…

Теперь она расплачивалась за свое равнодушие к законам неведомого, за глумливое недоверие ко всему, чего не могла нащупать рука, исследовать скальпель. В просвещенный век было в моде смеяться над привидениями, над сомнамбулизмом, колдовством – словом, над всем, чего не понимали интеллигентные люди, подобно тому, как они отрицали существование Бога или издевались над религиозными верованиями.

Кира тоже выросла в воззрениях, что развитая и образованная девушка хорошего общества не может, не краснея, верить в подобные нелепости… Дорого же ей обошлось убеждение в несуществовании потустороннего мира!..

Она взялась руками за голову, стараясь овладеть собой, а затем, в свою очередь, рассказала Насте все, что произошло с ней с того времени, как они не виделись.

– Осталась одна надежда: найти Малейнен, – закончила она свой рассказ. – Я и приехала-то сюда отчасти для того, чтобы спросить, не знаешь ли ты, где она. Если только она освободит меня, клянусь, я заплачу, чтобы она и тебя освободила от Викентия. К несчастью, нигде не сыскать эту проклятую бабку.

Настя задумалась…

– Сама я не знаю, где она. А вот, может, городовиха Ефимовна, что возила меня к ней, знает, где теперь проживает колдунья. Помнится, они очень дружили, а не то даже сродни приходились. Мать Ефимовны, кажись, из чухон была.

Записав точно имя городового и его жены, Кира на следующий день уехала. По возвращении Киры в Петербург снова начались поиски Малейнен, и на этот раз они увенчались успехом. Городовой был переведен в другую часть столицы, где его и нашли; а его жена, благодаря щедрым чаевым, немедленно сообщила желанный адрес. Оказалось, что Малейнен окончательно покинула столицу и поселилась в своей деревне около Або.

По получении столь драгоценного указания было единогласно решено, что Кира с матерью съездят к чухонке, а маркиз, со своей стороны, убеждал жену не жалеть денег.

Рассказ о мучениях Насти привел его в ужас; он готов был заплатить цену, какую бы ведьма ни назначила, лишь бы только та уничтожила созданные адские чары и освободила обеих несчастных. Мать и дочь спокойно доехали до Або. По прибытии в большое село сердце Киры сжалось от страха и тоски, а когда их экипаж остановился перед указанным домом, Киру бросило в дрожь.

Малейнен жила на выезде из села в большом, неприветливом на вид кирпичном доме, окруженном садом и огороженном каменным забором. У проделанной в ограде калитки висел звонок. Открыла им чухонка лет тридцати с плоским лицом и, увидив барынь, сделала книксен.

Узнав, что гости желают видеть Христину Малейнен, она подобострастно ответила, что мать дома, и просила войти, а сама кликнула мужа, чтобы вынести из коляски корзину и мешок – то были подарки, привезенные Кирой: кусок темно-синего сукна, шелковый белый платок, материя на фартуки с кофточками и провизия: чай, кофе, сахар, коньяк и так далее. Пройдя по большому, чисто содержащемуся двору, окруженному конюшнями, коровниками и сараями, генеральша с Кирой вошли в просторную кухню. Перед очагом на шестах висела копченая рыба и целые ряды сухих, круглых, плоских, с дырой посередине хлебов, которые так любит финский народ. В печи горел яркий огонь, в котле варились капуста и мясо, распространявшие аппетитный запах.

Стол был накрыт на три прибора, и поставлены были хлеб, масло и крынка с кислым молоком. Все в доме указывало на полное довольство; по-видимому, оккультные занятия приносили колдунье обильные плоды.

Генеральша пожелала остаться в кухне, а Кира прошла в соседнюю комнату – светлую, большую и не по-крестьянски обставленную.

У окна, украшенного белыми вязаными занавесками и уставленного горшками цветов, сидела колдунья и вязала.

При виде входившей гостьи не то недовольное, не то удивленное выражение мелькнуло на лице старухи.

– Ах, это вы, барыня? Как вы нехорошо выглядите, – сказала Малейнен, вставая и отвешивая поклон.

– Да, я знаю, что скверно выгляжу. Я приехала, чтобы переговорить с вами по очень важному делу.

– В таком случае пожалуйте в мою комнату, – ответила старуха, хмурясь.

Она провела Киру в маленькую комнату, свою спальню, где была большая кровать с занавесками и одеялом из пестрого ситца; у окна стояли два разнокалиберных старых кресла.

Взволнованная Кира села и стала излагать все, что с ней произошло. Она описала, в какую пытку обратилась жизнь ее и Насти, и в заключение упомянула о словах тетки Лебретт, что одна только Малейнен может их спасти и освободить. Пока она говорила, лицо чухонки все бледнело.

– Еще бы! Я думаю, что никто, кроме меня, это сделать не может, – с резким, злым смехом процедила колдунья. – А только дело это – опасное и мне не подходит.

– Господи! Умоляю: спасите, освободите нас! Я дам вам три, пять тысяч; я сделаю все, что вы хотите, только спасите нас с Настей от этих чудовищ, – упрашивала Кира, стиснув руки, и разрыдалась.

Чухонка мрачно взглянула на нее.

– Нет, не могу. То, что вы требуете, уж больно опасно, рискую собственной головой. На что мне тогда ваше золото? Жизнь мне дороже, и я не стану подвергать себя опасности из-за вас. И наконец, что вы можете иметь против меня? Вы желали выйти замуж; захотели быть свободной, чтобы выйти за другого, стали вдовой, а затем обвенчались вторично. Я сделала все, что вы хотели. Так чего же нужно от меня? Чтобы я стала воевать с бесами? Нет уж, благодарю покорно. Я дорожу жизнью и ничего вам не сделаю, ничего. Вот мое последнее слово!

Задыхаясь от слез, Кира выскочила из комнаты и, как безумная, кинулась вон, но ошиблась дверью и выскочила в темный коридор, выходивший во двор. При выходе она наткнулась на каких-то людей, подслушивавших у двери и оказавшихся дочерью Малейнен с ее мужем. Не говоря ни слова, они вывели Киру на крыльцо.

– Не плачьте, бедная барыня, – сочувственно стал утешать ее финн. – Старая не хочет вам помочь, а мы вот, дочь ее и зять, мы совсем другого мнения. Смешно и глупо отказаться от хорошего заработка и к тому же допустить погибель такой красивой и щедрой барыни.

В душе Киры блеснула надежда. Она вытащила несколько золотых и сунула мужу с женой.

– Ах, если вы это устроите и уговорите Малейнен мне помочь, я вам дам тысячу рублей сверх того, что обещала ей.

Чухонец щелкнул языком от удовольствия и еще более оживился.

– Идет! Положитесь на меня и супругу, барыня, и старуха вам поможет; это так же верно, как я зовусь Онни Тенгрен. Она первая колдунья во всей Финляндии, и сам дьявол ее боится.

Достойная чета проводила гостей с поклонами и обещаниями, записав их петербургский адрес.

Десять дней прошло в томительном ожидании. Кира ходила убитая горем; маркиз был нервен и раздражителен, а генеральша заливалась слезами. Она не сомневалась, что, если и это последнее средство не удастся, ее дочь погибнет.

Наконец на одиннадцатый день, поутру, за чаем лакей доложил, что прибыли две женщины и чухонец из Або и желают видеть господ по важному делу.

– Угостите их сперва, а потом проводите в мой кабинет, – приказал Керведек.

Через час вновь прибывших позвали в кабинет. Малейнен была бледна, зато дочь с зятем очень оживлены и довольны.

– Уступая нашим просьбам, мамаша согласилась разрушить то, что сделала, – с довольным видом заявила Тенгрен.