Текст книги "Адские чары"

– Отлично, – сказал маркиз, отпирая письменный стол. – Вот деньги, которые вам обещала жена за то, что вы уговорите вашу мать помочь нам; а вы, Малейнен, получите две тысячи вперед в знак нашего полного к вам доверия. Я не сомневаюсь, что такая волшебница, как вы, будет в состоянии расстроить то, что она сделала.

Несмотря на комплимент, старуха оставалась мрачной и озабоченной.

– Я уже говорила вашей жене, что дело это опасное, трудное и за успех его поручиться не могу. Уступая просьбам детей, я попробую уничтожить колдовство, но для того мне нужна моя прежняя квартира: там остались мои бутылки.

– Квартира будет, – вмешался ее зять. – Я уж говорил со сторожем; он готов отдать внаем на неделю, да только пятьдесят рублей запросил.

– Я плачу, – сказала Кира.

– Ну, так ступай к сторожу, Онни, и скажи, что квартиру мы берем на неделю и займем сегодня вечером. Я вас извещу, барыня, когда начну; но это будет не раньше трех дней, потому что мне надо приготовиться, и время это тяжелое. А все же, повторяю, дело это ненадежное. Коли я жива останусь, вы будете избавлены; ну а коли я умру, ваши деньги пропали, потому, значит, они победили, – глухим, упавшим голосом закончила она.

Разговор продолжался, но жадность превозмогла последние сомнения старухи, и вся тройка ушла гораздо спокойнее и увереннее, чем пришла, унося вместе с тем корзину с провизией.

В тот же день Киру охватило странное чувство недомогания; ноги и руки налились словно свинцом, голову ломило, а отвратительный трупный запах прямо-таки душил ее. Ночью она глаз не сомкнула, и от страха волосы вставали дыбом.

Глухие удары и треск раздавались в стенах; кроме того, она чувствовала, что кто-то стоял у ее постели, распространяя ледяной холод.

Следующая ночь вызвала волнение между прислугой. Швейцар видел, будто стая черных кошек с фосфорически горевшими глазами и взъерошенными хвостами поднималась вверх по лестнице; между тем, несмотря на всевозможные розыски, ни одной кошки не нашли, и в людской решили потом, что это просто нечистый.

Кира жила с мужем в том самом доме, который унаследовала от Басаргина. В ту же ночь один из лакеев утверждал, что слышал волчий вой в кабинете Басаргина; распахнув двери, он видел, как по комнате двигались черные тени, после чего он с криком убежал и, разумеется, привел в волнение всю прислугу. Лишь строгий приказ маркиза молчать об этих происшествиях помешал рассказам дойти до жены.

Утром на третий день явился Онни Тенгрен с извещением, что ночью Малейнен приступает к решительным заклинаниям и барыне велено не спать.

Весь день Кира провела как в лихорадке, испытывая сердцебиение и головокружение. Мать и муж уговаривали ее уснуть днем, чтобы быть свежее и крепче ночью, но она не находила себе покоя и бродила как тень, уверяя при этом, что за ней все кто-то ходит, сопит и тяжело дышит.

Генеральша так разволновалась, что совершенно ослабела, и врач вынужден был дать ей сонных капель, после чего та заснула.

Кира же отказалась лечь и, переодев капот, устроилась на кушетке, обложившись подушками. Она осунулась и так плохо выглядела, что муж думал со страхом, вынесет ли она эту передрягу, каков бы ни был результат последней ночи.

Чтобы успокоить жену, он сказал, что сам проведет возле нее эту ночь вместе с Матрешей, которая поселилась у них в доме со времени поездки в монастырь. Матреша обсыпала ладаном кушетку и положила ладану в карман пеньюара Киры, повесила на стене распятие, а перед иконами зажгла лампадки с принесенным ею из Иерусалима маслом.

Маркиз, ставший верующим настолько, насколько прежде не верил ни во что, надел жене на шею древний золотой медальон с мощами, которые один из его предков вывез из крестового похода.

Томительно долго тянулось время. Все трое, нервно возбужденные, бодрили себя, а тем не менее не замечали, как постепенно свинцовая тяжесть их охватывала и тяжелый сон смыкал глаза.

Вдруг дикий пронзительный крик огласил комнату. Разбуженные Керведек и бывшая няня вскочили и при свете горевшей перед образами лампады ясно увидали высокую тень человека, который сбросил Киру с дивана и, казалось, боролся с ней; а затем, произнеся проклятие, отшвырнул свою жертву на несколько шагов и исчез, оставив после себя в комнате удушающий трупный запах.

– С нами крестная сила! – завопила Матреша и кинулась вон из комнаты.

Перекрестившись, маркиз бросился поднимать Киру. Он увидел, что она обсыпана обломками костей вперемешку с полуистлевшими цветами, бывшими некогда лилиями и камелиями. На его звонок горничная и проснувшаяся генеральша прибежали помогать Кире, лежавшей в полубесчувственном состоянии.

В это время говор и беготня прислуги обратили на себя внимание маркиза. Очевидно, в доме что-то произошло.

Выйдя узнать, что случилось, он увидел двери в переднюю и на лестницу открытыми настежь, а у громадного зеркала в прихожей полуодетая разбуженная прислуга столпилась вокруг швейцара. Славный, усердный старик, живший в доме более тридцати лет, полулежал на стуле, а жена его с экономкой смачивали ему голову водой.

– Что с ним такое? – спросил маркиз.

– Ах, барин! – закричал очнувшийся швейцар, вскакивая. – Ведь видел я собственными глазами, видел его, Алексея Аркадьевича. Только это я, значит, входную дверь запер и собрался электричество гасить, а он, откуда ни возьмись, возле меня. Глазищи-то у него ровно угли… Глянул он на меня, да и говорит:

– Здорово, старина! Что, узнал меня?

Одет он был точь-в-точь как в гробу лежал, и в руках – букет черных, ровно обожженных цветов, а лицо-то бледное-пребледное, как у заправского покойника. Меня точно громом ударило. И что же? Вижу я, он по лестнице вверх поднимается, да забавно так, ровно скользит по ступеням, а ног не поднимает. Тут мне на ум пришло, не нечистый ли это. Может, молодой барыне какое зло причинить хочет? Побежал я за ним наверх и стал «Да воскреснет Бог» читать, а силушки-то нету, я и упал. А в сей момент слышу – в столовой кричат да еще где-то; потом люди забегали, вот я и позвал…

– Почему же остальные кричали? – спросил маркиз.

– В столовой Антип с Никифором посуду в буфет убирали и тоже видели покойного барина, – докладывала экономка. – А мы с господином Клодом и с горничной беседовали. Вдруг это он, нечистый, пронесся, как вихрь, мимо нас, будто из барыниной комнаты, и лицо-то у него было такое мрачное да злобное, точно у дьявола.

Не без труда удалось маркизу успокоить напуганную прислугу, которая готова была отказаться от места.

Он обещал поднять икону Казанской Божьей Матери, отслужить молебен с водоосвящением и заказать сорокоуст по Басаргину. Успокоенные его обещаниями, люди разошлись, а он вернулся в комнату жены, которую удалось привести в чувство лишь после долгих усилий.

На шее Киры видны были синяки от пальцев, но лично она ничего не видела. Ее разбудило прикосновение ледяных рук, тащивших ее с дивана, и вслед за тем она потеряла сознание. Кира была сильно истощена и, выпив успокоительных капель, уснула тяжелым, глубоким сном.

Глава десятая

После разговоров у маркиза Малейнен с дочерью и зятем отправились прямо в тот домишко на Волковом, где некогда жила колдунья. Переговоры со сторожем были недолгими, наем состоялся, и старуха осталась в доме, а своих послала за вещами. Сев у окна, она мрачно задумалась; в том же положении нашла ее вернувшаяся с узлами чета.

С наступлением ночи Малейнен велела дочери с зятем зажечь в печи, на шесте, можжевельник и читать указанные заклинания да стеречь, чтобы огонь как-нибудь не потух до ее возвращения.

Было около полуночи, когда ушла она на кладбище. Ночь была холодная. Бурный порывистый ветер гнал по небу сизые дымные тучи, скрывавшие луну; лишь по временам пробивавшийся тусклый полусвет озарял громадную ниву мирного упокоения, и тогда из темноты выглядывали кресты и памятники.

Сделав большой обход, Малейнен вернулась в ту часть кладбища, которая прилегала к ее избенке. Эта сторона, как наиболее старая, была больше всего запущена. Могилы стояли заброшенные, кресты либо повалились, либо покосились, и кругом все густо заросло травой и кустарником.

Полузакрытый обветшавшими деревьями, там стоял старый памятник в виде часовни. Чугунная, некогда окружавшая его решетка была уже сломана, каменные ступени разъехались, и старая дверь, хотя и запертая, едва держалась, по-видимому, на ржавых петлях.

Малейнен достала из-под полы зажженный фонарь и, вынув из кармана ключ, открыла дверь. Внутри все было пусто. Когда-то здесь были икона и лампада, но образ исчез, а валявшиеся на полу осколки стекла только и указывали на бывшую тут когда-то лампаду.

При входе Малейнен послышалось глухое шипение, и из темного угла выскочила черная кошка. Подняв хвост трубой и изогнув спину, она глядела на колдунью горящими глазами, но та повелительно подняла руку, пробормотала несколько слов, и кошка пропала неизвестно куда.

Тогда Малейнен пошла в угол, разгребла кучу мусора, скрывавшего кольцо от подъемной двери, открыла ее и сошла по крутой лестнице в склеп.

Склеп был средних размеров, и в нем стояло два гроба, обитых когда-то бархатом с позументом, но все это уже обветшало, и сгнившие доски почти развалились.

В головах одного из гробов сложен был кирпичный стол, на котором стоял семирожковый шандал с черными восковыми свечами. Старуха достала из-за пазухи склянку и палочку, затем зажгла свечи. Жидкостью она окропила весь склеп, и в воздухе послышался одуряющий запах серы, а затем, став между гробами и подняв руку с палочкой, она мерно запела на неизвестном языке.

Вскоре послышались сухие удары и треск, черная дымка заволокла все внутри и стала сгущаться в облако, из-за которого вдруг вынырнул маленький горбатый уродец. Темное тело его было покрыто шерстью, плоские широкие ступни походили на копыта, и на голове светились рожки. Гадкий ублюдок этот вскочил на один из стоящих гробов и уселся верхом.

– Здорово, кума! Что тебе от меня надо? – диким голосом спросил он, лукаво и злобно глядя на свою названную «кумушку».

– Здравствуй, Анаэль. Помощь нужна мне твоя в одном деле, запутанном, но очень прибыльном.

– Ага!.. Все для жены того, кому мы шею свернули? Чего еще этой негоднице понадобилось? Вышла за своего суженого и ничего, стало быть, больше требовать не смеет.

Малейнен рассказала коротко про свое условие с Кирой относительно ее избавления от преследований Басаргина. Уродец внимательно ее выслушал.

– Эх! Напрасно впуталась ты опять в эту глупую историю. Знаешь ведь, что хозяин недолюбливает таких вмешательств. Уж он никогда не отдаст то, что своим считает.

– Помоги мне, Анаэль. Уж я тебе поднесу в награду кружку свиной крови.

– И рад бы тебе пособить, да… дело-то очень неверное. Что ж, впрочем, если ты непременно хочешь, пожалуй, попробуем. Только нам помощники нужны. Выбери кого надо из тех, что у тебя в погребе, да завтра в полночь приготовь им угощение; вот мы первый опыт и сделаем. А я постараюсь выпытать у хозяина, что надо, и завтра же надеюсь тебе ответ дать.

Он спрыгнул на землю. Послышался глухой грохот, потрясший склеп, и уродец исчез. Малейнен потушила свечи, взяла в руку фонарь и открыла проделанную в стене низкую дверь.

Дверь была прочно замкнута, и за ней открылся низкий и узкий, но длинный проход, который вел в погреб довольно странного вида и гораздо больших размеров, чем склеп.

На земле и на полках стояли бутылки всевозможных размеров, но большей частью четвертные и ведерные. В погребе была еще и вторая дверь, запертая на железный засов с громадным замком, который старуха и отперла.

За этой дверью оказался небольшой подвал, откуда был уже ход в кухню дома, где жила Малейнен. Но перед отъездом та тщательно замкнула и даже завалила соединительную дверь со стороны подполья дома. Кто бы ни нанял после нее дом, никто даже не заподозрит, что бок о бок имеется погреб, да еще с такими загадочными припасами.

Кончив эти приготовления, старуха отправилась домой той же дорогой, какой пришла. Утро следующего дня поглощено было разного рода закупками.

Затем колдунья с зятем освободила и отперла дверь, которая вела в погреб с бутылками, и она снесла туда несколько больших корзин, тщательно укрытых белым холстом. Незадолго до полуночи Малейнен спустилась в подвал, зажгла несколько черных восковых свечей, а затем принялась разглядывать и разбирать бутылки.

И посуда, и бутылки с их содержимым были удивительны. Красные деревянные резные пробки, припаянные у горлышка черными кружками, изображали рогатые козлиные головы. Внутри бутылей заключены были словно крошечные человечки, прозрачные и студенистые, хотя и вполне отчетливые; особенно живыми представлялись головы с отвратительным злобным выражением.

Колдунья отобрала двадцать одну бутылку и поставила их на середину подвала, а затем раскрыла корзины, в которых лежали поросята, кошки и вороны.

Животные казались дохлыми, потому что не шевелились, даже когда старуха доставала их из корзин и раскладывала по одному перед каждой бутылкой; но, всмотревшись, можно было заметить у них чуть заметное дыхание.

В течение этих приготовлений из темных углов, где стояла остальная посуда, слышалось глухое ворчание, и вдруг раздались громкие стоны и зловещий треск. Малейнен мгновенно выхватила из-за пазухи палочку; она погрозила ею в сторону начавшегося шума и произнесла заклинание. Кругом снова все стихло.

После этого она принесла небольшую жаровню с горящими углями и посыпала ее порошком, который с треском сгорел, наполнив подвал удушливым запахом серы. На жаровне же вспыхнуло синее с зеленоватым отливом пламя, сменившееся клубом черного дыма, и в тот же миг перед колдуньей очутился вчерашний уродец.

– Ну, какие у тебя новости, Анаэль? – спросила она.

Тот скорчил гримасу.

– Ничего достоверного, кума. Не больно он доволен, хотя и не возражает. Так что, если ты настаиваешь, давай попробуем.

– Да, попытаемся. А чтоб придать тебе мужества, потому что все-таки рассчитываю на твою помощь, я тебе поднесу угощение.

Она вытащила из корзины поросенка и зарезала его так, что тот даже не пискнул. Выпустила кровь в глиняные горшки, а затем сцедила в них кровь других зарезанных животных. Кончив это, Малейнен раздула угли, бросила в них новую пригоршню порошка и затянула песню вперемешку с заклинаниями.

Мало-помалу густой дым застлал погреб, послышался треск, раздались точно выстрелы и дикие крики, а затем, когда дым рассеялся, оказалось, что все бутылки разбиты, а вокруг жаровни собралось целое общество, жадно глотавшее налитую в горшки кровь.

Тут были представители обоих полов и всяких общественных положений: офицеры, духовенство, штатские, купцы, крестьяне и даже дамы. Мертвенно-бледные лица их отражали всевозможные страсти; но помимо трупного цвета и пристального, дьявольского злобного взгляда ничем иным они не отличались от живых людей.

Малейнен продолжала петь, как вдруг в воздухе блеснул свет, точно молния, порыв ветра пронесся по подвалу, и точно из-под земли вырос Басаргин с пеной у рта и дико сверкающими глазами. По-видимому, он был в ярости.

– Нет! – заревел он. – Не выпущу я ее живой из своих рук и не дозволю никогда освобождать ее.

Злые духи кинулись на него и пытались повалить его; а в это время Малейнен с палочкой в одной руке и горящим углем в другой подскочила тоже, намереваясь ударить его с левой стороны, Анаэль тоже вцепился в Басаргина.

Вдруг тот вырвался из рук нападавших, взлетел на воздух, превратился в зеленоватый, искрометный шар, лопнувший затем с грохотом, и исчез.

Малейнен отпустила страшное ругательство, но, спохватившись, стала читать заклинание и под конец пронзительно крикнула:

– Завтра в полночь созываю вас всех на решительный бой!

Анаэль и прочие духи растаяли в воздухе, а Малейнен, очертив магическим кругом оставшиеся бутылки, ушла из подвала.

– Кто бы мог подумать, что у него такая силища, – ворчала она, идя к себе.

Перед генеральным сражением, которое Малейнен собиралась дать силам зла, она постилась целый день и делала особые приготовления.

С наступлением ночи она заперлась во второй комнате, строго наказав зятю и дочери не спать, зорко сторожить подполицу и читать заклинания, магически преграждавшие выход из подвала.

Заперев за собой дверь, она сняла с себя все и надела только длинную красного цвета рубашку, распустив свои седые, но еще длинные и густые волосы. Затем она зажгла в печи охапку можжевельника и в огонь сунула лезвие большого ножа.

На престол она поставила медный колокол в виде черепа и рядом положила дудку, выделанную из человеческой кости. Перед печью поставила старый, взятый с чьей-то могилы чугунный крест, а на черной доске, прибитой к престолу сзади семирожкового шандала, написала какие-то знаки и затем открыла заклинательную книгу. На лице колдуньи застыло выражение дикой отваги.

Она вполне сознавала, что подвергает себя смертельной опасности, берясь спасать Киру. Но ее соблазнило богатое вознаграждение. А она была жадна, упряма и уверена в своих силах.

Кроме того, она рассчитывала на содействие тех, которых накануне ночью одарила жизненной силой, дававшей им возможность вторгаться в толпу живых.

С этими темными существами люди часто сталкиваются, сами того не зная и не подозревая. Скептики отрицают такие явления, а присяжные «ученые» над этим смеются, потому что ни те ни другие не понимают скрытых пружин, приводящих в действие неведомые для них силы потустороннего мира; как они не знают, откуда берутся и куда деваются эти загадочные, зловредные существа.

Громко и отчетливо читала Малейнен заклинания, временами она останавливалась, брала дудку и издавала протяжный резкий свист, подзванивая ему в колокол. Затем она подбрасывала в огонь ветки и переворачивала начинавший накаляться докрасна нож.

Мало-помалу вся комната стала трещать, в стены и пол неистово стучали, проносились порывы холодного ветра и чуть не задували свечи.

Наконец блеснула молния, и весь дом затрясся словно от громового раската. Из стен и пола выходили темные тени, которые быстро уплотнялись. Эта толпа тащила Басаргина, который упирался и отбивался, но все-таки был повален на землю.

Теперь было заметно, что красная светлая нить исходила из его левого бока и терялась в пространстве. Черные худые, но цепкие, как змеи, существа держали Басаргина, несмотря на его отчаянные усилия вырваться из их лап.

Тогда Малейнен выхватила из огня раскаленный нож и кинулась к нему, чтобы рассечь таинственную связь, соединявшую его с Кирой. Но в этот миг произошло нечто совершенно неожиданное и ужасное…

В комнате рядом раздался громкий взрыв, входная дверь вспыхнула точно огнем, и в комнату повалила целая ватага людей и животных. Впереди шло отвратительное рогатое чудовище с козьей мордой, красными, как огонь, глазами и громадными зубчатыми, точно у летучей мыши, крыльями. Чудовище это грозно потрясло трезубцем и залилось злым дьявольским смехом.

– Ты еще смеешь вступать в бой со мной, негодная?! Или забыла, что ты наша раба, у которой нет ни знаний, ни сил, чтобы побороть нас?!

Черный козел кинулся, как молния, к престолу, схватил водруженный перед печью крест и вонзил его в колдунью, которая упала с нечеловеческими криками и была пригвождена к полу. Потоки черной крови хлынули из ее рта к груди.

В тот же миг Басаргин вырвался из рук нападавших и исчез с громкими ругательствами. В комнате же происходило нечто непостижимое.

Часть дьявольской свиты бросилась на неподвижное тело колдуньи, они пили и вылизывали ее кровь; кости старухи трещали, и по трупу ползали языки пламени. Другие ломали и топтали все, что было в комнате. Наконец окно с шумом распахнулось, и вся дьявольская ватага с черным козлом во главе вихрем унеслась на кладбище. В ночные часы в этом царстве мертвых обыкновенно пусто. И теперь лишь ветер жалобно стонал и свистел меж обнаженных деревьев. Временами лунный свет проглядывал сквозь седые облака, заливая кресты и памятники унылым, дремотным светом.

Но если все казалось пустынным и тихим для неразвитого взора человеческого, ясновидящий усмотрел бы кипевшую здесь суетливую и зловещую жизнь.

В разных местах вспыхивали блуждающие огоньки, слетавшиеся затем вокруг дьявольского кортежа, который вылетел из дома колдуньи. Демон с козлиной мордой остановился и звонко протрубил в кривой, словно охотничий, рог трижды. Затем раздался его глухой, скрипучий голос:

– Призываю вас всех, кто заключен тут и кого не выпускает плоть, приковав к могиле. Вы стремитесь к свободе, хотите уничтожить воинство Люцифера? Так вставайте же, поломайте гробы свои и опрокиньте надгробные кресты. Придите, возлюбленные и разлученные смертью: вы, алчущие наслаждений и мести!

Толпа вокруг него пела и выла, испуская снопы искр. Поднялся целый ураган диких звуков; крики и стоны сливались с похоронным пением. В разных направлениях сверкали огненные зигзаги, гробницы трещали и кресты качались, и из них поднимались громадные зеленоватые, желтые и черные шары.

Шары эти с грохотом лопались, распространяя вокруг трупную вонь и обнажая отвратительных существ с разлагающимися телами. Искаженные, отталкивающие лица их отражали все грубые страсти, все нечистые вожделения и похоти обожаемой ими плоти, которая тем самым сковывала их теперь и причиняла ужасные страдания. Но много могил все же остались целыми. Те, которые были погребены там, не поддавались сатанинскому зову. Святые молитвы и символы удерживали одних и ограждали от других.

Современный род людской, глубоко невежественный в познании невидимого мира и закованный в броню неверия, отталкивает как излишние, а то еще и осмеивает все мистические таинства, которыми человечество с древнейших времен неизменно окружало два величайших момента человеческой жизни: рождение, или появление человека на земле из неведомых областей, и смерть, то есть возвращение его в потусторонний мир. Между тем обряды эти и таинства, установленные величайшими светилами герметической науки, имеют глубокое значение и служат защитой как живому человеку, так и свободному духу против силы зла…

А демоны продолжали между тем свою оргию, освобождая из могил грешные, слабые души, чтобы захватить их в свою власть и толкать затем на новые преступления.

С хохотом и криками принимало дьявольское чудовище со своей свитой тех, которые выходили из усыпальниц и преклонялись перед ним. Но где-то вдали пропел петух.

В тот же миг заклубились вихри черного дыма, в котором и растаяла дьявольская ватага.

На следующий день после страшной ночи Кира заканчивала завтракать, когда доложили о приходе Тенгрена. Маркиз с женой и генеральшей ушли в кабинет, куда привели чухонца.

Он был смертельно бледен, очень взволнован и хриплым голосом заявил, что они с женой чуть было не умерли в минувшую ночь.

Маркиз поднес ему стакан вина для подкрепления и попросил подробно рассказать все, что у них случилось.

Собравшись с мыслями, тот начал:

– Вчера вечером мать стала готовиться к большому заклинанию. Барыня помнит, вероятно, что в первой комнате есть подполье, а во второй, за занавеской, устроен престол. Там она с нашей помощью все изменила по-новому: занавеску сняла, престол поставила на середину комнаты, перед ним поставила ковер с какими-то странными знаками, расставила вокруг до сорока черепов, подобранных на кладбище, да четыре совсем новые жаровни с можжевельником и дегтем, а перед печью водрузила чугунный, взятый с могилы крест. На престол она положила открытую большую книгу с заклинаниями, а в шандал вставила по четыре черные свечи и по три красные да принесла два горшка: один с вином, а другой с зерном.

Устроив все это, мать обсыпала подполицу ладаном, а сверху поставила три чугуна с можжевельником и углями. Нам она дала по мешку – один с ладаном, а другой с можжевельником и травами, наказав сидеть да твердить заклинания, которые заставила выучить наизусть.

– Особенно остерегайтесь заснуть, – предупреждала мать. – Да сторожите подполицу хорошенько, чтобы кто оттуда не вышел; а если что-нибудь там зашевелится, так бросайте горстями ладан и кричите заклинание. В мою комнату не входите, пока петух не запоет, что бы там ни слышали.

– Я забыл сказать, – продолжал он, – что она купила черного петуха и повесила его в клетке у окна во второй комнате. Около полуночи мать ушла к себе и заперла за собой дверь, а мы уселись на свои места и принялись курить да читать заклинания, как она приказала.

Но мало-помалу такая меня разобрала охота спать, что просто глаза слипались, и вдруг вижу я с ужасом, что Катерина храпит вовсю; я же, хоть и подбрасываю в огонь курения, сижу, как пьяный, голова кругом идет, и бормочу что-то непонятное. Так ли я все делал, как надо было, не знаю и не помню; сидел я, точно окаменелый, и шевельнуться не мог.

Вдруг раздался такой громкий удар, что я подумал, как бы дом не рухнул, и с полу и из печи мелькнули огненные языки; подполица сама собой открылась с треском, и снизу полезла целая уйма людей: мужчин, женщин, военных, мужиков и всякого сброда, а сзади них – разные животные: кошки, собаки, волки, козлы, крысы, лягушки, летучие мыши, уж и не припомню, что еще. Вся эта стая людей и скотов с воем и криком кинулась в комнату матери, а там в это время такой поднялся шум и гам, какого я отроду не слыхивал. Меня словно ударило что-то по голове, и я потерял сознание.

Когда я открыл глаза, полуживая от страха Катерина неистово трясла меня.

– Слава Богу, Онни, ты очнулся, а я уж считала, что ты помер. Что мы с тобой наделали!.. Мы уснули, а ведь мать нам строго приказывала не дремать и сторожить подполицу, чтобы она не поднималась. Теперь, гляди, она открыта. Рядом же в комнате – гробовая тишина. Мать не отвечает, а петухи давно пропели. Страшно!

Я кинулся к двери и пробовал ее открыть, но она не поддавалась, точно была заперта изнутри на крючок. Мы выбежали во двор, и я открыл окно, которое никогда не запиралось на задвижку. Когда я заглянул в комнату…

Тенгрен задрожал и от волнения не мог говорить, но наконец успокоился и продолжал:

– Мать лежала, растянувшись на полу, а в комнате все было перевернуто, что называется, вверх дном. Тут я испугался, как бы нас не обвинили в убийстве, и побежал звать сторожа, городового и еще прихватил двух свидетелей. Мы выломали дверь и увидели что-то ужасное.

Престол, свечи, горшки – все оказалось перевернутым и разломанным, ковер был изодран, платье на матери сожжено, и она лежала голая с переломанной спиной и свернутой назад головой; а самое ужасное – она была пригвождена к полу чугунным крестом, который прошел насквозь…

– Уж, дорогой барин, выдайте нам обещанные деньги, потому ведь мать честно исполнила свое обещание и даже жизни лишилась, чтобы вам услужить… А мы завтра хотим домой ехать, – закончил финн, вытирая слезы.

Не говоря ни слова, маркиз отпер шкаф, вынул деньги и отдал их Тенгрену, после чего тот ушел. Все трое с отчаянием глядели друг на друга; особенно была убита Кира.

Что же теперь будет с ней, когда и колдунья умерла?

Лишь на следующий день, когда прошел первый испуг, решено было навести справки, не наврал ли чухонец. Но оказалось, что он сказал правду, и все Волково кладбище говорит про колдунью, удавленную чертом.

Даже в одном из болтливых столичных листков промелькнула впоследствии заметка про загадочную смерть какой-то подозрительной женщины, слывшей колдуньей.