Текст книги "Гости из будущего. Дилогия. Часть первая. Коридор времени"

Все наши силы – на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа – на разгром врага! Вперёд, за нашу победу!

 
                                    * * *
 

После моей информации в блиндаже наступила тишина. «Вот интересно, что сказали бы сейчас офицеры, узнай, что сидящий вместе с ними за одним столом комдив, вернее режиссёр Зеркалович-Романовский, играющий роль комдива и личного друга Сталина, получил престижную заморскую премию за пасквиль на Верховного Главнокомандующего. Да узнай об этом…, – пришла мне неожиданная мысль, – они расстреляли бы его на месте! Вывели бы на бруствер траншеи и без суда и следствия по законам военного времени как паникёра и предателя шлёпнули бы!»

– Всё товарищи офицеры, теперь прошу всех по местам! Да, вопросы есть? – поинтересовался я на всякий случай. Вопросов не было. Правда, один старший лейтенант из взвода связи, почти уже выйдя из штабного блиндажа, вдруг спросил: «Товарищ полковник, а Он так и обратился «братья и сёстры»?

– Да, так и обратился! – подтвердил я.

Мне даже не была известна фамилия этого офицера. Он вышел на наши позиции несколько часов назад с вырвавшимися из окружения остатками стрелкового батальона и сразу был назначен на место погибшего в бою командира взвода связи. Я только знал, что зовут его Николай, и он родом из-под Ярославля. Этот офицер погибнет завтра ранним утром. Он своим телом закроет меня от пуль немецкого автоматчика. Роте гитлеровцев всё-таки удастся этой ночью на резиновых лодках переправиться на наш берег и предпринять атаку на штаб сводного отряда.

И вообще ещё много и много солдат и офицеров сводного отряда 4-й армии останется навсегда лежать на берегу Березины. Мы даже не сможем их похоронить по-человечески, а будем закапывать прямо в окопах, и то, если удастся кому-то остаться в живых, чтобы выполнить этот ритуал. Суровы законы войны. Мне некогда было думать о павших солдатах, так как обязан был вывести оставшихся в живых к своим.

Разговоры же о том, что война не закончилась, пока не захоронен последний павший солдат – это красивые слова демагогов, не нюхавших пороху. Война без потерь не бывает, но, ни одна боевая потеря не бывает напрасной. Иногда нужно пожертвовать дивизией, чтобы спасти армию, поэтому нельзя думать о жертвах, когда речь идёт о спасении народа. Кто-то из полководцев древней Греции сказал, что мы все погибли бы, если бы не погибали. И в этих словах заключается великая мудрость войны, трагическая и справедливая. Именно тот, кто постигает эту мудрость, совершает подвиг. Ведь такой человек не задумывается о ценности собственной жизни, так как руководствуется в своих поступках холодным расчётом, трезвым умом и принципом целесообразности. Именно такие идут в бой и закрывают своим телом амбразуру вражеского дота, или направляют свой горящий самолёт в самую гущу врага, или со связкой гранат ложатся под танк, или первыми в полный рост под ливнем пуль встают из окопа в атаку, чтобы повести за собой других. Они просто честно выполняют свой солдатский долг, когда приходит военное время. По моим личным наблюдениям режиссёр Зеркалович-Романовский к такой категории людей не относился.

Глава одиннадцатая

рассказывает о том, как случайность на войне может оказать судьбоносное влияние на события в будущем

 
                                    * * *
 

Весь день 4-го июля и до вечера 5-го наш сводный отряд, теряя в тяжёлых боях личный состав и боевую технику, продолжал удерживать занимаемый рубеж, задержав наступление фашистов. Мы отбивали за день по нескольку яростных атак противника, стремившегося любой ценой, не считаясь с потерями, прорвать нашу оборону. Такое упорство гитлеровского командования было не удивительно, так как именно от нашего рубежа открывался практически свободный путь к Смоленску. Однако части сводного отряда стояли насмерть. Мы все, от рядового солдата и до командира батальона, полка, бригады и дивизии, хорошо понимали, что каждый час, на который мы удерживаем фашистские танковые и моторизованные части на Березине, даёт возможность нашему командованию подготовить Смоленск к обороне, а это, значит, и Москву.

5-го июля около полудня выдалась короткая передышка. По рассказам отца, из книг мне было известно, что немцы в начале войны воевали, строго соблюдая распорядок дня, и обеденное время было для них священно, поэтому в моём распоряжении имелось около часа времени. Я решил собрать всех офицеров сводного отряда для постановки боевого приказа на планируемое мной отступление с занимаемого рубежа. По их уставшим, изнурённым и осунувшимся лицам было видно, что никому из них этой ночью не удалось поспать. Многие офицеры уже давно не отдыхали, так как большинство из них не выходило из боя практически с первых дней после начала войны, а ведь война уже заканчивала вторую неделю своей кровавой жатвы.

Я смотрел на исхудавшие лица офицеров, и моё сердце сжималось от тоски и печали, что большинство этих молодых и красивых мужчин не доживут не только до завтрашнего дня, а, возможно, и до нынешнего вечера. В данный момент моя судьба меня самого особенно не волновала. В этот миг я искренне хотел придумать что-то такое необычное, от чего бы все эти молодые ребята смогли бы дожить до нашей Победы и жить дальше, мирно и счастливо.

Неожиданно вспомнился эпизод, как вчера совсем ещё мальчишка-телефонист как-то неуверенно спросил меня: «Товарищ полковник, как Вы думаете, мы одолеем фашистов?»

– Конечно, Игнат! Мы их крепко побьём и до Берлина с тобой дойдём, чтобы ты на развалинах их рейхстага поставил свою роспись, что поверженным Берлином доволен!

– Здорово! – по-детски наивно обрадовался рядовой, поверив моим словам, а ровно через час он погиб от осколка вражеского снаряда, сжимая зубами перебитый телефонный провод, так как его долгом было обеспечить связь с ротами и батальонами, державшими оборону на левом берегу Березины.

– Что мне нужно было сделать, чтобы такие пареньки дожили бы до 9-го Мая 1945– го…? – вот такие мысли вертелись в моей голове, когда я входил в штабной блиндаж. Офицеры при моём появлении встали и вытянулись по стойке «смирно».

– Здравствуйте товарищи! Прошу садиться! – я подождал, когда офицеры рассядутся по местам, после чего продолжил, – мы удерживаем рубеж обороны практически со 2-июля. Наши потери превысили 70% от всего личного состава сводного отряда. Боеприпасы на исходе. Пополнить запасы нам не откуда. Однако мы выполнили свою задачу, как и обещали товарищу Сталину. Приказываю, завтра ровно в 4—00 часа утра по московскому времени оставить боевые позиции и начать отход. Частям и подразделениям сводного отряда 4-й армии отходить в двух направлениях: на Могилёв и Смоленск. Район сбора отряда – урочище Черничино вблизи населённого пункта Панкратово, 25 километров южнее Смоленска. Вполне вероятно, нам придётся действовать в полном окружении, и связь между частями и подразделениями отряда будет отсутствовать. По моим сведениям, немцы, чтобы избежать ненужных потерь, нанесут по нам и нашим соседям бомбовые удары с воздуха. К тому же, все войска, оборонявшиеся на Березине на участке в 200 километров, уже практически находятся в окружении. Немцы ввели танковые резервы и прорвали нашу оборону севернее Борисова и южнее Бобруйска. Сейчас их моторизованные дивизии охватывают нас с севера и юга…, – сказал я и посмотрел на своих офицеров. Они внимательно слушали меня. Я не мог объяснить им, откуда мне известны такие подробности относительно замысла противника и его действий, но по уставшим и напряжённым лицам моих боевых товарищей было понятно, что они мне полностью доверяют.

– Начальник штаба, доложите о наличии личного состава и боевой техники!

Майор Паутов встал, открыл свою толстую тетрадь. Его доклад был коротким: «Сводный отряд 4-й армии по своей численности практически превратился в полк. Остался взвод танков, но их нечем заправить. Артиллерийских снарядов по 0,25 боекомплекта на орудие, исправных орудий две батареи», – закончил майор.

– Понятно! Тогда отходить будем налегке. Танки взорвать, все орудия на прямую наводку и после израсходования боеприпасов также подорвать. Начальник особого отдела!

– Я, товарищ полковник! – вскочил со своего места молодой капитан.

– У вас сколько человек?

– В отделе было четыре офицера вместе со мной и два рядовых, товарищ полковник. Офицеры заменили убитых командиров рот, а солдат я отправил во взвод связи. Все погибли! Остался один!

– В таком случае возьмите из комендантского взвода десять человек! Вы лично отвечаете за Знамя дивизии, полка и танковой бригады, которые входили в состав сводного отряда! Приказываю, вынести Знамёна. Задачу возлагаю на вас лично. Все офицеры особых отделов, оставшиеся в живых, переходят в ваше полное распоряжение! Вам ясно, товарищ капитан? Всё будет хорошо! – сказал я, стараясь хоть как-то приободрить людей. Только вот хорошего-то было мало, да и что может быть хорошего, когда люди гибли и продолжали погибать.

– Так точно! – бросив правую руку к козырьку фуражки, браво ответил особист. – Разрешите идти?

– Идите! – ответил я офицеру, даже не зная, что его смертельно ранят через две недели, когда он со своим небольшим отрядом станет переходить через линию фронта. Умрёт капитан уже в медсанбате, но Знамёна вынесет.

На последний мой боевой приказ ушло минут пятнадцать. После этого я отпустил офицеров в свои подразделения и вышел с Сокольниковым из блиндажа в траншею. С противоположного берега, со стороны немцев, тянуло дымком с аппетитным до умопомрачения запахом тушёного мяса и чего-то ещё. Моё обоняние было особенно чувствительным после нескольких суток полуголодного существования.

Я посмотрел на своего друга. За эти дни мы виделись редко. Иногда мне даже не было известно, жив он или нет. Димка за то короткое время, что мы не встречались, сильно похудел, осунулся и вообще выглядел очень уставшим. Но, наверное, и я был не в лучшей форме.

– Ну, что, Дима? Прощаться не будем, не в наших это правилах, но обнимемся! Ты там осторожней, на рожон не лезь понапрасну, нам ещё из окружения надо выходить и людей выводить. Твоя помощь мне очень понадобится.

У Сокольникова действительно была трудная задача. Но он сам вызвался выполнить её. Мой друг должен был утром с остатками артдивизиона задержать наступление немцев, если те вдруг под прикрытием штурмовой авиации предпримут попытку форсировать реку Березина, а потом, взорвав орудия присоединиться к нам. Мне не понаслышке было известно, каково это находиться под постоянным давлением противника и догонять своих. Но я верил в Димку, верил в его умение и навыки спецназовца. «Только бы не случайная пуля!» – вот такая мысль волновала и пугала меня, когда я прощался с другом.

– Знаешь, Саня, а мне нравится в этом прошлом! Люди здесь настоящие, не фальшивые. И идея у них есть, великая идея, за которую умирать не страшно! Не то, что там у нас, в нашем времени! – Сокольников кивнул в сторону немцев, и этот его жест был символичен. За несколько дней пребывания в июле 1941-го я и сам как-то незаметно привык к этому времени, сросся с ним, словно родился и вырос именно в эту тяжёлую и героическую эпоху, в которую попал самым неведомым для себя образом.

Конечно, судить о предвоенном времени я мог только по фильмам таких великих режиссёров как Довженко, Бондарчук, Озеров, по рассказам своих родителей, моих дядек и их друзей– участников войны. Но этих свидетельствований мне хватило сполна, чтобы понять и влюбиться в ту эпоху, которая своими свершениями заслужила быть эпохой великих идей, героизма, бескорыстия и энтузиазма. Я и прожил-то в прошлом всего лишь несколько дней, но этих дней мне с лихвой хватило, дабы понять правду наших отцов и до такой степени постигнуть дух их времени, чтобы, поднимая в атаку бойцов, самому кричать при этом громко до боли в глотке, до хрипоты: «За Родину! За Сталина!»

– Ну, я пошёл? – чуть толкнул меня плечом Сокольников. – Да, Саня, а письмо Сталину ты отправил?

– Отправил, Дима! Ещё вчера утром с офицером из Оперативного управления Генштаба. Он с заданием прилетал уточнить конфигурацию линии фронта, вот с ним и отправил.

– Думаешь, дойдёт, и Он его прочтёт?

– Сомнительно, конечно, но…!

– Почему такой пессимизм? А вдруг?

– Но ты же знаешь все последующие события, доклад Хрущёва, XX-й съезд, вынос Вождя из мавзолея. Ничего ведь не изменилось. Стало быть, моё предупреждение до Него не дошло.

– А зачем тогда отправил?

– Так, на всякий случай! А вдруг на следующем витке жизни, когда она повторится, всё по-другому будет?

Ну откуда мне было знать, что Сталин получит моё письмо, несколько раз прочтёт его и даже даст распоряжение найти меня, но Его приказ не выполнят. Да это было и не удивительно не только потому, что шли первые дни войны, а в силу того, что прошлое и будущее перемешалось, создав необычный «коктейль» реальности и воображения.

– Ладно, будь здоров! На рожон не лезь! – повторил я ещё раз, обнял своего друга и хотел уже возвращаться в блиндаж, как моё внимание привлёк молоденький офицер, который вместе с солдатами пытался вытащить завязшее в песке артиллерийское орудие. Не знаю почему, но по какому-то наитию, я вдруг окликнул офицера: «Товарищ лейтенант, подойдите ко мне!

Тот что-то сказал своим солдатам и со всех ног бросился ко мне. Он успел отбежать от орудия метров на десять, когда раздался взрыв. Песок столбом поднялся вверх как раз в том самом месте, где только что находились солдаты, вытаскивавшие застрявшую пушку. Мы упали ничком, закрыв голову руками. Сверху на нас падали комья земли и оседала пыль. Случайный снаряд, как это часто бывало на войне, попал точно в цель. Орудийный расчёт полностью погиб, кроме молоденького лейтенанта, которого я, даже не знаю для чего, подозвал к себе. Это был какой-то интуитивный поступок, так как у меня не было никакого конкретного распоряжения для офицера.

– Лейтенант, вы живы? – окликнул я лежавшего на земле офицера. Тот быстро вскочил на ноги. На нём не было ни царапины, хотя снаряд и взорвался довольно близко. Я слышал, как осколки просвистели над нами и некоторые из них с характерным звуком впились в блиндажные брёвна.

– Жив, товарищ полковник! – чуть растерянно ответил лейтенант, отряхивая пыль и грязь с гимнастёрки и галифе, – вот только пилотка куда-то затерялась, да вот…, – кивнул он в сторону развороченного орудия и погибшего расчёта. Затем он виновато улыбнулся и стал озираться по сторонам, забыв, что разговаривает со старшим командиром.

Я мог понять состояние офицера, ведь мгновение назад он мог погибнуть вместе со своими солдатами, но судьба сегодня улыбнулась ему. На войне довольно часто происходят такие удивительные случаи. Помню, отец рассказывал мне, что он точно также чудом избежал смерти в первые дни войны, когда его подозвал к себе командир и буквально через мгновение взрывом смело с лица земли орудийный расчёт из батареи, которой он командовал. Внезапно внутри меня что-то ёкнуло, и в голову пришла интересная и необычная мысль, которую следовало проверить: «А что, если…?»

– Как ваша фамилия? – спросил я счастливчика.

– Лейтенант Павлов, товарищ полковник!

– А имя?

– Владимир!

– Сколько Вам лет, лейтенант?

– Девятнадцать!

– А родом Вы откуда?

Офицер ответил на мой вопрос и замер, ожидая моего распоряжения.

– Идите, лейтенант! Вы поступаете в распоряжение начальника особого отдела и отвечаете за сохранность боевых Знамён. Постой! Будь осторожен! – сказал я ему очень тихо и легонько похлопал по спине.

– Лейтенант! – вновь окликнул я офицера, – ещё одну минуту!

Он остановился. Я подошёл к нему, снял со своей шеи мой личный талисман, который неоднократно помогал мне в самых сложных и опасных ситуациях. Это была пуля, которую в 1991-ом году военный хирург извлёк из моего тела.

– Держи на память! Храни! Всю войну тебя оберегать будет! – шепнул я на ухо лейтенанту. Он внимательно посмотрел мне в глаза, взял мой подарок и повесил себе на шею. Мне так хотелось обнять этого молодого парнишку, почти юнца. Я совершенно точно знал, что именно этот офицер пройдёт через все бои долгой четырёхлетней войны, будет трижды ранен, дважды контужен, но выживет, в составе 1-го Белорусского фронта будет штурмовать Берлине, где в звании майора закончит войну, получив ордена, медали и благодарности от Верховного Главнокомандующего. Почему я так уверенно рассказываю об этом, да по очень простой причине – мне довелось своими глазами видеть все эти награды.

– Ты чего, Саня? Сантименты на войне? – вывел меня из раздумий мой друг.

– А как без сантиментов, Дима, если этот молоденький лейтенант, который чудом сейчас избежал смерти, мой отец! – кивнул я вслед офицеру

– Значит, дружище, не благодаря чуду, он уцелел, а ты его спас!

Сокольников ушёл на берег реки, где немцы через полчаса вновь начнут попытки атаковать и переправиться вброд на другую сторону Березины. Я не знал, увидимся ли мы ещё раз или это была наша последняя встреча?

Глава двенадцатая

рассказывает о том, как настойчивость и решительность, замешанных на необыкновенном желании выжить, становятся причиной совершения заранее обдуманных поступков.

 
                                    * * *
 

Было уже около десяти часов вечера, а солнце, казалось, даже и не собиралось скрываться за горизонтом. Короткие июльские ночи поздно приходили и быстро заканчивались. Гитлеровцы на том берегу, уставшие от дневных атак, вновь зашевелились и неторопливо начали очередную артподготовку. «Неужели изменили график и решили наступать на ночь глядя?» – пришла в голову неожиданная мысль.

Я припал глазами к окулярам перископа. Однако немецкие танки не спешили идти в атаку. Они с предельной дистанции стали обстреливать наши позиции. Пехота тоже немного отошла в тыл. Всё это говорило о том, что с утра по нам начнёт работать авиация, и потому немцы оттягивали свои войска, чтобы они случайно бы не попали под бомбовые удары своих самолётов. Пора было давать команду на отход.

Я оторвался от перископа и оглянулся, так как почувствовал на своей спине чей-то сверлящий взгляд. Интуиция меня не подвела. «Комдив» Мартов, вернее режиссёр Зеркалович-Романовский, сидя на снарядном ящике, как-то напряжённо смотрел на меня. В его взгляде ощущались и страх, и ненависть, и что-то ещё, наверное, как показалось мне в тот миг, какая-то упрямая решимость. Я тогда не особенно придал значение своему первому впечатлению, так как некогда было рассуждать и анализировать свои мимолётные мысли, а зря!!!

Иногда даже кажущимся мелочам надо уделять самое пристальное внимание, так как с течением времени бывает, что они становятся первостепенными факторами, от которых зависит жизнь многих людей. Но об этом хорошо думается после того, как уже что-то произошло и когда невозможно вернуть время, дабы исправить свою оплошность. Вот и я тогда, заметив в глазах Зеркалович-Романовского непонятную решимость, не придал тому открытию должного внимания.

– Начальник штаба! – обратился я к майору Паутову, – передайте всем подразделениям: отход начать ровно в 00-часов! В первую очередь выносить тяжело раненных бойцов. Легкораненые идут самостоятельно. К половине пятого утра на позициях не должно быть никого! Место сбора, как и было заранее установлено в урочище Черничино! На маршрутах отхода оставить заградительные отряды в составе усиленного взвода, чтобы немцы, если догадаются, что нас здесь уже нет, не смогли бы организовать преследование и уничтожить нас во время движения. Всех убитых постарайтесь положить в один окоп и засыпать! Землю заровнять, чтобы фашисты не нашли. Документы забрать! В разведдозор выделить отделение! Всё ясно? Выполняйте!

Ближе к одиннадцати вечера в блиндаж вошёл Сокольников. Он был без фуражки. Лицо грязное, в копоти. Димка был легко контужен, так как, подойдя ко мне, он очень громко доложил, что привёл с собой двенадцать человек. Это всё, что осталось от батальона и артдивизиона, державшего оборону по берегу Березины в районе брода.

– Простите, товарищ полковник, что не пришлось догонять, но нам нечем было сдерживать танки. Мы даже не могли отбить пехоту, так как кончились боеприпасы! Противник перешёл Березину!

– Санитар! – крикнул я в открытую дверь блиндажа. Тут же ко мне подбежал боец. – Перевяжите подполковника!

Однако Сокольников не стал ждать, когда ему окажут помощь, а подошёл ко мне и к удивлению всех присутствовавших обратился ко мне по имени: «Саня, оставь меня здесь прикрывать отход. Ты же меня знаешь! Я подготовленный спецназовец. Мне труда не составит…»

– Товарищ подполковник Сокольников, Вам найдётся достойная работа во время нашего отхода. Я не думаю, что немцы не станут нас преследовать. К тому же, мы будем выходить из окружения, и двигаться по вражескому тылу. Ваши знания спецназовца нам очень пригодятся. Это мой приказ, как командира сводного отряда 4-й армии! Ясно?

– Так точно! Друга хочешь спасти? – угрюмо спросил Сокольников.

– Дурак ты, Дима! Выполняй приказ!

Было уже полчетвёртого утра. Я всё ещё находился в штабном блиндаже и ждал доклады командиров дивизии, бригады и других подразделений, входивших в состав сводного отряда 4-й армии. Мне было важно знать, что весь личный состав выведен с позиций. Приблизительно к четырём часам такие доклады поступили. Пора было и нам покидать блиндаж и уходить. Я снял с плеча Димки офицерскую сумку.

– Сделал запись в блокноте?

Сокольников вместо ответа отрицательно мотнул головой: «Не успел!»

– Ладно! – махнул я рукой и заложил сумку в небольшую щель между брёвнами. Уходим! Через час начнётся бомбардировка наших позиций!

– Ну и нехай себе бомбят пустые окопы, товарищ полковник! – весело сказал молоденький сержант, пришедший вместе с Сокольниковым. В блиндаже никого не осталось. Все офицеры штаба покинули его и ждали нас снаружи.

– Кстати, а где комдив Мартов? – спросил я солдата, который выполнял обязанности моего ординарца.

– Не знаю, товарищ полковник, – пожал тот плечами, – должно быть со всеми ушёл?

– Хорошо!

Я последний раз окинул взглядом блиндаж и внезапно через амбразуру, возле которой валялся разбитый случайным попаданием осколка перископ, увидел человека, сбегавшего вниз по крутому склону берега к воде. Его фигура показалась мне знакомой. Я присмотрелся. Это был режиссёр Зеркалович– Романовский.

С высоты берега я хорошо смог рассмотреть, как он, скидывал по пути сапоги и расстёгивал портупею. До реки «комдив» добежал уже босым и с разбега бросился в воду. Зеркалович– Романовский плыл довольно быстро мощным и красивым кролем, будто на тренировке в бассейне. Сокольников и ординарец так же увидели, как «комдив», отмахав расстояние до середины реки, приближался к вражескому берегу. Сомнений в том, что Зеркалович-Романовский решил перебежать к немцам, ни у кого из нас не было.

– Смотри, что делает, подонок! Вот же сволочь! – прокричал Димка и добавил ещё от себя пару специфических русских слов. Из пистолета, которым меня вооружили в штабе, достать беглеца не представлялось возможным, слишком большая дистанция была до него. Я оглянулся и увидел в руках бойца трёхлинейку.

– Винтовку! – крикнул я солдату. Тот мгновенно протянул мне своё оружие.

Расстояние до плывущего режиссёра было метров сто пятьдесят-двести. С такой дистанции я обычно даже без оптики попадал в подвешенный на нитке качающийся «гривенник». Волнения у меня не было. Приклад плотно упёрся в плечо. Я спокойно совместил прорезь прицела с мушкой и навёл на цель. Палец привычно на выдохе плавно нажал на спусковой крючок. Мгновение спустя Зеркалович-Романовский должен был бы, получив пулю между лопаток и пойти ко дну, но он продолжал плыть. На его счастье произошла осечка. Я быстро перезарядил винтовку и вновь поймал цель в прорезь прицела. Режиссёр тем временем уже почти доплыл до берега. Я вновь плавно нажал на спуск, и вновь осечка. Зеркалович-Романовский, видимо почувствовал опасность. Достигнув земли, он начал зигзагами, словно заяц, бежать по берегу в направлении спасительных кустов. Режиссёр быстро достиг их. Он ловко прыгнул прямо в самую гущу ивняка и скрылся из виду.

– Вот же сучёнок! Судьба, видно! Пошли, Саня! А то, как бы нам в плен не угодить! – громко сказал Сокольников.

Я в сердцах бросил винтовку на земляной пол «Оружие, боец, надо содержать в порядке!» – после этих слов, не дожидаясь его ответа, мы вышли из блиндажа.

Ровно через час по позициям, где держали оборону бойцы и офицеры сводного отряда 4-й армии, самолёты «Люфтваффе» нанесут массированный бомбовый удар и буквально сравняют всё с землёй. Однако нас там уже не будет.