Текст книги "Партизаннаме"

В истории со снятием И.Г.Генова впервые предельно ясно обнажился конфликт между профессиональными военными и «партийносоветской номенклатурой», последние представители которой еще кое-где сохраняли командные посты.

Как отмечал уже после войны писатель В.Б. Емельяненко, после его встреч с М.Т. Лобовым, Е.А. Поповым, Н.П. Лариным и другими лидерами «военной оппозиции», он узнал, что еще задолго до появления Н.Г. Селихова военные подтрунивали над И.Г. Геновым и за глаза называли его чабаном.

История этого прозвища довольна интересна. Однажды штаб 2-го района при переходе горного массива Караби неожиданно попал в пургу. Куда идти, что делать? Все понимали, что это конец: еще немного и все замерзнут. И только Иван Генов требовал идти за ним. Усталые люди ворчали, возмущались, но шли и были поражены, когда оказалось, что пришли к старой кошаре, где они спокойно переждали ненастье.

Изумленные, они допытывались у своего спасителя, откуда он мог знать о существовании кошары и так точно смог в пурге ее найти?

Простодушный Иван Гаврилович рассказал, что в молодости в этих самых местах работал чабаном и потому знает на Караби каждую пещеру, каждый камень. С той поры все командиры и политработники бывшей 48 кавалерийской дивизии за глаза называли И.Г. Генова чабаном.

С момента установления связи с командованием Крымского фронта партизаны с нетерпением ждали прилета самолетов с посадкой в лесу. Несколько ночей подряд из-за плохой погоды вылет откладывался.

А раненых все эти ночи приносили и уносили, приносили и уносили. Люди выбились из сил. Вот как описал дальнейшее в своих дневниках Николай Луговой: «Во второй половине ночи Морозов, как обещал, прилетел вновь, и мы усадили во вторую кабину Ларина» [153, с. 144].

8 апреля 1942 года: «Прошлой ночью приняли на посадку два санитарных самолета. Летают они к нам из-под Керчи. За одну ночь они успели сделать по два рейса. Эвакуировали шесть человек… Летчики доставили нам много газет, брошюр и листовок, табаку, папирос и спичек» [Там же, с. 147].

То, что умирающим от голода людям присылали брошюры и листовки, мягко говоря, поражает. К сожалению, об ассортименте «воздушной помощи» крайне негативно отзываются буквально все мемуаристы.

Андрей Сермуль: «… то гондолы окажутся какими-то свечами ненужными забиты, то старые шапки пришлют, то заплеснелые, негодные продукты» [158, с. 52].

Иван Генов: «Принесли посылку и для меня. Вскрыл ее и растерялся. Использовать ее мы, к сожалению, не могли» [150, с. 230].

Создание «воздушного моста» возродило, пошатнувшуюся было в лесу, «административно-командную систему». Центральный штаб стал владельцем всего, что поступало с Большой земли, и уже по своему усмотрению распределял продукты. Опальный Зуйский отряд, который уже отдал все свои запасы, не получал ничего.

Появление продовольствия, т. е. «предмета дележки» окончательно обострило отношения между А.В. Мокроусовым и его военным окружением.

«Маршалу Советского Союза Семену Михайловичу товарищу Буденному.

Вынужден донести лично Вам. Находиться в Центральном штабе партизан Крыма не имею сил. 19 июня Мокроусов в очередной своей пьянке приказал лейтенанту Сороке (командиру группы комендантского взвода Центрального штаба) арестовать меня и расстрелять. Эта неоднократная выходка Мокроусова может довести меня до предела. Вся соль в том, что я стараюсь не допустить произвола и безобразий в отношении командного состава находящегося в лесу.

Прошу вас тов. Маршал принять решительные меры наведения порядка здесь в лесу или отозвать меня из Центрального штаба т. к. нет больше сил терпеть безобразие.

21.06.42. Начальник штаба партизан Крыма полковник Лобов» [2, л. 82].

«Сов. секретно. Лично Капалкину.

Произвол Мокроусова и Мартынова продолжается. Сегодня, получив посылки, Мокроусов и Мартынов напились пьяными, вызвали к себе для беседы на 17–00 полкового комиссара т. Попова и беспричинно его арестовали.

Об аресте Попова запретили сообщать по радио. Прошу доложить об этом Маршалу и принять срочные меры. 28/VI-42. Зам начальника особого отдела 48 о.к. д мл. лейт. госбезопасности Касьянов» [2, л. 85].

Письмо Ефима Попова от 4 апреля 1942 года.

«Товарищ дивизионный комиссар. В лесах Крыма творятся возмутительные факты. Когда прибыл Селихов, Генов всеми мерами хотел его выгнать из района в то время, когда хлеба было вдоволь. Генов отказался кормить людей Селихова. Когда я потребовал кормить группу Селихова, мне Генов заявил: «Вы их привели, вы их и кормите!»

Когда впоследствии я об этом доложил Мокроусову, последний накричал на меня: «Вы подсовываете факты против Генова». Генов, как старый друг Мокроусова поставил перед ним вопрос о том, что «военные» стараются затмить «старых партизан».

В связи с чем было принято решение разогнать военные кадры 2-го района. Во-первых отправить отряд Городовикова в район Бахчисарая. Это было не только не целесообразно, но и вредно. Я, как комиссар района и как комиссар 48-й кд заявил Мокроусову, что Городовикова с отрядом посылать в Бахчисарай преступление. Мокроусов вскипел, назвал меня бунтовщиком – григорьевцем и объявил всем, что он меня арестует и расстреляет.

На совещании комначсостава военных отрядов Мокроусов назвал «троцкистом» Селихова. Такое заявление мог сделать ограниченный в политическом отношении человек.

Всей душой Мокроусов ненавидит комиссаров, не признает никаких приказов в том числе и т. Сталина. Он заявляет: что ему все эти приказы и директивы неизвестны и поэтому он их не признает.

На каждом шагу Мокроусов старается дискредитировать военные отряды и ком. нач. состав, в особенности Селихова с тем, чтобы показать насколько ошибочно было назначено Селихова нач. районов.

48 окд, которая прославилась в лесах Крыма своими действиями и дисциплиной, Мокроусов почему-то ненавидит и называет «паршивой».

Из 3 тысяч партизан и партизанок Крыма местный контингент составляет 700–800 чел. Вот почему они боятся, что после лавры победы припишут военным, вот почему они стараются дискредитировать военные кадры и вот почему не был принят в штаб генерал Аверкин, не смотря на все его просьбы. Все, что делают Мокроусов и Генов, трудно описать. Я возмущен до глубины. Пусть мне грозят расстрелами, но справедливости ради я молчать не буду. Я преклоняюсь перед прошлым Мокроусова, но я ненавижу его настоящее – не смотря на то, что его имя склоняется нашими врагами.

Учтите товарищ Дивизионный комиссар, что поведение Мокроусова вредит партизанскому движению в Крыму. Нужны меры. В настоящее время в Крыму существует и действует только один 2-й район.

В лесах Крыма очень много ценных командиров и политработников ими можно было бы укомплектовать одну кавалерийскую и одну стрелковую дивизию. Это надо иметь в виду. Наиболее объективно о делах лесных может рассказать раненый майор Ларин Н.П.

Полковой комиссар Е.А. Попов. 04.04.42» [2, л. 29].

Крымский обком пока целиком на стороне А.В. Мокроусова. К тому же уже стало известно, что немецкое командование объявило 10 000 марок тому, кто убьет или доставит труп А.В. Мокроусова [23, л. 132].

Не понимая истинной природы возникшего конфликта, командование Закавказской группы войск пыталось примирить стороны. Примечательна телеграмма, отправленная 1 мая 1942 года представителем Ставки Львом Мехлисом:

«Поздравляем вождя крымских партизан Мокроусова с днем Первого мая. Поздравляю Селихова – нашего доблестного командира, верного сына нашей Родины и партии Ленина-Сталина с Первым мая. Братский привет героям – партизанам и нашим братьям-красноармейцам, командирам и политработникам. В дружбе партизан и военнослужащих, у которых нет других интересов, кроме интересов Родины, залог вашей победы. Крепкая дружба Мокроусова и Селихова показатель, что они выше всего ставят интересы нашей партии» [Там же, л. 17].

В телеграмме, практически официально, крымские партизаны разделены: на собственно партизан и военнослужащих.

Необходимо напомнить, что всё это происходило в атмосфере, когда Севастополь успешно отразил второй штурм, а три общевойсковых советских армии стояли на Керченском полуострове, и не сегодня-завтра, как только подсохнут дороги, обрушатся на врага и очистят полуостров от оккупантов.

Военные обращаются с просьбой о присвоении очередных воинских званий, и их присваивают. Идет поток представлений на награждение орденами и медалями, но здесь возникший конфликт, дал отрицательные результаты. Список А.В. Мокроусова «потеряли», а затем дали понять, что награждение будет производиться уже после освобождения Крыма.

Примечательно, что возникший вокруг скорого освобождения ажиотаж, не вышел за пределы высшего партизанского руководства. Лучший политический барометр – население Крыма. Оно не верило в грядущее освобождение. Число вновь прибывших партизан из числа местных жителей ничтожно, крайне незначителен приток из числа бывших военнопленных.

Вот, что писал в своих воспоминаниях Командующий 11-й армией Э. Манштейн: «Под Феодосией находился лагерь с военнопленными. При высадке десанта охрана лагеря бежала, однако 8 тысяч пленных, не бросились в объятия своих «освободителей», а, наоборот, без всякой охраны направились маршем в Симферополь» [156, с. 266].

Думаю, что этот факт в той или иной степени имел место, дело в том, что, как вспоминал Андрей Сермуль, в этот же период он стал свидетелем, такого эпизода. Немцы приехали в лес заготавливать дрова. В качестве рабочих с ними десяток советских военнопленных. Охрана два-три автоматчика. Партизаны обстреляли охрану. Одного убили, остальные бросились наутек. К удивлению А.А. Сермуля, все военнопленные бросились вслед за немцами. Становиться партизанами они не хотели.

Пассивность противника по отношению к партизанам настолько убаюкала партизанское партийное руководство, что оно стало механически переносить на партизанские отряды формы и методы из прошлой мирной жизни. Вот, что докладывалось на «Большую землю».

«Соревнованием были охвачены все отряды и группы, которые полностью и на отлично провели и выполнили свои соцдоговора.

Молодые коммунисты являлись вожаками в соцсоревновании на лучшие боевые показатели».

Приводился пример одного социалистического договора.

«Соцдоговор.

Я, политрук группы Евпаторийского партизанского отряда Дамм М.Ф. обязуюсь в июне месяце достичь наибольших показателей в деле уничтожения врагов Родины и вызываю на соревнование командира группы того же отряда т. Гордиенко

Арбитром просим быть командование отряда.

Вызов принимаю: командир группы Гордиенко Н.Г.» [23, л. 19].

То, что командир группы соревнуется со своим же политруком, вызывает недоумение, но, скорее, всего не стоит, всю эту партийную мишуру воспринимать в серьез.

Все жили в ожидании скорого освобождения. Николай Луговой вспоминал, как однажды летчик Алексей Морозов взял его за локоть, отвел в сторону: «Скоро, товарищ комиссар! Скоро! – внушительно зашептал он, – силища собрана на Керченском полуострове огромная. Огромнейшая! Со дня на день ждите. Удар с Керченского направления, другой из Севастополя. Мы радовались как дети» [153, с. 146].

Если бы события на Крымском фронте развивались бы по благоприятному сценарию, то вероятнее всего дальнейшее события развивались бы по принципу: «Победителей не судят», но у поражения другие законы. Наряду с командованием фронта виновным в катастрофе было признано и партизанское руководство Крыма.

Вот, что писал маршал Семен Буденный на имя Иосифа Сталина: «Стремление отсидеться в лесу до прихода Красной Армии наложило отпечаток на всю деятельность партизанского руководства. Боевые задания Крымского фронта не выполнялись.

Руководство боевой деятельностью партизанских отрядов со стороны руководителей партизан отсутствует. Отряды бездействуют, ограничивают свою деятельность мелочами. В период наступления немцев на керченском направлении (8 мая 1942 г.) Военным Советом фронта была поставлена партизанам задача – немедленно активизировать свою деятельность по тылам и коммуникациям противника, нарушать связь, громить штабы, уничтожать живую силу и технику противника в момент продвижения по горным дорогам Крыма, т. е. по району действия партизан.

Как сейчас выяснилось, руководство партизан не только не приняло никаких мер к выполнению этих указаний, но и затормозило инициативу некоторых отрядов, которые немедленно хотели выйти на дорогу и приступить к диверсиям. В результате такой бездеятельности главного руководства партизан за время Керченской операции уничтожили всего несколько штук машин и только. Стремление отсидеться в лесу до прихода частей Красной Армии продолжает сковывать партизанские отряды по рукам и ногам. Этим объясняется, что люди пухли от голода, ели трупы, а не вышли на дороги и не отбили у противника продовольствия, которое непрерывно перебрасывалось по дорогам Симферополь-Алушта, Симферополь-Феодосия и т. д.»[2, л. 9]. Вероятно, во многом это письмо навеяно информацией, полученной от Е.А. Попова.

5 июля 1942 года Ефим Попов писал: «Надо сказать со всей прямотой, что руководство в лице Мокроусова и Мартынова – большая ошибка Крымского обкома партии. Нельзя было на такое важное дело ставить человека выжившего из ума. Мокроусов – человек, возомнивший себя вождем партизан, на самом деле Мокроусов личность весьма не популярная среди партизан.

Достаточно сказать, что за 8 месяцев Мокроусов не был ни в одном отряде, никто из партизан не говорит о Мокроусове как о боевом руководители, наоборот те из бойцов, которым пришлось встречаться с Мокроусовым отзываются о нем, как о человеке очень ограниченном, который живет только воспоминаниями 1920 года, но не способен сделать какие бы то ни полезные выводы из современной Отечественной войны.

Вот что говорит о Мокроусове депутат Верховного Совета РСФСР партизанка Корнеева Анна Никитична. «Мокроусов спившийся старик. Самое ценное в жизни для него – спирт».

То же, примерно, о Мокроусове отзывается секретарь РК ВКП(б) Ичкинского района Золотова и секретарь Сейтлерского райкома ВКП(б) Пузакин.

Неоднократно Мокроусов в пьяном виде в присутствии многих кричал: «Эти паршивые полковники, паршивой 48-й дивизии».

Ежедневно пьют спирт. Недаром по этому поводу командиры шутят. «Не пей сырой воды, а пей спирт с сырой водой». Играют в карты или домино.

Выводы и предложения:

1. Партизаны Крыма нуждаются в твердом и умном руководстве.

2. Всех партизан зачислить в кадры РККА, слить отряды в партизанские полки, а полки в партизанскую дивизию.

3. Главный штаб заменить штабом партизанской дивизии. Попов 5 июля 1942 г.» [2, л. 93].

6 июля 1942 года С.М. Буденный отзывает А.В. Мокроусова и С.В. Мартынова на Большую землю и отстраняет их от занимаемых должностей.

Примечательно, как все это в 1946 году было отражено в «Отчете»:

«В начале апреля 1942 нездоровые взаимоотношения между группой старшего начсостава, прибывшего из войсковых частей и руководством партизанского движения в Крыму обострились. Следует отметить, что это коснулось только 1 и 2 районы. Появились термины: «военные» и «не военные» [22, л. 48].

Такова была истинная причина отставки, но для широких масс нужна была официальная версия и, как всегда, ее подготовил Крымский обком ВКП(б). Между обкомом и Алексеем Мокроусовым отношения были и раньше довольно сложные. Во-первых, это была не их кандидатура, а навязанная военными. Затем «избиение партийных кадров». После трагедии Крымского фронта, волна «оргвыводов» затронула и крымских партизан. Поскольку обком нес непосредственную ответственность за все, что происходило в Крыму, то понадобился «стрелочник», которым и стал А.В. Мокроусов. Как только А.В. Мокроусов был отстранен от командования, то сразу же появилось постановление Крымского обкому ВКП(б) «Об ошибках, допущенных в оценке поведения крымских татар в отношении партизан, и мерах ликвидации этих ошибок и усилении политической работы среди татарского населения» [139, с. 179].

Был произведен полный перевод стрелок. В обвинении не было ни слова о конфликте с военными, о пассивности в ходе боевых действий, о провале в подготовке партизанского движения, но на первый план были вынесены ошибки по отношению к крымским татарам. А.В. Мокроусова обвинили в нелояльности к ним, в клевете, в незаслуженном обвинении в массовом предательстве.

Все это грозило А.В. Мокроусову самыми трагическими последствиями. Вот, что писал в своих воспоминаниях об этом бывший партизанский комбриг Федор Федоренко, специально посетивший по этому вопросу бывшего Начальника Центрального штаба партизанского движения СССР Пантелеймона Пономаренко.

«В худших традициях эпохи расследование сосредоточилось «вокруг политических убеждений балтийского матроса с эсминца «Прыткий». Верно ли, что небезызвестный Махно имел виды на Мокроусова? Почему, вернувшись в Россию, десять с лишним лет решал, вступать или не вступать в партию большевиков?

К тому же в разное время непосредственными командирами Мокроусова были И.Ф. Федъко, П.Е. Дыбенко, И.Э. Якир и другие «враги народа» [165, с. 77].

Федор Федоренко взял слова «враги народа» в кавычки, но в 1942 году они таковыми и считались и потому ситуация вокруг «дела Мокроусова» была чрезвычайно опасная.

«Отвести от вашего крымского командующего большую беду здорово помог Иван Дмитриевич Папанин. Он тоже был опрошен по «делу», как близко знавший Мокроусова более двадцати лет. Иван Папанин горой встал за боевого товарища, поставил его в один ряд с Григорием Котовским, Анатолием Железняковым, Павлом Виноградовым, которые в годы революции и гражданской войны в партии большевиков не состояли, но всю революционную энергию отдавали делу Ленина. «Ручаюсь, за него головой!» – горячо подытожил свои показания Иван Дмитриевич. Говорили, что заявление Папанина дошло до Сталина, и он якобы велел партийное расследование по «докладной» Буденного прекратить» [Там же, с. 78].

От себя добавлю, что благополучный исход «дела Мокроусова» редкое исключение. Как показала наша печальная история, поведение знаменитого полярника Ивана Папанина, которой «ручался за него головой» – пример удивительного мужества и порядочности, столь нетипичный для того времени. Как правило, в подобной ситуации от «потенциального врага народа» отмежевывались не только друзья, но в большинстве случаев даже близкие родственники.

Е.А. Попову удалось убедить С.М. Буденного в своем видении дальнейшей партизанской борьбы в Крыму, но сам он не хотел возвращаться назад в лес. Он развернул бурную деятельность по созданию партизанского представительства при штабе фронта, как будто Крымского обкома ВКП(б) было недостаточно.

С ликвидацией Севастопольского очага сопротивления из Крыма ушла 11-я немецкая армия, которая была переброшена на ленинградское направление.

В июле – первой половине сентября 1942 года остававшиеся для охраны побережья части вновь были брошены против партизан. Было задействовано до двадцати тысяч немецких, румынских войск, а также полицейских батальонов.

Первый удар каратели нанесли по партизанам в западной части гор от Севастополя до дороги Симферополь-Алушта; затем они перенесли действие в зуйско-карасубазарские леса и в последнюю очередь – на восточный участок гор.

За поимку рядового партизана объявлялась награда 5 тысяч рублей и корова. За поимку командира – 10 тысяч рублей, дом и корова.

К 14 июля 1942 г. противник окружил район Севастополь-Симферополь-Алушта и начал сжимать кольцо, обследуя каждое ущелье, каждую пещеру. За первой цепью через 2–3 км, шла вторая, а иногда и третья. Но партизаны просачивались сквозь них.

19-20 июля каратели покинули западную часть гор.

24-29 июля был нанесен удар по Второму партизанскому району. Командир района Иван Кураков применил иную тактику, нежели в 3-м районе. На каждой опушке принимали бой и отходили. Противник нес ощутимые потери, которые по оценке партизан достигли 1200 человек.

Особенностью «Большого прочеса» явилось то, что противник нанес свой удар по партизанскому аэродрому. Захватив его, он лишил партизан возможности вывозить раненных. Помощь же поступала только путем сбрасывания грузовых парашютов. Это были самые тяжелые для крымских партизан дни, но время, тем не менее, работало на них. Крымские дивизии были нужны Вермахту на фронте и, наконец, их отзывают.

Фронт переместился далеко к берегам Волги, достиг Главного Кавказского хребта. Крым становится глубоким тылом.

Надо отдать должное германскому командованию в Крыму, оно не занималось самообманом, и было вынуждено признать факт существования партизан и после проведения «Большого прочеса». Примечательны выработанные ими наставления по борьбе с партизанами:

«Партизанская борьба ведется коварно и вероломно. Ей можно успешно противостоять только таким же образом.

Прочесывание гор бесцельно и безуспешно. Только крупные операции с целенаправленным наступлением на заранее разведанные органами абвера, СД и татарами основные опорные пункты (казармы, пещеры, склады припасов и палатки) здесь имеют успех» [120, л. 18].

Образовавшийся в лесу политический вакуум и наступившая всеобщая апатия, выдвинули Николая Лугового первоначально на должность исполняющего обязанности, а затем и комиссара всех партизанских отрядов.

Длительное отсутствие транспортной связи с Большой Землей поставило партизан в предельно тяжелое положение. За этот период умерло от голода 59 партизан, пропало без вести и дезертировало 96 человек, погибло в бою 33. [182, с. 285].

Командующий крымских партизан Михаил Лобов и его комиссар Николай Луговой бомбардировали радиограммами с мольбами о помощи. Все без толку. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что они даже не могли обратиться к более высокому командованию, потому, что все радиограммы принимали те, на кого они намеревались жаловаться.

Вспомнив о том, что в лесу находится спецгруппа НКВД со своей рацией, которая имеет непосредственную связь с Москвой. Н.Д. Луговой стал уговаривать М.Т. Лобова обратиться напрямую к Верховному Главнокомандующему т. Сталину. Прекрасно понимая, что подобные обращения «через голову» безнаказанно не обходятся, М.Т. Лобов категорически отказался и тогда это сделал сам Н.Д. Луговой. Крик о помощи временно возымел позитивные последствия.

16 октября 1942 года командиры кораблей П.М. Русаков, А.М. Быстрицкий и Ф.Ф.Ильченко получили задание от начальника Аэрофлота генерал-полковника Федора Астахова оказать помощь крымским партизанам. Долго, очень долго длился перелет в Сочи. То не было погоды, то было вынужденное сидение из-за отсутствия топлива на аэродромах. Когда экипажи, наконец, приземлились в Адлере, они поразили коллег, тем, что летали на столь большие расстояния без штурманов. Это были подлинные ассы своего дела.

Как их ждали в лесу. Каждую ночь до 200 человек бойцов выходили на охрану аэродрома. Голодные и раздетые, зимней одежды не было, лежали в охранении по 10–12 часов ежедневно. Без смены, без костров. Остальные охраняли дальние подступы к аэродрому. Каждую ночь партизаны выволакивали по 50–60 человек больных на площадку, а утром несли обратно. 2–3 человека умирали и их оставляли возле аэродрома, который постепенно превращался в партизанское кладбище. Люди роптали: «Площадь спасения превратилась в площадь смерти» [171, с. 18].

До этого авиаторам доводилось летать в блокадный Ленинград, вывозили они командный состав из осажденного Севастополя, неоднократно бывали в отрядах Сидора Ковпака, Алексея Федорова, белорусских партизан. То, что они увидели в Крыму, их поразило. Ни какого сравнения с дородными, обвешенными самыми высокими наградами, в генеральских шинелях и папахах украинскими и белорусскими партизанскими командирами.

Работа авиаторов закипела. Казалось, что еще пара ночей и дело сделано, но сначала вмешалась погода, потом 29, 30, 31 октября партизаны вели тяжелые бои и не могли обеспечить безопасность самолетов. Наконец, закончился прочес, наладилась погода, но поступила команда отправить самолеты в Москву: ими предстояла забрать из Ирана летный состав будущей французской эскадрильи «Нормандия».

«Партизанские летчики» вывезла на Большую землю 1856 человек – раненых, женщин, детей» [182, с. 180].

Новый командующий полковник Лобов жил мыслями о максимальном сворачивании партизанского движения и оставления в лесу только небольших маневренных разведывательно-диверсионных групп. В противовес ему Николай Луговой ратовал о сохранении масштабного партизанского движения, и болезненно воспринимал уход из леса каждого толкового партизана.

Прежде чем привести пространную цитату из дневников Н.Д. Лугового, мне хочется в качестве своеобразного эпиграфа, напомнить строки известного советского поэта Роберта Рождественского, написанные, пусть по другому поводу, но которые, на мой взгляд, очень характерны для рассматриваемого времени: «Даже самых сильных пошатывало. Слабых – вовсе валило с ног!».

«27 августа. 1942 года.

Михаил Чуб, командир отрядов 1-го района.

Просит нас поставить вопрос перед Военным советом о его замене и эвакуации.

Иван Кураков, командир отрядов 2-го района.

Когда закончился его доклад командующему, я позвал гостя к своей палатке, усадив рядом, завел доверительный дружеский разговор о людях Зуйского отряда, а он мне:

– А почему вы с командующим не спрашиваете, сколько дней я голодаю? Почему? Поч… и разрыдался…

Георгий Северский, командир отрядов 3-го района.

Запросился к нам на доклад. Пришел. Доложил. Боевые дела отрядов радуют. А перспективы? Когда он принялся «выяснять перспективы», стало ясно: пришел он не ради доклада.

– Признаюсь, товарищи. – сказал он откровенно. Едва-едва, дотянул ноги. И как дойду обратно? Как шагать в дальнейшем? Подам, товарищи, в отставку!!! Сработался.

А ведь он, пожалуй, самый молодой из нас. Самый здоровый» [153, с. 294].

«Вопреки приказу к командующему не явились руководители 2-го района – И.Г. Кураков, Щетинин и Фельдман. «Ходить не можем, нет сил – истощены». – сообщили они запиской. Фельдман, уполномоченный особого отдела района, ежедневно присылает рапорты, просит освободить его от должности и вне очереди эвакуировать самолетом на Большую землю. Слег и вообще не поднимается комиссар района И. С. Бедин. Щетинин передал заявление: Если вы считаете, что я полковник Щетинин, не нужен Красной Армии, и откажетесь эвакуировать меня, то я найду еще силы застрелиться!

Собрали совещание командного состава. Лобов призвал не опускать руки, не проситься на эвакуацию.

Полковник Щетинин сидел, повесив голову, глядя только в землю. Он явно показывал, что любое слово – не ему.

Рядом с ним Фельдман. Отрешенным лицом и поникшей фигурой он выражал состояние полной обреченности. Комиссар И. С. Бедин даже сидеть отказался – лежал на спине с закрытыми глазами, осталось лишь сложить руки на груди… Никто здесь и не пытался скрыть настроение безнадежности. Ни слова командующего, ни проникновенный тон, каким он пытался повлиять, по всему видно не действовали» [Там же, с. 312].

В этот период зимой 1942 года немцы имели реальный шанс уничтожить партизан, но сработал принцип биоценоза, образно говоря, известный, как взаимозависимость количества волков и оленей. Смысл сравнения в следующем. На каком-то заданном пространстве много волков, но мало оленей. Пищи всем не хватает и потому старые, и больные волки не могут себя прокормить. Число волков резко уменьшается, благодаря чему стало расти число оленей. Избыток корма приводит к тому, что уже и старые волки могут найти себе пищу: число волков растет – оленей уменьшается и так, до бесконечности.

Так же и с партизанами. Когда они проявляют активность и становятся головной болью оккупационных властей, наступает момент, когда те вынуждены снимать с фронта войска и обрушивать на партизан все свои силы. Загнанные далеко в горы партизаны никого не беспокоят, и соответственно противник не трогает их. Они снова собираются с силами, и начинается всё сначала.

Вот что сообщали немецкие документы: «Из показаний пленных следует, что на Яйле еще находятся многие тысячи партизан (выделено автором), которые состоят большей частью из красноармейцев, под руководством офицеров. Если от голода и холода они едва боеспособны, нынешний способ борьбы отдельными операциями представляет большую опасность, так как многим группам удастся продержаться до теплого времени года.

Уничтожить партизан могут только воинские части, которые специально выделены для этого и которые могут бороться с врагом. Армии неоднократно указывалось на эту ситуацию. Однако до сих пор не были выделены на длительное время» [120, л. 21]

Вероятно, германское командование сознательно завышало численность партизан, чтобы добиться выделения регулярных войск.

Летчик прилетевшего «У-2» вручил Михаилу Лобову срочный пакет. В распоряжение партизан направлялись катера, подводная лодка, три самолета – эвакуация! Часть партизан было предложено отправить со спецзаданием в оккупированные противников села и города. Фактически «на все четыре стороны».

Уважаемый читатель, вы хорошо знаете, как выглядит, а вернее пахнет современный человек без определенного места жительства. А теперь представьте партизана, который ровно год не был в бане, спал у костра…

Как стало известно в последствие, из 500 «отправленных на спецзадание партизан» благополучно закрепились единицы. Среди них был Абдула Дагджи, Партизан Ялтинского отряда, которому удалось пройти в Симферополь и создать там крупную подпольную организацию. Он тоже погиб, но погиб как герой.

Другой партизан, бывший командир отряда, награжденный орденом Красного Знамени, так же успешно прошел все кордоны. Поскольку в Крыму его многие хорошо знали и могли выдать, то он ушел в Одесскую область и уже там создал подпольную организацию. Сразу после войны он был обвинен в дезертирстве и осужден. Все остальные, отправленные на спецзадание партизаны – погибли!

За первый год партизанской борьбы в Крыму произошел ужасный, безжалостный «естественный отбор». В отрядах не осталось участников Гражданской войны, которыми еще недавно так гордились организаторы партизанского движения. Не было ни одного человека, чей возраст превышал бы сорока пяти лет. Из 329 женщин осталось – только три [22, л. 80].

Если к началу партизанской деятельности насчитывалось 3733 человек, то ровно через год на ноябрь 1942 оставалось уже 480 чел.

Убыло: умерло от голода – 450 чел., погибло в боях – 1000 чел., пропало без вести и дезертировало – 600 чел., вывезено на «Большую землю» – 770 чел., послано на подпольную работу и отпущено из отрядов – 500 чел. [23, л. 201].