Текст книги "Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945"

«Катюша»

В 1938 году композитора Матвея Блантера пригласили в редакцию только недавно организованного журнала и, познакомив с молодым поэтом Михаилом Исаковским, предложили написать песню для будущего первого номера. У Исаковского уже были заранее приготовленные стихи «Тетушка Христина», которые Блантеру не очень понравились, но за работу он принялся. Начальство песню горячо одобрило, она была опубликована, а авторам даже выплачен повышенный гонорар, но сами создатели песни «Тетушка Христина» были не в восторге от своего творения. Оба понимали, что по гамбургскому счету песенка слабая.

В ту пору Блантер руководил джаз-оркестром, и к новому сезону ему была нужна свежая песенка. Исаковский зачитал строки нового, не законченного пока стихотворения.

 
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
 

Тема понравилась, но решили, что в песне речь пойдет о пограничнике, которого и будет ждать эта Катюша. Тема границы была навеяна недавними событиями на Дальнем Востоке и казалась авторам весьма актуальной. Поскольку дело было летом, оба разъехались на курорты: Исаковский – в Ялту, Блантер – в Мисхор. О будущей песне было сообщено дирижеру джаз-оркестра Виктору Крушевицкому, который стал теребить Блантера, требуя поскорее песню, а уже тот, в свою очередь, стал донимать Исаковского. В один из приездов Блантера в Ялту он забрал у поэта большой лист, весь исписанный вариантами стихов, и из них соавторы наконец выбрали окончательный вариант.

Премьера песни состоялась в Колонном зале Дома союзов. Первой ее исполнительницей была молодая певица Валентина Батищева. Дебют «Катюши» был успешным, певицу трижды вызывали на бис.

Трудно сказать, каким образом переплелась судьба песни и самого грозного оружия Второй мировой войны – гвардейских реактивных минометов. Если следовать обычной логике, то их должны были прозвать «Маша», «Мария», так как сокращенное наименование реактивных установок М-8, М-11. Так поступали и с танками, и с самолетами. А тут вдруг – «Катюша». Впрочем, есть версия, что название связано с заводской маркой (буквой «К») на первых боевых машинах, изготовленных Воронежским заводом им. Коминтерна.

Мне доводилось беседовать со свидетелем первого залпа «катюш» на крымской земле. Осенью 1941 года под селом Воронцовка в тылу наших войск появились какие-то странные машины, а потом началось такое!!! Наши бойцы с перепугу бросились бежать в одну сторону, немцы, кто остался в живых, – в другую. С 1942 года название «катюша» прочно закрепилось за новым видом оружия.

За рубежом песня имела ошеломляющий успех. В Италии «Катюша» была гимном партизан. В Болгарии это слово использовали как пароль. Партизаны Франции – маки – пели ее, несколько подогнав текст под свои реалии. А вот что вспоминал Н.Г. Кузнецов – в ту пору военно-морской атташе в республиканской Испании: «Существовали пластинки, в которых воспевалась прекрасная русская Катюша. Подобно тому, как всем русским известно имя пламенной Кармен, так и испанцам запомнилась Катюша. В Испании даже существовала постановка под названием «Катюша мухер руса», т. е. «Катюша – русская женщина». Когда появились наши первые бомбардировщики, их сразу окрестили «катюшами», и, видимо, совсем не в честь той Катюши, которая «выходила на берег», а скорее той, которая значительно раньше была известна в Испании. Песня всем нравилась, ее одинаково любили советские и испанские друзья».

Да что там Европа! Песня стала чрезвычайно популярна в Японии. Интерес к ней, благодаря задорной ритмичной музыке, возникал и в шестидесятых годах, когда в ресторанах ее исполнение переплеталось с не менее лихим «Казачком».

 
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.
Ой ты, песня, песенка девичья,
Ты лети за ясным солнцем вслед
И бойцу на дальнем пограничье
От Катюши передай привет.
Пусть он вспомнит девушку простую,
Пусть услышит, как она поет,
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
 

Накануне

Последний мирный год оказался для полка, как, впрочем, и для всей советской военной авиации, чрезвычайно трудным. С одной стороны, это было связано с передислокацией на новый аэродром, что кардинально меняло годами отлаженный ритм жизни. Впрочем, в связи с огромными территориальными приращениями в таком положении оказались многие части Одесского, Киевского, Белорусского, Прибалтийского округов. Создавались новые авиационные полки, из глубины страны прибывали новые. Кроме того, в соответствии со спецификой военно-воздушных сил только по штатному расписанию 60 % личного состава бомбардировочного полка – командный состав, или, как стали говорить впоследствии, – офицеры. Все это требовало от страны огромных материальных затрат, которые реальная экономика СССР не была в состоянии удовлетворить.

Выход нашли в пресловутой экономии. Чтобы не морочить себе голову с жильем для младшего командного состава, 7 декабря 1940 года было принято решение о переводе всех командиров, прослуживших менее четырех лет в РККА, на казарменное положение. Выпускников авиационных училищ – пилотов, летчиков-наблюдателей, авиатехников стали выпускать сержантами и, соответственно, направлять на казарменное положение.

При этом возникла правовая коллизия. Поскольку молодые авиаторы были и де-юре и де-факто рядовыми, а срок службы в ВВС был три года, то, отучившись три года в авиашколе, срок учебы в которой засчитывался за службу в РККА, они имели право подать рапорт и уйти из армии. Поскольку казарменное положение новоявленных «сталинских соколов» быстро выветрило у них ореол авиационной романтики, то посыпались рапорта с просьбой об увольнении. Чтобы предотвратить нежелательный исход из ВВС, срок службы был увеличен еще на год. В связи с утратой престижности профессии и нежеланием молодежи в 1940 году поступать в авиационные училища власти были вынуждены отказаться от принципа добровольности, и в военные училища стали направлять по комсомольскому набору, уже не спрашивая согласия абитуриента.

Экономить стали и на бензине, что привело к резкому сокращению числа полетных часов. В зимнее же время не летали вообще. Поскольку в стране началась драконовская борьба с аварийностью, которая больше напоминала средневековую инквизицию, авиационные командиры всех рангов от греха подальше прекратили полеты в сложных погодных условиях, запретили элементы высшего пилотажа и все то, что могло привести к авариям, поломкам, катастрофам.

Несмотря на то что военная авиация СССР получила опыт боевого применения в Китае, в Испании, на Халхин-Голе, в Финляндии, он совершенно не обобщался. Не происходило это ни на уровне официальных учений, ни в курилках, хотя многие летчики и штурманы полка были непосредственными участниками этих событий. Причина столь, казалось бы, странного поведения была в том, что, анализируя боевое применение авиации, придется сравнивать и достоинства и недостатки как своих самолетов, так и противника. Анализируя тактику, придется углубляться во взаимодействие войск, в организацию связи. По опыту 1937 года все прекрасно знали, что делать этого нельзя. Похвалишь «Мессершмитт» за хорошую маневренность, мощное пушечное вооружение – обвинят в восхвалении оружия врага. Отметишь что-либо, в чем уступают наши самолеты, – ведешь пораженческие разговоры.

В этот период в полк приходят молодые сержанты Иван Глыга, Владимир Завадский. Первый со временем станет живой легендой полка, оставаясь единственным летчиком, который начнет войну в Пинске и закончит ее в Вене. Завадский после начала войны покинет полк и станет Героем Советского Союза, но его первым местом службы навсегда останется 39-й лбап.

В октябре 1940 года отец уехал на курсы начальников связи при Военно-воздушной академии имени Жуковского, где он пробыл по июнь 1941 года. Там он впервые увидел телевизор, услышал о локаторах или, как их тогда называли, радарах, эту новинку уже успешно применяли в Англии против немецких бомбардировщиков.

Жили они с мамой где-то в Мытищах. Часто навещали своих московских родственников – семейство Пашиных. Глава семьи Иван Николаевич был потомственный москвич, а вот его жена Сарра Вениаминовна, родная тетя отца, осела в Москве после окончания Бестужевских курсов. Мама часто вспоминала их детей: Сережу и Володю Пашиных.

Володя погиб уже в самом конце войны в Польше, а Сергей прошел всю войну в составе сначала Чехословацкого батальона, а потом уже корпуса. После войны стал почетным гражданином Праги.

Учеба в столице запомнилась отцу встречей с писателем Новиковым-Прибоем. В составе других слушателей академии отец попал на обсуждение недавно вышедшей его книги «Цусима». Еще были живы непосредственные участники сражения, и они подвергли автора жесточайшей критике за какие-то несоответствия действительным событиям. В конце концов Новиков-Прибой не выдержал и сказал примерно следующее: «Я – писатель, и не требуйте от меня буквальной правды. Захочу, и победят в Цусиме не японцы, а русские!» После этой встречи отец очень критически и, надо сказать, иронично стал относиться к историческим событиям, описанным в художественной литературе.

За время учебы отец подружился с одним из своих учителей. Будучи человеком технически грамотным, привыкшим паять, строгать, резать, он пропадал все свободное время в лаборатории, где помогал своему наставнику.

Судьба вновь свела их уже в 1943 году, когда его учитель был назначен начальником связи 17-й воздушной армии. Уже зная о том, что начальник связи 39-го полка – его ученик капитан Поляков, он приехал к нему, чтобы включить в группу инспекторов для ознакомления с состоянием дел в воздушной армии, и с негодованием узнал, что начальник связи полка в качестве рядового штурмана находится в боевом вылете. Тогда он устроил разнос командиру полка, аргументируя это тем, что подготовленного штурмана взамен погибшего он найдет, а вот начальника связи – нет! Отныне начальник связи полка Поляков мог вылетать только в том случае, если летел весь полк. Как я понимаю, это спасало моему отцу жизнь, так как к концу 1943 года в полку уже не было ни одного довоенного штурмана из прежнего состава полка.

После учебы в академии родители приехали в родной Симферополь в отпуск. Мама рассказывала, что когда они вошли в лучший в ту пору в городе ресторан «Астория», то там оказался ее родной брат и его друзья-планеристы: Адам Добахов, Володя Вознесенский, Володя Заярный, Сережа Хачинян, которые им искренне обрадовались, и они провели вместе незабываемый вечер.

20 июня 1941 года они вернулись к прежнему месту службы в Пинск. В одном купе с ними ехал с женой молодой командир – моряк из Пинской военной флотилии. Несколько суток дороги сблизили их, и они договорились в ближайший воскресный вечер встретиться.

Глава 2
Западный фронт

«Священная война»

Вопреки официальной версии о внезапном начале войны, в СССР готовились к ней. Готовились не только в военно-экономическом плане, но и в идеологическом. Если говорить конкретно – то и в песенном. Поскольку война планировалась наступательная, на чужой территории и малой кровью, то соответствующими были и песни. Наиболее характерна из них «Если завтра война».

 
Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов.
 

Во всех предвоенных песнях военной тематики обязательно использовалось слово «поход», которое более точно отвечало социальному заказу.

 
Я уходил тогда в поход в далекие края.
Рукой взмахнула у ворот моя любимая.
 

Но были песни, которые должны были появиться в час Х, в самый момент начала будущей войны. Одной из них была песня «Священная война», которая и была опубликована 24 июня 1941 года в центральных газетах «Известия» и «Красная звезда», а исполнена Ансамблем песни и пляски Красной армии уже 27 июня 1941 года на Белорусском вокзале.

В сентябре песня зазвучала в документальном кинофильме Ильи Трауберга и Александра Медведкина «Мы ждем вас с победой», а с 15 октября и до начала ноября 1941 года, то есть в самые трудные для Москвы дни, когда враг стоял в сорока километрах от столицы, ее ежедневно исполняли по радио в 6.40 утра.

Песня буквально ошеломила слушателей. Было в ней что-то такое, от чего ком подкатывал к горлу, мурашки шли по коже. «Священная война», подхваченная всеми оркестрами, день ото дня, час от часу тиражируемая по радио, стала самой известной, самой популярной песней войны. Уже в 1941 году песня и ее создатели были отмечены Сталинской премией. С годами она стала одним из ее символов, ассоциируясь с началом этой долгой, страшной войны.

История возникновения песни непроста. Ее авторы, поэт-песенник Василий Лебедев-Кумач и композитор, руководитель Ансамбля песни и пляски Красной армии Александр Александров, естественно не афишируя этого, взяли за основу малоизвестную песню Первой мировой войны. Автором текста был Александр Адольфович Боде. Царским властям очень хотелось придать начавшейся бойне характер народной войны, первоначально ее даже помпезно назвали «Вторая Отечественная», но общественность не приняла это название, и песня скоро подзабылась.

В умелых руках Лебедева-Кумача она обогатилась такими «перлами», как «гнилой фашистской нечисти», «отродью человечества»… Все это из так хорошо нам знакомого лексикона недавних политических процессов над героями революции, Гражданской войны, которые в одночасье стали кто правыми, кто левыми уклонистами, кто немецкими шпионами, кто японскими…

Но были в песне слова, которые поразили страну: «Пусть ярость благородная…» Благородная! Такого Россия не слышала уже двадцать лет! Да и само название: «Священная война». Мы – страна воинствующего атеизма! Страна, расстрелявшая своих священнослужителей, страна, разорившая и надругавшаяся над своими святынями, говорит, что эта война – Священная?!

Песня «Священная война» была совершенно необычна, и эта необычность брала за душу, делала ее прекрасной! Кроме того, ни в ее мелодии, ни в тексте не было этого совершенно неуместного задора, ухарства, которыми были переполнены наши советские песни тех дней: «Мы фашистов разобьем», «Будет Гитлеру конец», «Трубите атаку, горнисты», «Победа будет за нами»… все это было опубликовано и звучало по радио в те же самые первые дни войны.

В «Священной войне» была столь неожиданно идущая от сердца тревога. Эта тревога, высказанная в самый первый день войны, была настолько нетипична для нашей системы, что она в точности отразила истинные чувства людей. Именно поэтому песне поверили.

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Пойдем ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
 

На направлении главного удара

Основываясь на беседах с отцом, я не могу сказать, что война началась для него неожиданно, что ее не ждали, к ней не готовились. По его словам, в том, что война начнется в самое ближайшее время, он нисколько не сомневался.

«Мы просто не ожидали, что немцы окажутся так сильны», – как-то обронил он. Безусловно, воевать планировали на «чужой территории». Отец знал назубок все ориентиры на запад от Пинска до самого Берлина.

Сегодня мы уже знаем о том, что именно Белоруссия оказалась на направлении главного удара.

Я не хочу повторять азбучные истины, но вынужден напомнить, что в состав Особого Белорусского округа, преобразованного в Западный фронт, входило четыре полнокровные общевойсковые армии – 3, 4, 10 и 13-я.

В общих цифрах соотношение сил было следующее:

Соотношение сил и средств в полосе ЗапОВО на 22 июня 1941 года [104]

С учетом того, что нападающая сторона должна иметь как минимум трехкратное преимущество, казалось бы, ничто не предвещало катасторофы, тем более что в данной таблице мы не учитываем советские войска второго эшелона.

В действительности же оказалось так, что наши войска были равномерно вытянуты вдоль границы, а противник сконцентрировал свои дивизии на участках прорыва, чем обеспечил себе необходимое трех-четырехкратное преимущество.

Главной бедой Красной армии той поры являлось полное отсутствие радиосвязи, недостаток транспорта. Прошедшие репрессии парализовали волю командного состава всех уровней, породив боязнь инициативы у высшего и среднего командного состава. «Инициатива наказуема», и наказуема чрезвычайно жестоко – это неписаное правило, к сожалению, стало нормой жизни. Появилась боязнь ответственности.

Военно-воздушные силы в полосе Западного фронта были представлены следующими соединениями: 11-я сад (дислокация в Гродно), 9-я сад (Белосток), 10-я сад (Брест, Пинск) и уже на самом востоке Белоруссии находилась 13-я бад (Бобруйск).

К горькому сожалению, помимо всех тех объективных трудностей, которые обрушились на Красную армию в первые дни войны, военно-воздушные силы захлестнула новая волна репрессий, которые начались в апреле и продолжались до июля 1941 года.

Были арестованы:

начальники управлений ВВС РККА: И. Сакриер, П. Никонов, Г. Михно;

начальник НИИ ВВС генерал-майор авиации А. Филин;

начальник научно-испытательного полигона ВВС полковник Г. Шевченко;

начальник отдела НИИ ВВС РККА комбриг А. Залевский;

помощник командующего ВВС Орловского военного округа Герой Советского Союза генерал-майор авиации Э. Шахт;

командующий ВВС Московского военного округа Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П. Пумпур;

помощник начальника Генерального штаба по авиации дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Я. Смушкевич;

заместитель начальника штаба ВВС РККА генерал-майор авиации П. Юсупов;

заместитель командующего ВВС Приволжского военного округа генерал-лейтенант авиации П. Алексеев;

заместитель командующего ВВС Ленинградского военного округа генерал-майор авиации А. Левин;

командир дивизии Ленинградского военного округа комбриг А. Орловский;

помощник главного инспектора ВВС РККА комдив Н. Васильченко;

начальник Курсов усовершенствования комсостава ВВС комбриг И. Черный;

руководители управления ВВС РККА военные инженеры 1-го ранга С. Онисько, В. Цилов и ряд других специалистов.

Даже после начала войны, в период с 24 по 28 июня были арестованы:

заместитель наркома обороны СССР, а на момент ареста слушатель Академии Генштаба Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П. Рычагов;

бывший заместитель наркома обороны СССР, а в момент ареста командующий ВВС 7-й армии Северо-Западного фронта Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации И. Проскуров;

командующий ВВС Юго-Западного фронта Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Е. Птухин;

начальник Военной академии командного и штурманского состава ВВС генерал-лейтенант авиации Ф. Арженухин;

начальник штаба ВВС РККА генерал-майор авиации П. Володин;

командующий ВВС Северо-Западного фронта генерал-майор авиации А. Ионов;

командир 9-й смешанной авиадивизии Западного фронта Герой Советского Союза генерал-майор авиации С. Черных;

командующий ВВС Дальневосточного фронта генерал-лейтенант авиации К. Гусев;

заместитель командующего ВВС Западного фронта генарал-майор авиации А. Таюрский;

начальник штаба ВВС Юго-Западного фронта генерал-майор авиации Н. Ласкин [107].

В данном списке нет имени командующего ВВС Западного фронта Героя Советского Союза И. Копца. Нам все время внушали, что он застрелился, узнав о том, что вся авиация округа погибла в результате внезапного нападения.

В действительности если Иван Копец и застрелился, то только потому, что хотел избежать ареста. Есть версия, что погиб он не 22 июня, а 23 июля 1941 года, уже в застенках НКВД. Примечательно, что сразу же была арестована и его супруга, что является прямым подтверждением версии о готовящемся его аресте.

Таким образом, мы можем определенно говорить о том, что перед самым началом войны было парализовано все руководство ВВС РККА от самого верха и до дивизионного звена включительно.

Давайте вновь вернемся к 39-му авиаполку и попытаемся понять, что изменилось в нем накануне войны, после его возвращения из Лодейного Поля.

Прежде всего надо отметить изменения в руководстве. Ушел на повышение и стал командиром дивизии авиации дальнего действия майор Георгиев, а во главе полка стал его заместитель майор Захарычев. Также на повышение ушли некоторые прежние комэски.

Вот официальное заключение о состоянии полка на 21 ноября 1940 года:

«Полк в составе 50 экипажей способен днем выполнять боевое задание на средних высотах, в простых метеоусловиях в составе звена – эскадрильи. Ночью – в составе 10 экипажей, одиночными экипажами.

Для повышения боеготовности полка необходимо: доукомплектовать матчастью, младшими авиатехниками, стрелками-радистами.

Для тренировки летного состава обеспечить полк барокамерой и кабинами Линка.

Авиабазу доукомплектовать транспортными машинами и специальными машинами – БЗ, ВМЗ, прожектора» [118].

Напомню, что накануне Финской войны ночью могли летать только шесть экипажей, два звена и ни одной эскадрильи.

Кабина Линка – это тренажер для «слепых полетов».

В этот период 39-й полк входил в состав 10-й смешанной авиационной дивизии, в составе которой также находились два истребительных полка (И-16 и И-153), один штурмовой и один бомбардировочный (39-й лбап). Части базировались в Бресте, Кобрине, Пинске. Штаб 4-й армии, которой подчинялись авиаторы, а также штаб ВВС и 10-й сад находились в Кобрине.

Как указывалось в акте последней проверки, полк считался неукомплектованным, так как имел самолетов от 40 до 50. Нормой, как мы помним, было 60 самолетов.

Командир 10-й смешанной авиационной дивизии Николай Георгиевич Белов (1902–1972) успешно прошел всю войну и даже опубликовал свои воспоминания. Некоторые фрагменты из них я приведу:

«В сентябре 1940 года в Кобрине я принял 10-ю смешанную авиадивизию. Она еще только формировалась.

В мае 123-й истребительный авиационный полк (иап) получил 20 самолетов Як-1, 39-й бомбардировочный – 5 машин Пе-2. А к середине июня в 74-м штурмовом полку (шап) появились два новеньких Ил-2. Соседняя дивизия передала в 33-й истребительный полк два МиГ-1.

Однако тренировочные полеты на новых машинах не производились, так как для них не было отпущено высокооктанового горючего.

В мае – июне мы направили из всех полков технический, а из 39-го и 74-го полков – и часть летного состава на заводы и запасные авиабригады для изучения материальной части новых самолетов.

Переучивание же всего личного состава планировалось провести в центрах обучения в июле – августе, а пока учебно-боевая подготовка продолжалась на старых самолетах.

20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: «Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках – отозвать».

Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: «Самолеты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать».

Я только что сел за стол, как вдруг раздался телефонный звонок. Поднял трубку.

– Николай Георгиевич, – услышал я голос полковника Сандалова. – Командующий просит зайти сейчас к нему.

По выработавшейся привычке взглянул на часы – 24.00. Странно, до сего дня командующий меня к себе ночью не вызывал. Видимо, произошло что-то особенное.

Жена посмотрела на меня и, научившись за долгую совместную жизнь понимать без слов, спросила:

– Будить детей, собираться?

– Нет, пока не надо. В случае чего позвоню.

Но позвонить так и не пришлось.

Генерал Коробков был один.

– Получен приказ привести штабы в боевую готовность, – сказал он.

– В таком случае я подниму дивизию по тревоге.

– Не паникуйте, – остановил меня командующий. – Я уже хотел поднять одну дивизию, но командующий округом запретил это делать.

– Я командую авиадивизией, да еще пограничной. И не собираюсь спрашивать ни у кого разрешения. Имею право в любое время части дивизии поднять по тревоге.

Надо было более подробно узнать обстановку, и я заглянул к начальнику штаба.

– Только что от командующего, – сказал я и передал Сандалову свой разговор. – Леонид Михайлович, введи в обстановку.

– Мы вызвали всех командиров штаба. Сейчас направляю своих представителей в соединения. Что касается твоей дивизии, то ты имеешь право решать вопрос самостоятельно. Командующий не несет ответственности за ее боевую готовность.

Около 2 часов ночи 22 июня 1941 года. Даю сигнал «Боевая тревога». Он передается по телефону, дублируется по радио. Через несколько минут получено подтверждение от трех полков о получении сигнала и его исполнении. Из 74-го штурмового полка подтверждения нет. Во время передачи сигнала связь с полком прервана. А к 2.30 телефонная связь прервана со всеми частями дивизии. Не будучи уверен, что 74-й штурмовой полк принял сигнал боевой тревоги, посылаю туда полковника Бондаренко. Он уполномочен принимать решения на месте в соответствии с обстановкой, вплоть до вывода полка на аэродром постоянного базирования – Пружаны. Полковник Бондаренко вылетел в 74-й штурмовой полк на самолете По-2 в 3 часа и по прибытии объявил боевую тревогу.

В четвертом часу начали поступать донесения с постов ВНОС о перелете границы одиночными немецкими самолетами.

Взлетом звена лейтенанта Мочалова фактически начались первые боевые действия дивизии.

4 часа 15 минут. Аэродром 74-го штурмового полка подвергся налету немецкой авиации. Средств ПВО на аэродроме совершенно не было. Десять «Мессершмиттов» в течение нескольких минут расстреливали самолеты. В результате все пятнадцать И-15 и два Ил-2 были уничтожены. Летчики, находившиеся в самолетах, взлететь не успели.

Оставшийся без самолетов личный состав полка забрал документы, знамя и под командованием начальника штаба майора Мищенко убыл на восток. В дальнейшем этот полк, как и вся дивизия, стал гвардейским и закончил войну в Берлине.

В других полках дивизии обстановка сложилась иначе.

Примерно в 3.30 связистами 4-й армии на короткое время была восстановлена телефонная связь с Пружанами, и я успел передать командиру 33-го истребительного полка задачу на случай боевых действий.

В 5.00 я выехал на машине на аэродром 123-го истребительного полка. По пути машина была дважды атакована Ме-109 и получила несколько пробоин, но ни я, ни шофер не пострадали.

На аэродроме меня встретили командир полка Сурин и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Гольдфельд. Сурин только что прилетел с боевого задания – водил девятку и лично сбил один Ме-109. Еще не остывший после горячки боя, возбужденный, он скупо доложил:

– Полк ведет воздушные бои.

– Знаю, знаю, сам наблюдал несколько схваток и 33-го, и вашего. Только вот что плохо, все в одиночку.

Сурин тут же определил тактику ведения боя, подсказанную самой жизнью, – летать не звеньями, а парами, четверками.

Обстановка на земле была не ясна.

Я вызвал инспектора дивизии по технике пилотирования капитана Щербакова и штурмана дивизии капитана Зарукина.

– На СБ проведите разведку над Бугом. Определите место переправ. Данные немедленно передайте в 39-й бомбардировочный полк. Поставьте задачу: одной девяткой бомбить эти переправы.

– Разрешите мне на «Яке» слетать в район Бреста, – обратился Сурин.

– На нем же нет вооружения.

– Зато скорость. Я ж вчера летал.

– Добро, Борис Николаевич.

Только что Сурин поднялся в воздух, как по аэродрому был нанесен бомбовый и вслед за ним штурмовой удары врага. На наше счастье, половина боеспособных самолетов находилась в воздухе, и ущерб был незначительный.

Вернулся Сурин.

– Наводится переправа через Буг южнее Бреста.

Я немедленно доложил генералу Коробкову.

А с аэродрома 39-го бомбардировочного полка в 7 часов утра поднялась девятка под командованием капитана Щербакова. Наши самолеты шли без прикрытия. Вообще-то прикрывать их должны были истребители 33-го истребительного полка, но в это время связь с аэродромом прервалась. Как мы потом узнали от немецких летчиков, сбитых в районе Пинска, немцы приняли наши бомбардировщики за свои. Девятка успешно выполнила поставленную задачу.

Примерно через час на Пинск налетели 25–30 бомбардировщиков. Но на аэродроме были только поврежденные при первом налете машины. Все исправные самолеты уже перелетели на другой аэродром.

Оттуда, вплоть до 25 июня, самолеты 39-го бомбардировочного полка вылетали на уничтожение войск противника, наносили удары по его колоннам, двигавшимся по Московскому шоссе. Летчики летали без прикрытия, несли большие потери и все-таки вновь и вновь рвались в бой. Мужественно сражались капитаны Заяц (ныне генерал-майор авиации) и его штурман Новиков (погиб), капитан Бакурадзе и штурман Проколенко (погибли 26 июня), капитан Левин и старший лейтенант Петров (погибли в битве за Москву), капитаны Скрипалев, Щербаков, Зарукин (погиб), командир полка майор Захарычев (погиб в боях за Москву)» [94].

Вернемся к тем же событиям, но уже в рассказах моего отца. Так сложилось, что после окончания учебы в Москве он вернулся в Пинск в пятницу, 20 июня 1941 года. Как рассказывала мне мама, ему сразу же предложили выехать в лагеря, где уже находился весь полк, но поскольку формально отец был еще в отпуске, то разрешили прибыть на службу уже в понедельник, 23 июня.

Воскресным утром 22 июня мои родители как ни в чем не бывало пошли на рынок, чтобы купить продукты, так как после длительного отсутствия в Пинске у них совершенно не было никаких запасов. Уже первая торговка, недоуменно глядя на спокойно делающего покупки военного, сказала: «Летчик, аэродром горит! Шо ты тут робишь?»

Только тогда до отца дошло, что слышанные утром взрывы он ошибочно принял за раскаты грома.

Аэродром находился в селе Жабчицы в шести километрах от Пинска. Оставив жену на рынке, он бросился домой, взял велосипед и помчал на аэродром. Оказалось, что в первый же налет немецкие летчики, видя на аэродроме старые СБ и пять новых Пе-2, сбросили весь свой страшный груз на новые машины. Те сыпались, но не горели. Для них не завезли масла, а раз нет масла, то не стали заливать и бензин. Техники быстро сориентировались и стали их подпирать, создав своеобразную ложную цель, а старые СБ поднялись в воздух и ушли в свой первый боевой вылет.