Текст книги "Девять рукописей"

Рукопись девятая. Случай в Грюневальде

Утро в Грюневальде

 
Восхитительное утро!
Вильгельмина Шопенклюк
Раздобыла где-то утку
И повесила на крюк.
 
 
– Ночевать в чужом желудке,
И не плавать по реке…
Дело швах! – сказала утка,
Покачнувшись на крюке.
 
 
Время близится к обеду.
Начал дождик моросить…
Шопенклюк пошла к соседу
Кислых яблок попросить…
 
 
Розовея от смущенья,
Гогенцогель – старый герр,
Наблюдал перемещенье
Над землёй небесных сфер.
 
 
То ли правда, то ли шутка —
Видит: грустная, одна,
Вылетает плавно утка
Из соседского окна.
 
 
Старый герр служанку Ирму
Попросил со стенки снять
Два ружья известной фирмы:
«Фридрих Пуффель, сын и зять».
 
 
– Ночевать в чужом желудке,
А не плавать под дождём…
Дело – швах! – сказала утка,
Пролетая над ручьём.
 
 
Но, сегодня слишком рано,
Исцарапавшись до ран,
Появился с доберманом
Ганс Мария Доберман.
 
 
Нагулявшись по болотам,
Доедая бутерброд,
Шли с охотою с охоты
В Грюневальде через брод.
 
 
Восхитительное утро!
Над дорогою-дугой,
Силуэт знакомой утки
С перевязанной ногой.
 
 
Было солнечно и жутко,
И в округе ни души…
– О – хо – хо! – сказала утка,
Опускаясь в камыши.
 

Вечер в Грюневальде

 
Опускался тихий вечер…
Эрнестина фон де Хаат,
Шаль накинула на плечи,
Чтобы выйти в летний сад.
 
 
Было тихо. Только слышно:
На ветру листва дрожала…
Гогенцогель лез на крышу,
Ирма лестницу держала.
 
 
Соблюдая чувство меры,
Ирма держит, – еле дышит…
Где вы видели, чтоб герры
Ночью лазили на крышу!
 
 
Завершив коловращенье,
Словно ворон на дубу,
Розовея от смущенья,
Старый герр смотрел в трубу.
 
 
В это время у окошка,
Услыхавши голоса,
Шопенклюк лизала ложку
После каши из овса.
 
 
Из окошка посмотрела,
Запищала, словно альт:
В небе что-то пролетело,
Освещая Грюневальд.
 
 
В небесах полоска света,
Словно детский волосок…
Неизвестная комета
Улетала на восток.
 
 
Спит под лунным покрывалом
Опустевший летний сад…
Дверь на ключик закрывала
Эрнестина фон де Хаат.
 

Ночь в Грюневальде

 
За окном притихли птички.
Над окном висит паук.
Спит в кроваточке девичьей
Вильгельмина Шопенклюк.
 
 
Как пижон в пижаме новой,
Сладко спит мсье Пикко…
И, поскольку спит корова,
Спит коровье молоко.
 
 
Кавалеры спят и дамы…
Конюх Карл уснул в коляске.
Поросята возле мамы,
Как сардельки и колбаски.
 
 
И, покусывая блошек,
Словно жареный изюм,
Спят в кровати восемь кошек
На мамаше Розенблюм.
 
 
Как уснувшие синицы,
Опустив ресницы вниз,
Спят весёлые сестрицы
Роз-Мари и Анна-Лиз.
 
 
Только прыгает лягушка
По нескошенной траве…
Сторож спит, и колотушка
Засыпает в рукаве.
 
 
Ручеёк во сне бормочет
Песни тихие свои…
Вот и вам, спокойной ночи!
Спите, милые мои!
 

Капельмейстер Грюневальда

 
Капельмейстер Мейстеркаппель
Ровно триста дней в году,
Не любил сердечных капель,
А любил свою трубу.
 
 
Тру-ру-ру! – труба трубила
Поверх башен и голов.
И колола, и рубила
Перепуганных врагов.
 
 
Даже пряный запах фарша
Для воскресного обеда
Растворялся в звуках марша
«Грюневальдская победа».
 
 
Тра-там! – как на барабане
По столу стучат. А там,
Чтобы ложечка в стакане
Отвечала: «Трам-там-там!»
 
 
Капельмейтер Мейстеркаппель
Ровно триста дней в году
Не любил сердечных капель,
А любил свою трубу.
 

Риппельфеус
(сказка)

 
Поднялась луна на небус..
В старом замке, в старом замке,
У камина Риппельфеус
Сушит новые портянки.
 
 
Огонёк горит колючий,
И кругами ходит пламя,
И плывёт дымок пахучий
Над лугами, над лугами.
 
 
Тихо в доме, тихо в даче.
Тишина за поворотом…
Лишь кричат сычи и плачут
Над болотом, над болотом.
 
 
Под дырявой звёздной крышей
Спит цыганская кибитка…
За окном летают мыши
В перепончатых накидках.
 
 
Ходят тени по стенеус:
Пляшут, словно негритянки…
У камина Риппельфеус
Сушит новые портянки.
 

Именины Вильгельмины
(из цикла «Грюневальд»)

 
По традиции старинной,
самый-самый узкий круг
собрался на именины
Вильгельмины Шопенклюк.
 
 
На чужом велосипеде,
нажимая на педаль,
подкатил племянник Тедди,
умный, как Лилиенталь.
 
 
А потом, под скрип калитки,
на дорожке, вдалеке,
появились маргаритки
в эрнестининой руке.
 
 
Розовея от смущенья,
Гогенцогель через силу
преподнёс своё печенье,
что служанка намесила.
 
 
Все столы, что только были,
стулья, лавки – все подряд —
кое-как соединили
и повыставили в сад.
 
 
Словно в песне, словно в сказке,
разливался через край
запах жареной колбаски
и жаркого из дем швайн.
 
 
В эту самую минутку,
не спеша, о том, о сём,
совещалась наша утка
с романтическим гусём.
 
 
Конюх Карл лежал, как мёртвый —
очень пьяный – у ворот…
Важный гусь Вильгельм IV-ый
плавно шёл на разворот.
 
 
Как воздушная пампушка
иль стремительный булат,
с неба падает лягушка
в именительный салат.
 
 
Кра-со-та! – воскликнул Тедди.
Вильгельмина: – Ну и что ж…
Я сказал: – Конец комедий!
Гогенцогель: – Будет дождь…
 

Трактат
(из цикла «Грюневальд»)

 
Получив трактат из Бирмы,
в пользу кровообращенья,
старый герр взглянул на Ирму,
розовея от смущенья.
 
 
Потерял он чувство меры…
Ирмы каждое движенье
Гогенцогелю и герру
дарит массу наслажденья.
 
 
Старый герр влюблён немножко
и в малиновый корсет,
и в хорошенькие ножки,
и в кудрявый силуэт.
 
 
Вот она несёт помои…
И, похожа на лозу,
изогнувшись, пятки моет
в замечательном тазу.
 
 
Герру холодно и жарко…
Он обнять её не прочь,
наблюдая за служанкой
целый день и даже ночь.
 
 
Вот она лозу срезает
и на лесенке стоит.
Вот она с неё слезает
и в конюшню егозит.
 
 
Вот сегодня утром рано,
вся спросонья горяча,
в грюневальдском сарафане
гонит муху от плеча.
 
 
Вот уходит на свиданье
без привета и ответа,
принеся одни страданья
безутешному нимфету.
 
 
Вот она бежит всё ближе…
И взлетает высоко
с парикмахером бесстыжим,
завитым месье Пико.
 

Хандра
(из цикла «Грюневальд»)

 
Когда Вильгельмина
в хандру залезала,
она подвенечное
платье вязала.
 
 
Вот так Вильгельмина
хандрила умело:
она и хандрила,
и делала дело.
 
 
Поскольку хандра
продолжалась полгода,
то платье к венцу
стало шире комода.
 
 
А если прибавить
пять петель вчерашних,
то платье – в длину
с грюневальдскую башню!
 
 
(Представьте себе,
как в рождественский вечер
вся башня стоит
в красоте подвенечной!)
 
 
И вот Вильгельмине
хандрить надоело —
и платье лежало
в чулане без дела.
 
 
Однажды свернула
его в три аршина
и вышла в субботу
на рынок блошиный.
 
 
На рынке блошином
чего только нету:
одно колесо
от швей-царской кареты,
 
 
бутыль скипидарная
от ревматизма,
рояльные ножки
и старая клизма,
 
 
медаль инвалида
и знак зодиака,
перчатка Милисы
и фалды от фрака,
 
 
от «Лошади белой»
цветная бутылка,
лохматая книжка
с автографом Рильке…
 
 
И там, между люстрой
и шубой овечьей,
стоит Вильгельмина
с тоской подвенечной.
 

Охота
(из цикла «Грюневальд»)

 
Собрался на охоту
и в сапоги залез…
Герр Диц ушёл в субботу
за грюневальдский лес.
 
 
Торжественный и важный,
весёлый, как апрель…
Суровый и отважный,
словно Вильгельм и Телль.
 
 
Он твёрдо заявляет,
что знает наперёд,
что зайцев настреляет
и лис переведёт.
 
 
А на поляну звонко,
с фиалкою в руке,
въезжает амазонка
на белом рысаке.
 
 
Ах, как она красива!
Как беспощадна. Ах!
В лоснящихся лосинах,
в блестящих сапогах.
 
 
А взгляд такой прекрасный
и грозный, как обвал.
Сражён герр Диц ужасный
навек и наповал.
 

Торжественное шествие
(из цикла «Грюневальд»)

 
Ехал факир в золочёной карете
мимо железных ворот,
а за каретою двигались дети
разнообразных пород.
 
 
Целое море ужасно-прекрасных
рыжих и разных голов.
Лиц, любопытных и очень глазастых —
разнообразных полов.
 
 
Следом за ними, как в панораме —
очень серьёзный народ:
очень красивые папы и мамы
разнообразных пород.
 
 
Следом за ними – не очень известный,
но, предвкушая улов,
шёл городской грюневальдский оркестр
разнообразных полов.
 
 
А ко всему непременно, впридачу,
бегала взад и вперёд
наша бродячая свора собачья
разнообразных пород.