Текст книги "Почетный пленник"

Имитировать интерес не приходилось – я был увлечен не на шутку.

«Слушаю! Да я записываю, блин! Монголоидные кочевники, стена и башни на входе в долину. Саранча – бич урожаев. Конечно, я слушаю!»

– Да, да, да! – закричал я, хлопая в ладоши.

– К тому времени мудрые старейшины отправили всех женщин и детей в горы, а мужчины остались, чтобы задержать лунолицых. Те напирали своей несметной ордой, а горцы отступали, сваливая на голову захватчиков камни. И так они забирались все выше и выше в горы. У злых лунолицых воины и лошади стали задыхаться. И остались только самые храбрые горцы и самые отважные лунолицые. И дошли они до места, когда отступать уже было некуда. И была там битва, и гордые горцы победили. Врагов изрубили в куски и побросали в самую глубокую пропасть.

И с того места – а звалось оно Пайгала – и пошли заново все горские племена. Разошлись оттуда воины искать своих женщин с детьми и основали новые племена и села. А некоторые храбрецы остались жить там. Понял?

«Ну-ну. Остались жить на верхотуре, а когда спустились проверить, ушли ли захватчики, оказалось, что прежнее место занято», – переиначил я, подытоживая информацию.

– Понял. Вот только не понял, а как они на канате стали ходить?

– Не перебивай старших! – рассердился собеседник. Впрочем, его сердитость была напускной. – Сейчас расскажу.

Жизнь высоко-высоко в горах была тяжелой. Но люди привыкли там жить. Только себя они считали горцами, а жителей долины – нет. И вот однажды один бедный-бедный пастух пас отару овец. С неба упал орел и схватил овцу. Он поднялся невысоко и полетел к гнезду. А пастух увидел, что овца была не какой-нибудь соседской, нет! Была овца его собственной. И была она у него последней. Горючими слезами залился пастух, а потом его объял такой гнев, что схватил он камень и кинул в орла. И таким сильным был его гнев, что камень попал в цель. Орел отпустил овцу, и та упала на землю. Побежал пастух, чтобы забрать себе и мясо, и шерсть, но оказалось, что путь к овце ему преградила пропасть. А через нее перекинуто упавшее дерево. Деваться пастуху было некуда, взял он в каждую руку по камню и пошел на ту сторону. Дошел, взвалил овцу на спину и пошел обратно. Вот с того пастуха и стали люди в Пайгале канатоходцами, а со временем и звать их стали пайгалами.

«Ох уж мне этот фольклор… Все дели на два, если не на три. Но интересно».

Колеса арбы вновь стали оказывать на меня гипнотическое действие, и, уже засыпая, я сонно спросил Батара:

– Так ты пайгал или дорча?

– Я!.. – вскинулся он, возмущенный, оборачиваясь. Но, увидев, что я почти уже сплю, добавил миролюбиво: – Я дорча, Оли. Но мама у меня из пайгал.

Проснулся я оттого, что мы остановились. Я приподнялся на локте и увидел, что дорога идет через мелководную в этом месте речку. Из-за брода караван вытянулся в ниточку, и образовался небольшой затор из повозок. Увидев, что я проснулся, Барат махнул кому-то рукой.

– Буддал подъезжал, хотел говорить с тобой. Увидел, что спишь, – уехал. Просил позвать, когда проснешься.

Я увидел, как ко мне приближается Буддал верхом на тонконогом скакуне.

«И моего Буцефала тоже везут где-то. Хоть бы дали погладить… Когда же я теперь смогу на него сесть? – подумал я, с удивлением отметив про себя, что скучаю по коню. Скучать скучаю, а ведь даже имени у коня нет. Или обычай такой, что «детскому» коню имя не положено?»

Буддал приблизился, как-то странно сидя в седле.

– Здравствуй, Олтер, – сказал он, остановив коня.

«Виделись же уже сегодня».

– Здравствуй, Буддал Нест, – поддержал его торжественный тон я.

– Еще вчера я хотел сделать тебе подарок, – произнес купец, посматривая на мой кинжал, лежащий со мной рядом. Увидев, что я поймал его взгляд, он улыбнулся и пояснил: – Но не успел. Мы как-то так быстро разошлись…

«Ага. Увидел, что наследнику стали подарки делать, и засуетился – побоялся последним оказаться. И что же ты можешь подарить увечному? Меч? Книгу? От книг я бы не отказался. Вот только читать толком Олтер еще не научился. Но это дело наживное».

Буддал неловко заерзал в седле, нелепо изогнулся, поворачиваясь назад, и достал из-за пазухи белый комочек.

– Кролик?! – не сдержав удивления, воскликнул я.

– Кролик?.. – опять захохотал Ливси. – Нет, Олтер, это не кролик. Это твой друг на долгие годы. В далекой стране за морем эти собаки ценятся за свою преданность. Пока он еще слишком мал и не успел понять, кто его хозяин. Но стоит тебе покормить его седмицу-другую, и он привяжется к тебе на всю жизнь.

– А какой он будет, когда вырастет? – спросил я с интересом.

– Это мне неизвестно, – виновато пожал плечами Буддал. – Мой товарищ по торговым делам привез суку из-за моря, которую ему продали за баснословные деньги. Собака оказалась непраздной и через два месяца ощенилась. Мой младший сын Фиддал случайно увидел выводок и выпросил себе одного. И одного я взял себе.

«Вот заливает. Подцепил где-то дворнягу и теперь развешивает лапшу на уши бедному мальчишке».

Я взял на руки крохотный комочек. Комочек заскулил и попытался залезть ко мне под мышку.

– Чего же ты боишься? – ласково спросил я его. – Трусишка!..

И засмеялся.

– Точно! – воскликнул я. – Трусишка – кролик! Я назову его Кролик – Кайхур!

– Вообще-то поговаривают, что это весьма свирепая порода, – неодобрительно заметил купец. – И уши у него маленькие, а не большие, как у кролика.

– Это моя собака? – спросил я его.

– Твоя, – был вынужден согласиться Буддал.

– И я могу назвать ее как хочу? – задал следующий вопрос я.

– Можешь, – кивнул купец. – Но…

– Значит, буду звать его Кайхуром, – не слушая возражений, громко сказал я и поднял щенка высоко над головой.

Барат, услышав знакомое слово, обернулся, посмотрел на щенка в моих руках и рассмеялся.

– Вот уже и люди смеются… – забурчал купец. Видимо, недоволен, как отнеслись к его подарку. А нечего дворняг всяких подсовывать! – Мой младший сын Фиддал назвал своего пса Хиндурином – Лютым. Ты, кстати, сможешь с ним познакомиться. Он будет учиться в одной с тобой школе и жить там же.

– С кем? С этим Хиндурином? – спросил я собеседника.

– Нет же! С Фиддалом, моим младшим сыном. В этом году он также поступил в школу наместника.

«Так вот где собака порылась… Понятно. Куй железо, не отходя от кассы, – и расположением возможного будущего правителя Дорчариан заручиться, и дружбой с сынишкой. Дальновидно».

Вытащив щенка из-под мышки, я приблизил его мордашку к своему лицу. Щенок был весь белый, а глаза – красноватые.

«Ну точно – кролик. Альбинос, блин».

Щенок чихнул и лизнул меня в кончик носа.

– Вот и подружились, – удовлетворенно сказал торговец, хлопнув коня по шее. Отъезжая, он сказал: – Увидимся за ужином, Олтер.

– Спасибо, Буддал! – крикнул я ему в спину.

Не оборачиваясь и не прекращая движения, купец поднял руку и помахал мне.

Как только он удалился на достаточное расстояние, Барат прокомментировал:

– Ну и уродец! Надо этого ублюдка утопить, пока не поздно. У пайгалов…

Щенок тявкнул. Точнее, попытался тявкнуть. Вышел какой-то сип.

«Сообразительный собакен», – подумал я, прижимая Кайхура к груди.

– Нет, Барат. Это подарок. А подарки не топят.

Щенок завозился в моих объятиях на груди, мило зевнул во всю пасть и задремал. Мы тронулись. Я тоже пригрелся и вздремнул.

Тем временем мы преодолели широкий, но мелкий брод. В окружающем мире, казалось, ничего не изменилось – шумели все те же деревья, щебетали все те же птицы, все та же дорога расстилалась под колесами. И все это было так, но было верно и другое: мы ехали по иной земле, здесь звучал иной язык и действовали иные законы.

Не было ни постов, ни таможен, ни трактира, ни пограничного столба или межи – никакого знака, но все, включая малолетнего Олтера, знали, что, преодолев брод на Джуре, мы въехали на территорию Империи.

Остах

– Приветствую тебя, Голос Империи в землях Дорчариан! – на безупречном имперском произнес Остах, подъезжая к едущему поодаль от остальных Алиасу Фугу.

Скрываться под личиной горца не имело смысла. Уже не раз и не два имперец давал понять: он не верит в то, что Остах горец. Что ж, Остах был согласен с тем, что эту партию он проиграл, но игра-то продолжалась…

Теперь он делал свой первый ход в новой партии. Быть может, Гимтар с интересом продолжил бы прежнюю игру как ни в чем не бывало – его-то как раз не смущали условности, недомолвки, долгоиграющие интриги. Но Остах был не таков. И потому он выждал момент, когда имперец ехал на своем скакуне один, и обратился к нему.

Алиас посмотрел на него долгим взглядом – лошади перешли на шаг, двигаясь рядом – и коротко усмехнулся.

– Надоело притворяться, Остах? – спросил он.

– Так ты знаешь меня? – прозвучало вопросом на вопрос.

– Любишь прямые вопросы… – задумчиво, словно рассуждая сам с собой, произнес имперец, – и предполагаешь, что получишь прямые ответы…

«Да, Отец Глубин и все его рачьи дети тебе в задницу! Да! Прямые вопросы и прямые ответы».

Однако годы, проведенные с Эндиром, а потом – с Гимтаром, даром не прошли.

Он промолчал.

– Давай попробуем, – не дождавшись ответа, кивнул Алиас. – Я видел тебя дважды…

«Вот это память! Сукин сын, столько лет прошло!..»

– Дважды? Один раз я помню. Это было в столичном борделе, где мы столкнулись нос к носу. И это был самый дорогой бордель в самом дорогом городе Империи! Помню, я подумал тогда: откуда у курьера такие деньги?

– Я уже не был курьером, – без труда парировал Алиас. Вел он беседу легко и непринужденно, казалось, наслаждаясь общением. – И был там по делам главного. А вот на какие деньги забавлялись вы с Эндиром? В те годы он ведь жил на пансион, что выплачивала ему Империя, или я что-то путаю?

«Мы жили на деньги, которые могли вытащить из Империи любыми способами. Любыми!»

– Ты сказал, что мы встречались дважды, – ушел от ответа Остах. – И первый мы вспомнили. Какой же второй?

– Ты путаешь, – поправил его Алиас. – Мы вспомнили именно второй случай. А впервые мы встретились, когда ночью вы ввалились пьяными в виллу Векса и переполошили всех слуг. Выкинули в окно управляющего, который пытался вас утихомирить. Бедняга разодрал морду о розовый куст и сломал руку.

– Да быть того не может! – искренне воскликнул Остах. Такие подробности об увечьях управляющего, косоглазого Эта, мир его праху, он узнал впервые.

– А утром, – продолжал Алиас, – главный послал меня к Эндиру, дабы тот к полудню явился к нему. Перегар в комнате был такой, что я чуть не захмелел, – хмыкнул Алиас.

«Да, уж. Молодое вино – оно такое…» – Остах прекрасно помнил то утро, когда этот лопоухий бледный парень с испачканными чернилами ладонями зашел в их комнату…

Вилла Векса Кнея

Много лет назад

– А-а-а! Кто прилетел к нам! Муха! – захохотал Эндир. – И что ты принес нам на своих крылышках, Муха?

– Сиятельнейший Векс Кней велит тебе, Эндир, не позднее полудня явиться к нему, – уставившись в стену напротив, ломающимся баском строго произнес паренек.

– Сиятельнейший Векс велит мне? – продолжал веселиться Эндир. – Или старик сказал: «Пусть этот балбес придет к полудню, как проспится»?

Паренек покраснел. И оттопыренные уши покраснели тоже. Остах понял, что примерно так дело и обстояло.

Последнее слово тем не менее лопоухий постарался оставить за собой:

– Не позднее полудня! Запомни, Эндир.

Посыльный развернулся и двинулся прочь.

– Куда, Муха?! Принеси кувшин воды. Алиас, не дай погибнуть товарищу! Воды! – Вопли остались без ответа.

– Муха, смотрю, ненадолго засидится в писарях. Старик уже и мелкие поручения ему дает, – задумчиво констатировал Эндир.

– А почему Муха? – спросил Остах, растирая помятое со сна лицо.

– Моя вина, – дурашливо поклонился Эндир. – Когда я впервые прибыл в столь хорошо знакомый нам город Атриан и был столь юн, что даже не ведал, по какому назначению можно использовать некоторые члены своего тела…

Остах фыркнул и заржал. Эндир хочет пошутить. Ну-ну…

– …то первым, кого я увидел, едва миновал дворцовую ограду, был милый лопоухий мальчонка, что встречал меня у ворот. Когда сопровождающие меня взрослые, обрадованные окончанием длинной дороги и долгожданным прибытием, занялись животными и поклажей, сей юный отрок, подойдя ко мне, отозвал в сторону. Влекомый любопытством, я оказался в дивном саду. И там, под старой яблоней, усыпанной тяжелыми плодами, этот ребенок, этот первый имперский ребенок, кого я видел столь близко, спросил меня своим тоненьким голоском, доверительно склоняясь к моему уху…

Во время всего рассказа Эндир бегал по комнате, то изображая себя самого, вертящего по сторонам головой от изумления, то имперского мальчика, сложившего руки перед грудью. Сейчас же Эндир маленькими шажками приблизился к Остаху, лежащему на кровати, нагнулся прямо к нему и пропищал писклявым голоском:

– А правда, что все горцы задницу пальцем вытирают?

Остах заржал и смеялся так, что заныли мышцы живота. Эндир сидел рядом и тоже хохотал.

– Что, взаправду?.. Не врешь?.. – между приступами смеха просипел Остах.

– Правда, – закивал Эндир, – не вру. – И замотал головой, не в силах больше говорить.

– И что ты? – отсмеявшись и вытирая слезы, спросил Остах.

– А что я? Я тогда по-имперски мало разговаривал. Учитель у меня хороший был, но говорить-то не с кем. Так он мне этот вопрос два раза повторил, прежде чем до меня дошло.

– А когда дошло?

– Крикнул: «Прихлопну, как муху!», в гневе так коверкая имперские слова, что вся местная шантрапа, что в кустах пряталась, от смеха чуть не лопнула.

– Неужто только крикнул, и все? – не поверил Остах.

– Нет, конечно. По уху ему врезал. Шантрапа, обрадованная, из кустов сразу ко мне кинулась: мол, что, не успел приехать, а уже маленьких обижаешь?..

– А ты сразу в зубы, – кивнул Остах, хорошо знающий нрав своего друга.

– А я в зубы, – согласился приятель. – Они меня повалили и месить начали. Я нож достал, одному в ногу воткнул, второму чуть ухо не отрезал. Они ж и думать не думали, что у мальчишки нож может быть… Потом разняли нас.

– А дальше?

– Дальше? – переспросил Эндир. – Тот, которому я чуть ухо не отсек, оказался сыном наместника, Тьором. Сдружились мы с ним. Ну да ты его знаешь… А Муху все передразнивали моей коверканной фразой. Так и приклеилось – Муха. Да он и не обижался. Безобидный парень.

Эндир громко хлопнул в ладоши и поднялся с кровати. Обычно хлопком он подводил черту разговору, а за этим, как правило, следовало решение. Привычка эта осталась у него до конца дней.

– Хорошо посмеялись, – подытожил он. – И голова теперь не болит. Меня Старик опекает, так что пожурит и отпустит. А тебе наши подвиги просто так с рук не сойдут. Старик тебя накажет, чтобы мне урок преподать.

– Накажет? И пусть, – пожал плечами Остах. – Не впервой мне с поротой спиной ходить.

– А на кресте вниз головой висеть не приходилось? Или с зашитым ртом у столба сидеть на перекрестке?

Остах замотал головой.

– Так что слушай меня, Остах. Ты помнишь тот дом, где вчера гуляли?

– Нет, – посерьезнел вслед за покровителем Остах. Висеть вниз головой ему не хотелось. – Темно же было, и в селе этом вашем я первый раз…

– Понятно, – оборвал его Эндир. – Значит, так… – он задумался. И с досадой произнес: – Когда ты уже язык выучишь?

– Да это ж весь рот себе переломать можно! – воскликнул Остах. Тема была наболевшая. – Этот ваш гворч…

Эндир подошел и коротко, без замаха, ткнул костяшкой указательного пальца Остаха в грудь. Мышца сразу онемела. Остах осекся на полуслове.

– Запомни, – жестко сказал ему Эндир. – Мой язык – дорча. Это, – он махнул рукой себе за спину, – мои земли. Земли дорча. И вскоре я возьму власть. И ты встанешь рядом.

Это не было вопросом. Остах кивнул.

– Сейчас ты вылезешь в окно, пройдешь по дорожке через сад. Пересечешь ограду поместья и двинешься в сторону гор, к селу. Иди уверенно, как будто спешишь с поручением. В селе найдешь дом старейшины. Он в самом центре села, у площади. Ты будешь повторять, как глупый ребенок: «Дорча, Эндир, Гимтар». Повтори.

– Дорча, Эндир, Гимтар, – обреченно повторил Остах.

– Когда будешь говорить «Эндир», укажешь на виллу. А «Гимтар» будет вопросом. Покажи.

– Дорча, – сказал Остах. Возражать он даже не пытался. – Эндир, – он показал себе за плечо. И спросил: – Гимтар?

– Хорошо. Когда найдешь брата, расскажешь ему все. Он укроет тебя. Пока не выучишь язык, не появляйся.

– Что?.. – Вот этого Остах точно не ожидал. Это ж насколько все затянется!

– Когда я вновь увижу тебя, ты скажешь мне… – и он произнес длинную фразу по-горски. И перевел: – Густой туман накидкой белой лежит на склонах. Сияет снег седою гривой на горном пике. Бездонна мудрость, как пасть ущелья. Запомнил?

Остах пошевелил губами. Эндир повторил еще раз, и Остах кивнул.

– Тогда ступай. – Эндир хлопнул его по плечу.

– Вспомнил? – спросил Алиас Фугг.

Остах вынырнул из воспоминаний и кивнул.

– Вспомнил. Я многое помню и многое знаю, Муха.

– Те, кто много знают, живут или очень хорошо, или очень недолго. – Имперец потрепал своего скакуна между ушами. – Как ты живешь, Остах?

«Клиббово проклятье! Это разговор для Гимтара, не для меня. Я начинаю гневаться, а это плохо!» – подумал Остах.

– Ты много лет работал со словами, Алиас. Переписывал, писал, передавал слова от одного к другому… – начал Остах.

Алиас с интересом склонил голову к плечу. Остах продолжал:

– А я работал ножом. Тесаком. – Он хлопнул рукой по ножнам. – Не словами. Я не мастак говорить, Алиас.

– Ты излагаешь свои мысли весьма ясно.

– Вот именно: ясно. Я ясно говорю тебе, Алиас: про тебя мне Законник рассказывал многое. Может быть, все.

– Все? – вскинул брови Алиас. – Как интересно…

«Заинтересован. Но не напуган».

– А правда, – вдруг тоненько пропищал Остах, – что все горцы задницу пальцем вытирают?

Алиас удивленно посмотрел на него, не понимая. Потом озарение осветило его лицо. Он вспомнил.

– Тебе известно многое, – грустно улыбнувшись, согласился он. – Но все, что ты можешь знать обо мне, уже давно протухло за давностью лет и никому не интересно… Тухлую рыбу никто не покупает: ты же Рыбак, должен понимать…

«И даже прозвище Рыбак знает… Мне с тобой не справиться, клиббово семя!..»

– Никому не интересно?.. А твоим врагам? А Сивену? – перебил его Остах.

Услышав это имя, Алиас дернулся.

«А вот теперь клюнул, до задницы крючок заглотил. И подсекать не нужно», – подумал Остах.

Лошади привыкли друг к другу и шли в ногу.

Помолчали. Хорошо помолчали, как могут молчать только друзья. Или враги.

– Доказательств у тебя нет никаких. Потому как быть их не может. Только слова.

– Только слова, – не стал спорить Остах.

– Но я выслушаю тебя. Чего ты хочешь?

– Чтобы ты сохранил свои знания обо мне при себе. В твоих отчетах – устных или письменных – мое имя не всплывет.

– Молчание за молчание… Что же, это справедливо, Остах Рыбак.

– Это справедливо, Алиас, сын Клая, – сощурился Остах.

Повернув лошадь и отъезжая, Остах сказал:

– А ведь Эндир считал тебя хорошим парнем. Как же так получилось, Алиас?

Фугг резко повернулся.

– Как получилось?! Ты меня спрашиваешь об этом?.. – Лошадь слегка взбрыкнула, и имперец натянул поводья. – Векс Кней считал Эндира сыном!.. – Голос его сорвался, и Алиас прокашлялся. – Чем же он отплатил за заботу? Как же так получилось, Остах?

Глава 5

Олтер

Кайхур залез под край тюфяка и дрых, изредка вздрагивая всем телом и перебирая лапами. За обедом я, по совету Буддала, покормил его смоченным в молоке хлебом. Щенок то и дело норовил присосаться к указательному пальцу.

Теперь у меня свой мини-зоопарк: я, Кайхур и Буцефал. Меня отнесли-таки к моему скакуну, который оказался невысокой кобылкой весьма флегматичного нрава. Забавно – в детском представлении рисовался статный конь героической наружности, а в действительности оказалась милая кобылка. Но переименовывать ее я не стал – быть ей Буцефалом! Все равно в этом мире никто не знает, что это за зверь такой. Коней на переправе не меняют, не так ли?

Что же, попробуем прикинуть свой актив на сегодняшний день. Упомянутый выше зоопарк – личная лошадь и щенок неизвестной, но потенциально дорогой заморской породы. Барат, с которым у меня, после недавних событий, стали складываться доверительные отношения. Прицепом к нему шел Йолташ, которого я пока плохо знал.

Остах… С ним все очень сложно. Для маленького Оли ближе человека на свете не было. Ближе был только брат, но он ощущался просто частью самого Олтера. Отец, диду Гимтар, дед Эндир, умерший три года назад, – все они были родные, но одинаково отстраненные, застегнутые на все пуговицы и строгие. Добрым был Тарх – великан, друг Рокона. Но его братья видели нечасто. Остах был не таков. Сколько себя братья помнили – дядька всегда был рядом. Захотелось выпросить у отца коня – бежали к дядьке, он поможет. Разбил локоть – кто остановит кровь? Дядька Остах. С кем поделиться секретом и посоветоваться? С дядькой. Перед кем повиниться за шалость? Перед дядькой.

Олтер вспомнил, как однажды Остах крепко поругался с Роконом из-за них. Чуть до беды не дошло. По детскому недомыслию они подпалили общинный сарай с зерном. Хорошо, пламя сразу заметили и потушили. Отец разгневался и велел Остаху выпороть обоих на конюшне. А Остах отказался. Отказался при свидетелях – самих нарушителях. А прямое неповиновение дану – это дело такое… опасное, одним словом. Тем более если дан такой вспыльчивый, каким был в те годы Рокон.

«Я им, Рокон, задницы до трех лет мыл. И от горячки выхаживал, за седмицу глаз не сомкнул ни разу. Велишь пороть – пори сам», – и много чего еще другого. Хорошо, Гимтар его утащил. А порол их отец тогда самолично. Сначала Старшего, потом Младшего. Месяц потом на животе спали.

Но тот Остах – для того Оли. Для нынешнего Олтера Остах был опасен. «Ты кто, парень?..» – стоял в ушах страшный шепот в рассветном лесу. С тех пор тот вопрос повис в воздухе, но никуда не делся.

Олтер повернулся, выглядывая из своего передвижного командного пункта. Посмотрел назад. Чуть отстав от всех, пустив коней шагом, Остах беседовал о чем-то с Алиасом Фуггом.

Меня не покидало ощущение странной уверенности в том, что следующим собеседником Остаха стану именно я.

«Но что же они обсуждают так долго?.. Утреннее нападение? И насчет Алиаса я, похоже, прав оказался – нормальный он мужик. Вон как мило беседуют».

При мысли об утреннем нападении я вспомнил и о перепалке за завтраком, и о выпущенном голубе. И сердце кольнуло длинной острой иглой.

«Что я? Я взрослый, здоровенный и тертый мужик. Пусть и малолетка. Притворюсь сумасшедшим. Сбегу. Придумаю что-нибудь. А вот как там братка? Он-то ведь совсем щегол. Пропадет без меня и Остаха. Неужели эти твари, недобитки гворча, и на него напали?»

Перед глазами стояло лицо братишки с прикушенной губой. Он так делал, когда злился на меня или не соглашался с чем-то. Глаза мои наполнились слезами.

«Ну, твари, если что с братом случилось – молитесь! Только вам это не поможет. Знать не знаю, как я это сделаю, но всех найду и всех на тот свет спроважу».

Горах

Старый Горах услышал хлопанье крыльев наверху и со вздохом поднялся со скамьи. Теплые денечки он коротал рядом со своей каменной башней, выполняя его нехитрую работу. Когда-то, на старой вилле, дел было столько, что только успевай поворачиваться. А сейчас? Осталась всего-то пара десятков голубей против прежних нескольких сотен.

Шагая по скрипучей лестнице, Горах вспоминал, как косоглазый Эт, управляющий, приметил его, босоногого мальчишку со стадом гусей. Поговаривали, что Эту левый глаз подарила ведьма за неизвестные заслуги. И теперь ведьмин глаз подмечал то, чего другие не видели. Например, в чем человек хорош. Правда это или нет, никто не знал, но работников себе Эттон подбирал отличных.

Так получилось и с Горахом. Эт, коротко переговорив с отцом мальчишки, привел того в имение. На виллу Векса, пусть будет легок его посмертный путь. Подведя мальчика к голубиной башне, сказал ему:

– Работать будешь здесь, – и показал на верх башни. – Спать будешь здесь, – кивнул на маленький домик с черепичной крышей, который прилепился у подножия.

Но все это было давно. Сейчас и башня другая, и жилье не похоже на прежнее. Зайдя в голубятню, Горах сразу увидел того серого, которого недавно отправил вместе с хозяином. Серый воинственно ворковал, распушив хвост и крутясь на месте. Хвастался, видать. Аккуратно подозвав голубя, ласково шепчась с ним, Горах напоил его водой и открепил свиток. Голубь громко и раскатисто загулил, нетерпеливо переступая на одном месте.

– Соскучился уже? – приговаривая, Горах безошибочно отправился к нужной клетке. Голубка уже давно волновалась и места себе не находила. – Сейчас, сейчас…

Открыв клетку, Горах запустил уставшего работника к суженой, насыпал зерна, налил воды и закрыл дверцу. Спустившись с башни на землю, он положил свиток на стол, где вдосталь солнечного света, и близоруко сощурился.

Хозяин велел все свитки запирать в ящик. Кроме тех, что будет присылать он сам для рекса – дана Рокона. Это было обговорено особо. Читать Горах был не мастак, но уж короткое имя правителя смог бы разобрать. Повернув свиток, Горах увидел то, что искал. Одно слово, один аккуратный ряд букв.

«Рокон».

Не мешкая, радуясь возможности размяться, Горах припер снаружи дверь палкой. Вывел ослика и накинул на него попону. Идти недалеко – на прежнюю виллу за реку, но и он уже немолод. Можно и вовсе отправить нарочного. Но Горах знал, что Гимтар – на вилле. А показаться танасу на глаза, да еще со свитком… лишним точно не будет.

Потеребив тубус, висящий на шее, Горах хлопнул ослика. Тот фыркнул и неспешно двинулся знакомой дорогой, к мосту. Новая вилла, в которой теперь жил Голос Империи, стояла наособицу, окруженная с трех сторон горами. Чтобы выбраться на большую дорогу, нужно проехать по высокому каменному мостику и въехать в село.

Тракт, пересекающий долину, делил Архогу надвое. Архога – большое богатое село, первое в чересполосице сел долины. Оно встречало путника, прибывшего со стороны Империи в горы, огородами, фруктовыми садами и полями. Недаром имперцы издавна так хотели закрепиться на этих благодатных землях с мягкой зимой и незнойным летом. И лишь упрямство и неукротимость горцев сдерживали их. Сколько войн в свое время прокатилось по долине – никто и не упомнит.

Выехав на горный тракт, Горах повернул осла налево, к старой вилле. Он так и не научился называть ее виллой Эндира, зовя про себя просто старой. А нынешнюю, в которой он служил голубятником, называл соответственно новой.

Ослик трусил по пыльной дороге, рядом журчала Джура, спокойная летом. Прозрачный воздух на фоне безупречно голубого небо то и дело расчеркивали крыльями ласточки, охотясь за насекомыми. Особенно птицы любили пролетать над руслом реки. И как не сталкиваются?

«Куда вам до моих птиц!» – с гордостью подумал старый голубятник. В его башне жили голуби из Атриана, портового Арраина и даже сияющей Арны! Только выпусти такого – и, встав на крыло, голубь быстрее ветра помчится к своему далекому дому!

Горах опять потрогал тубус со свитком. Дорога сделала поворот, и показались фруктовые сады. До старой виллы ехать осталось совсем немного. Это понял и ослик, прибавив шаг.

Шум, крики, стук дерева и звон железа Горах услышал издалека. Чуть проехав вдоль ограды, он увидел, как на небольшой мощеной площадке, окруженной хозяйственными постройками, сражались люди. Одни, вооруженные мечами и ростовыми щитами, защищали вход в здание. Другие, тоже вооруженные, но более разнообразно – топорами, мечами, копьями – нападали, пытаясь пробить стену щитов.

Вытянув шею, Горах сощурился. Он пытался найти знакомое лицо, но людей было слишком много, и солнце било прямо в глаза. Тех, что укрывались за щитами, Горах и вовсе не мог рассмотреть.

Самого дана Рокона было трудно не увидеть. Тот стоял чуть поодаль, с двумя мечами, лежащими на плечах. Он смотрел на схватку и переговаривался с Гимтаром и огромным воином в имперском доспехе.

«Бык», – вспомнил Горах прозвище ближника вождя.

По широкой дуге, по самому краю площади, Горах двинулся к дану. Ослик настороженно прядал ушами, вздрагивая всем телом от громких воплей. Они почти подъехали, когда раздался громогласный крик, эхом заметавшийся по площади.

– Куда! Куда ты прыгаешь, как кобель на суку? – кричал Рокон. – Ведь ни одного щита не сбили, клиббово семя!

Ни нападавшие, ни защитники на окрик вождя, впрочем, не обратили ни малейшего внимания. А вот ослик не выдержал и встал как вкопанный. Горах сразу понял – уговаривать бесполезно. Будь он ослом, он бы тоже не захотел приближаться к такому громкому и грозному человеку. Но он не осел и поручение свое должен выполнить.

Гимтар, заметивший посыльного, едва он только появился на площади, дернул Рокона за край кольчуги. Тот оглянулся на танаса, а потом всем телом развернулся в сторону голубятника.

К тому времени Горах уже слез с осла и приблизился. Рокон вложил мечи в ножны. Склонив голову, старик открыл тубус и протянул свиток дану. Тот порывисто схватил его, сломал печать и развернул свиток.

Пробежав глазами по написанному, он коротко спросил Гимтара:

– Где сын?

– В конюшне, – ответил Гимтар, протягивая руку.

– Один?

– Со своей мелкотней, – сказал Гимтар, читая содержимое свитка.

Развернувшись на пятках, Рокон широким шагом двинулся прочь с площади. Закончив читать, Гимтар бросил через плечо рослому воину в имперском доспехе:

– Заканчивай.

И двинулся вслед за вождем, попутно прихватив за рукав мявшегося в стороне голубятника.

Раздался громкий переливчатый свист, и шум схватки утих.

– Давно голубь прилетел? – на ходу поинтересовался танас.

– Только что… Я сразу сюда…

– Это правильно, – кивнул Гимтар. – Сколько голубю лететь? Как далеко они сейчас?

– Да он и запыхаться не успел! – замахал руками голубятник, едва поспевая за танасом. – Пустили его с утра… А сейчас они… – Старик зажмурил левый глаз, прикидывая расстояние. Обучая голубей, он изъездил дорогу до Перекрестка и далее вдоль и поперек. – Должно быть, на границе, у брода.

– Значит, уже в Империи… – задумчиво произнес Гимтар. – Уже в Империи.

Они прошли еще немного, и танас резко остановился. Он повернулся к старому голубятнику и сжал ему предплечье.

– Ты правильно сделал, что сразу приехал, Горах.

«Помнит! – обрадовался старик. – Помнит мое имя!»

– Будь готов, что нам понадобятся голуби. Ведь у тебя есть такие, о которых не известно имперцам?

– Голос совсем не разбирается в голубях, – махнул рукой Горах. – И ни разу не был в башне. А когда учишь одного голубя, нетрудно выучить и еще парочку…

Гимтар понимающе хмыкнул:

– Ступай. Можешь перекинуться парой слов с внуком. Добрый воин растет!