Текст книги "Почетный пленник"

– Ты кто, парень?

Это было так неожиданно, так внезапно! Меня тут же скрутил очередной спазм, похожий уже на приступ медвежьей болезни.

Мне казалось, что исподволь я был готов к подобному варианту событий. Близкие мальчишке люди неизбежно должны были меня раскрыть, рано или поздно. Поэтому я придумал легенду про Волю Матери Предков, ретроградную амнезию. И, как мне казалось, был готов к серьезному разговору. Но вот так, с голой задницей в лесу… Теперь я как никто другой понимал выражение «поймать со спущенными штанами» – положение более глупое и беспомощное представить трудно.

Пока я лихорадочно размышлял, что делать, эмоции ребенка вновь взяли верх, и Оли захлюпал носом. Это хлюпанье грозило перерасти в плач.

– Тихо! – вдруг резко оборвал меня Остах.

Руки, держащие меня, напряглись. Было в его интонации что-то такое, что враз оборвало начинающуюся детскую истерику. Остах медленно-медленно, не разгибаясь и продолжая держать меня в прежнем, неприглядном виде, двигался вглубь кустарника. Наконец он остановился и так же медленно усадил меня прямо голой задницей на землю. Прямо на сухие колкие сосновые иголки. Опустился на землю рядом, уложил и рывком надел штаны. Я протестующе пискнул.

– Тихо… – вновь оборвал меня шепотом. – Смотри вокруг и не поднимай голову.

Сам он лег рядом и укрыл нас обоих черной буркой.

– А что такое?.. – прошептал я в самое ухо дядьки.

– Что-то не так, – дернул плечом Остах. – Молчи, смотри и слушай.

«Смотри и слушай! И нюхай! Не мог подальше отойти… Впрочем, было бы о чем переживать… Что случилось с Остахом, что он прервал мой допрос, так удачно для него складывающийся? Видимо, что-то нешуточное. Что же, будем молчать и слушать».

Порывы теплого воздуха изредка налетали с гор, запутываясь и шелестя в листве одиноких среди сосен берез. Ночная темень медленно отступала. Начали распеваться первые, редкие еще, утренние птахи. И тут я увидел. Увидел периферическим зрением движение в лесу справа от меня. Переведя взгляд на это место, я долго смотрел туда, но не увидел ничего.

«Померещилось?» – спросил я сам себя. Но нет – из-за ствола сосны показалась человеческая фигура, пригнувшаяся к земле. Человек медленным шагом двинулся в сторону нашей стоянки. В руке он держал лук с уже натянутой тетивой.

Стараясь не выдать себя движением, под буркой я ткнул под ребра Остаха, смотрящего в другую сторону. Тому не пришлось, подобно мне, приглядываться. Человека с луком он увидел тотчас и хищно осклабился, едва заметно кивнув. Видимо, до конца не был уверен в своих подозрениях.

– А теперь… – горячо зашептал он мне на ухо на грани слышимости, – слушай сюда, парень… Сейчас мы долго будем лежать. Может, долго-долго лежать. И по-прежнему будем смотреть и слушать. Даже если перед твоим носом появится кто-то – не вздрагивай и лежи, как лежишь. Когда начнется потеха – лежи камнем. Лежи, пока я – или кто-то из наших – не велит тебе другое. И молчи, – оборвал он мои вопросы, – это не игра.

Лежали мы, надо сказать, не очень удобно. Воняло дерьмом, прогалина походной поляны была видна едва-едва. Обострившийся слух различал журчание реки, скрадывавшее звуки. Постепенно начали затекать руки. Потом заныла шея. Поясница. Спина. Нестерпимо захотелось переставить локти с впечатавшимся в кожу сучком. Зачесался нос. Проснувшаяся не к месту букашка заползла под рубаху, начав путешествие вдоль позвоночника…

Я продолжал смотреть за фигурой лучника, что оказалось не просто. Замирая, он растворялся в предрассветных сумерках, теряясь за стволами деревьев, и лишь дальнейшее продвижение помогало мне вновь его обнаружить. Краем глаза я наблюдал и за своим воспитателем. Лицо Остаха – в последнее время все больше озабоченное и нахмуренное – разительно изменилось. Черты его заострились, складки меж бровей разгладились, губы сжались в тонкую полоску. Создавалось ощущение, что и уши у него сейчас стоят торчком – словно охотничья собака встала на след.

Заметив мой взгляд, Остах едва заметно кивнул головой, указывая направление, куда мне стоит взглянуть.

«Мать честная!..»

У одного из деревьев стояли сразу трое лучников. А за ними виднелись еще фигуры. Видимо, мы лежали на самом фланге нападающих – а таинственные незнакомцы, несомненно, были нападающими, кем же им еще быть? – так как близкая речка не позволяла им растянуть цепь стрелков дальше. Увиденный мной лучник был крайним в цепи.

И тут произошло сразу множество событий. «Своего» лучника я теперь видел сбоку и со спины, почти на грани зрения. Он подобрался к краю прогалины и замер.

Неожиданно среди хора распевшихся утренних пичуг прозвучало уханье совы, резанув по уху.

– Ради Матери Предков, парень, лежи камнем!.. – прохрипел Остах, стиснув мне рукой шею.

«Больно, черт ты старый!»

На стоящую фигуру лучника, который, услышав сигнал, вскинул лук, с дерева упало темное пятно. Остах перестал придавливать меня к земле и только шипел яростным шепотом:

– Живьем, Барат, живьем!.. – от переполнявшей его энергии Остах скреб пальцами по прошлогодней листве. – Вот сучонок, пайгальское семя, опять на верхотуру забрался! Медузу тебе в мошонку, что творишь! Как ты глотку режешь, хайлендер недоношенный!.. – Остах закусил губу, чтоб не заорать.

«Эк моего воспитателя разбирает! Ему самому ножом помахать охота, да я мешаю».

Фигура тем временем, встав во весь рост, подняла руку с коротким клинком, и – «Дор-рррча! Дор-рррча!!!» – раздался боевой клич.

От его вопля все лесные певцы мигом замолчали. На мгновенье упала тишина, в которой слышны были щелчки спускаемой тетивы. А потом звуки посыпались лавиной – вопли, крики, проклятия, ржание лошадей.

– К оружию! – закричал кто-то.

– Дорча! Дорча! – заухало недалеко.

– Лежи камнем! – уже не скрываясь, крикнул мне в лицо Остах. И, вскочив, побежал к Барату.

Сердце у меня билось так, что кровь прилила к голове, в висках бухало молотом, закладывая уши. А в голове дурацким хороводом металась по кругу одна и та же мысль: «Убежал и даже ножа не оставил… И даже ножа не оставил…» – и глупая обида на оставившего меня одного дядьку.

Опять мальчишка на волю вырвался. С этим что-то надо делать. В подавляющем большинстве случаев вел партию я. Десятилетний мальчик не то чтобы затаился во мне – нет, подобного шизофренического раздвоения сознания у меня не наблюдалось. Просто я стал Ултером (хоть он теперь Олтер), мальчик стал Антоном, а мы стали единым целым. Но в моменты сильного эмоционального потрясения реакции маленького мальчика вырывались и не знали удержу. С одной стороны, меня это здорово выручало, с другой – как сейчас, например, – мешало.

Подавив панику, я взял себя в руки. Кровь в ушах перестала так сильно шуметь, и я услышал звон железа. Все-таки дошло дело до рукопашной. Значит, планы нападавших сорваны? А может, напротив, они дорезают сейчас ополоумевший со сна лагерь, а затем начнут потрошить купеческое добро? Потом, если не наткнутся на сжавшегося от ужаса в комок десятилетнего мальчишку в кустах, растащат это добро по своим разбойничьим норам. Помереть от жажды мне не грозит – до речки я доползу и на руках. Потом остается только выползти на место побоища и ждать, кто на него пожалует следующим…

Все эти мысли промелькнули у меня за какие-то мгновения. А тем временем я наблюдал, как подбежавший к Барату Остах с размаху залепил ему справа, отчего у того мотнулась голова. Что-то коротко ему прокричав, он махнул рукой в мою сторону и для ускорения хлопнул парня по спине. Барат, не оборачиваясь, рванул в мою сторону. Бежал он, вертя головой.

«Не понял толком, где я», – догадался я.

Подняв руку из-под бурки, я помахал. Взгляд Барата тут же зацепил движение, и, обрадованный, он припустил еще быстрее.

Чудом умудрившись не вляпаться в мою кучу, он опустился на бурку рядом со мной.

– Залезай под бурку, – скомандовал я.

– Чего? – ошалело спросил парень. Левое ухо у него наливалось красным.

«Оглох, что ли? Или не отошел еще от схватки?»

– Под бурку, она темная, и нас не видно, – объяснил я ему. – Для маскировки.

– Для маскировки… – с пониманием протянул Барат, отодвигаясь и залезая под бурку. В руках он продолжал сжимать окровавленный кинжал и при этом двигался так ловко, словно тот был продолжением руки.

– Кто они? Их много? – спросил я.

– Тихо! – приподнял руку с раскрытой ладонью Барат. – Лежим и слушаем!

«Что? Снова лежать и слушать?..»

Лежали мы недолго. Мою разыгравшуюся фантазию о кровавой сече на поляне прервал бегущий в нашу сторону человек. Бежал он быстро, не скрываясь, сучья летели у него из-под ног во все стороны. По-видимому, парень несся вперед, не разбирая дороги. Возможности разглядеть, кто это – свой или чужой, не было ни малейшей. Через пару мгновений нам доведется узнать, оббежит этот лось наше убежище по дуге или ломанется насквозь. И что-то мне подсказывало, что скорее последнее.

«И даже нож не оставил», – теперь уже без всякой паники с сожалением подумал я, взглянув на Барата. Тот подобрался. Кончик кинжала, который он держал перед собой почти над самой землей, слегка подрагивал.

Бегущий приблизился. Традиционная овечья безрукавка. Шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Широкая лента на лбу, удерживающая длинные волосы. И небольшой топорик на длинной рукояти в правой руке, который он держал на излете, как дубину, направив в землю. Вот он вломился в подлесок, взметнулась бурка, навстречу ему кинулся Барат. Короткий укол кинжалом, отскок назад и влево. Бежавший по инерции сделал еще пару шагов и, даже не успев вскинуть руки, рухнул на землю, заливая ее кровью. Гортань у него была вскрыта. Подергавшись и посучив ногами, он затих. Откинутый смертельными конвульсиями топор валялся в шаге от моей головы.

Барат опустился рядом с поверженным и, глядя то на меня, то на труп, тоскливо произнес:

– И этого – наглухо. Опять меня накажет, что не живьем взял… Ну что поделать? Ведь сам учил меня… В шею, чтоб наверняка. – Потом, видимо о чем-то вспомнив, он отодвинул меня подальше от расплывающейся лужи крови, вновь примостив на бурку. Мы сели лицом к тому месту, откуда выбежал бедолага.

– Ты как, Оли? – спросил меня Барат. – Живой?

Думал он при этом о чем-то своем. Его глаза обшаривали местность перед нами.

– Живой, – пискляво ответил я. – Дя-я-ядька-а-а Оста-а-ах мне даже но-о-ожа не оста-а-ави-и-ил!..

Ну что ты будешь делать! Опять разревелся, сопли распустил. Хотя чего уж там, страшно было не на шутку.

– Тихо! – цыкнул на меня Барат.

«Да что они заладили все – тихо да тихо! Я маленький, и мне страшно, мать вашу за ногу!»

Барат сам испугался того, как он прикрикнул на наследника.

– Держи, – сказал он, протягивая мне свой кинжал. Протерев его перед этим о безрукавку убитого и взяв себе его топор.

– Это мне?.. – ошарашенно спросил я. Плач как рукой сняло.

– Тебе, Олтер, – серьезно кивнул Барат. – Тебе нужен нож? Возьми мой, это честь для меня.

– Спасибо, – не стал отнекиваться я. Кинжал для меня был явно большим и слишком громоздким, но отказаться было выше моих мальчишеских сил. – Спасибо, Барат!

– Что уж там, – улыбнулся он. И добавил: – По-моему, все кончилось.

Он еще раз прислушался, и мы услышали победный крик. «Дорчариан! Дорчариан!» – орали несколько глоток.

– Ты спрашивал, кто они? – спросил меня Барат. – Не знаю, как другие, а он, – нагнулся над убитым и сорвал с его головы цветную вышитую налобную повязку, – гворча. Предатель, – сплюнул на землю парень.

«Гворча», «предатели» и «изменники» в памяти Олтера становились в один ряд. Мальчик знал с самого раннего детства, что гворча – злые и опасные люди, которых стоит опасаться. Когда взрослые при нем с братом изредка произносили «гворча», то всегда так же сплевывали на землю, как только что Барат. Как будто осквернили уста этим словом и, сплюнув, таким образом очищались от заразы. Однако конкретных деталей в моей новой памяти относительно предательства этих самых гворча не хранилось.

Мы услышали переливчатый свист. На том месте, где раньше Барат убил лучника, стоял кто-то, призывно взмахивая рукой. По-моему, это был Остах. Также к нам бежал тот парень, что спал у двери шатра. Подол его безрукавки был заляпан кровью. Подбежав, он посмотрел на меня, повернулся и заорал:

– Хорошо! Живой!

«Чего уж хорошего. Сходил покакать, блин…»

– Ты как, брат? – спросил подбежавший Барата.

– Ни царапины, – довольно ответил ему тот и спросил в ответ: – А ты? – и кивнул на испачканную кровью безрукавку.

– Пустое, – махнул рукой Йолташ. – Прижали меня крепко. Но учитель со спины напал. Помог, вдвоем мы их тут же взяли.

– Живьем? – поинтересовался Барат.

– Какое там…

Мне показалось или Барат победно на меня посмотрел?

– Один недобиток ничего толком сказать не успел: похаркал кровью и кончился.

– Учитель злится? – спросил Барат.

– Его не поймешь, – пожал плечами Йолташ. – Рычит, конечно, но так… Для порядку…

– Йолташ!!! – прервал их далекий вопль.

Пригнув головы, парни тут же подхватили меня и побежали к поляне.

– Это он тебя? – кивнул на красное ухо брата Йолташ.

– Ага, – на бегу ответил Барат. – За то, что живьем не взял.

«Вот и информация подоспела. Йолташ и Барат – братья, а Остах, значится, их учитель. Ножевого боя, как я полагаю».

Насколько мастерски Остах владел своим страшным тесаком, который предпочитал мечу или топору, Олтер не знал. Но ножевому бою близнецов учил именно дядька, из чего следовало, что и братьев Барата с Йолташем он учит тому же.

– Жив? – коротко спросил меня Остах, вперив в меня требовательный взгляд.

– Да, – кивнул я.

– А это что? – недоуменно спросил дядька, увидев у меня кинжал. Даже шаг вперед сделал.

– Барат подарил. Мне одному было страшно без ножа. А он подарил, – сбивчиво начал объяснять я.

– Не подходит, – сказал Остах. – Не по руке, слишком тяжелый… – Но, увидев, как я двумя руками прижал кинжал к себе, остановился. Повернулся и посмотрел на Барата.

– Барат! Рыбьи твои потроха! Как думаешь, отчего наследник до сих пор без оружия ходит? Думаешь, у дана оружейная опустела, сыночку кинжала не хватило?

Парень вжал голову в плечи и опустил глаза. Дядька помолчал. Помял пальцами нижнюю губу. И устало добавил:

– Отец его должен был одарить. Или наместник. За победу какую или еще как… – Он махнул рукой. – Однако… подарок в бою – это свято. Отдариться не забудь, – велел мне Остах.

Он повернулся и велел братьям:

– Парня на бочку, и от него ни на шаг.

«Парня на бочку – звучит-то как! – думал я, развалившись на «своей» бочке. В отличие от вчерашнего дня, бочку поставили в тени дерева, и я удобно оперся спиной о ствол. – Свой баррель нефти, хе-хе!»

В стороне сволакивали трупы нападавших, наваливая кучей. Куча была невеликой – с десяток тел. Наш Ллуг вместе с парочкой из купеческого обоза деловито обирали их, складывая одежду, носимые вещи и оружие раздельно. Голых мертвецов укладывали штабелями рядом, перекладывая дровами.

Стараясь не смотреть на сортировку мертвецов, я оглядывал место рассветного побоища. Самого побоища как раз и не наблюдалось. Для наших погибших копали могилы. Всего три ямы. Погибшие, насколько я мог понять, были опять-таки из окружения Буддала. Сам купец как ни в чем не бывало метался между походным столом, за которым мы вчера ужинали, и своими повозками.

Его яркий шатер уже освободили от растяжек и подпорок, полотнище разложили на земле и скатывали в рулон. Я посмотрел на свой шатер. И не узнал его. Покосившаяся груда шатра была вся утыкана стрелами. Недалеко от шатра валялись не прибранные еще трупы. Впрочем, к ним уже направлялись двое из «похоронной команды».

Шатер Алиаса Фугга представлял не менее плачевное зрелище, только тела нападавших, если они были, успели унести.

Что же – картина получалась уже не такая ясная, как я представлял себе прежде. Никаких разбойников с большой дороги не было, на повозки, шатер купца и его самого никто не покушался. Нападавшие оказались какими-то непонятными предателями гворча. У моего шатра нашли свой конец немало врагов, а вот, судя по количеству выпущенных стрел, шатер Голоса Империи не был их первоочередной целью.

А как бы поменялась ситуация, если бы Алиаса Фугга прикончили? Мы еще на территории земель Дорчариан или уже в Империи?

Как же не хватает исходных данных! Как не хватает информации! Мозг жителя двадцать первого века от подобной депривации вскипал. Черт возьми! У меня уже от этих раскладов, от бесплодного гадания ум за разум заходит!

– Не волнуйся, наследник Олтер. – Ко мне неслышно подошел Алиас Фугг.

Пока я терзался неразрешимыми из-за недостатка информации вопросами, то незаметно для себя самого мусолил потными детскими ладошками рукоять подаренного кинжала. А невидящий ничего взгляд почему-то остановился на груде мертвых тел.

«Да он, видимо, думает, что я переживаю, что ни одной глотки не успел вскрыть! – подумал я. – Видок у меня, наверное, тот еще. Как у малолетнего палача-садиста».

– Не волнуйся, – повторил, присаживаясь на камень рядом со мной, имперец. – Все позади. Твоя жизнь вне опасности.

«Хотел бы я быть в этом уверен», – подумал я.

Глава 4

Братья покосились на Алиаса Фугга, но ничего не сказали. Видимо, сел он не настолько близко, чтобы они смогли вмешаться. По-имперски парни не понимали ни слова и потому чиновник, чтобы не нервировать мою взвинченную после боя охрану, говорил со мной на горском.

– А кто эти люди? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Эти люди из племени гворча. Слыхал о таком?

Я кивнул.

– И что же ты слышал?

– Что они плохие и их надо опасаться, – честно ответил я. – И они предатели.

– А кого они предали, ты знаешь? – щурясь на рассветное солнышко, продолжал Алиас.

«Милый разговор. Что тебе надо от меня? Я десятилетний абориген с гор. Малолетний козопас и сын главного козопаса. Что такому важному человеку нужно от меня, мальчишки?»

Но с этим неприятным типом нужно если не дружить, то хотя бы не восстанавливать против себя. И потому я ответил:

– Нет.

– Они предали твоего деда, мальчик. – Это подошел освободившийся от допроса дядька и тяжело сел по правую руку от меня, тяжело приваливаясь спиной рядом. Взмахом руки он отослал братьев прочь.

Удобно сел. Отгородился мной от имперца.

– Дедушку Эндира? – спросил я.

– Да, – подтвердил Остах и замолчал.

Я помолчал тоже, дожидаясь, что дядька продолжит. Но он молчал.

– Твой дед был тогда еще молод и только взял власть, – не выдержал имперец и продолжил разговор: – Уже тогда его стали называть Эндиром Законником…

– Это потому, что он хорошо все законы в школе выучил? – не выдержал я-мальчишка.

– Верно, – благодушно кивнул Алиас, продолжая жмуриться от солнечных лучей. Как кот на завалинке. – В той самой школе, где ты вскоре окажешься, он был одним из лучших учеников.

Если бы у меня были ноги – точнее, если бы мои ноги были здоровы, я бы вскочил и начал бегать по поляне. А так я просто подпрыгнул на месте и скинул бурку.

– Как?! Дедушка учился в той самой Школе наместника?

– А в какой же еще? – Это уже раздалось справа. От Остаха.

– Ну… – неуверенно протянул я. – Просто в школе. В имперской…

– Нет, – усмехнулся Алиас, – это была та самая школа. Наместник был другой, а школа та же. И вот когда твой дед ее окончил, он продолжил жить в доме наместника. Он мог пойти служить в армию или поступить в столичный университет, но не захотел.

– А почему он не вернулся домой, когда окончил школу? – удивился я.

– Потому что есть такой закон – наследник живет в Империи до тех пор, пока не унаследует власть. Пока из наследника дана сам не станет даном.

М-да. А все намного веселее, чем я думал.

Алиас Фугг, сложивший руки на коленях, приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Видимо, сочтя, что последняя фраза малолетнему собеседнику может быть непонятна, он пояснил:

– Твой дедушка должен был оставаться в Империи до тех пор, пока был жив его отец. А когда его отец умер бы – тогда он становился правителем после него. И уехал бы обратно в горы. Таков закон.

– Плохой закон, – прокомментировал я.

– Плохой закон – тоже закон, – пожал плечами имперец.

Помолчали. Алиас достал какую-то тряпицу, положил меч на колени и стал очищать лезвие.

– Твой дедушка тоже считал этот закон плохим. И потому он нашел книгу, в которой этот закон записан. И узнал, что закон немного не такой, как все думают. Тогда он уехал в горы на празднование Дня середины лета, а обратно в Империю уже не вернулся. Чуть позже все узнали, что Хродвиг – отец твоего дедушки – отдал власть сыну. Так твой дедушка стал рексом. Рексом Эндиром Законником.

– Молодец! – Как же хочется колесом пройтись по поляне! Я засмеялся громко, счастливо, во всю силу, без остатка, как хохочут дети. – Хороший дедушка!

– Твой дедушка хороший, – согласно кивнул Алиас, внимательно смотря мне прямо в глаза. И, со стуком вогнав меч в ножны, добавил: – Был.

Я почувствовал, как сидевший рядом – плечом к плечу – Остах от этого слова вздрогнул. Алиас, вновь достав меч, стал протирать лезвие маслом.

– Когда Эндир принял титул, все подвластные племена принесли ему клятву верности в вашем священном городе-крепости…

– Декурионе, – опять влез неугомонный я-мальчишка.

– Декурионе, – согласился Алиас. – Но когда Эндир с малой свитой возвращался вниз, в долину, на него напали гворча, забыв свою клятву. Они решили убить нового правителя и править сами. Но твой дедушка сумел вырваться и бежать. А потом он собрал войско и разбил гворча. Выгнал их из их домов и изгнал из долины.

– Вот почему гворча – изменники, – удовлетворенно кивнул головой я. И сплюнул на землю.

– А ты похож на него, – закончив протирать меч, невпопад заметил имперец.

– На кого? – растерялся я.

– На Эндира, когда он был мальчишкой в твоем возрасте.

– А откуда ты знаешь? – недоверчиво поинтересовался я.

– Я был первым, кому он разбил нос, когда приехал в школу, – невозмутимо пожал плечами Алиас Фугг.

– Не может быть! – закричал я.

– И прозвал меня Мухой, – продолжил воспоминания Голос Империи. – Меня до сих пор так некоторые зовут.

В этот момент к ним подошел Буддал. Он услышал последнюю фразу, и его брови против воли взметнулись вверх. Алиас Фугг ему мило улыбнулся. По-видимому, после драки у него было прекрасное настроение.

– Слуги приготовили завтрак, – приглашающе махнув рукой на стол, уставленный тарелками, сказал Буддал. И вдруг заорал, глядя куда-то мне за спину: – Зачем мертвяков подпаливать, олухи! Мы завтракать собрались!

– Я готов съесть быка, – сказал, поднимаясь, Алиас. Его хорошее настроение было непоколебимо…

Я уминал молочную горячую кашу с дымком. Наш столь интересный разговор дал мне такую богатую пищу для ума, что вкуса другой пищи – помимо умственной – я не ощущал. Вот то, что горячая – это да. Поэтому не забывал дуть на очередную порцию каши, зачерпывая ее деревянной ложкой. И думал.

«Появляется информация – проясняются и мотивы. И чем мне не понравился Алиас Фугг до этого? Что лицемерил на пиру? Так работа такая. Что он работает на Империю? Так неизвестно, как у меня жизнь сложится. Могу ли я сам себе с уверенностью сказать, что мечтаю вернуться в горы? Тем более выясняется, что мне не просто Школу необходимо окончить, а куковать там до тех пор, пока дан Рокон не помрет. А отец у меня в добром здравии и расцвете сил.

Так зачем мне менять высокий уровень цивилизации на низкий? И мои знания скорее воспримет общество с более развитой технологической базой. Главное, не лезть в политику, сильно не высовываться – и тогда можно хорошо устроиться…» Фантазия опять понесла меня неизвестно куда. Домик у моря, рабочий кабинет с окнами в сад… Прекрасные пейзанки… Я притормозил сам себя и продолжил анализировать актуальную информацию.

«А тот древний старикан – Хранитель Хродвиг, что устраивал судилище над Остахом, выходит – мой родной прадедушка. По рассказам брата, весьма бодрый старик! Сколько же лет этому аксакалу?»

Я отхлебнул горячего травяного отвара и продолжил размышлять.

«Алиас – симпатичный мужик. Оказалось, что он просто во мне видит школьного приятеля и вспоминает свое детство и всякие там милые школьные шалости. Вот и причина его разговоров со мной. Ностальгия – сильнейший мотив. И столько информации разом… А дед у меня, по всему видать, был молоток. Всех несогласных вколотил по маковку в окрестные скалы».

– …надо! – услышал я громкое окончание фразы Остаха и тяжелый удар ладони по столешнице. Моя тарелка подпрыгнула.

– Не вижу причины, – спокойно ответил имперский чиновник.

– Гворча напали на наследника, да? – напирал дядька. Он показал рукой на меня. Говорили они на горском.

– Да, – ответил ему на дорча Алиас.

– Убили бы – остался другой, младший, да? – продолжал бушевать Остах.

– Я забыл твое имя, уважаемый, – внезапно спросил его имперец.

– Остах, – буркнул дядька.

– Необычное имя для горца.

– Тебе не нравится мое имя, имперец? – угрожающе спросил Остах, нагнув голову.

– Нравится, – невозмутимо кивнул Алиас. – Но я не пойму, зачем тебе голубь.

«Какой голубь, что я прослушал? Почтовый голубь?»

– Предупредить Рокона, рассказать о нападении! – заорал, вскакивая, Остах.

– Ах вот оно что! – всплеснул руками имперец. – Ты о рексе Роконе, правителе земель Дорчариан! Когда ты вот так запросто говоришь – Рокон – я, право слово, не сразу успеваю сообразить, о ком ты.

Чем больше сердился Остах, тем менее он становился похож на горца. Нет-нет да и проскальзывал в его речи имперский акцент. И с Роконом он прокололся – горцы звали правителя «дан». Или «дан Рокон».

«А ведь, похоже, речь идет о безопасности братишки. Отца действительно надо предупредить».

– Конечно же мы тотчас же пошлем голубя, чтобы рассказать рексу о произошедшем, – проникнувшись, закивал головой Алиас, подняв открытые ладони перед грудью. – Ты сам напишешь письмо?

Язык дорча не имел письменности. И конечно, Голос Империи знал об этом.

– Твой голубь – твое письмо! – отрезал Остах, усаживаясь обратно.

Буддал имел бледный вид и переводил взгляд от одного к другому – от Остаха к Алиасу и обратно.

После злополучного завтрака, когда письмо под совместную диктовку Алиаса и Остаха было написано и запечатано личной печатью Голоса Империи, а голубь освобожден из ивовой клети и выпущен, караван тронулся в путь.

Остах, еще не остыв после перепалки, пристал ко мне по поводу кинжала. Прицепленный на пояс, кинжал и вправду выглядел донельзя несуразно, – болтался между ног и то и дело бил по коленям, когда меня брали на руки.

– Великоват для тебя, – в который раз повторил Остах, вертя кинжал в руках. – И слишком острый, – заметил он, проверив большим пальцем заточку лезвия.

– Но ты же сам сказал, что подарок… – жалобно протянул я. – В бою…

– Я сказал, – не отказываясь от своих слов, кивнул Остах. – Подарок в бою, от всего сердца – великая вещь. Против такого что скажешь… Вот и не позорь ни клинок, ни себя! – вдруг крикнул он, возвращая мне кинжал. – Вычисти его для начала, убери в ножны и храни, пока не подрастешь! А себе повесишь на пояс учебный нож.

«Ага, который тупой как палка…» – заточки у учебного клинка не предполагалось вовсе.

Посмотрев на мою надувшуюся физиономию, Остах улыбнулся и сказал:

– Как будешь держать кинжал, покажи.

Я взял рукоять обычным хватом ножа. Против воли рука ухватила слишком большую для моей ладони рукоять кинжала, как утопающий хватает соломинку. Аж пальцы побелели. От напряжения клинок ходил ходуном.

– Еще, – сказал дядька.

Я показал обратный хват ножа.

– Ладно, – кивнул дядька. И повторил указания: – Кинжал вычистить и убрать. На пояс повесишь учебный.

Он постоял, помял пальцами нижнюю губу, прикидывая что-то, и крикнул:

– Барат!

Парень примчался тотчас же. Все вокруг сворачивали лагерь, и братья были заняты тем же.

– Подарил Оли кинжал, вот и… – видимо, он хотел закончить: «…нянчись с ним», – но не стал. – Теперь ты везешь Олтера, – и кивнул на мою арбу с уже уложенным в нее пуховым тюфяком.

Видимо, благословив таким образом наше боевое товарищество, Остах кивнул и отправился командовать сборами.

И вот теперь я продолжаю свой путь вместе с молодым воином.

– Барат, – позвал я парня. Ему было чуть за двадцать, и хоть для Оли он был взрослым, я его воспринимал как молодого парня.

– А? – лениво, не оборачиваясь, переспросил он.

– А почему ты на лучника с дерева спрыгнул?

– Потому что я на дереве был, – ответил парень.

Немногословный у меня попутчик. А я хочу информацию. Хочу любую информацию в неограниченных количествах. Как в Интернете.

– А зачем ты на дерево залез? Неужели все, кто ночью на страже стоит, на деревья залазят? – начал свой расспрос я.

Барат закашлялся.

– Ну… у меня мать из пайгалов… – начал Барат, стеснительно покашливая. – Вот кровь и дает о себе знать, как мама говорит.

«Пайгалово семя», – вспомнил я ругательство Остаха. Видимо, сгоряча дядька напутал. В случае Барата семя было дорча, а вот лоно – пайгала.

Пайгалы, пайгалы… Что-то такое хранилось в памяти… Перед внутренним взором всплыла картинка народных гуляний. Праздник! Между двумя высокими треногами на высоте много выше человеческого роста натянут тонкий канат. На нем выделывают фигуры высшего пилотажа мужчины, женщины, дети – все по очереди. Прыгают по тонкому канату, идут по нему с завязанными глазами, крутят сальто, выписывают мечами восьмерки. Рядом музыканты играют на пронзительно звенящих дудках и гулко ухающих барабанах. Народ веселят ярко одетые ряженые с напяленными личинами.

– Пайгалы – веселые, – поддержал разговор я.

– Пайгалы не веселые! – от возмущения Барат оглянулся. – Пайгалы… – он замолчал, подбирая слово, – гордые! Знаешь, откуда взялись пайгалы?

«Шутишь, друг? Да если бы и знал, то молчал в тряпочку. Говори, мой друг, говори! Пой, ласточка, пой! Внимательнее собеседника ты в жизни своей не встречал!»

– Нет, – замотал головой я.

– Тогда слушай, – отвернулся от меня Барат и заерзал, устраиваясь поудобнее. И начал свой рассказ: – Однажды давным-давно, так давно, что об этом помнят только камни, из дальнего далека пришли в нашу землю лунолицые люди. Были они роста небольшого, и лошадки у них низкорослые и лохматые. Но были они очень злые. И люди, и их кони. Все сжигали, все вытаптывали, всех убивали на своем пути. Как саранча, что иногда залетает в долину… Ты знаешь, что такое саранча? – сбился с тона сказителя Барат.

– Знаю, – ответил я. – Как кузнечики, только их много и жрут все подряд.

– Правильно, – кивнул Барат и вновь перешел на «сказительский» тон. – И было лунолицых так много, как саранчи в плохой год. Они сожгли все города у моря. Сожгли все города между морем и горами. Сожгли все города рядом с горами. И наконец, остановились у входа в долину. Высокие каменные башни и стены остановили их. Злые наездники начали пускать стрелы, что затмили собой солнце, и пускали их три дня. Но защитники спрятались в башнях, и стрелы не причиняли им вреда. Тогда лунолицые разозлились еще больше, срубили все деревья, что были рядом, и построили хитрые машины, что метали камни. И метали они камни еще три дня и разрушили и башни, и стены… Ты слушаешь? – захотел убедиться мой сказитель, оборачиваясь.