Текст книги "Успеть ко второй луне"

Сейчас, анализируя увиденное постфактум, я констатирую: постройки за окном не смещались и не тряслись, как при подземных толчках. Они были неподвижны, но рябило пространство, которое их в себе заключало. Причём эту «рябь» я не столько видел, сколько угадывал, хотя она в конечном итоге воспринималась именно зрением, или, по крайней мере, имела потенциал к визуальному выражению…

Перечитываю написанное и развожу руками в бессилии. Да, моё описание скорее запутывает, чем передаёт суть дела, но другого предложить не могу. Кроме того, вибрация сопровождалась, кажется, еле слышным электрическим треском, однако утверждать не берусь; возможно, эту деталь дорисовало воображение – позже, задним числом…

– Ну пойдём же, Эрик! Чего ты встал?

Эмили дёрнула меня за рукав, я на неё отвлёкся, а когда снова посмотрел за окно, никакой «вибрации» уже не было. Просто улица и дома, привычные до оскомины.

Мы вышли из квартиры.

В закусочной, пока я отсутствовал, сменились действующие лица. Марта и её невменяемая подруга, к счастью, ушли, а их места за столом заняли Ферхойтен и, как ни странно, скромняга Броуди с постной миной, от которой меня сразу же затошнило.

Когда мы подошли, Франческо воскликнул:

– Какие люди! Дружище Эрик, немедленно признавайся, кто эта очаровательная особа рядом с тобой?

– Придержи коней, – сказал я ему, – это Эмили, моя младшая сестра. И ты на неё лишний раз не взглянешь, если не хочешь получить в лоб. А ты, Броуди, расслабься, мы не на светском рауте.

Броуди, вскочивший при виде Эмили, сконфуженно сел обратно. Она, зардевшись, устроилась рядом с ним. Я тоже собрался сесть, но моё внимание привлекла светящаяся витрина в доме напротив. Точнее, не столько она сама, сколько человеческий силуэт, который выделялся на её фоне и был, казалось, сплетён из плотных теней. Для прохожих он, судя по всему, был невидим – они шли мимо, не оборачиваясь. Сам же я не мог разглядеть ни его глаза, ни черты лица, но откуда-то знал, что смотрит он на меня.

9

Стэн ехал по шоссе на северо-запад.

Дождь взял передышку, дорога с утра подсохла. Было даже немного странно видеть асфальт без мокрого блеска. Стэн, воспользовавшись моментом, прибавил скорость, и на спидометре было за шестьдесят миль в час.

Вдоль дороги тянулись пустоши. К обочине подбирался бурьян, истрёпанный и потемневший от сырости. Редкий полуголый кустарник вздрагивал от прикосновения ветра. Пейзаж был плоский, желтовато-коричневый. Он расстилался до горизонта, чтобы сомкнуться там с цементно-серыми тучами.

Встречные машины попадались лишь изредка, попутных же и вовсе не наблюдалось. Расслабленно откинувшись на сиденье, Стэн придерживал руль и размышлял о том, что прочёл вчера в дневнике.

Прямых подсказок в тетради, к сожалению, не обнаружилось. Тот факт, что к Эрику пришёл Вестник, выглядел интригующе, но не мог ускорить расследование. А сцена с «вибрирующим» пейзажем ещё больше сбивала с толку.

Художник и в самом деле увидел нечто мистическое? Или банально слетел с катушек? Второй вариант представлялся Стэну более вероятным. А ещё давал лишний повод наведаться в ту самую клинику, чтобы послушать тамошних мозгоправов.

В десяти милях за городской чертой он притормозил. От шоссе ответвлялась подъездная дорога, аккуратно заасфальтированная. Клиника пряталась за небольшим перелеском – на карте он радовал насыщенной зеленью, в реальности же листья пожухли и теперь облетали под порывами ветра.

Ворота, к удивлению Стэна, были распахнуты, не наблюдалось даже охраны. Он подрулил к широкому каменному крыльцу, вылез и осмотрелся. Следовало признать – заведение выглядело солидно. Три этажа, широкие окна, стены в плюще. По виду скорее частный пансионат, чем психушка. Или действительно санаторий, как уверял доктор.

Фигуристая шатенка, сидящая за стойкой в фойе, улыбнулась Стэну:

– Чем могу помочь, мистер?

– Я вчера общался с доктором Гланцем, он дал мне визитку и предложил… гм… заезжать, если что. Моя фамилия Логвин.

– Одну секунду, пожалуйста.

Она сняла трубку телефона:

– Доктор Гланц? Мистер Логвин вас спрашивает.

Выслушав ответ, она снова продемонстрировала улыбку:

– Проходите. Третий этаж, направо.

– Спасибо.

Стэн отошёл от стойки и оказался лицом к лицу с подтянутым молодым человеком, который доброжелательно произнёс:

– Ещё буквально минуту. У нас запрещено оружие. Будьте любезны сдать пистолет. Прошу извинить, но правила таковы.

Не желая спорить, Стэн проследовал в неприметную комнатушку. Там его «сверчок» поместили в несгораемый шкаф, взамен же выдали бирку с номером «два».

Стэн вернулся в фойе и шагнул на лестницу. Металлические прутья перил сверкали, ковровая дорожка прикрывала ступеньки, сдержанно-скромная, но опрятная и почти без потёртостей. Витражные окна подкрашивали уличный свет.

Не встретив по пути никого, Стэн прошёл по тихому коридору и постучал в массивную дверь. В приёмной у доктора хозяйничала немолодая благообразная секретарша. Она строго посмотрела на визитёра и позволила пройти в кабинет.

Доктор Гланц сидел за монументальным столом, спиной к окну с раздвинутыми бордовыми шторами. Увидев Стэна, он встал и протянул руку:

– Признаться, мистер Логвин, вы меня удивили. Я не рассчитывал, что вы придёте так скоро. Обычно людям требуется некоторое время, чтобы преодолеть психологический дискомфорт и обратиться за помощью.

– Помощь мне и правда не помешала бы, но пока не врачебная, а фактологическая, если можно так выразиться. Кстати, как чувствует себя мистер Ингвардсен?

– Гораздо спокойнее. Здешняя атмосфера вообще действует умиротворяюще, зачастую она сама по себе оказывает целебный эффект, без каких-либо дополнительных процедур. Мы далеко от города и, соответственно, от тамошних стрессов. Каковые во многих случаях и являются первопричиной наших проблем. Там, в городе, нервное напряжение сковывает нас, как ледяной панцирь, а здесь мы пытаемся его растопить. Поэтому наше заведение и называется «Талый лёд». Мы дарим весну.

– Многообещающе, – сказал Стэн. – Прямо хоть оставайся тут и оттаивай. Но для меня это пока, к сожалению, роскошь. Видите ли, доктор, я действую в интересах одной юной особы, у которой произошло несчастье. Её брат пропал без вести, она его ищет. При этом наметилась интересная логическая цепочка – он знаком с Ингвардсеном, а Ингвардсен знаком с вами…

Гланц тонко усмехнулся:

– Да, логика безупречная. И как же зовут пропавшего?

– Эрик Белл. А с нервами, кстати, у него действительно есть проблемы. Вот я и решил спросить – он, часом, не у вас?

– Вы же понимаете, мистер Логвин, что мы не разглашаем конфиденциальную информацию? Есть такое понятие, как врачебная тайна. Даже если бы мистер Белл обратился к нам, я не имел бы права рассказывать вам об этом. Искренне сожалею, что не могу быть полезен вашей клиентке.

– Знаете, не хотелось бы думать, что я приехал зря…

– Ну почему же зря? Вручая вам визитную карточку, мистер Логвин, я не шутил. У меня намётанный глаз, и я сразу вижу, кто мог бы стать нашим гостем. Поэтому приглашаю – осмотритесь у нас.

Стэн удивился:

– А как же конфиденциальность и прочее?

– О, не беспокойтесь об этом. Процедурный и жилой корпуса стоят отдельно, туда вы не попадёте. Прогулка же по остальной территории будет вполне уместна. Напомню, с вашего позволения, у нас не тюрьма и не психиатрическая лечебница. К нам можно прийти с визитом, а любой постоялец волен покинуть нас, когда пожелает.

– Гм. Предложение неожиданное, но интересное. Отказываться не стану. То есть можно прямо сейчас…

– Разумеется, мистер Логвин. Желаю вам приятной прогулки.

Спустившись по той же лестнице, Стэн обогнул здание. Теперь перед ним открылся не то запущенный парк, не то прореженный и окультуренный лес. Опавшая листва укрывала землю буроватым ковром. Между деревьями тянулись асфальтовые дорожки, кое-где стояли скамейки.

Сквозь облетевшие кроны просматривалось ещё одно здание. Туда Стэн и направился для начала. Постройка выглядела ухоженной, но не слишком нарядной. Плющ на стенах отсутствовал, зато на окнах первого этажа имелись решётки – пусть и довольно тонкие, почти символические.

– Простите, мистер. – Из-за дерева вышел молодой человек в неброском плаще. – Вход в процедурный корпус разрешён только персоналу и пациентам, имеющим врачебное предписание.

– Да-да, – согласился Стэн. – Меня предупредили, но я не знал, что именно это здание и есть процедурный корпус. Теперь буду иметь в виду.

Развернувшись, он неспешно пошёл обратно. Подумал: решётки, значит? Строго говоря, ничего крамольного в этом нет. Там, к примеру, могут храниться сильнодействующие лекарства. Прутья на окнах – просто рутинная мера предосторожности, защита от случайных воришек. Или способ уберечь от соблазна слишком неуравновешенных пациентов. Хотя откровенных психов тут не должно быть, если верить доктору Гланцу…

На одной из скамеек устроился сухопарый субъект с редеющей шевелюрой и глазами слегка навыкате. Шляпу он не носил, а вместо плаща на нём было длиннополое, наглухо застёгнутое пальто. Рядом стояла миловидная девушка в медицинском халате. Ёжась от сырости, она дожидалась, пока он выпьет таблетки.

– Ну вот, – сказала она, когда он вернул ей стакан с водой, – вам это пойдёт на пользу, мистер Ферхойтен, вы молодец. Отдыхайте, пожалуйста, не буду вам больше надоедать.

Стэн, проходивший мимо, приостановился.

Ферхойтен? Это имя встречалось у Эрика в дневнике…

Медсестра убежала, торопясь вернуться в тепло, Стэн же ненавязчиво присмотрелся к человеку без шляпы. Тот не походил на буйнопомешанного и вёл себя адекватно. Беседа с ним, кажется, не грозила перерасти в дебош. Да и доктор прямо не запрещал разговаривать с пациентами…

– Извините за беспокойство. – Стэн приблизился к лавке. – Я случайно услышал вашу фамилию. Вы ведь художник, верно? Не будете возражать, если я присяду?

– Садитесь, – сказал Ферхойтен, взглянув на Стэна без особого интереса. – Да, я художник. И да, в последнее время моя фамилия на слуху. Выставка поспособствовала. Вы, вероятно, видели там моё полотно, двоелуние над городом.

Стэн припомнил – действительно, картина была в ряду фаворитов. Две луны в ночном небе, росчерки света.

– Видел, – подтвердил он. – Картина произвела впечатление. И понравилась всяко больше, чем та, что висела дальше. Ну, знаете, с освежёванными коровьими тушами.

– Да, понимаю, – усмехнулся Ферхойтен. – Марта умеет эпатировать публику. И чутьё имеет отличное. Мы над ней немного посмеивались перед началом выставки. В самом деле, кто купит нарисованное мясо с кровищей? А вот поди ж ты…

– Значит, нашлись-таки покупатели?

– И не один, представьте себе. Скупили почти всю серию – там, кажется, с десяток холстов. Марта уже похвасталась. То есть не похвасталась даже, а констатировала успех. Она его воспринимает как должное. Иногда я завидую её непоколебимой уверенности.

– А ваша картина с лунами? Её продали?

– Да, покупатель заберёт после выставки. Я, правда, поспешил согласиться на первое же серьёзное предложение. Мог бы выручить больше, подозреваю, но мне хотелось побыстрее избавиться от этих паскудных лун.

– Почему паскудных?

Ферхойтен досадливо мотнул головой:

– Вам этого не понять. Вы кто по профессии?

– Я фотограф.

– Гм, любопытно. Впрочем, если вы в своём ателье фотографируете богатых матрон с болонками на руках…

– Я не работаю в ателье. Снимаю непосредственно в городе.

– В самом деле? Ну что ж, это уже слегка обнадёживает. Во всяком случае, попытаюсь вам объяснить. Давайте будем считать, что вы не халтурщик, а человек, который умеет-таки использовать фотокамеру с толком. Тогда вам знакомо чувство… Как бы это сказать? Ощущение, что вы уловили неуловимое. Вырвали его из обыденности, перенесли на плёнку…

– Знаете, – сказал Стэн, – меня на днях об этом спросил клиент, которому понравился снимок. Но я не вижу здесь метафизики. А клиенту ответил, что надо всего лишь вовремя нажать на кнопку. Да, для этого тоже нужен талант, но всё равно это выглядит в моём случае несколько прозаично.

– Нажать на кнопку… – задумчиво повторил Ферхойтен. – В этом смысле фотографу, наверное, проще, чем живописцу. Хотя, с другой стороны, ваши технические возможности вас же и ограничивают. Предположим, вы поймали момент и желаете показать его скрытое наполнение, но техника не позволит вам вырваться за пределы неких заданных рамок. Художник же, стоя с красками перед чистым холстом, имеет значительную свободу манёвра. Проблема в том, что свобода эта приводит к метаниям. Мозг кипит, пытаясь отыскать способ передать непередаваемое.

Ферхойтен поморщился и осторожно потёр висок. Стэн снова слегка напрягся, но нет – никаких припадков и в этот раз не последовало.

– Значит, картина с лунами заставила вас понервничать? – спросил Стэн. – Поэтому вы назвали её паскудной?

– Понервничать – это мягко сказано. В ту ночь облака раздвинулись, вышла Падчерица. Ненадолго, минут на десять, но я смотрел как заворожённый. И мне казалось, что от луны исходит не просто обычный свет, а нечто иное… Впрочем, нет, погодите, я объясняю неправильно… Луна сама по себе не была источником мистических эманаций, но факт её появления послужил неким раздражителем, встряхнул моё восприятие. Как будто я визуально нащупал новую грань пространства. И подумал при этом: а если бы и Падчерица и Мачеха появились одновременно? Каков был бы эффект? Подумайте, мы ведь практически никогда не наблюдаем их вместе. Я, по крайней мере, не могу вспомнить ни одного подобного случая.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласился Стэн, поразмыслив. – Я тоже, кажется, ни разу не видел две луны сразу. Но ведь они и не ходят парой. У них разный, ну… астрономический график, или как это правильно называется…

– Астрономия ни при чём, я специально перепроверил. То есть, конечно, графики появления у них разные: когда Мачеха восходит, Падчерица идёт на закат. Они будто не хотят друг с другом встречаться, не зря же их так прозвали. Но всё равно, какое-то время они находятся на небе вдвоём! Около двух часов ежесуточно! Согласитесь, это не так уж мало. Да, я всё понимаю, сплошная облачность, просветы очень редки. Тут и одну луну увидишь не каждый день, но хоть изредка-то двоелуние должно быть!

– Странновато, не спорю. И неплохой сюжет для картины.

– Дело здесь не только в сюжете, – сказал Ферхойтен. – Повторюсь, двоелуние – не источник трансцендентальности, но её сопутствующий признак. Или, если угодно, намёк, катализатор художественного поиска. Так мне кажется… И я бросился в этот поиск, как в омут! Попытался прорваться сквозь внешний слой визуальности, разглядеть под ним глубинные смыслы. И что-то вроде бы получилось! Но перенести на холст удалось лишь малую толику, а самое главное потерялось, просочилось сквозь пальцы. Я переделывал картину снова и снова, пытаясь ухватить больше, и это вымотало меня, измочалило до предела.

Он смолк, поморщившись недовольно. Стэн решил уточнить:

– Поэтому вы и обратились к доктору Гланцу?

– Он сам меня пригласил. У него откуда-то был мой номер, вполне возможно, что мы и правда обменивались визитками. Я не слишком внимателен к подобным вещам. Выставка уже шла, посетители обсуждали картину, а я досадовал, что не смог довести её до ума. И чем дальше, тем сильнее я злился, пока не понял, что надо наконец разорвать этот порочный круг, сменить обстановку. Ну и вот, пару дней назад приехал-таки сюда…

– Позвольте ещё один неделикатный вопрос? Доктор меня уверил, что здесь – санаторий, а не лечебница. Но я заметил, как раздают лекарства…

– Ах, это… – Ферхойтен вяло махнул рукой. – Просто успокоительное, принимать можно по желанию, насильно не заставляют. Мне, как видите, помогло… Но у всякой медали есть обратная сторона.

– О чём вы?

– Здесь я пациент, постоялец, гость – кто угодно, только не живописец. Да, я успокоился и расслабился, мне это было нужно. Но подобная дрёма несовместима с творчеством, во всяком случае для меня. Без внутреннего накала, без эмоционального выплеска я – балласт для искусства. В общем, здешнее заведение – место чудесное в своём роде. Надо лишь вовремя отсюда убраться…

Последнее замечание, или, вернее, его возможное толкование, не понравилось Стэну. Он переспросил:

– А с этим могут возникнуть сложности? Ну, с тем, чтобы «убраться»?

– Надеюсь, нет, – пожал плечами Ферхойтен. – Хотя дня на три я тут ещё задержусь. Вы видели здешних медсестёр? Они того стоят…

Разговор уже явно надоедал художнику, и Стэн спешил выжать максимум:

– Вы очень интересно рассказывали о вашем подходе к живописи. А многие ли его разделяют среди ваших коллег? Ну, в смысле, ловят неуловимое, ищут скрытые смыслы…

– А вы, я смотрю, умеете ставить вопрос ребром. Сильно подозреваю, что абсолютному большинству начхать на поиски скрытого. Искусство их интересует сугубо в денежном выражении. Не подумайте, впрочем, что я их осуждаю. Я и сам отнюдь не бессребреник. Разница в том, что деньги я хочу получать за что-то по-настоящему сильное. Если брать знакомых художников, то у меня, пожалуй, только один настоящий единомышленник – Эрик Белл. Задиристый паренёк, но талантливый.

– Он тоже здесь, в санатории?

– Эрик? – удивился Ферхойтен. – С чего вы взяли? Мы с ним не виделись уже пару недель, он куда-то запропастился. А вот раньше мы много с ним говорили о той самой «ловле неуловимого». Он испытывал примерно такие же затруднения, что и я, даже раскромсал одно из своих полотен. Но в конце концов написал картину, о которой мечтал.

10

– Ого, – сказал Стэн. – И что же Эрик изобразил на этой картине? Вы её видели?

– Мы с ним столкнулись на улице, он был возбуждён, глаза у него горели. Он буквально обрушил на меня поток слов. Мне даже показалось в первый момент, что он под «волчком», но нет. Это было нечто вроде творческой эйфории – его опьянил успех. Эрик бормотал что-то насчёт того, что серая полоса наконец закончилась и он добился чего хотел, прорвал барьер восприятия. Несмотря на этот сумбур, я был крайне заинтригован. Но, как назло, опаздывал на другую встречу. Решил, что зайду попозже и посмотрю картину. Однако на следующее утро я его уже не застал. Картина тоже пропала. Странный, вообще-то, случай…

– Не застали, ну да… – пробормотал Стэн. – И почему я не удивлён?

– Что, простите?

– Это я о своём, не обращайте внимания. Мне было бы тоже интересно взглянуть на эту картину. Может, подскажете, где найти вашего приятеля?

– Сам хотел бы знать, но увы. Впрочем, он человек с внезапными перепадами настроения, мог укатить куда-нибудь, поддавшись порыву. И, кстати, да – ему бы тоже не помешало слегка подправить нервишки. Переключить внимание, так сказать. Вы же видели ту девицу в фойе? Созерцание её бюста уже само по себе оказывает живительное воздействие.

Убедившись, что больше ничего путного от Ферхойтена не добиться, Стэн попрощался. Побродил ещё минут десять по территории, прогулялся к жилому корпусу, внутрь не пустили тоже, но окна были обычные, без решёток.

Итак, всё сказанное доктором и Ферхойтеном пока подтверждалось. Образцовое место отдыха, тихая пастораль, как в каком-нибудь рекламном буклете. Но идиллия почему-то смущала Стэна. Интуиция тревожно ворчала, словно старый подслеповатый пёс, учуявший непонятное.

Пока, однако, приходилось мириться с тем, что проверить подозрения невозможно. Да и слишком смутными они были. Даже сам для себя он не смог внятно сформулировать, чего именно опасается. Что скрывается за фасадом? Затхлый подвал, где Эрик гремит цепями? Это уже даже не бульварщина, а натуральный комикс.

Стэн вернулся в тот корпус, где сидел доктор, но в приёмную подниматься не стал. Забрал свой пистолет у охранника и попросил обладательницу легендарного бюста, дежурившую за стойкой:

– Будьте добры, сообщите доктору Гланцу, что я уехал. И передайте ему мою благодарность. Не хочу больше отвлекать его лично.

– Разумеется, мистер Логвин. Приезжайте в любое время. Будем рады вас видеть.

Он покосился на неё с подозрением, но не уловил иронии в её взгляде, лишь профессионально-доброжелательное спокойствие.

Вернувшись за руль, он выехал на шоссе. До города домчал быстро – даже, пожалуй, слишком. Никакого нового плана за это время не появилось. Наиболее реальной зацепкой оставался клуб «Жёлтый глаз» с загадочным Крисом.

Стэн припарковался у клуба. Туман к полудню рассеялся, и мост над рекой отчаянно поскучнел, утратив сходство с мистическим бастионом. На противоположном берегу теснились многоэтажки. Вода в реке отблёскивала свинцом.

Клубная дверь была заперта. На стук долго не отзывались, потом наконец наружу выглянул какой-то неприветливый тип:

– Мы ещё не открылись, мистер. Приходите попозже, к вечеру.

– Я по другому поводу. Хотел бы поговорить с Крисом.

Тип смерил Стэна взглядом:

– Крис уехал на два-три дня. Сопровождает босса. Передать ему что-нибудь?

– Нет, спасибо. Я сам зайду ещё раз.

Снова оказавшись в машине, Стэн побарабанил пальцами по рулю. Зацепки развеивались стремительно. Оставалось разве что навестить учителя Эрика – «старика Лассаля», как тот фигурировал в дневнике. Хотя вряд ли от этой встречи стоило ожидать серьёзных подвижек.

Стэн взял курс на Совиный Холм, но по пути решил заскочить к себе, чтобы проверить почту. Подъехал прямо к крыльцу, зашёл в вестибюль и уже свернул к почтовому ящику, когда кто-то окликнул:

– Эй, мистер Логвин.

Он обернулся. От лифта в его сторону направлялся грузный мужчина, который напоминал боксёра, вышедшего в тираж. Стэн узнал его. Тот самый клиент, что заказывал слежку за деловым партнёром, а потом хвалил фотографии.

– Добрый день, мистер Боровски. Пришли ко мне?

– Да, поднялся, но не застал. Для вас есть работа.

Стэн прикинул в уме расклад. Дело Эрика явно зашло в тупик, расследование затягивается. А деньги очень не помешали бы. Тем более что этот клиент  не жмот, заплатил тогда без вопросов…

– Заказ срочный и нестандартный, – сказал Боровски. – Работать нужно сегодня. Для вас это – выход на новый уровень. В случае успеха вы получите впятеро от вашего дневного тарифа. То есть тысячу ровным счётом.

– Гм, впечатляет. Вынужден, правда, сразу кое-что прояснить. Да, моя работа исключает излишнюю щепетильность. Но откровенно противозаконные вещи – нет, извините. А ваш заказ, судя по всему…

– Закон нарушать не будем, во всяком случае явно. Надбавка идёт за риск. Предупреждаю сразу – дело опасное. Не могу гарантировать, что сохраним наши шкуры в целости.

– Даже так? Моя шкура мне дорога, конечно, но сумма слишком уж симпатичная.

– Значит, договорились. Фотоаппарат при вас?

– Портативный – да. В сейфе есть ещё профессиональная камера, с ней качество будет лучше. Выбор зависит от специфики предстоящей работы.

Клиент задумался на секунду:

– Меня устроит то же качество снимков, что в прошлый раз. Запредельная чёткость нам ни к чему. Гораздо важнее – ваша скорость реакции. Вёрткость, назовём это так.

– Тогда я готов.

– Поехали.

Стэн быстро отогнал свою машину за дом, на стоянку, закреплённую за жильцами, и пересел к клиенту. У того был черный «бизон» – огромный и обильно хромированный. Сыщик занял сиденье рядом с Боровски, который был за рулём. В салоне кроме них обнаружились ещё двое крепких парней. Они молча сидели сзади и так же молча кивнули на приветствие Стэна.

Боровски погнал автомобиль к северной окраине. Он был хмур и сосредоточен. На вопросы не отвечал, лишь коротко буркнул, что объяснит всё на месте. Возобновившийся дождь лениво пятнал стекло.

Они остановились возле пакгауза с закопчёнными кирпичными стенами.

– Выходим, – сказал Боровски.

Все четверо выбрались из машины. В просвет между пакгаузом и голым кустом сирени ныряла асфальтовая дорожка. Она привела к перрону, длинному и намокшему. Здесь проходила железнодорожная ветка. Рельсы влажно блестели, устремляясь на север – за город, прочь.

Станция была небольшая и, похоже, заброшенная – поезда здесь ещё курсировали, но уже вряд ли делали остановку. На запасных путях стояли две ржавые цистерны и три грузовых вагона. Было неестественно тихо – ни людских голосов, ни птичьего крика. Но при этом казалось, что в спину кто-то таращится..

– Тухлое место. – Боровски сплюнул. – А за путями будет ещё тухлее. Но нам туда. Идём не спеша, без резких движений.

Настороженно озираясь, они пересекли блестящие рельсы. Слева остались выщербленные ступеньки перрона, к которым жался бурьян. Тишина стала почти осязаемой, впиталась в воздух, сделала его вязким. Пространство будто пыталось вытолкнуть из себя чужаков.

Дойдя до заросшей запасной колеи, Боровски вполголоса приказал:

– Достаньте камеру, Логвин.

– Что мне снимать?

– Доверьтесь чутью. Вас для того и взяли. Фотографируйте то, что выбьется из общей картины. Да, понимаю, здесь всё имеет поганый вид, как заплесневелая жрачка, и тем не менее. Лучше объяснить не могу, потому что не знаю сам. В общем, смотрите в оба и думайте, если хотите сорвать свой куш. Да, и не щёлкайте всё подряд. Это может спугнуть удачу, как бы глупо это ни прозвучало. Меня об этом специально предупредили. От вас в идеале требуется единственный кадр, тот самый…

Стэн не стал переспрашивать – догадался, что ничего конкретного не услышит. Вытащил фотоаппарат из-за пазухи. Модель была без претензий, недорогая и, по сути, любительская, но надёжная и компактная. Чёрно-коричневый пластмассовый корпус, скруглённый по бокам, с объективом-триплетом.

Коллеги-профи скривились бы, вероятно, с презрением, но Стэн давно убедился, что даже этот оптический ширпотреб способен выдавать пристойные снимки. Главное – кто и как нажимает на кнопку.

За вагонами открылся пустырь – размокший суглинок с пучками чахлой травы. С краю, у колеи, приткнулся наполовину разобранный штабель шпал. В землю вросла забытая колёсная пара. Пахло креозотом, сыростью, ржавчиной.

Шагах в двадцати от рельсов, на пустыре, валялась пара бетонных блоков, торчали арматурные прутья. Стэн поднёс камеру к глазам, посмотрел сквозь видоискатель, но так и не сделал снимок. Грязный бетон вполне соответствовал окружающему пейзажу. «Не выбивался», как сказал бы клиент.

Стэн пошёл вдоль вагона. Влажный ветерок, едва уловимый, прикасался к лицу. Дождь вырождался в морось.

Вагонная дверь была отодвинута, зиял прямоугольный проём. Сыщик заглянул внутрь, там было полутемно и пусто, лишь у дальней стенки лежал разломанный деревянный ящик. Несколько секунд Стэн приглядывался к обломкам. Какая-то неправильность вроде бы ощущалась.

Он опять навёл объектив на цель и вдруг отчётливо понял, что этот кадр не удастся. Поколебавшись, Стэн опустил фотоаппарат и двинулся дальше. Боровски за спиной разочарованно выдохнул, но смолчал.

Стэн приостановился и заглянул под днище. Тоже ничего примечательного – рельсы, тронутые коррозией, шпалы и трава между ними.

Дверь оказалась открыта и во втором вагоне. Внутри, однако, не обнаружилось вообще ничего, только голый пол. На этот раз Стэн не стал даже примеряться к видоискателю. Просто пожал плечами и отошёл.

Чуть поодаль стоял полувагон без дверей – для перевозки насыпных грузов. Стэн снова не усмотрел повода для съёмки. Цистерны же на соседнем пути и вовсе не вызвали интереса.

– Слушайте, – сказал Стэн, – вы ведь не случайно нас привели именно к вагонам? Искомое должно быть внутри?

– Не факт, – качнул головой Боровски. – Скорее где-то поблизости. Но вагоны – это, скажем так, эпицентр поисков.

– Что в них перевозилось?

– Это неважно. Наоборот, если я вам скажу, то вы начнёте это высматривать, пусть даже неосознанно. И тогда уже точно ничего не найдёте.

– А вам не кажется, что это звучит как бред?

Боровски придавил Стэна тяжёлым взглядом:

– Я деловой человек и мыслю конкретно. Поэтому от всей этой мистики меня тошнит посильнее вашего. Но наводка верная, мне дали гарантии. И если уж я лично припёрся, чтобы месить здесь грязь, то игра стоит свеч. Так что прекращайте трепаться, Логвин, и продолжайте работу. Я вам плачу не за разговоры.

Стэн ещё раз окинул взглядом пустырь, присмотрелся к бетонным блокам. Зачем их туда свалили? Почему потом не забрали? Впрочем, это были вопросы из области рациональной логики, они были уместны для сыщика, но не для фотографа, которому поручили нечто неопределённо-мистическое.

Он медленно побрёл в обратную сторону, вдоль той же запасной колеи. Задержался перед открытой дверью вагона, который был совершенно пуст. Что-то царапало восприятие, но что именно – никак не удавалось сообразить.

Тишина давила на нервы. Хорошо, что хоть ветерок немного усилился, иначе получился бы совсем уж отвратительный штиль – мёртвый, что называется…

Стоп!

До него наконец дошло, в чём состоит неправильность.

Ветерок шёл прямо из недр вагона, словно сквозняк. Но противоположная вагонная стенка была цела, без пробоин. Никаких сквозняков там быть не могло.

– Боровски, – прошептал Стэн, – вы чувствуете ветер?

– Какой ещё ветер? – таким же шёпотом отозвался клиент. – Тут воздух, как блевотный кисель.

– Понятно…

Стэн вновь навёл фотоаппарат, но хоть тресни, не мог взять в толк, что здесь можно сфотографировать. Поколебавшись, ухватился за дверь и залез в вагон. Опасливо огляделся, готовый сразу же выпрыгнуть, если что. Полутёмная пустота, однако, осталась прежней и не исторгла никаких монстров.

А вот сквозняк никуда не делся, даже когда Стэн вплотную приблизился к дальней стенке вагона. Сквозняк этот шёл как будто сквозь борт.

Хотя, если разобраться, колебался не воздух…

Колебалось само пространство.

Или вибрировало, если использовать слово из дневника.

Причём вибрация имела источник, который находился снаружи, с той стороны.

Стэн вернулся к двери, аккуратно спрыгнул на землю. Тихо сказал:

– За мной.

Он обошёл вагон, остановился у борта. Источник вибрации по-прежнему не был виден, но сама она не исчезла. Более того, направление теперь ощущалось чётче. А ещё донёсся негромкий, на грани слышимости, электрический треск. Или, может, шум радиопомех, разобрать было почти невозможно. Но вроде бы о чём-то подобном говорил Ингвардсен, сотрудник галереи, который загремел в клинику. И в дневнике у Эрика треск тоже упоминался…

Стэн медленно повернулся в нужную сторону.

Перед ним была полоска земли, заросшая бурьяном; в ширину – шагов, пожалуй, пятнадцать. Дальше – рельсовый путь, уже не запасной, а регулярно используемый, гладко отполированный колёсами поездов. И наконец, перрон.

Как и прежде, перрон был пуст, но…

Словно ковбой, стреляющий от бедра, Стэн вскинул руку с камерой и надавил на кнопку, не глядя в видоискатель.

Раздался сухой щелчок.

На перроне что-то блеснуло.