Текст книги "Слезы богов"

– Вижу. А что синоптики прогнозируют на завтра на вторую половину дня в тыловой части циклона? – Беляковский провел обратной стороной карандаша по карте вдоль северного берега Кольского полуострова.

– На побережье Мурмана ждем северо-западный ветер четыре – шесть баллов, в отдельных порывах – до семи. Волнение моря – три балла, в Мотовском заливе – два-три балла.

Офицер отвечал на вопросы начальника коротко, но, между тем, в развернутой форме. Он держался очень уверенно. Видно было, что старший лейтенант великолепно владеет обстановкой и готов ответить на любой вопрос, связанный с погодой на флоте.

– Это хорошо. Значит, молодое пополнение из Ваенги на Рыбачий будет доставлено в срок. Слышишь, Тихон? – Беляковский оторвался от карты и перевел взгляд на диванчик, где сидел краснофлотец. – Про твоих однокашников говорю. Завтра в полдень два взвода моряков из твоего учебного отряда морским транспортом должны быть доставлены в Северный оборонительный район. Утром командующий непременно спросит у меня, что гидрометслужба советует по срокам этого перехода. Так, а что у нас с поврежденным бомбой каналом связи?

– Работали сегодня целый день. Сейчас прервались на ночь, но завтра к обеду связь службы погоды со штабом 14-й армии обещали восстановить. Кстати, вам звонил Папанин, просил перезвонить, во сколько бы вы ни вернулись. Он ждет звонка.

Тихона аж ударило током. Легендарный полярник, Герой Советского Союза, уполномоченный ставки Верховного главнокомандования Иван Папанин ждет звонка Беляковского. Это еще что. Утром сам командующий будет спрашивать мнение Беляковского. А Тихон еще считал этого человека «полугражданским». Начальник велел дежурному разместить краснофлотца на ночлег, соединить его с Папаниным, а утром разбудить в 5.30. Старший лейтенант повел Тихона вниз по деревянной лестнице, ступени которой в ночной тишине противно скрипели, и указал на деревянный топчан, где моряку предстояло провести остаток ночи. Тихон долго не мог заснуть, он обдумывал увиденное и услышанное в последние полтора часа.

Наутро краснофлотца покормили и организовали для него небольшую экскурсию по зданию, в котором располагалось управление гидрометслужбы. Тихон увидел, как трудятся синоптики, и даже встретил двух знакомых девочек, с которыми обучался на курсах гидрометнаблюдателей. На сей раз он уже не относился к ним пренебрежительно. Школьницами этих девочек назвать было никак нельзя. Они выполняли важную работу. Тихон отметил, что с момента окончания курсов прошел всего месяц, но девочки уже успели заработать авторитет и стали полноправными членами коллектива мурманских прогнозистов. Побывал Тихон и в хозяйственном отделе. Мама, которая там отвечала за хранение и выдачу бланков и карт, не могла нарадоваться на сына, который теперь служил в гидрометслужбе.

В полдень Тихона пригласили в кабинет начальника УГМС, где уже полным ходом шло совещание. За столом и на диванчике сидели офицеры с блокнотами, на столе были разложены карты. Тихона очень удивило то, что среди офицеров было несколько женщин. Все сидящие принялись рассматривать моряка, а начальник управления встал с кресла и поспешил его представить:

– Вот, товарищи, краснофлотец Маркин, лучший выпускник наших курсов.

У Тихона невольно подбородок приподнялся вверх, а тело вытянулось в строевой стойке. В этом обществе статус лучшего гидрометнаблюдателя дорогого стоил. Не меняя радостно-приподнятой интонации, начальник продолжил:

– Бегает от нас, как заяц. Пришлось за такого красавца в отдел комплектования бутыль спирта отнести. Почти месяц из-за его прихоти потеряли.

Тихону стало стыдно. Он не понимал, о чем идет речь, но готов был провалиться от стыда сквозь землю. Последние сутки очень изменили его отношение к военной гидрометеорологии. Сейчас, испытывая на себе взгляды офицеров, он осознал, насколько по-детски он вел себя после экзаменов в кабинете начальника. Он готов был сделать сейчас все, чтобы изменить мнение о себе людей, собравшихся в кабинете.

– Я заметил, как ты был удивлен вчера, когда узнал, что мне звонил Папанин. Я с ним созвонился ночью, и мы с Иваном Дмитриевичем проговорили 30 минут. И все о тебе.

У краснофлотца перехватило дыхание, а по коже пробежали мурашки. Это шутка? Не похоже, чтобы майор шутил. Тихону Маркину хотелось, чтобы Беляковский не тянул, а как можно скорее сообщил, что же гидрометслужбе флота нужно от него, еще недавно простого мурманского школьника.

* * *

Карл Бломберг прилетел на базу немецких военно-морских сил в Арктике, в норвежский город и морской порт Нарвик. Еще в 1940 году немцы взяли Нарвик, выбив из него норвежцев, французов и поляков и превратив его в настоящее осиное гнездо. В числе прочих сил здесь базировалась и 14-я флотилия подводных лодок. Как и многие другие европейские города, находящиеся под немецкой оккупацией, Нарвик жил привычной для себя жизнью. Рыбаки выходили в море на свой промысел, в городе можно было постричься, поесть, найти себе развлечения и отдых. О том, что идет мировая война и город является своеобразным форпостом рейха в Арктике, говорило разве что обилие на улочках людей в форме Кригсмарине.

Лейтенант сдал имущество, выгруженное из транспортного самолета, под ответственное хранение и со спокойной совестью разместился на ночлег в гостинице. Наутро он пошел по инстанциям. Необходимо было представиться старшему морскому начальнику и передать ему документы из верховного командования Кригсмарине, предписывающие оказать всяческое содействие. Из Берлина с Бломбергом прибыло лишь самое необходимое. Остальное имущество ему предстояло получить на месте, в Нарвике. Для этого в кожаном портфеле офицера были заготовлены десятки накладных. Завизировав их у соответствующих начальников и получив в свое распоряжение пару матросов и автомобиль, Карл отправился в увлекательное путешествие по закромам Кригсмарине. Сколь ни хороши были его документы на получение досок, муки, оружия, а нервов пришлось потратить немало. На каждом складе сидел свой «князек», желавший набить себе цену и не желавший разбазаривать вверенное имущество в интересах залетного лейтенанта.

И все же к исходу дня необходимое имущество было получено. Лейтенант был настолько измотан тяжелым днем, что уснул в кабине, пока грузовик вез его к причалам. Матросы, ехавшие в кузове, тоже были измождены. Они устроились на мешках и ящиках и пытались дремать, чертыхаясь при наезде на неровности. Когда грузовик приехал на причал и остановился возле одной из подводных лодок, Карл, надеявшийся, что его злоключения подходят к концу, был неприятно удивлен. Для транспортировки грузов лодкой часть имущества предстояло переложить в ящики особой формы, проходящие в отверстие рубочного люка. А эти ящики еще предстояло найти.

Валясь с ног от усталости, лейтенант разыскал людей, которые указали на других людей, которые, в свою очередь указали на ящики. Пришлось организовывать доставку тары к причалу и перекладку в нее всего, что Карл Бломберг намеревался взять с собой на остров. Все это время на причале царило оживление – полным ходом шла подготовка подводной лодки U-114 к дальнему походу. Всюду сновали моряки, к лодке то и дело подъезжали автомобили. Карл, не искушенный в военно-морской иерархии, не смог с первого взгляда установить, кто же заправляет на этом «празднике жизни». Все были при деле, все спешили, и Карлу, суетящемуся на причале со своими ящиками, казалось, что никому до него нет дела. Это перед Мартой он был военно-морским офицером. Здесь же, среди настоящих военных моряков, он почувствовал себя ботаником, инородным телом, полным профаном. Нельзя было допустить, чтобы это его внутренне ощущение передалось другим. Надо было хотя бы изобразить из себя офицера, раз уж Карл не являлся таким по сути. Он решил, что разыскивать командира и представляться ему следует лишь после того, как с его стороны все будет готово к погрузке.

Когда, наконец, все имущество было переложено в особые ящики, лейтенант обратился к офицеру, показавшемуся ему наиболее представительным, и попросил доложить о его прибытии капитану. Карл сделал как можно более серьезный и деловой вид – с этими людьми идти в море. Не хотелось бы ударить в грязь лицом.

Представительный офицер, перехваченный Карлом по пути на лодку, оказался старшим помощником. От слов Карла его лицо перекосило злой гримасой, сменившейся через доли секунды едкой улыбкой.

– Если вам нужен капитан, вам бы шхуну рыбацкую, – прошипел старпом, – идите за мной. О вас предупреждали.

Карлу стало не по себе. Он отчетливо понимал, что сказал что-то не то, но, к своему ужасу, не понимал, что именно «не то». Осознание пришло чуть позже, когда старший помощник подвел Карла к командиру. Назвав командира подводной лодки ее капитаном, Карл безоговорочно расписался в своей безграмотности и с первых слов показал, кто есть кто. После такого фиаско было поздно строить из себя моряка, офицера, да и вообще военного.

Когда Карл представился командиру лодки, капитан 3-го ранга Вольфганг Бемзе отреагировал довольно странно – обрадовался, как будто встретил родного брата. В пику своему угрюмому старшему помощнику, командир долго жал гостю руку, с широкой улыбкой выслушал его доклад, который Карл попытался произнести с напускным пафосом и претензией на чеканность. Командир был предупрежден, что в поход на его лодке пойдет необычный пассажир, и имел приказание оказывать ему всяческую помощь.

Не особо вслушиваясь в формальности, которые все еще продолжал чеканить Карл, командир прервал его, переводя общение на неофициальный уровень:

– Герр профессор, меня зовут Вольфганг. Я командую этой лодкой, и для меня большая честь принимать вас на борту своего корабля.

Карл сперва растерялся, но через долю секунды поймал себя на мысли, что командир протягивает ему соломинку, за которую стоит уцепиться. Зачем строить из себя военного, раз этого никто и не требует? Можно быть просто профессором. Что непростительно лейтенанту Кригсмарине, профессору сойдет с рук.

– Для меня тоже большая честь быть здесь. Я впервые иду в море на подводной лодке, да и вообще иду в море впервые. – Поколебавшись долю секунды, Карл добавил: – Я и с настоящими военными моряками общаюсь первый раз в жизни.

– Ничего страшного, все бывает в первый раз.

Командир незамедлительно отдал все необходимые распоряжения, погрузка продовольствия была приостановлена, и в чреве лодки один за другим исчезли все фанерные ящики Бломберга, заготовленные на причале. Самого лейтенанта проводили в командирскую каюту. Бемзе при первой возможности высвободился от хозяйственных забот наверху и спустился к своему гостю. Войдя в свою каюту, он сказал:

– Герр профессор, вы оказали бы мне большую честь, если бы разместились на период своего путешествия в моей каюте. Эта конура – наиболее подходящее место, которое может предложить вам гостеприимный немецкий подводный флот. Гостевой каюты старик Дениц не предусмотрел.

Слова командира окончательно расслабили Карла. Амплуа лейтенанта в боевом походе было ему в тягость. А «герр профессор» и «путешествие» – это то, что надо. Карл, который за прошедшие несколько минут успел осмотреться в каюте, был бы не против жить здесь, но для проформы решил пококетничать:

– Я не знаю, насколько это корректно. Я ведь всего лишь лейтенант, а вы – капитан 3-го ранга. Кроме того, тут всего одна койка. Где же вы будете спать?

– К чему эти условности? Мы же с вами не в Берлине, – рассмеялся командир. – Раз в жизни на этой лодке оказался просвещенный человек, и я настаиваю, чтобы он жил именно в моей каюте. Мы ровесники, так что забудьте о званиях. Заметно, что вы на лодке впервые, профессор. Вы будете спать здесь, на моей койке, а я буду спать либо в своем командирском кресле, либо над штурманской картой, либо повиснув на перископе. В конце концов, пять суток – не такой уж большой срок. Могу не спать вообще. Пусть вас это не тревожит.

Карл поймал себя на мысли, что с командиром ему несказанно повезло. Мог ведь попасться хмырь наподобие старшего помощника. С таким пять суток похода превратились бы в череду насмешек, а то и, чего доброго, муштры. Оставалось выяснить, в чем же интерес командира к его скромной персоне, и по возможности его отблагодарить:

– Премного благодарен. Ценю ваше ко мне расположение.

– Боже! Какие слова! – командир картинно поднял голову вверх и закатил глаза. – Говорите, говорите еще, герр профессор. Я совсем одичал здесь, в Нарвике, среди идиотов, которые мной руководят, и кретинов, которые мне подчиняются. Поговорить с образованным человеком, с ученым из Берлина – это как снова окунуться в мир нормальных людей, которые, кажется, уже вычеркнули меня из своих списков.

Вот! Карла осенило происхождение командирского интереса. «Ему нравится, что я ученый, и хочется общаться о высоком. Так надо просто дать человеку, что он хочет», – подумал Карл. Однако приписывать себе незаслуженные лавры было не в характере Карла:

– Вы мне льстите, герр командир, я пока еще не профессор.

– Будете, – командир похлопал гостя по плечу, – обязательно бу-де-те! Польстил я идиотам и кретинам, когда назвал их так, а не как-нибудь покрепче. Я предложил бы вам перейти на «ты» и общаться по именам.

Карл и сам хотел это предложить, но несколько робел.

– Согласен, Вольфганг, зови меня просто Карлом.

– Вот и замечательно. Завтра будет уже не до этого, поэтому не доставишь ли мне удовольствие, посетив со мной сегодня вечером одно заведение? «Морской волк» – это самое приличное место в Нарвике. Туда ходят офицеры, отличающие женщину от бабы, вино – от выпивки, а фортепианную музыку – от скрежета пластинки.

Подготовка к походу продолжалась всю ночь. Тем не менее командир, воспользовавшись последней перед выходом возможностью, направился в «Морской волк», оставив за себя старпома. Ближе к полуночи Карл и Вольфганг подъехали к ресторану на такси и заняли один из столиков. Здесь действительно звучала живая фортепианная музыка, столы были красиво сервированы, а усатые официанты в жилетках и белых перчатках обслуживали гостей не хуже, чем в приличных заведениях Берлина. Путь от причалов до ресторана был неблизким. По дороге офицеры много говорили, поэтому за столиком общались уже как старые друзья, хотя знакомы были всего несколько часов.

– Послушай, я даже в Берлине не позволял себе посещать такие заведения, – смущенно сказал Карл. – Тут, наверно, очень дорого, а накладные на тушенку, которых у меня целая пачка, вряд ли примут в качестве расчета за того оленя, которого ты заказал.

– Не беспокойся. Мне очень хочется, чтобы ты ощутил норвежский колорит, которого в эскалопах из оленины хоть отбавляй. Деньги – это еще большая условность, чем наши с тобой звания, – в ответе командира не было ни бравады, ни хвастовства. По всему было видно, что денег он не считает и что заведений хуже этого посещать не привык. – Деньги у меня есть. Их много. А толку от них мало. Сам посуди – мне доступна любая еда и любая проститутка в этом городе, но я не могу себе позволить посетить оперу или завести нормальную семью. Так что не оскорбляй меня больше вопросами о деньгах. Расскажи мне лучше, поет ли еще в Берлинском варьете Эдита Броингер? Когда-то я был влюблен в ее голос, а она – в мою лейтенантскую форму. Какой был роман…

Карл был удивлен. Он даже оторвался от поглощения салата и отложил приборы:

– Да, великолепная Эдита еще поет. Кто же не был в нее влюблен? Весь Берлин сходил с ума. Не знал, что между вами что-то было.

– Не что-то, а все, – задумчиво протянул Вольфганг.

– Она вышла замуж за Курта Майера, и у этой звездной пары уже двое детей. О них часто пишут в газетах.

– Ах, Эдита… – командир мечтательно откинулся назад на стуле и задрал голову. Однако через мгновение вернулся в прежнюю позу. – Я все упустил, служа в железных гробах Деница. Вместо изысканной красивой женщины я сплю с тупорылыми норвежскими шлюхами. Плачу им тройную таксу, если понравилось, и двойную – если не понравилось. Одна отдушина в здешней жизни – «Морской волк», последний оплот благоразумия и интеллигентности в этой дыре.

Официант принес приятно пахнущее блюдо из оленины. К этому моменту друзья уже выпили по паре рюмок коньяка и прервались, чтобы поесть. Чувства неловкости в паузах не наступало, поскольку все пространство ресторана приятно наполняла живая музыка. Несколько минут они молча ели замечательно прожаренное мясо, прежде чем продолжить разговор.

– Я изучил карту твоего острова, – сообщил Вольфганг, отложив в сторону столовые приборы. – Там сплошь норвежские названия. Немцы там вообще бывали?

– Да, бывали. Экспедиция Дулькейта почти 40 лет назад работала на Медвежьем. Все географические объекты на побережье уже были названы норвежцами. Дулькейт присваивал названия преимущественно объектам в глубине острова, поэтому ты и не встречал немецких имен на своей морской карте, – Карл улыбнулся, как улыбаются, вспомнив о чем-то приятном. – Мне больше всего понравилось название «Слезы богов», это такой водопад.

– Карл, нужно быть неисправимым романтиком, чтобы так назвать что-либо на этом острове. Ну какие «Слезы богов»? Боги об этом месте не знают. И скоро ты в этом убедишься, – командир был очень доволен эффектом, который произвел на собеседника.

Всю ночь офицеры живо разговаривали, провозглашали тосты и, ко взаимному удовольствию, находили все больше и больше общих тем, точек пересечения и даже общих знакомых. Захмелев, Карл даже пригласил даму на медленный танец. Вольфганг от танца уклонился, заявив, что танцами сыт не будешь. Своему новому другу командир предложил присоединиться к нему в предстоящем завтра походе в гости «к специально обученным женщинам». Ближе к утру офицеры, оставив приличные чаевые, покинули ресторан и вернулись на борт лодки. Бемзе уже к восьми утра был на ногах и руководил подготовкой корабля к походу. Карл же провалялся с больной головой до самого обеда. После обильных возлияний готовность общаться с прекрасным полом у лейтенанта прошла. Он отказался от похода «в гости» в пользу прогулок по причалу. Через день лодка вышла в море.

Тип VII, к которому относилась и U-114, был самым распространенным в Кригсмарине. Не случайно «семерки» прозвали рабочими лошадками подводной войны. Такие субмарины имели на вооружении пять торпедных аппаратов и одиннадцать торпед, скорострельное 88-миллиметровое орудие и солидный запас мин. Такая лодка была не только грозным оружием, но и настоящим техническим чудом. Она могла погружаться на глубину свыше 200 метров и совершать переходы на несколько тысяч миль. Она состояла из восьми отсеков, из которых только два были жилыми. В них размещался экипаж, превышавший 40 человек. Большая часть команды жила в носовом торпедном отсеке, где вдоль каждого борта были размещены три пары двухъярусных откидных коек. Пока расположенные вдоль бортов лодки торпеды оставались не заряженными в торпедные аппараты, откинуть койки верхнего яруса было невозможно, поэтому морякам приходилось спать поочередно или прямо верхом на торпедах. У переборки центрального поста по левому борту размещалась каюта командира. Каюта – одно название. Крохотное помещение отделялось от коридора лишь шторой. Каюта была очень маленькой, из мебели в ней помещались только встроенный в обшивку стены шкафчик, откидной столик и койка. Несмотря на всю аскетичность, это действительно было самое комфортное помещение на корабле, ведь условия жизни остальных офицеров практически ничем не отличались от матросских. Напротив каюты командира были расположены боевые посты акустика и радиста. Даже лежа на своей койке, командир просто не мог не быть в курсе всего происходящего на лодке. Здесь и поселили лейтенанта Бломберга.

Экипаж подводного корабля жил своей жизнью, непонятной штатскому ученому, волею судьбы переодетому в военную форму. Он, в свою очередь, изо всех сил старался этой жизни не мешать. Карл, живущий в шикарной, по меркам подводного флота, каюте, испытывал определенное душевное неудобство. Он прекрасно видел, что восемь его огромных ящиков, расставленных в отсеках лодки, где только возможно, очень мешают морякам. Однако ни разу не слышал от них слов недовольства. Казалось, эти железные люди могут свыкнуться абсолютно со всем. Тем не менее Карлу очень не хотелось нащупывать границы их терпения. Звучали звонки, объявлялись тревоги, проводились разные тренировки, и Карл, чувствуя себя инородным телом в этом здоровом организме, предпочитал сидеть в каюте командира, куда ему приносили еду.

Командир лодки Вольфганг по долгу службы значительную часть времени обязан был проводить в центральном посту, где были сосредоточены все системы управления кораблем, находились зенитный и командирский перископы, боевой пост штурмана и штурманское оборудование. Оставаясь в своем командирском кресле, он как будто чувствовал лодку. Глубокие знания о своем подводном корабле и о своих людях делали Бемзе одним из наиболее авторитетных и успешных командиров.

Вольфганг использовал любую возможность, чтобы провести время с гостем своей каюты. Карл рассказывал ему о светской жизни Берлина, о столичных слухах и настроениях. Подводник с большим интересом слушал о научной работе Карла, об аэрологии, университете и профессоре Йонге. Живой интерес Вольфганга вызывали рассказы о любовных похождениях Карла. А каким звонким смехом он заливался от истории с Мартой! Понимая, что через считаные дни интересный собеседник покинет лодку, Бемзе предпочитал беседовать с ним даже во время, отведенное ему для сна.

– Я слышал и раньше, что в подводном флоте модно считать всех коллег идиотами, но в твоем случае это переходит все границы, – заявил однажды Карл Вольфгангу.

– Считать друг друга идиотами – это значит: я считаю таковыми их, а они – меня. Это неверно, Карл. Они меня идиотом не считают. Только я их, – самоуверенность командира поражала собеседника, – я – один из лучших командиров в Арктике. Чтобы это утверждать, не надо быть нескромным или тщеславным, надо просто быть наблюдательным. Я еще жив, а значит, не допускал ошибок. Все, кто их допускал, уже давно кормят рыб. А я вот с тобой разговариваю.

– Хорошо, ну а почему же остальные идиоты? – попытался разобраться гость подводного корабля.

– Понимаешь, мы, подводники, перестали быть элитой. К началу войны у Германии было всего 57 подводных лодок. Их экипажи на самом деле были белой костью нашего флота. Сейчас подводных кораблей в Кригсмарине несколько сотен. Кем, по-твоему, старик Дениц наполнил эти корабли? – вопрос поставил ученого в тупик. До сих пор он был знаком с жизнью подводного флота лишь по пропагандистским материалам. Вещи, о которых говорил Вольфганг, были сколь неожиданны, столь и очевидны. – Карл, мне приходится работать со случайными и плохо подготовленными людьми, в обилии хлынувшими в подводный флот. С таким экипажем самое верное – это расслабиться и ждать смерти, чем я сейчас и занимаюсь.

– Я, конечно, не специалист, но, по-моему, выучка твоих людей на высоте.

– Я столько раз смотрел в глаза смерти, я так устал ее ждать и бояться, – бесцеремонно перевел тему Вольфганг Бемзе. – Мне порой кажется, что душа уже умерла, а тело продолжает по инерции воевать в ожидании смерти физической.

– Какие страшные вещи ты говоришь! – Прием командира удался, и все внимание собеседника теперь было приковано к последней фразе, которая действительно удивила Карла.

– Вот в Берлине я жил. Во Франции, когда мы базировались в Ла-Рошели, пожалуй, тоже жил. А сейчас понимаю, что существую. Посуди сам, Карл, у меня нет ни родителей, ни жены, ни детей – никого. Мне в этой дыре даже не с кем дружить, кругом ограниченные люди. Единственное, чем я в жизни занимаюсь, так это в компании «немецких свиней» топлю корабли с «русскими свиньями».

От слов командира у Карла пробежал по спине холодок. Он был удивлен не тому, что говорит собеседник, а тому, как он это говорит – не заговорщицки, не шепотом. Карл инстинктивно втянул шею и подался вперед к собеседнику, чтобы их разговор не стал достоянием общественности. Затем гость каюты знаками указал на шторку, намекая, что кто-то из членов экипажа может их слышать. Однако телодвижения Карла остались без внимания командира, и он, не меняя тона, продолжил:

– Именно поэтому я сказал, что деньги – это мусор. Они ничего не стоят, когда жизнь может оборваться в любой момент. Некоторые мои коллеги отказываются от зарплаты и переводят ее в фонд Кригсмарине. Я же принципиально трачу зарплату на шлюх. Лучше пусть какая-нибудь Летиция или Беатрис накормит своих детей, которых ей сделали немецкие моряки, чем Гитлер построит еще одну очередную подводную душегубку.

– Верно, я об этом не думал, – с удивлением в голосе отметил Карл. – Из Берлина все выглядит несколько по-другому. Наверно, я стал жертвой нашей замечательной пропаганды.

– Я ношу белую фуражку уже полтора года. На моем командирском счету один американский, один советский и два английских транспорта, английский корвет и советское гидрографическое судно, – Вольфганг говорил эти слова без малейшего намека на хвастовство. – Я – герой, оставивший несколько сот детей сиротами. Карл, нельзя не согласиться с утверждением, что эта война, как и все другие, имевшие место в мировой истории, когда-нибудь завершится. Кто бы ни победил, после нее начнется мирная жизнь, и жить этой жизнью будем не мы, а те, кто сейчас подрастает. Лучше я помогу им, а не Адольфу.

Карл, уставившись в одну точку, теребил щетину, которая отросла за четыре дня похода, и обдумывал то, что только что услышал. Ему казалось удивительным, насколько мысли Вольфганга просты и логичны и насколько их содержание совпадает с его личными представлениями о войне и мире. Еще больше удивляло, что такие вещи говорит командир немецкой подводной лодки. Да уж. Эта позиция была бесконечно далека от того, что можно было услышать в репродукторах и прочесть в газетах.

– Как тебе мыслишки, Карл? – вопрос был риторическим. – Крамола? Я ответил на твой вопрос, почему я считаю всех на этой лодке свиньями и идиотами? Потому что ни с кем я не могу поговорить об этом. Весь экипаж либо зомбирован пропагандой Геббельса, либо запуган ведомством Канариса. Они устали от войны не меньше, чем я, но не находят смелости в этом признаться не то что другим, даже себе. Я тоже не такой уж смельчак. Все это я тебе рассказал только потому, что раньше, чем до нас доберутся «компетентные органы», меня утопят русские, а тебя съест медведь. Почему бы напоследок не повозмущаться вдоволь, – командир широко улыбнулся.

Зазвучали какие-то звонки, трансляция разнесла по отсекам непонятные постороннему человеку команды, и Бемзе, подскочив с табурета, побежал в центральный пост. Покидая каюту, командир задержался на мгновение в дверях.

– Напомни мне, пожалуйста, чтобы я рассказал тебе о том, как меня вызывали в Абвер. В «Морском волке», к сожалению, встречаются офицеры, не умеющие держать язык за зубами.

Переход через воды Норвежского моря к острову Медвежий прошел спокойно. Подводная лодка U-114 дважды наблюдала в перископ дымы на горизонте. Следуя приказу, командир не отвлекался ни на какие цели, соблюдая максимальную скрытность перехода. Он вел лодку на север, для того чтобы высадить на острове метеорологического диверсанта. Лишь после выполнения этой важной миссии лодке предстояло приступить к «охоте». После посещения Медвежьего острова лодке предписывалось пересечь Баренцево море с запада на восток и нести дежурство в районе к северу от мыса Желания, топя советские корабли и суда, огибающие Новую Землю с севера.

Понятия дня и ночи на лодке не существовало, вся жизнь была привязана ко внутреннему распорядку, к которому Карл не имел отношения. Он подолгу читал книги с полки командира, а потом также подолгу спал на его койке. Он слышал все, что происходило в отсеке, но, тем не менее, не представлял, чем живет подводный корабль, где он сейчас находится и что вообще происходит за шторкой командирской каюты. Обо всем этом он узнавал от командира, который любил попить в своей каюте кофе с гостем.

– А что у тебя с оружием? – как было офицеру не задать такой вопрос. – Сколько дали и чего? Если, конечно, не секрет, – командир рассмеялся.

– Я считаю, что дали больше чем надо. Я ведь ученый, а не солдат. Еду я наблюдать погоду, а не вести бои, так что оружия у меня больше чем достаточно.

Карл назубок знал, сколько и чего он везет, ведь все это не раз было вписано во всевозможные ведомости, заявки и формуляры.

– В фанерных ящиках уложены два автомата и несколько цинков с патронами, пистолет со снаряжением и патронами к нему, тротиловые шашки, сигнальные патроны. Еще есть охотничье ружье и патроны к нему для охоты.

– Не так уж и много, если учесть возможность нападения белого мишки, – задумчиво протянул командир, как будто перебирая в голове, чем можно помочь своему гостю.

– Против мишки мне дали несколько баллончиков с перечным газом. Говорят, что даже у самого агрессивного медведя пропадает желание нападать, если эта гадость попадет в глаза или нос. Не хотелось бы проверять на практике это утверждение. Столько оружия дали не против медведей. Накануне моего вылета из Берлина стало известно, что экипаж советского эсминца высадился на Новой Земле и перестрелял наших зимовщиков в Деревянной бухте. Йонг считает, что в случае нападения русских моряков я дам им решительный бой и, стреляя с двух рук, двумя автоматами выпущу по ним десять цинков патронов. Это полный бред, – категорично заявил Карл. – Я подниму свои лапки вверх и сдамся.

– Смелое заявление. Не боишься так говорить? – командир хитро прищурил глаз. Видно было, что он не упрекает собеседника, а с интересом смотрит на то, как он выкрутится.

– Ты же сам предсказывал, что тебя утопят, а меня съедят, – процитировал хозяина каюты его гость. – Так почему бы не выкладывать друг другу все на чистоту?

Собеседники расхохотались. Обоим очень нравилась взаимная искренность и единая «волна», на которую собеседникам удалось настроиться с первого дня общения.

– Согласен. Ты можешь говорить мне все, что вздумается, но не пытайся проделать этот номер с кем-либо другим, – Карл перешел на серьезный тон. – Помнишь, я обещал тебе рассказать о том, как меня приглашали на беседу в отдел Абвера, курирующий части Кригсмарине в Нарвике? Я после очередного похода забурился в «Морской волк». Там оказался в одной компании с ребятами из штаба. Мы выпивали, веселились, общались. Я давно привык думать одно, а говорить другое, но в тот вечер, видимо, расслабился. Как-то мы вышли уже в хорошем подпитии на обсуждение новой арктической стратегии, выдвинутой Гитлером. Ребята из штаба в Нарвике видели ее по-своему, я, вернувшийся из той самой Арктики, видел ее по-своему, а Адольф видел ее «единственно верным» образом. Ну, подискутировали и разошлись. А через два дня меня пригласили на беседу и приводили мне цитаты из моих же застольных заявлений. Я действительно считаю арктическую стратегию Гитлера сыроватой, но в кабинете у следователей стал отрицать все и говорить, что меня пытаются подставить. Пытались меня прессовать, но я проявил твердость и стоял на своем. С тех пор я очень внимателен в выборе собеседника и в определении степени откровенности. Это и тебе советую.