Текст книги "Под небом голубым"

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

10. …отыскать подсказку – пожалуйста. А вот жить в библиотеке, как позже выяснилось, все же было нельзя.

Человек, кстати, так и не понял почему. Но, если задуматься, на многие ли из своих «почему» он получил ответ?

Просто – нельзя. О чем сообщило то же самое чувство, которое привело его в библиотеку в первый раз. Оно подхватило и повлекло к далекому выходу, почти взашей вытолкало в двери и заставило бегом мчаться… куда-то.

«Что происходит?» Потом посмотрел на небо и догадался.

Светало. И значит, скоро должны были прийти новые Обитатели.

«Не факт. Может быть…

/Что «может быть»? Не выдумывай. Лучше поторопись. Ты ведь не знаешь, как они отнесутся к твоему присутствию/» Но где, забытые боги, где ему прятаться?! Все это время человек спал прямо на улицах и в переулках, город около недели был пуст, и только теперь…

«А может, сюда снова вернуться лю…

/Нет. На это тебе не стоит надеяться. Слишком просто…/» И все-таки догадка зачаровала человека, он резко остановился и стал прислушиваться к окружающим его звукам.

Что это там? Неужели – разговор?..

Он повернулся, чтобы побежать к голосам, но теперь вместо улицы позади стояли плотной стеной дома. И… человек только сейчас заметил, что они изменились. Стали выше, поменяли цвет, форму…

«Да ладно, забудь про дома. Где-то здесь разговаривали люди. Где-то здесь… Я должен их найти!» Но город не пускал. Он не оставил человеку выбора, освободив только одну улицу, по которой и пришлось идти. И каждый шаг отдалял от того места, где звучали голоса, каждое движение!..

«Нет! Неужели мне суждено до конца жизни оставаться в одиночестве? Люди будут приходить и уходить, а я, словно призрак, – скитаться по пустым улицам, способный слышать голоса, но не в состоянии выйти к тем, кто произносит слова.

/Ну-у, ты же всегда относился к людям с доброй долей пренебрежения. Так что не понимаю, чем ты недоволен. К тому же, мне казалось, ты уже привык к мысли об одиночестве. Если так можно выразиться, к концепции одиночества/.

Привыкнуть к концепции одиночества и к самому одиночеству – совсем не одно и то же».

Но человек не способен был бороться с городом. И поэтому шел туда, куда его вели.

Куда его вели?

11. Голоса снова зазвучали, на сей раз – почти рядом, по ту сторону улицы.

Неожиданно (даже для самого себя) он швырнул свое тело на стенку дома. «Пусти! Пусти, зар-раза!!!» Вскинул руки, ухватился за выступы, пополз вверх, уподобляясь таракану. Он полз, полз, полз, сдирая в кровь кожу на пальцах, пачкая единственную куртку, полз, потому что там, по другую сторону, разговаривали. И город, казалось, опешил от такой дерзости, перестал выстраивать дом за домом на его пути, сдался, отступил.

Человек взобрался на крышу, ровную, словно шахматная доска, и увидел внизу… увидел… несколько продолговатых деревянных ящиков. Ящики стояли на улице, покачивали широкими раструбами, напоминающими граммофонные, и переговаривались друг с другом.

«Вот они, твои люди.

…Ну и как ты отсюда слезешь?» Оказалось, слезть-то проще простого. Справа от крыши почти до самой мостовой провисала дохлой змеей металлическая пожарная лестница – по ней и спустился.

Ящики продолжали беседу, не обращая на человека никакого внимания. Вполне возможно, они попросту не видели его, поскольку глаз, кажется, не имели.

Человек вслушался в разговор, но хотя слова произносились четко и даже, вроде бы, походили на какой-то из земных языков, ничего разобрать не удалось. Он приблизился к одному из ящиков – продолговатому, словно гроб, с маленькими лоскутками – остатками черной материи по краям, – и постучал полусогнутым пальцем по крышке:

– Эй, есть там кто-нибудь?

Разумеется, это было шуткой, просто нужно было как-то разрядить гнетущую атмосферу, снять напряжение. Но вдруг граммофонный раструб повернулся прямо к человеку и прогудел:

– Ипэс са пао с алли йи са пао с алли саласса.

А другой неожиданно резво повернулся и заскользил к человеку – тот только сейчас заметил четыре маленьких черных колесика, которые располагались по краям каждого ящика. Приблизившись, этот подхватил:

– Миа полис алли са вреси каллитери апо афти.

А за вторым уже мчались к человеку и его «собеседникам» остальные. Вот подкатился еще один:

– Касэ проспасиа му миа катазики инэ графти к ин и карзья му сан нэкрос самэни.

Другой подкрался сзади и подключился:

– О нуз му ос потэ мэс отон марасмон авту са мэни.

Это было невыносимо. Чудовищно. Они говорили такими пронзительными и бесстрастно-страшными голосами, что человек не выдержал. Он закрыл руками уши, чтобы не слышать чужих слов, которые непонятно почему ранили его в самое сердце. Он попытался бежать отсюда, но круг замкнулся, и ящики на колесиках продолжали вещать, усилив громкость – видимо, чтобы человеку слышно было даже с закрытыми ушами.

– Кэнурйос топус зэн са врис, зэн саврис аллэс салассэс.

– И полис са аколуси.

– Стус зромус са ирнас тоус изйос.

– Кэ стэс…

Человек вскрикнул и забрался на ближайший ящик с тем, чтобы поверху выбраться из окружения. Но граммафонный раструб, ловко извернувшись, стукнул его под колени, и человек упал прямо на мостовую, разбивая в кровь губы.

– Панда стин поли авти са сфанис.

– Я та аллу ми элпизис зэн эхи плио я сэ зэн эхи озо.

Он с трудом поднялся на ноги и побежал, подальше от этих злобных ящиков с противными голосами. Однако же ни голоса, ни ящики не желали оставлять человека в покое – новые Обитатели мчались за ним, словно маленькие гоночные автомобили, и выкрикивали хором одну и ту же фразу:

– Этци пу ти зои су римаксэс эзо стин коки тути тин микри с олин тин йи тин халасэс!

И как человек ни старался, ящики не отставали.

12. Он пробежал так что-то около четверти часа – не слишком долго, но успел запыхаться. А ведь еще совсем недавно…

Улица впереди раздвинулась и выплюнула человека прямо на площадь. Площадь была небольшой – не площадь даже, а пустое место между домами, посреди которого возвышался старый заброшенный фонтан черного цвета. «Вернее, черные здесь – только чаши, а бортик – ослепительно белый, словно усыпанный первым снегом».

Но как бы там ни было, человеку сейчас не хотелось разглядывать местные архитектурные достопримечательности. Потому что сзади возбужденными гаишниками, догоняющими еретика от правил дорожного движения, катились ящики с граммофонными раструбами.

– … ти зои су римаксэс эзо!…

«И спрятаться-то негде!» Он помчался к фонтану.

– …с олин тин йи тин халасэс!

Человек хотел просто срезать часть пути: перепрыгнуть через белый бортик и пробежать бассейном, чтобы ящики, вынужденные объезжать фонтан по кругу, поотстали, – хотеть-то он хотел, да вышло по-другому. В прыжке, утомленный пробежкой, он споткнулся и упал.

– … ти зои су римаксэс эзо!…

Уже не убежать.

Человек стал подниматься с колен и вдруг заметил металлическую таблицу сливной решетки. Приоткрытую.

«А почему бы нет? Туда уж им точно не забраться».

13. До самого заката Обитатели катались вокруг фонтана и выкрикивали свое »…с олин тин йи тин халасэс!» Поначалу человек хотел было бежать подальше от этих звуков, в коридоры, но вовремя взял себя в руки. Он вовсе не желал заблудиться в местных канализационных системах. Он все же надеялся…

Воспомнинание о надеждах вызвало непрошенные слезы. Уткнувшись лицом в колени, человек зарыдал о людях, которых потерял. Сегодня он поверил в спасение, поверил в то, что скоро все закончится. А действительность, словно ловкий шулер, подсунула ему эти гробы на колесиках.

«… ти зои су римаксэс эзо!…»

14. Позже его желание исполнится – он встретит людей.

И пожалеет об этом.

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

15. Закончил вспоминать, вздохнул и отправился обратно в комнатку. Завтра, похоже, предстоял тот еще денек.

Человек хотел как следует подготовиться к следующему визиту своего гостя.

ГОРОД. БИБЛИОТЕКА.

16. Не ищи иных стран и иных городов.

Жизнь свою, убитую здесь, в этом городе, ты убил и на всей земле.

Часть вторая

Глава первая

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

1. Возвращаться впотьмах по канализационным коридорам… – кому-нибудь другому это показалось бы занятием безнадежным. Но человек знал местную географию наизусть и даже не задумывался над тем, где нужно сворачивать, чтобы добраться до комнатки. Он просто шел, размышляя над сегодняшними (вернее, уже вчерашними) многочисленными событиями. Впрочем, спустя некоторое время человек обнаружил, что не думает уже ни о чем, попросту считает шаги и вслушивается во тьму. Он позволил разуму на время оставить какие бы то ни было мысли, расслабиться, лечь, вытянуть ноги и поплевывать в потолок. Весьма действенная терапия для загнанного реальностью сознания.

Но, как водится, реальность поспешила напомнить о себе.

«Вернее, ирреальность», – подумал он с горькой усмешкой.

Когда человек уходил из комнатки, свеча почти догорела, и он не стал ее тушить: что толку? Все равно ни спичек, ни зажигалки нету.

Одним словом, сейчас, спустя час-другой, свеча уже должна была бы погаснуть, но из-под дверной щели в коридор выползал луч света. Откуда?

«/По крайней мере, ты знаешь, для чего/» – насмешливо сказал он сам себе.

О да, человек знал, для чего.

Рядом с лучом света, длинный, как день каторжника, лежал в ножнах меч. Тот самый, который… когда же человек брал его последний раз? – кажется, перед тем, как пойти в библиотеку. А что потом? Куда делось оружие?

Он не помнил. И был уверен, что не вспомнит. Город уже не впервые пользовался этим трюком.

И человек знал, для чего.

2. Он наклонился и поднял с пола меч, увесистый, знакомый. Хотел было поцепить на пояс, но раздумал – все равно сейчас ложиться спать. Пускай и не уснуть.

Человек толкнул дверь и вошел в комнатку – пустую, знакомую. Хотел закрыть дверь, потом показалось, что здесь необычайно душно; и все равно закрыл, чтобы не повторяться.

Свеча продолжала гореть. По всем – известным человеку – законам природы огонь давно уже должен был умереть, но, видимо, существовали еще и иные законы. Живучий, как подвальная крыса, пламенный танцор чинно поклонился, когда человек вошел в комнатку, и продолжал стоять, покачиваясь и глядя в грязный потолок. «Впору заподозрить вмешательство нежданного гостя, протаскивающего из ниоткуда в никуда школьную мебель».

И поэтому с особым удовольствием человек погасил огонек. (Правда, не с первого раза – тот, словно горел над именинным тортом, не желал затухать, и пришлось стискивать пламенную виноградину двумя пальцами и давить, давить, чтобы во все стороны брызнули искры боли… Только тогда свеча сдалась).

Человек опустился на ровный прохладный пол, уложил меч рядом с собой, а снятую куртку – под голову, и закрыл глаза. Уснул неестественно быстро, хотя, казалось, должен был бы вертеться с боку на бок и размышлять, сомневаться. А вот гляди ж ты…

3. Утром проснулся как обычно – не слишком рано, но и не до неприличия поздно. У него вошло в привычку спать ровно столько, сколько требовалось организму. Это и правильно, да и на каменном полу особо не понежишься – не пуховая перина, отнюдь.

Человек посмотрел на солнечные колонны света, убеждаясь, что на улицах города утро уже переливается в день. Умолкнувшие на ночь Обитатели возобновили свое звучание, хотя во сне он этого не заметил – настолько однооборазным и пустым был звук.

Идти в сад сегодня не хотелось. Человек снял свечку с постамента, достал из обломка трубы несколько продолговатых, свинцового цвета плодов и стал механически жевать один, размышляя о Дер-Рокте. Нужно было взвесить все как следует, чтобы не допустить промаха. Сейчас человек не имел права на ошибки.

«Значит так. Предположим, я соглашаюсь. Но этого, как оказывается, мало. Мне нужно не просто „уничтожить“ – кстати, интересно-то как: не „разрушить“, а „уничтожить“, ну да об этом подумаем позже… – не просто „уничтожить“ город, а еще и найти для этого его „слабое место“. О котором я /уже знаешь/, вроде бы, должен знать.

/Уже знаешь. И прекрати ломаться. Ничего другое просто не может им быть/.

Ну почему же? Например, фонтан. Или эта комнатка. Если вообще я прав и его самым слабым местом является, соответственно, самая постоянная, никогда не изменяющаяся часть города. А я могу и ошибаться.

/Проверь/.

Но как?!

/Иди и проверь!/» Человек доел плоды и поцепил на пояс меч. В голове почему-то насмешливо прозвучало: «И вновь я печально и строго с утра выхожу на порог…» Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

4. Сегодня человек решил выбраться наружу через фонтан. Привычным движением он снял сливную решетку, подтянулся на руках и, оказавшись в пустом бассейне, огляделся по сторонам.

Кажется, ничего не изменилось. Обитатели монотонно и бесстрастно звучали, расцвечивались и глядели. Человек поискал взглядом вчерашнюю знакомую-соглядатайку, но не нашел. Возможно, утратила к нему интерес, или попросту пряталась неподалеку и ждала.

«Ну что же, как бы там ни было, скоро все переменится.

/А может, уже?.. /» Человек присмотрелся повнимательнее и обнаружил, что улиц нету. Вернее, где-то в городе они есть, но ни одна не доползла сюда, все они свернули перед фонтаном, и теперь этот пустой пятачок оказался окруженным полупрозрачной стеной домов. Медленно вращались пропеллеры и темнели на солнце, отбрасывая тени, голубоватые кружочки. Ничего не предвещало того, что должно было произойти в ближайшем времени – ничего, кроме обрезанных улиц. Улицы – предвещали.

Вдруг по стенам домов поползли темные полосы, которые с каждой минутой становились все упитаннее и больше.

«Что за…» Человек вскинул голову к небу и увидел, как солнце соскальзывает к горизонту, причем соскальзывает безо всякого стыда, прямо на несметных глазах многочисленных зрителей.

Обитатели переменили свое звучание, оно стало взбудораженным и нервным – монолог встревоженного улья. Теперь кучки пермещались из дома в дом значительно чаще, чем раньше – и делали это суетливо, словно прыгающий со сковородки на сковородку грешник в аду.

И вс„ – во время ускоренного заката. Солнце почти упало за горизонт, оно еще цеплялось последними лучами за лопасти пропеллеров, но те безжалостно стряхивали световые щупальца, так что оставалось недолго: час-другой.

«Невыносимо», – с отвращением подумал человек.

И чтобы не глядеть на очередной исход очередных Обитателей, спустился вниз, в коридоры. Он решил, что выждет около получаса, а уж потом отправится наверх – заниматься делом.

5. Когда до закрытой двери оставалось с десяток шагов, человек уже знал: гость там, внутри.

Так оно и было. Дер-Рокта сидел на невесть откуда взявшемся втором стуле и разглядывал мертвые женские головы, бледные, с черными тенями от свечи в глазницах. Свеча, кстати, горела та, которую человек потушил вчера вечером. Почему воск до сих пор не расплавился до самой ее подошвы, было непонятно; потом человек вспомнил о признании Дер-Рокты («люблю показуху») и насмешливо усмехнулся. Гость с легкостью оторвался от созерцания экспонатов и кивнул:

– Вот и хорошо. Раз смеетесь, значит, не боитесь Подумал и добавил:

– По крайней мере, не панически. Ну-с, что вы решили?

(Его «с», – человек и раньше чувствовал, но только сегодня конкретизировал для самого себя, – звучало как змеиное шипение, словно говоривший прикладывал кончик языка к н„бу. У иных подобный дефект речи был бы чем-то обычным, но у гостя казался такой же угрожающе-отличительной чертой, как гладкость кожи и кошачьи глаза).

Не торопясь отвечать, человек сел на представителя школьной меблировки и вытянул перед собой ноги. Звонко лязгнул меч, так и оставшийся висеть на поясе.

– Сначала поговорим, – сказал человек. – Я хотел бы кое-что уточнить.

– Уточняйте, – кивнул Дер-Рокта. – Но учтите: я не всезнающ и не всемогущ.

– Надеюсь, что ваши способности не ограничиваются «показухой» и вы выполните свою часть договора.

– Выполню, – заверил гость. – Ну так что там с вопросами?

Человек выдержал паузу, собираясь с мыслями.

– Первое… – он надолго замолчал, а потом вымолвил, стараясь удержать взмыленных скакунов нетерпения: – Что такое город?

– Город это город, – Дер-Рокта легонько пожал плечами; черная, с золотистым узором рубашка и алый пиджак неохотно повторили его движение. – Это не плод вашего воображения, он реально существует… по крайней мере, в местных «здесь» и «сейчас».

– Допустим. Откуда он взялся?

– А откуда, по-вашему, берутся города? Его построили. Вернее, не так, – поправил он себя. – Когда-то его начали строить.

– А теперь?

– А что теперь? – удивился гость.

– Теперь, когда город больше никто не строит – он ведь должен умереть. И умрет; может быть, уже умирает. Но вот появляетесь вы, чтобы… – для чего, а? Ведь не ради одного города, тот же рано или поздно все равно погибнет. Значит…

Дер-Рокта сокрушенно покачал головой:

– Я с самого начала знал, что придется бороться с предубеждениями. Как бы я себя не вел. Мог говорить с вами развязно и запанибратски, хамовито и самоуверенно, – но ведь именно таким вы представляете себе черта. Мог вести себя величественно и великодушно, по-зверски или по-свински, быть бесстрастным, как скала, или участливым, словно исповедник грехов… я даже мог вести себя просто нормально – и вел себя так – и вы все равно принимаете меня за этот плоский силуэт, за эту картонную фигуру, которую так привыкли встречать в книгах, прочитанных вами прежде. Не хочу. Поэтому отныне я буду вести себя так, как вели бы себя вы, – как ведете себя вы, – сейчас. Ну что, годится?

– Годится. Ничем не хуже и не лучше любого другого образа.

– Я так и подумал. Теперь – к делу. У вас еще есть вопросы.

Сказано это было утвердительно, так что человеку оставалось только продолжать.

Он продолжил:

– И все-таки, что вам нужно? За что вы желаете его уничтожить?

– Вы мне так и не поверили, – вздохнул Дер-Рокта. – Вам следует понять – город не есть абсолютное зло или абсолютное добро, это не воплощение хаоса и не воплощение порядка… хотя, если вам так удобнее… – гость пожал плечами. – Интерпертируйте, как желаете. Это уже детали.

– И все-таки, почему? – настаивал человек.

– Скажите, кто вы по складу мышления? Во что верите? В Бога, в нирвану, в Колесо Времени? В Равновесие или теорию относительности? В зависимости от этого я объясню. Или, если пожелаете, могу предоставить несколько версий.

– А на самом деле?..

Дер-Рокта вздохнул – отчасти раздраженно, отчасти устало:

– А не все ли равно? Вам предлагают возвращение в вашу прежнюю жизнь, а за это требуют то, чего вы сами страстно желали последние несколько миллиардов и миллиардов ударов сердца. И вы говорите об объяснениях. Это смешно. Решайте. Решайтесь. Я зайду завтра, чтобы получить ответ. Завтра, после захода солнца. Сегодня, насколько я понимаю, у вас имеется кое-какая работенка. Не буду отвлекать – подобные вещи требуют сосредоточения.

Гость пружинисто поднялся и вышел из комнатки. Огонек свечи на мгновенье потух, потом разгорелся с прежней силой, но стула, на котором сидел Дер-Рокта, здесь уже не было. Вероятно, и самого Дер-Рокты в пределах досягаемости – тоже.

6. Только когда гость ушел, человек вспомнил, что забыл задать ему один вопрос: «Это вы следили за мной?» Но почему-то сейчас казалось: Дер-Рокта вряд ли занимался бы подобными вещами, а если б и занимался, то уж так, чтобы его не заметили.

Как бы там ни было, вопрос можно будет задать позже.

Раздавив между пальцами голову свечи, человек вышел из комнатки, чтобы заняться тем, чем должен был заняться. Он решил выбираться не у фонтана, а в другом месте, и идти к этому месту под городом. Отчасти подобное решение вызвали практические соображения, отчасти – надежда на то, что наблюдатель

– многоглазка ли или Дер-Рокта – потеряет его.

Человек нырнул в темноту, которая давно уже перестала быть для него темнотой враждебной и превратилась в темноту обыденную. Но теперь, впервые за многие миллиарды ударов сердца, привычное неожиданно вновь обернулось угрожающим. Даже капанье воды наполнилось чуждой напряженностью, и в сознании поневоле возникал образ крови, размеренно падающей откуда-то сверху.

На мгновение человек остановился; хотел было вернуться в комнатку за свечой, но передумал. Ему претила сама мысль об этом показушном полуподарке Дер-Рокты.

«Вряд ли существует что-либо, способное меня напугать после всего…» Человек не додумал; внезапно капанье прекратилось – словно чья-то невидимая рука поплотнее зажала вентиль крана /или из трупа вытекла вся кровь/.

«Кажется, существует».

Но за свечой возвращаться не стал.

7. Он долго шел по коридорам; вокруг, как враг, таилась тишь.

Он вспоминал.