Текст книги "Добронега"

– Княжна, мне необходимо с тобой поговорить наедине.

Лицо Марии на мгновение застыло маской, а затем изменило выражение – из домашнего стало светским. Так улыбаются хорошо воспитанные отпрыски знатных родов представителям держав и зарвавшимся смердам.

– Да, конечно, – ответила она. – Сейчас?

– Через четверть часа.

– Хорошо. Я поднимусь в светелку.

Васс наблюдал обмен интимными репликами с расстояния в пятнадцать шагов и основательно разозлился.

Меж тем к длинному столу, стоящему близко к стене, за которым сидели, очевидно, самые родовитые из присутствующих, приблизился некто в холщовой рубахе и сапогах, без сленгкаппы, с гуслями в правой руке. Подражателей Баяна хватало везде. Для самого Баяна парень был слишком молод. Ему едва исполнилось двадцать.

– А где же Мария, добродетельница наша? – проскандировал малый нарочито подобострастным голосом.

Голоса стихли. Мария махнула парню рукой.

– Здесь я, Порука.

Порука улыбнулся сладко.

– Здравствовать тебе, Мария, три века! – провозгласил он. – У нас в Смоленске только о тебе и говорят, только тебя, милую, и хвалят!

Вранье, подумал Хелье, с интересом разглядывая земляка. Я, правда, в Смоленске был совсем ребенком, но все равно вранье. Смоленские себе на уме, что им киевская княжна.

Гости смотрели на Поруку, предвкушая. Очевидно, знали, на что он способен. Порука сел прямо на досчатый пол и провел пальцем по струнам. Звук диатонной гаммы заставил замолчать последних перешептывающихся. У гостей был такой вид, будто они боятся упустить даже полслова.

 
Ой ты гой еси мой Полоцк, город праведный!
Ой ты полоцкая доля завидная! —
 

затянул парень хриплым тенором. Внимание гостей приобрело благоговейно-мистический оттенок. Ага, понял Хелье. Это оппозиция. Вот он, заговор.

Никакого заговора здесь, конечно же, не было. Все происходящее было разрешенной формой оппозиционерства, и Владимиру обо всем, что здесь происходит, конечно же докладывали спьены. Но Хелье об этом не знал.

 
…Больно родом мелок ты, посадник астеров,
Больно ликом неуклюж, да вот и ростом мал.
А не буду я тебе женою, страстный мой,
Не бывать, холопьев сын, в палатах полоцких,
Не лежать тебе со мной на ложе княжеском,
И холопскою десницей до моей груди
Благородной во век не дотрагиваться.
 

Ни Владимир, ни Рагнхильд не были названы по имени ни разу, но, конечно же, речь шла именно о них. Лет сорок или около того прошло с давних тех пор, события подернулись исторической дымкой, никто не знал толком правды, и каждый верил в то, во что хотел верить. В доме Марии верили, следуя неписаным законам разрешенной оппозиции, в то, что порочило киевского князя и одновременно бросало тень на всех детей Рагнхильд, включая хозяйку. По тем же законам Марии предписывалось относиться спокойно к оскорблению ее родителей, ибо лидер оппозиции не может позволить себе казаться необъективным, а доказывать свою непричастность к грехам родителей – ниже достоинства лидера. Лидер не имеет права допускать ситуацию, в которой его можно сразить словами «но ведь это же правда» просто потому, что доказательствам обратного никто не поверит. И Мария терпела.

А певец тем временем бравировал своей крамольностью, опьяненный, как вином, иллюзией страха и собственного мужества, побеждающего страх. Парень он был сметливый и наверняка предполагал, что если волею злой судьбы Мария получит власть, ему, как только представится случай, вырвут за былое удальство язык. Вот только в получение Марией действительной власти он, как и большинство присутствовавших, не верил.

 
Ой ты гой еси, мой Полоцк, город брошенный,
Разбежалися защитники да ратники,
И остались лишь властитель да с близкими,
И осталась дочь властителя да в гриднице.
А пришед холопьев сын да с дружиною,
Выбивал он двери в гридницу дубовые,
А и связывал властителя с женой его,
Сыновей его с очами орлиными
Он ко притолоке вервием привязывал.
И схватил он дочь властителя за волосы,
Ни дружины не стыдясь, ни пленных родичей,
Он срывал с нее одежды шелкОвые,
До последнего до лоскута заветного,
А бросал он дочь правителя на хладный пол,
Рассупонивал порты свои холопския…
 

Делая вид, что приходят в ужас от описания сцены, гости с восторгом слушали певца, особенно мужчины, живо представляющие себя на месте сына холопского. Очевидная неровность стиля и корявость некоторых строк (какой еще заветный лоскут, что за глупости!) искупалась смысловым эффектом. Краем глаза Хелье заметил, что Мария удалилась – ушла вглубь терема, туда, где по его расчетам должна была находиться светелка. Он направился было за ней, но вдруг увидел, что Васс опередил его.

Но позволь! Она же только что обещала! Может, она выпроводит Васса? Может, стоит еще немного подождать? А может Васс заметил быстрый обмен репликами и взревновал?

Он стал ждать. Последователь Баяна завершил былину торжественным перебором по квинтам вниз, и еще раз по квинтам вниз, и сразу затянул веселую песенку фривольного содержания. Хелье стал было слушать, но вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Сперва он не смог определить, кто именно из гостей смотрел на него с большим интересом мгновение назад, но вскоре увидел женскую фигуру, продвигающуюся к одному из выходов, ведущему во внутренние помещения.

Ничего особенного в том, что женщина на него смотрела, не было. Женщины любят смотреть на мужчин, прикидывая возможности устройства своей жизни и будущих детей. А только взгляд именно этой женщины был совершенно особенный, вовсе не марьяжного виду. Хелье показалось, что он узнал и походку, и поворот головы, и что-то еще, не поддающееся описанию, что-то, что отличало именно эту женщину от любой другой. Он вспомнил факел, который именно эта (эта?) женщина держала возле его лица, вспомнил слегка простуженный ее голос. Вспомнил пожар в Евлампиевом Кроге.

Самое разумное было бы – выйти из терема и за четыре-пять часов одолеть пешком шестнадцать аржей, отделяющих Киев от Вышгорода.

Гости засмеялись, реагируя на какую-то шутку в песенном тексте. Посматривая на темный проход, в котором скрылась рыжая женщина, Хелье начал передвигаться по помещению от одной группы гостей к другой, будто ища кого-то. Вскоре в проходе показались двое рослых парней и тоже стали передвигаться, таким же способом. При этом один из них передвигался в сторону входной двери, явно опасаясь, что искомый может, не спросясь, воспользоваться ею, что, очевидно, противоречило планам того, кто организовал поиск.

Придерживая сверд левой рукой, чтобы он не зацепился за кого-нибудь и чтобы иметь возможность выхватить его в любой момент, Хелье приблизился к темному проходу, чего от него, по-видимому, не ожидали, и, отделившись от очередной группы, члены которой попытались завязать с ним беседу, шагнул в полумрак.

Через десять шагов полумрак сгустился, но впереди, справа по ходу, неяркий свет сочился в темноту из-под какой-то двери. Решив, что это и есть нужная ему дверь, Хелье двинулся к ней. До двери было шагов тридцать. Позади послышалось движение. Стиснув зубы, Хелье бросился вперед. За ним не побежали. Он надавил на дверь плечом. Она оказалась заперта. Отступив на шаг и выхватив сверд в целях упреждения атаки с тыла, если таковая все-таки последует, Хелье пнул дверь ногой. Засов оказался несерьезным, крепление вылетело из паза, дверь распахнулась. Он метнулся внутрь и прикрыл дверь за собой. Приглядевшись, он взялся за второй, куда более добротный засов, который ему не удалось бы так просто выбить, и задвинул его. Комната освещена была тремя свечами, горевшими на чем-то, напоминающем ночной столик. Такие столики были популярны тогда в некоторых частях Англии и какое-то время распространены были в Сигтуне. У племянника конунга был такой.

На ложе задвигались, завозились, зарычали мужским голосом и всполошились женским.

– Прошу прощения, – тихо но звучно сказал Хелье, открывая ставню. – Я просто прохожу мимо, а то в обход долго…

– Чтоб тебя разорвало, пьяная рожа! – крикнули ему с ложа баритонально по-польски.

– Зачем же так грубо, – откликнулся Хелье, улавливая смысл фразы и вставая на подоконник.

С подоконника он заступил на карниз, прошел боком некоторое расстояние, взялся за уступ, попросил помощи у Создателя, и прыгнул вперед и вверх, перемахивая узкий проход между стенами и удачно, мягко падая ладонями и локтями на широкий карниз светелки. Закинув ногу на карниз, он подтянулся, встал на колени, повернулся боком, а затем спиной к стене. Окно светелки было тускло освещено. Хелье приблизился к нему и осторожно, чтобы не сверзиться (внизу было совершенно темно, и как далеко земля – неизвестно), воспользовавшись тем, что одна из створок ставни была приоткрыта, заглянул внутрь. Он тут же отдернулся, очень надеясь, что его не заметили.

Нет – не заметили. Разговор продолжался, ритм не нарушился. В светелке горела печь, трещали поленья – возможно поэтому.

– Твое легкомыслие к хорошему не приведет! – уверял Марию Васс. – Вот и Эржбета его знает.

– Не то, чтобы знаю, – уточнила Эржбета. – Но я видела его в Новгороде и здесь. Он постоянно участвует в событиях. Он подослан.

– Может, его Неустрашимые подослали следить, как идут их дела, – предположил Васс. – Наблюдателем.

– Сомнительно, – сказала Эржбета.

– Не знаю. Что скажешь, Мария?

– Он слишком молод для такой миссии, – ответила Мария, помолчав. – Здесь что-то другое. Оставим его пока что. Что у нас с Борисом?

– Все готово, – сказал Васс. – Всем, кому нужно, заплачено. Можно его умыкнуть прямо из войска.

– Не надо, – возразила Мария. – Лишний шум. Нужно выждать момент, когда он пойдет на Подол пить.

– Он теперь туда долго не пойдет, – возразил Васс. – Ему Владимир запретил.

Мария засмеялась.

– Сколько всяких передвижений из-за одного пьяницы, – возмутилась Эржбета. – Прости меня, княжна, но как-то нелепо это. Да и не верю я, что Владимира можно таким образом запугать.

– Можно, – возразил Васс. – Еще как можно. Ты не знаешь, это давно было, года четыре назад. Как Борис тогда загулял где-то, пропал из виду, Владимир извелся. Думал, что греки выкрали, хотел уж войско собирать, на Царьград идти. Даже олегов щит где-то для него откопали, для пущего устрашения.

– И что же? – спросила Эржбета без особого энтузиазма.

– Да ничего. Появился Борис через неделю. На ногах стоял не очень твердо, но живой и здоровый. Отоспался потом. Нет, Владимир обязательно должен уступить.

– Да, – сказала Мария. – Это верно. Вот ты и пойдешь к Владимиру.

– А?

– К Владимиру пойдешь. Предъявлять условия.

– Почему я? Нет уж, Владимир меня не любит, да и я его не жалую. Найди кого-нибудь еще.

– Пойдешь, – заверила его Мария.

– Нет.

– Значит, не уверен ты в себе. А раз не уверен, значит так и скажем Неустрашимым. Да? Все было готово, но Вассу не хватило решимости. Вот пусть Неустрашимые потом и решают, что делать.

– Это нечестно, Мария! – возмутился Васс. – Пусть Эржбета идет! Да мало ли у нас людей!

– У Эржбеты другие дела есть. Я заинтересована в том, чтобы планам нашим следовали добросовестно. А если ты ничем не рискуешь – какая может быть добросовестность, Васс, помилуй? А так ты будешь стараться. Да и чего тебе бояться? Скажешь Владимиру, что тебя заставили, что ты не при чем. Ты знаешь, как это все преподать, не впервой тебе.

– А, да, правда? – вскинулся Васс. – А вот не пойду я никуда. Силком ты меня идти не заставишь. Хочешь ябедать Неустрашимым – ябедай. Властительница! Раскомандовалась!

Он протопал к двери и обиженно ею хлопнул, выходя.

– Он пойдет, – заверила Эржбету Мария. – Это он просто капризничает.

– Я знаю, княжна, – согласилась Эржбета. – Что-то долго не ведут нашего спьена.

– Может, он убежал.

– Нет, я верных людей послала. Убегать здесь некуда. Пойду-ка я посмотрю, что там к чему.

– Иди.

Эржбета вышла. Мария сладко потянулась и присела на кровать.

Сейчас меня будут искать по всему терему, подумал Хелье. То есть, уже ищут. Глаза его привыкли к темноте. Широкий карниз находился на расстоянии в три человеческих роста от земли. Если повиснуть на руках и удачно спрыгнуть, можно остаться целым. Но это всегда успеется. Тьма-то какая. Как в Сигтуне.

Он стал смотреть, как Мария стаскивает сапожки, развязывает гашник, расплетает кокетливую италийскую косу. Неужели у нее нет служанки? Независимая особа. Но как хороша! Как хороша, поселяне! И даже понятно, почему нет служанки. Служанки все – дуры завистливые, будут языком трепать промеж своего хорлова сословия, мол, у княжны ноги коротки, зад тяжелый, и вообще она вся нескладная. А зечем? Вот и нет у гордой Марии служанки.

Юбку она небрежно бросила на стул. Потащила рубаху через голову. Распрямилась, тряхнула негустыми волосами, отбрасывая их назад – гибкая и тонкая, несмотря на широкие бедра. Не снимая портов, Мария забралась под покрывало и некоторое время нежилась, потягиваясь. Взяла какую-то грамоту с прикроватного столика. Выбралась из-под одеяла, прошлепала босыми ногами к круглому столу у печи, взяла свечку. Вернулась. Водрузила свечку на прикроватный столик. Опять забралась под покрывало. Читает.

В дверь постучали.

– Да! – громко произнесла Мария. – Входи!

Эржбета вошла – мрачная, озабоченная.

– Не нашли пока что.

– Ну да?

– Да, – подтвердила Эржбета. – Уйти из дома он не мог. Он где-то здесь. Они там ищут, впятером. Куда-то он спрятался.

– Может, он здесь, у меня? – спросила Мария, делая серьезное лицо. – Загляни под кровать.

Эржбета поджала губы.

– Ладно, – смилостивилась Мария. – Как найдут, негодяйства над ним не учинять. Пусть постерегут до завтра. Утром я сама его расспрошу.

– Да, – сказала Эржбета неопределенно.

– Слышишь? Пусть будет утром целый и невредимый. Я не шучу, Эржбета.

– Хорошо, – Эржбета кивнула.

– Счастливых поисков, – пожелала ей Мария.

Эржбета, поклонившись, вышла.

Некоторое время Мария читала и иногда поднимала голову, размышляя о прочитанном. Хелье раздумывал, что ему делать, и совсем уже собрался прыгать вниз и, пробежав, полагаясь на удачу, четверть аржи открытого пространства, отделяющую терем от рощи, пробираться обратно в Киев, как вдруг его позвали.

– Ну, хватит на карнизе сидеть, ногами болтать, – сказала Мария сурово. – Залезай в помещение, спаситель мой.

Хелье зашевелился, отодвинул створку, скользнул внутрь, и замер у окна. Ему казалось, что он и раньше чувствовал – она знает о его присутствии. Его оглядели, оценив по достоинству слегка смущенный его вид.

– Задвинь засов, – велела Мария. – А то ведь войдет кто-нибудь.

– Без спросу, княжна? – робко спросил Хелье, чтобы что-нибудь спросить, проходя к двери и задвигая тяжелый засов.

– Бывает, что и без спросу заходят, если думают, что дело их неотложное. Садись. Вот на эту лавицу. Говори тихо.

Придерживая сверд, Хелье присел почтительно на край лавицы, стоящей близко к кровати.

– Что ты делал в Новгороде? – строго спросила Мария. – Отвечай не таясь.

– Я был там проездом, – ответил Хелье, прикидывая, знает ли Мария, что он видел ее раздевающейся. И знала ли, когда раздевалась.

– Эржбета утверждает, что ты вмешался в ее дела.

– А ей ничего другого не остается, как утверждать, – заметил Хелье. – Женщины не любят признавать свои ошибки.

– Только женщины? – улыбаясь спросила княжна.

– Нет, не только. Мужчины тоже не любят. Но женщины, как правило, последовательнее в своей нелюбви.

– Это как же?

– Пока женщина не признала ошибку, – объяснил Хелье, – она считает, что никакой ошибки не было, и уверена, что другие считают также.

Придерживая покрывало у подбородка одной рукой, княжна села в постели и, прищурившись, рассмотрела собеседника. В свете свечи, один на один с ней, молодой человек отличался и от давешнего уличного спасителя, делового, нагловатого, самоуверенного, и от провинциала, не очень робкого, но стесняющегося своей провинциальности, следовавшего с нею и Вассом в Вышгород в повозке. Хелье, сидящий перед ней, смотрел на нее глазами своевольного, плохо управляемого, но очень верного обожателя. О том, чтобы этот безродный скандинавский мальчишка стал ее любовником, речи не было. Но приручить его, возможно, стоило. Себялюбцы, окружавшие Марию – Васс, Эржбета, и прочие – видели во всем только свою выгоду. Содружество Неустрашимых, опасная, могущественная клика, признавала в Марии достойного союзника, но легко пожертвовала бы киевской княжной, если бы нашелся другой, более выгодный союзник. Хелье был явно из иной категории людей. Нет, он не спьен, решила Мария. Никем он не подослан. Возможно, у него есть какие-то амбиции, которые нетрудно удовлетворить.

– Я никогда не забуду услугу, которую ты мне оказал, – сказала Мария. – Судя по всему, ты никому пока что не служишь.

Голос у Марии был особенный – надменный, завораживающий, внушающий надежду нижестоящим. Хелье решил сказать правду.

– Я прибыл по поручению.

– Вот как?

– Конунг Олоф поручил мне посетить сперва Ярислифа… Ярослава, а затем Владимира.

– Ты служишь Олофу?

– Нет. Я согласился выполнить поручение просто так. Из уважения к конунгу и из сочувствия к его дочери.

– Поручение секретное?

– И да, и нет.

– А мне ты можешь сказать, что за поручение?

– Это тайна.

– Обещаю не выдавать.

Хелье улыбнулся.

– Моему слову можно верить. Что ты так смотришь? Что ж мне, поклясться, что ли?

– Нет, – сказал Хелье. – Я не люблю клятв. В клятвах есть что-то ханжеское. Поручение я выполнил лишь наполовину. Вторую половину я, быть может, еще выполню. Для этого мне надо встретиться с Владимиром.

– Я могла бы это устроить.

– Я это знаю, княжна.

– Но для этого мне надо знать, что это все-таки за поручение.

– Вовсе нет, – сказал Хелье.

– Как так – нет?

– Так – нет.

– Не понимаю.

– Чтобы Владимир меня принял, достаточно твоего слова. Или грамоты, тобой подписанной. Суть поручения совершенно не при чем.

Княжна рассмеялась тихо.

– Ты мне все-таки расскажи, – попросила она.

– Ничего особенно важного или опасного в поручении нет, но все равно не скажу. Не хочу обременять тебя, княжна, лишними знаниями.

Мария нахмурилась.

– Ну хорошо. Помимо поручения, никаких дел у тебя в Киеве нет?

– Не только в Киеве. Вообще нигде. Я совершенно свободен.

– И весь к моим услугам?

Хелье приподнялся.

– Э, нет, сиди, сиди, – возмутилась Мария. – Не забывайся. Я тебе не деревенская девка.

Хелье покраснел, сел на лавицу, и отвел глаза. Как все сложно, какие здесь запутанные отношения между людьми.

– Где ты остановился в Киеве?

– В доме купца из межей. Авраам его зовут.

– Вот как?

– Да. А что?

– Авраам человек известный. Он далеко не всех к себе в дом приглашает, тем более на ночлег.

– Я с другом к нему попал. Друг мой знает Авраама давно.

– А как зовут друга?

– Не скажу.

– Почему?

– Откуда мне знать, княжна, может друг мой не хочет, чтобы ты о нем знала. Вот спрошу у него разрешения, тогда и…

– Скрытный ты какой. Мне кажется, я тебя где-то видела раньше.

– Это так и есть.

– Ну да? Где же?

Хелье помолчал, прикидывая, стоит ли такое говорить. И снова решил, что стоит. Это была его личная тайна, и он имел полное право ее открыть.

– Три года назад в Хардангер-Фьорде.

– В Хардангер-Фьорде? Постой, постой…

– С тобой было несколько сопровождающих. Ты зашла в церковь во время службы. Ты забыла слова молитвы. Я подал тебе молитвенник, и ты погладила меня по голове.

После чего, подумал он мрачно, я нашел, что Матильда очень похожа на киевскую княжну, и влюбился. Нисколько не похожа. Вообще ничего похожего. Матильда – дура веснушчатая, много о себе мнит. Пусть живет со своим греком, растит ему греческих детей. Не до нее сейчас.

– Не помню, – сказала Мария, подумав. – Впрочем, это не важно. Хочешь ли ты послужить мне, Хелье?

– Послужить?

– Поступить ко мне на службу.

– Что же это за служба?

Улыбка Марии из домашней превратилась в светскую.

– Не хуже других служб, – сказала она, неожиданно переходя на шведский. – Есть правители явные, как конунги Олаф и Ярислиф, или отец мой Вальдемар. А есть правители и правительницы тайные, о власти которых не знают и не говорят.

– Но догадываются и сплетничают, – добавил Хелье.

– Нет уж, насмешливость тебе придется оставить, – заверила его ледяным тоном Мария, как по щеке хлестнула.

Возникла пауза. Хелье отвел глаза.

…Или отец мой Вальдемар. Вальдемар? Позволь, то есть как? Дочь Владимира? Мария… Как же это… э… Добронега!

Вот я дурак неотесанный, подумал он с отчаянием. Вперся к ней в светелку. Ничего себе! Как я посмел. Но, вроде, ничего. Вроде, она не сердится. Добронега. Легендарная Добронега. Та самая.

Он знал и слышал разное. Но ни разу ему не пришло в голову за все это время, что поразившая его тогда в Сигтуне киевская княжна как раз и есть Добронега.

Он вдруг почувствовал неодолимую усталость. День выдался трудный.

– Подданые мои не очень многочисленны, но влиятельны и вездесущи, – веско сообщила Мария. – Я предлагаю тебе, Хелье, не просто службу, но и расположение мое. А это многого стоит. Многие за такое предложение полжизни отдали бы с радостью великой.

Хелье промолчал. Правый глаз у него начал закрываться сам собой. Он протер его кулаком.

– А что я должен буду делать? – спросил он напрямик.

Можно было выразиться изящнее, но голова отказывалась соображать.

Притворяется, подумала Мария. На самом деле он не глупый. Из него может выйти толк. А может и не выйти.

– Ты должен будешь выполнять мои поручения.

– В обмен на что? – спросил Хелье, поддерживая разговор.

Мария улыбнулась – теплее, чем раньше.

– Совсем другое дело, – одобрила она. – Не сразу, но постепенно, если ты будешь доказывать раз от раза свою преданность мне, будут тебе, Хелье, и награды, и почести. И земли и слуги.

Теперь у Хелье начал закрываться левый глаз. Плохо дело, подумал он, надавливая на веко двумя пальцами.

– А на большее, стало быть, рассчитывать не приходится, – сказал он, с натугой подавляя зевок.

– Большее? Что ты имеешь в виду?

Хелье тряхнул головой. В голове от этого яснее не стало.

– Ты знаешь, княжна, что я имею в виду, – произнес он с задержками, зевая. – Если б не знала, не куталась бы так в покрывало…

Мария покраснела, но в тусклом свете одинокой свечи сонные глаза Хелье этого не заметили.

Помолчали.

– Прости меня, княжна. Я очень дерзок, но это потому, что я соображаю плохо. Устал.

– Ты поступишь к Владимиру ратником, – сказала Мария, овладевая собой. – В Косую Сотню. Под начало к Добрыне.

Никогда я не слышал ни о каких косых сотнях, подумал Хелье.

– Что-то я не пойму, – произнес он недоуменно. – То я тебе служу, то Владимиру.

– Почти все, кто находится на службе тайной, несут также службу явную. Во избежание лишних толков.

– Для отвода глаз.

– Что ж, это определение тоже подходит.

– Меня не возьмут, – вспомнил Хелье предупреждение Эрика.

– Я пошлю тебя к человеку, который все устроит. Когда ты мне понадобишься, а понадобишься ты мне, возможно, очень скоро, я дам тебе знать.

– Ага, – тупо сказал Хелье.

– А за сегодняшнее мне бы хотелось отблагодарить тебя отдельно. Видишь сундук в углу?

Хелье посмотрел в угол.

– Вижу.

– Открой его.

Хелье тяжело поднялся и проследовал к сундуку. Внутри оказалось множество секций. Рябило в глазах, да и темно было, приходилось напрягать зрение.

– Слева крайняя секция, – наставляла Мария. – Шкатулку видишь?

– Вижу.

– Неси ее сюда.

Хелье вынул шкатулку и понес к кровати.

– Поставь на лавицу. Открой.

Внутри оказался широкий золотой браслет с крупным алым камнем.

– Это подарок италийского посла, – сообщила Мария.

Она сразу спохватилась, поняв, что именно это говорить как раз и не стоило, но было поздно. Браслет из любовного сувенира превратился в просто драгоценность, которую можно было продать.

– Возьми себе и делай с ним, что хочешь. Это за службу. А вот это – от меня лично, в знак расположения, – и Мария, исправляя ошибку, высунула из-под покрывала руку. Большой и указательный пальцы держали только что снятый под покрывалом тонкой работы перстень.

Хелье сунул браслет в карман портов, а в перстень без особых усилий вдел безымянный палец. Кажется, Мария носила его на среднем пальце.

– По возвращении в Киев ты обратишься к священнику по имени Ипполит, скажешь, что от меня, и что тебе хотелось бы служить в сотне у Добрыни.

Только этого не хватало, сонно подумал Хелье.

– А теперь я с тобой прощаюсь. Время позднее. Как спрыгнешь с карниза, ступай прямо к роще. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Эржбета упряма, я ее уговорю, что ты не враг, но не сегодня. Сегодня опасно. Как доберешься до рощи, иди себе вдоль реки. На полпути тебе попадется сторожка. Там в стойлах четыре лошади. Возьмешь себе одну, доедешь по понтонному пути до следующей сторожки, у самой переправы. Отдашь лошадь сторожу, скажешь, что ты от меня, он тебя перевезет.

– Понял, – сказал Хелье. – Но все это я проделаю позже. Не сейчас.

– Почему же? – надменно удивилась Мария. Дерзость этого мальчишки перешла уже все известные ей границы.

– Что за дверью? – спросил дерзкий.

– Малая столовая, – высокомерно ответила Мария, поднимая брови.

– А за нею?

– Выход в общий коридор.

– А вон та узкая дверь?

– Нужник, – зло сказала княжна.

– Прекрасно, – одобрил Хелье, двигая лавицу к стене, ближе к окну. – Я тут посплю немного, княжна. Не обращай на меня никакого внимания. Сплю я очень крепко и во сне ничего не соображаю и не разбираю. Только не пускай сюда никого. А ежели тебе с кем переговорить надо будет утром по неотложному тайновластительному делу, так ты их прямо в малой столовой принимай.

– Позволь, позволь… – растерянно сказала Мария, и затем, придя в себя, возмутилась. – То есть как!

Хелье не ответил. Он был занят пряжкой. Пряжка ни за что не хотела отцепляться. То сама спадает, то теперь не отцепляется. Беда с пряжкой. Хелье решил, что будет спать прямо в сленгкаппе, как в походе. Левый сапог удалось стянуть. На правый не хватило сил. Хелье вытащил из ножен сверд и вонзил его рядом с лавицей в хитроумно отделанный резной пол. Привалившись на бок, правую руку он положил себе под щеку, а левую запястьем на кильон сверда, и тут же уснул.

Некоторое время Мария ошарашено на него смотрела. Вскоре любопытство взяло верх над вельможным негодованием. Княжна встала, надела через голову давешнюю рубаху и, не подпоясываясь гашником, но взяв со столика свечу, чтобы лучше видеть, подошла к лавице.

Лицо у Хелье во сне стало совсем детским. Дыхание ровное и чистое, без всхрапов. Он действительно крепко спал. Мария взяла его за плечо и попробовала растолкать. Юноша, желающий рассчитывать на большее, чем почести и земли, недовольно замычал, снял руку с кильона, поморщился, и перевернулся на другой бок. Мария еще немного его поразглядывала, а затем, взглянув на его ноги, покривилась брезгливо, вздохнула, отодвинула засов, и вышла в малую столовую. Одна из дверей столовой вела в каморку прислуги. Мария разбудила служанку, толстую глуповатую девку с круглыми от непрерывного недоумевания глазами, и велела ей нести в спальню моющие средства.

Вскоре служанка, сонно таращась, вовлеклась в помещение с ведром, льняными полотенцами, и кружкой галльского бальзама. Следуя указаниям госпожи, она стянула с Хелье второй сапог, размотала онучи, смочила конечности поступившего на службу к Марии влажным полотенцем, натерла бальзамом, и в несколько приемов бальзам смыла. Она собралась уж было снова намотать онучи на чистые ноги, но княжна ее остановила и велела онучи, грязные и пропотелые, выбросить вместе с сапогами.

Все это время Хелье мирно спал, иногда счастливо и благодарно улыбаясь – очевидно, сонному, ему нравилась процедура, было приятно.

Мария отправила служанку досыпать и легла сама, не гася свечу и не снимая на всякий случай рубаху. Уснула она быстро, а когда проснулась, солнце было уже высоко, а Хелье все еще спал на лавице.

Мария оделась и вышла в малую столовую завтракать. После завтрака она вернулась в светелку, убедилась, что Хелье еще спит, переоделась, и покинула апартаменты свои вместе со служанкой, заперев светелку на ключ. Если Хелье проснется, пусть выбирается сам, как хочет.

Хелье проснулся к полудню от того, что ему дико хотелось ссать. Сообразив, где находится нужник, он прошел в него, долго примеривался к бадье напряженным хвоем, пытаясь высчитать траекторию, отступил на какое-то расстояние, и выдал в конце концов дугу, удачно попав в бадью и почти не забрызгав пол вокруг. Постояв немного, тупо глядя перед собой, он вернулся в светелку. Тело ломило от долгого лежания на твердой лавице. Хелье сообразил, что постель свободна и тут же ее занял, сладко потягиваясь и с хвоеволием устраиваясь под покрывалом, пахнущим кожей Марии. Запах очень возбудил его, и Хелье решил, что теперь не уснет, но тут же уснул.

В следующий раз он проснулся уже в сумерки. Оглядевшись и вспомнив, где находится, Хелье поспешно вскочил и сунулся к окну – оглядеть местность и возможные пути ухода живым. Уговорила Мария Эржбету или нет – совершенно неизвестно, и не было у Хелье никакой охоты это выяснять. Роща, обещанная Марией, действительно виднелась в полуарже от терема. Карниз, с которого он давеча так ловко прыгал через проход между строениями, показался ему опасно узким. До земли было недалеко, и кругом не было ни души. Только птицы пели чего-то, надрываясь истошно.

Надев рубаху и подпоясавшись, Хелье обнаружил, что отсутствуют сверд, сленгкаппа, онучи и сапоги. Сверд и сленгкаппа нашлись под лавицей. Сапог нигде не было видно. Браслет по-прежнему лежал в кармане, а перстень поблескивал на пальце. Хелье задумался, обхватив голову руками.

Идти в Киев босиком – неудобно, да и глупо. По пути в роще мало ли какой дряни понасыпалось везде – хвоя, ветки всякие, камни. Нет, сапоги нужны, и желательно с онучами вместе, а то ноги сотрутся.

Послужи мне, послужи, подумал Хелье. Послужи ей, надо же. А сама мои сапоги куда-то уволокла. И ноги мне вымыла. Мария неприступная, высокородная. Впрочем, дело не в этом. Ишь, какой перстенек. Так и сверкает.

На этом мысли Хелье оборвались. В малой столовой послышались чьи-то шаги. Поступь была явно мужская. Встреча с мужчиной в светелке Марии не входила в планы Хелье. Быстро положив сверд на пол, он бесшумно припал грудью к резной поверхности, в три приема боком перебрался под кровать, вытянул руку, и подтащил сверд к себе. Лязгнул замок. Дверь отворилась.

Пара ног прогрохотала мимо лица Хелье. Посол Олофа, выполнивший поручение лишь наполовину, присмотрелся к сапогам. Размер ему, похоже, подходил.

Меж тем вошедший, оказывается, вовсе не встречи с Хелье пришел искать. По звуку Хелье определил, что сундук в углу открыли и теперь что-то в нем перебирают. Дощечки, бересту, пергамент – письмена. Хелье прикинул, в чем дело, и нашел, что возможны два варианта. Первый – пришедший явился по поручению Марии, которой что-то понадобилось из ее сундука. Второй – пришедший здесь по собственному почину, без ведома хозяйки. В первом случае следовало оглушить гостя, стянуть с него сапоги, и убираться. Во втором можно было дождаться прихода Марии и предъявить ей еще одно доказательство преданности в виде оглушенного гостя. Второй вариант показался Хелье наиболее практичным. Бесшумно выскользнув из-под кровати, он метнулся вправо в то время как гость, спиной почувствовав чье-то присутствие, а может просто заметив движение тени, повернулся влево. Рукоять сверда готова была уже соединиться с головой гостя, но в этот момент Хелье его узнал. Замешкавшись, он дал возможность Вассу увидеть его, Хелье, и тоже узнать. Лицо Васса исказилось злобой и Хелье, поняв, что ничего хорошего от этого человека ждать ему не приходится, приложился поммелем к упрямой коротко остриженной голове. Васс рухнул на пол.