Текст книги "Негерой (воспоминания о неслучившемся)"

Мы вывались из кабинета, кстати, совсем не роскошного, а обычного, только побольше наших, в полном изумлении.

«Кто должен вести себя скромнее, насколько скромнее», – шептал себе под нос направленец. И пока ответа не находил.

«Погубим такой классный источник из-за какой-то дури», – подумал в свою очередь Иваныч и пошел составлять бумагу для финансового отдела.

Перед эти мы все трое заглянули к заму. Обычно прижимистый, он неожиданно расщедрился, широким жестом достал бутылку скотча («рэд лейбл», конечно) и пакетик орехов кэшью. Разлил по стаканам, молча выпили. В процессе короткой беседы Иваныч хранил гордое молчание и терпенье, как декабрист «во глубине сибирских руд». Лишь однажды, усмехнувшись, наставник изрек:

– Это мы с Курковым на шефе сегодня домашнюю заготовку испытывали, так сказать «секретное оружие третьего рейха». – И, обращаясь персонально к заму: – А вообще-то мы Саныча все любим. Так ему и доложи. А Славка наш – все равно орел. Весь в меня пошел. Его бы не розгами на конюшне драть за прелюбодеяние, а к ордену представить, хотя бы «Сутулого»!.

Обычно скупые финансисты средства на этот раз выделили без единого слова. Вместе с деньгами в резидентуру пришло «разъяснение», что, мол, источнику надо теперь больше платить. А спать с ним впредь не стоит, так как это несовместимо с коммунистической моралью, честью офицера и семейными ценностями. Инструкцию довели до сведения Славика.

Опер – человек подневольный – на следующее свидание прибыл опять с шампанским и с конфетами. Советское «полусладское» и продукцию фабрики «Красный октябрь», выделяемые для представительских подарков, «дипломат» предусмотрительно на всякий случай оставлял дома на радость жене и ребенку. «Маленькой рыбке», как он ласково величал своего источника, покупались французские напитки и бельгийские сладости. Встретили его как всегда радушно и дали возможность скопировать нужные бумажки (минутное дело!). Однако романтическую часть вечеринки Славик демонстративно запорол, сославшись на срочное совещание у посла. Конечно, 23.00! Самое время для заседаний!

Оставив в прихожей пузатый конвертик с дензнаками, дипломат быстро слинял к неудовольствию, видимо, обеих сторон. Резиденту документы как всегда понравились.

– Вот видишь, брат, – сказал он глубоким душевными голосом своему удачливому оперу. – Может, там, – шеф многозначительно поднял вверх свои поредевшие в схватках с супостатами бровушки, – и правы были: кто-то любит арбуз, а кто-то свиной хрящик… Но все обожают дензнаки в большом количестве. «Твоя», как видишь, не против повышения «оклада».

– Поживем – увидим, – с ноткой злорадства заметил Слава, ровно за день до контакта предупреждавший резидента, также как и направленец – Саныча, что схему не стоит ломать, ну, или по крайней мере еще рано. К тому же Славик сросся с ролью героя-любовника и, откровенно говоря, она ему нравилась.

– Приказ Конторы, он и в Африке – приказ, – строго сказал шеф.

– Мы не в Африке, – огрызнулся уже заматеревший Славка и поехал на встречу, рассчитывая по дороге купить шампанского и конфет.

Через пару недель он опять «отмазался» от секса под другим «убедительным» предлогом – у жены зуб болит, нужно к врачу, машины нет, везти некому… Полная чушь… Однако!

К удивлению аналитиков Центра среди документов в этот раз не оказалось ни одной сколь-нибудь значимой бумажки по сравнению с предыдущими засылами. Так повторилось еще несколько раз, и Москва выразила недоумение вместе с неудовольствием. Резидент долго, на самом деле всего-то час – время поджимало – «чесал репу». Он покряхтел, глотнул вискаря для храбрости, а затем, насколько позволяла бумага, гневно, не сильно выбирая выражений, объяснил придуркам в Центре, что за деньги источник шлет, как видите, только документы ДСП. За секретные странички требует любви (в первую очередь), а также уважения в виде хорошего французского шампанского и приятной беседы до и после. Против повышения гонорара не возражает.

Ответ пришел через день. Очень краткий. Саныч, видимо, консультировался на Старой площади. Контора предложила вернуться к старой схеме получения информации от источника, гонорар не уменьшать, соблюдать еще большую конспирацию и присвоить Славе внеочередное воинское звание.

Я срочно настрочил представление. И уже дня через три-четыре босс стал за глаза называть его, между прочим, с плохо скрываемым уважением, товарищ «секс-майор». А уж коллектив резидентуры-то как ликовал (за исключением его женской половины), радовался за товарища, отстоявшего свое законное право на свободную любовь. Вечно недовольные дамы, правда, единодушно назвали это по-другому – «чистым бл…вом!». Гуляло и все наше направление и довольно долго – Славик в знак благодарности прислал с оказией ящик импортного алкоголя!

Фронтовики говорят, «бомба в одну и ту же воронку дважды не попадает». Никто не предполагал тогда, что нечто подобное может приключиться и со мной. Ан, нет! Случилось и буквально в первой же моей короткой загранкомандировке. Прямо заколдовал что ли колдун какой наше гвардейское направление. Сначала Слава попал, а вскорости я наступил на те же грабли…

Прошло не так много времени, и лапочка Саныч предоставил мне уникальный шанс мир посмотреть, да и язык французский подшлифовать. Командировка (если хотите стажировка) во Францию обломилась неожиданно, на короткий срок, под конкретное мероприятие и «косить» я должен был под журналиста. Увидев нескрываемый ужас в моих глазах (где Михаил Кольцов, а где я?), Иван Иваныч ободряюще хлопнул меня по плечу: не ссы, Серега, прорвемся! В Шереметьево меня провожали верный друг Вован и будущая жена Маруся!

В минкультуры Франции, куда я приехал за аккредитацией на международный кинофестиваль как журналист отнюдь не московского издания, не оказалось моей фотографии. Письмо от газеты было, а фотка потерялась. Вообще-то, ее и не должно было быть, потому что мы фотографию не посылали – так, на всякий случай, мол, сфотографируют если надо на месте.

– Сыграй простачка, включи дурочку – напутствовали меня Курков с Ивынычем, – тем более, что это у тебя гениально получается каждый день. Мы даже уставать слегка от этого начали (хрен вам, а не сувениры из Парижа за вашу доброту!). Поплачься в жилетку лягушатникам, руки позаламывай, в истерике бейся, мол, у нас на Урале без моих корреспонденций о фестивале никак нельзя. Тиражи упадут, надои снизятся и народ в Челябинске глухо тосковать начнет, а может даже роптать станет без отчетов о новинках европейского кинематографа… Включай обаяние, грози в ресторан пригласить какой подешевле, ты ведь голытьба! Но обещай ужин со свежей клубникой…

– Какая клубника! Сейчас март.

– Есть у них у буржуев клубника, – разулыбался Иваныч. – Помнишь анекдот? Француз спрашивает русского: «У вас когда первую клубнику в магазины привозят?» «Ну, – отвечает наш, – где– то в конце июня. А у вас?» «У нас к 6.00 утра».

– А деньги? – Спросил я робко, уже смело рисуя в своем разгулявшемся воображении официантов в напудренных париках и белоснежных ливреях, свечи в серебряных подсвечниках на столах и сказочный ужин с мартовской клубникой со сливками на десерт.

К слову, клубнику со сливками в Москве мне доводилось пробовать только летом и только в банкетном зале Дворца съездов в антракте балета или концерта. В металлическую креманку попадало 4–5 ягодок, не щедро политых сливками. Стоило удовольствие около двух рублей, что было круто по тем временам, и не все тянулись к клубничке, предпочитая пиво и бутерброды с колбасой и сыром.

– А какие деньги у журналиста? – Легко парировал наставник.

– У тебя только командировочные в разумных пределах. Ну, будет немного «подкожных», но тоже не для того, чтобы шиковать. Достань через знакомого продавца (а где ж его взять, любезного?) в Сороковом гастрономе коньячку, икорки, колбаски сырокопченой – сам перекусишь, если что, или гостей в номере угостишь… Если ты, неразумный, такими полезными связями до сих пор не обзавелся, так и быть, дам тебе один телефончик. Да! И не кури там свою «Яву» вонючую! Купи нормальных американских или английских сигарет, чтоб из-за запаха табака от тебя сразу не шарахались.

– Вообще-то я «БТ» курю, – захотелось немного подерзить.

– Кури хоть «Казбек», но туда приедешь – купи американских, не жмотничай… Помнишь, как там у Высоцкого: «Ты смотри, не выкинь фортель – с сухомятки не помри», – засмеялся направленец. – Не помру как-нибудь, постараюсь. Но я хотел спросить, что если вдруг дело далеко зайдет, тогда как?

– А ты не знаешь? Ну, тогда мне звони, и докладывай, что мол, у меня уже одна рука под юбкой, товарищ полковник, так разрешите мне в трусы лезть или можно ограничиться предварительными ласками? Мы тут посоветуемся и выдадим тебе рекомендацию. – Оба полковника смачно заржали, представив, видимо, как я судорожно набираю телефон Конторы по межгороду и докладываю о своих эротических достижениях. Мне стало неловко и неприятно.

– Я серьезно… Ну, правда…

– Что «ну, правда»? Решай на месте, разведчик! Сам. Это работа твоя, хотя звучит несколько цинично, согласен. Единственное, что могу тебе посоветовать, предохраняйся, если сможешь. А то «залетишь», как курсант на генеральской дочке. Вдруг они нам ноту протеста или того хуже – письмо благодарственное… – Мои собеседники снова засмеялись, но уже не так весело.

С какими черствыми и бездушными людьми я вынужден работать, обиженно думал я, летя во французскую столицу. Прибыв в оргкомитет фестиваля, я включил обаяние, простодушие и отчаяние одновременно. Где же моя аккредитация, закатывал я глаза, вот же письмо, вот написано, что фотографии прилагаются. Куда одни делись, мы же их посылали, как же быть? Фестиваль открывается послезавтра, а я никуда не успеваю… Я только что не плакал перед кучей скромных, в целом симпатичных, но строгих девушек, представлявших пресс-службу и службу аккредитации фестиваля.

– Месье, – сжалилась одна худенькая брюнетка, – я сейчас вызову начальника службы аккредитации.

На вид брюнетке было чуть больше 20 лет. Рост – 160 на каблуках. Веса – никакого, темные круги под глазами. Неважно питается, решил я. Гибнет нация, гибнет…

– Подождите пять минут в баре – выпейте пока кофе, – щебетала девочка.

Лучше бы не начальника, а начальницу вызвала, думал я, заказывая кофе и громоздясь на высокую круглую жесткую табуретку. Там, на самом верху, мою скромную просьбу, кажется, услышали. Через несколько минут ко мне приблизилась миловидная (хотелось сказать очень миловидная) с тонкой талией и достойным бюстом девушка с соответствующим «бейджиком» на ладном платьице и с моим аккредитационным письмом в руке. Из надписи на «бейджике» следовало, что именно она и есть на сегодняшний день главная по «тарелочкам», то есть по аккредитации.

– Вы искали меня, месье?

– Да, мадам! Я позволил себе… – Я сполз с неудобного стула и даже не успел поставить чашку с кофе на стойку бара.

– Мадемуазель, – поправила девушка. Я сделал вид, что внимательно смотрю на «бейджик», хотя смотрел на грудь его хозяйки, пытаясь понять, носит она лифчик, или нет.

– О, конечно, мадемуазель… Рени. Я правильно назвал вашу фамилию?

– Правильно. Можно просто Софи. Здесь, – она помахала перед моим носом письмом, – написано, что вы, Сергей, представляете газету и еще два ежемесячных издания?

– Да, все правильно. Видите ли, дороговато посылать сюда из-за Урала от каждого издания по корреспонденту, хотя, конечно, событие, я имею в виду фестиваль, стоит того. Могу я угостить вас кофе?

– Не разорю вашу газету? Здесь кофе недешев. Видите, как мало народу в баре! Ваш брат журналист предпочитает бесплатный напиток там, в кулуарах.

– Ну, что вы, Софи! – Наставления Иваныча тут же вылетели из башки. – Я так вам благодарен за помощь…

– Я пока ничего не сделала. Выпьем кофе чуть позже, после того, как получите аккредитацию.

Софи поискала глазами кого-то в толпе, увидела и подняла руку с моим письмом. «Без лифчика, – определил я. – Между вторым и третьим размером, ближе к третьему».

– Гийом! – Позвала она высокого парня с неопрятными волосами, весь в джинсе и в умопомрачительных по нашим меркам кроссовках. Он подошел.

– Проводи месье в студию к нашим. Пусть сделают фото на аккредитацию. Только быстро, прошу тебя.

Гийом махнул мне рукой и двинулся сквозь набиравшую плотность толпу. Софи повернулась ко мне:

– Идите за Гийомом, он все сделает. Да, и отдайте ему письмо. Как вернетесь, выпьем вашего кофе.

– Давайте лучше пойдем на улицу, тепло ведь, весна. Не то, что у нас…

– Там кофе еще дороже, – понизив голос и прищурив свои темные глазки, игриво произнесла моя спутница.

– Перестаньте меня унижать, Софи…

– Ладно, ладно. Я шучу. До встречи!

Она легко растворилась в толкучке, а я побежал догонять долговязого Гийома. Через 15 минут я повесил на шею сине-бело-красную ленточку в цвет французского флага с пластиковой картой, на которой значилась моя фамилия и название моей газеты.

Выйдя из здания, я расположился за столиком соседнего кафе на веранде. Хотел сесть, как учил наставник, так чтобы по возможности видеть всех, а самому светиться по минимуму. Но сразу же раскритиковал эту идею: я же журналист с Урала, простой парень… Нужно сесть так, чтобы на солнышке погреться, чтоб на людей посмотреть, но и, конечно, «поляну» обозревать.

Сел, закурил «Честерфилд» (к хорошему привыкаешь быстро), оглянулся в поисках официанта. Тот вырос из-за плеча и поинтересовался, не желаю ли я чего-нибудь. То есть, как не желаю! Желаю! Да еще как! Мы договорились о чашке эспрессо и о том, что гарсон опять вырастет, как лист перед травой, когда подойдет моя дама. Идиому «лист перед травой» пришлось разъяснить дополнительно и, кажется, безуспешно. Но мой кофе парень принес быстро.

Вторую сигарету я закурил как раз перед приходом Софи. На ней был еще и легкий светлый плащик с небрежно поднятым воротником и большие солнечные очки, завершавшие и так высокохудожественный ансамбль.

Как настоящий джентльмен, я встал, помог даме расположиться напротив меня. К моменту завершения этой церемонной процедуры к нам подгреб официант.

– Что будете пить? – Поинтересовался я у дамы.

– У меня 20 минут. Черный кофе без сахара, пожалуйста.

– А как же цвет лица?

– К цвету есть претензии?

– Ну что вы меня все время подкалываете, Софи?

– Я? Никогда! Где вы учили французский, Серж? Очень бегло говорите, произношение – вполне. У вас в Челябинске все так говорят?

– Через одного, – я улыбнулся. – Но спасибо за комплимент, тем не менее. Я вообще должен вам тысячу раз сказать спасибо за помощь. Чашкой кофе здесь просто не обойтись.

– Вы намекаете еще и на круасан? – Моя спутница рассмеялась каким-то очень приятным серебряным смешком, нежным, я бы сказал. Когда мы беседовали около бара, на разрезе ее платья были застегнуты две пуговички из трех. Сейчас на страже осталась всего одна. По-моему, она заметила, что я это заметил.

– Никаких намеков, Софи. Я первый раз в вашем замечательном городе и был бы очень рад пригласить вас в какой-нибудь уютный ресторанчик, где есть и кофе, и круасаны, и еще что-нибудь более существенное, например, шампанское с клубникой. Примите мое приглашение?

– Ну, а почему нет? Встретимся в восемь часов. Давайте, я заеду за вами. Вы в какой гостинице? Ах, да, я помню – читала вашу аккредитацию. Все, спасибо за кофе. Побежала. Я же на работе.

Софи сорвалась с места и скоренько зацокала каблучками к зданию оргкомитета фестиваля. Какая красивая попка, черт возьми, успел я подумать, прежде чем окончательно устыдился своих фривольных мыслей.

Софи подрулила к гостинице без опоздания на своем двухдверном кирпичного цвета «Ситроене» – не самом дешевом авто для того времени.

– В марте у нас всегда дарят девушкам мимозу, – сказал я, загружаясь на переднее сиденье – место смертника и вручая девушке компактный букетик.

– Что за традиция?

– Ну, как? 8 марта – это же Международный женский день…

– Сегодня 29-е.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Да, поговорками своими вы славитесь! Но за букет – спасибо. Уже не помню, когда мне дарили цветы. Женский день… Надо же! А мужской у вас есть?

– Конечно! 23 февраля.

– Уже прошел, я опоздала с подарком, извините.

Чтобы прервать нашу неожиданную пикировку, я решил перейти к комплиментам.

– Вы сейчас выглядите просто потрясающе…

– А утром как я выглядела?

– Тоже потрясающе, – не нашелся я.

– Так что? Никакой разницы?

– Ну что вы… Утром было потрясающе, а сейчас, скорее умопомрачительно.

– Это меняет дело. А то я уж испугалась, что у вас маленький лексический запас.

– Давно не было практики. Но от вас правда глаз не оторвать.

– Молодец, – рассмеялась Софи. – Все мужчины уверены, что мы падки на комплименты…

Вообще-то я не лукавил. На моей спутнице были очень обтягивающие джинсики, яркий, почти под цвет машины батник, кожаная коротенькая куртка и настоящая французская косынка или платочек, за который наши московские (тем более челябинские) модницы отдали бы все, ну или почти все.

Такой с позволения сказать «прикид» лично меня волновал сильно. Кроме того, я, очевидно, выглядел похуже, хоть и не челябинским лохом. По поводу моего гардероба на стажировку я даже специально консультировался с отставным нелегалом, который провел во Франции лет 20. Поработал со мной он достойно – но шейный платок с парижским шиком я так и не научился завязывать. Что не дано, то не дано. Аристократом надо родиться!

В ресторане клубнику мы не заказывали. Ели сыры, какие-то мудреные паштеты (я во всем положился на свою спутницу) и пили не шампанское, а легкое белое вино, типа «Шабли». Под этот совершенно нескромный по советским меркам натюрморт я случайно узнал, что Софи, хотя и журналист по образованию, но работает не в прессе, а в службе персонала (по нашему – отдел кадров) одной инженерной компании. Фирма не из крупных, но и не маленькая, имеет непосредственное отношение к аэрокосмической промышленности. Мадмуазель Рени часто приглашали на мероприятия вроде кинофестивалей, салонов, выставок как специалиста, имеющего успешный опыт PR-деятельности. Ее это устраивало, тем более всегда появлялся шанс хорошего приработка. По мнению Софи, сотрудничать с кинематографистами и журналистами приятнее и комфортнее, потому что ее коллеги с основного места работы говорят только об ужасно скучных вещах – ракетах, запусках и космодроме Куру…

– Знаете, где находится Куру?

Рискуя показаться полным идиотом, я простодушно предположил:

– Кажется, где-то в Африке.

Софи засмеялась.

– Да вы что? У вас в Челябинске газет не читают? Это Французская Гвиана, Южная Америка. Я даже летала туда один раз. Только там скука голимая, и делать точно нечего.

Мне – тем более, мысленно соврал я. Честно говоря, когда я услышал о ракетах, полигоне Куру и Французской Гвиане, то мне сразу стало плохо. Подумал – ну, все, приехали! Это же чистейшей воды подстава, как в нашем учебнике разведки для первоклассников прописано.

Сейчас придут крепкие французские парни «с усталыми, но добрыми глазами», дадут под дых пару раз – для ума, наденут наручники и отвезут в свой парижский «обезьянник». Там посадят за грязный пластмассовый стол на привинченную к полу табуреточку. Их старший возьмет меня своей пропахшей табаком пятерней за волосы, максимально приблизит свое небритое лицо к моему бритому и тихо скажет: «Все! Ку-ку, Гриня!»

Следующей предательской мыслью было – надо валить и немедленно из ресторана, а лучше из города и из страны. Но сначала добежать до советского посольства и, уворачиваясь от пуль местных жандармов, перелезть через забор и ползти по газону. Теряя остатки сил и хлещущую фонтаном из раненой ноги кровь, ползти к бегущим навстречу дипломатам, ползти и шептать со слезой: врешь, не возьмешь!

Нет, конечно, я не упал в обморок, услышав такие сладкие для слуха любого разведчика словосочетания, как «аэрокосмическая отрасль», «запуски ракет», «космодром Куру» и прочая, и прочая. Наоборот, я заинтересовался и начал аккуратненько под кофе и дижестив (какое великолепное слово!) вдохновенно врать непорочной Софи, что, увы, пишу в основном о культуре и искусстве, театре и балете. Я не боялся проверки, так как статей за моей подписью в газете и журналах на эту тематику было достаточно. Но что балет! Вот если бы появилась возможность, то я бы уж расписал в красках своему читателю такую экзотику, как Французская Гвиана, Куру и т. д. – Вот ты смеешься, Софи, – к концу ужина мы перешли на «ты», – но чем дальше за Урал, тем меньше французских газет продается в киосках. Буквально не купишь.

– А как же ты французский учил? Читал Саган в подлиннике? Или у вас на журфаке преподаватели были из старых дворянских семей?

– Нет. Как писал русский поэт «Иных уж нет, а те далече…». Жалкие остатки этой публики исправно платят членские взносы, активно выступают на партсобраниях, напрочь забыв язык Виктора Гюго, от греха подальше. И французский я учил не на журфаке, а в Пятигорском инязе.

– Там у вас обычно учат несколько языков?

– Ну да. У меня были французский и португальский. Французский – первый. С португальским у меня плоховато.

– Пятигорск – это где? Не обижайся, Серж! Пятигорск – не Ленинград и не Владивосток.

– Это на юге. Я туда переехал с родителями, еще в юности. Отец – военный. Родился-то я в Москве…

– А чего ж в Челябинск?

– Преподавать язык в пятигорской школе казалось не очень перспективным. Да и от родителей хотел сбежать. Я еще в институте начал писать в газеты разные, рассылал свои рассказики, заметки. Даже стихи писал.

– О любви?

– Да, но к Родине, – схохмил я. – Вот, в Челябинске заметили «молодого автора», пригласили. Я не отказался.

– В Москву хочешь переехать?

– Не зовут пока.

– Так пиши больше про фестиваль, про жизнь парижскую, про бомонд. Светскую хронику везде любят. Заметят в Москве – пригласят на работу.

– Тут у вас наших собкоров столичных – плюнуть некуда.

– Вообще-то, да. Я кое-кого знаю. Правда, я бы не сказала, что они говорят по-французски лучше тебя, хотя и живут здесь годами. – Я способный.

– Вижу. И даже побаиваюсь. Вот и подкупи себе еще книжонок на французском, так сказать для более углубленного изучения языковых тонкостей. Могу помочь с выбором, если надумаешь. Знаю недорогие букинистические лавки, где за гроши можно прелестную вещицу приобрести.

– Куплю, конечно. Вот ты говоришь Саган. Вашу Саган или Труайя…

– Труайя ваш, а не наш. Он же русский эмигрант.

– Для вас, если из России – значит русский. В нем русской крови столько же, сколько в тебе.

– Но, но, месье, – демонстративно запротестовала Софи. – Я парижанка в четвертом поколении!

Как про чистоту крови заходит разговор, так все сразу парижане или на худой конец – арийцы, подумал я. Только мы – из орды, бляха-муха! Надо будет обязательно у Софи спросить, как это будет по-французски. Ведь того и другого у них навалом…

– В Труайя есть кровь турецкая, черкесская, немецкая… Русской не наблюдалось, извини. Но ты права. Он русский эмигрант. Живет во Франции уже лет пятьдесят, наверное. Так вот его книги можно купить только в Москве в «Доме книги» на Калининском проспекте. Его любят, читают. А что касается, вашего Куру, так у нас никто никогда не слышал о такой экзотике, ну, кроме специалистов, конечно.

– Господи! Какая проблема! Пока ты здесь, ты можешь собрать отличное досье на эту тему, – начала убеждать меня моя спутница.

Ну, к бабке не ходи, подстава, резануло меня. Смотри, как лихо, умничка, задание своих кураторов отрабатывает. Грамотно пытается заинтересовать своими бумажками, но, по-моему, немного переигрывает. Знать бы, голубка моя сизокрылая, откуда твои кураторы: из DGSE, DPSD, DCRI или как там у вас еще? Черт ногу сломит в ваших спецслужбах. На 100 % прав был мой кореш Вован, когда, начав изучать французский в Дипакадемии, жалобно скулил и грязно матерился, мол, точно, это варварский язык.

– У вас что, каждый день пишут про космодром Куру? – защищаясь, выпалил я.

– Да нет, пишут как раз очень мало, но у меня столько материалов, что тебе хватит на десяток статей или обзоров.

– Так надо смотреть, читать, переводить…

– Поехали ко мне! Что мы торчим здесь битый час! У меня дома хватит кофе, и даже есть круасаны, не очень свежие, правда, но сойдет…

А вот и момент истины! Ну, опять как в нашем занудном учебнике разведки – классическая «медовая ловушка!» Думай, Серега, думай, как теперь из этого дерьма выбираться будем… Хоть бы внутренний голос (лично у меня он очень активный) что-нибудь путное подсказал! И он таки подсказал, горячо нашептывая мне в ухо: «Ты что, дурак? Я тебя совсем не узнаю! Какая там на хрен подстава?

Эти твои старые маразматики, учителя в Бурсе со своими страшилками про всякие там гребаные ловушки совсем из ума выжили. Наденут на себя поеденные молью академические тоги, поправят истертые зубные протезы и давай околесицу нести: «Мол, опасность, Сергей Иванович! Бегите, любезный, сломя голову отсюда!» А как сами молодыми были и по бабам строем ходили, забыли, милые?

Ты посмотри, урод, какая дивная фемина сама к нам в руки плывет. К тому же на халяву, еще командировочные с тобой сэкономим. Ты уж потом того, меня не забудь отблагодарить за ценный совет. Вкусы мои и запросы скромные знаешь. Ну презентуешь там ящичек конька. Какого дагестанского, ты что, совсем стыд потерял или жаба замучила? Французского, конечно, обязательно ХО. Ах, какая девушка! Мне бы годков 100 скинуть (я давно подозревал, что внутренний голос мне от деда достался, уж очень мудрый. А дед мой, как бабуля рассказывала, тот еще ходок был, царство ему небесное!). Про попочку, Серж, я даже не говорю, продолжал искуситель. Ну, чего тут думать? Едем немедленно!».

Так я, против своей воли и моих высоких нравственных принципов оказался в гостях у французской гражданки Софии Рени. И потом ни капельки не пожалел. Признаюсь, что в тот вечер творчески (хотя что считать творчеством?) нам поработать не удалось. Софи дала мне некоторое время немного освоиться в ее квартире, угостила каким-то диковинным коньяком, но пыл нашей дискуссии о Куру, мировом кинематографе, французских шансонье и прочих светских темах стал понемногу угасать.

Очередной пассаж хозяйки квартиры, что, мол, вот на этой полке (она стояла лицом к стеллажу) собраны материалы по переходу чуть ли не всей инфраструктуры Куру под эгиду Европейского космического агентства, я прервал, нежно обняв девушку сзади и склонившись к ее точеной шее. Боже мой, как она благоухала! Не только шея, а вся Софи. Я не имею в виду парфюм. Конечно, это был не продукт фабрики «Дзинтарс», а какой-то изысканный сорт – я плохо в них разбираюсь. Но он шел всего лишь каким-то фоном, очень ненавязчиво, скорее даже незаметно. А вот аромат тела Софи я просто не смогу описать – я не Мопассан.

Она медленно повернулась, не вырываясь, закрыла глаза и потянулась ко мне губами. Кнопочки батника расстегнулись от легкого натяжения, и я почувствовал, какая нежная и трепетная кожа на талии моей спутницы. И запах, запах который не просто кружил голову, а срывал мне крышу…

– Ты меня обнюхиваешь каждый раз, когда обнимаешь, – заметила она однажды. – Мне сменить духи?

– Дело не в духах, – сказал я. – К ним вопросов нет. Но ты сама пахнешь лучше, чем вся ваша империя «Коко». Схожу с ума от твоего запаха.

– Продолжай, сходи! Мне нравится.

Утром пришлось добираться на такси: ей – в офис оргкомитета, мне – в гостиницу. Жила она хоть и не в родовом замке на берегу Луары, но зато практически в центре – в 1-ом округе недалеко от Лувра. Квартирка с громадной по советским меркам кухней – метров 15 и примерно такой же спальней досталась ей от отца – бывшего чиновника минфина. А мать свою, бросившую бедную девочку в младенческом возрасте, совсем не помнила. Надо бы потом разузнать, кем была эта кукушка, вдруг разведшколу абвера закончила, на автопилоте отметил я.

Кухня служила одновременно и столовой, и кабинетом, и гостиной, благо там стоял вполне приличных размеров диванчик. Гости к Софи время от времени приходили, пили кофе, вино – очень умеренно. Зато курили как ненормальные. Сначала выкуривали дружно мой «Честерфилд», потом все курили французскую «цыганку» – «Житан» во всех видах. Ко мне относились уважительно (прежде всего, как к другу хозяйки), но с большим любопытством. Про Челябинск, естественно, никто не слышал. А мои рассказы о театральной жизни города вообще воспринимались как бешеная экзотика, типа африканской. Между прочим, у нас (у «коренных» челябинцев) были хорошие театры – и драматический, и оперный, и даже кукольный, не считая массы других поменьше рангом, что вполне нормально для города-миллионника. Но когда я говорил, что у нас ставили Чехова, Островского, Гоголя, мои собеседники вежливо кивали, не больше.

Вообще, я пришел к странному выводу о французской полубогеме. Они, конечно, слышали фамилии Достоевского и Толстого, но на слуху был больше Солженицын, которого, впрочем, тоже не читали. Знали имена Павловой, Улановой, Плисецкой, Васильева, Лиепы, Григоровича, но больше склонны были говорить о сбежавшем во время гастролей из Большого Нуриеве или Барышникове. Причем, казалось, что им интереснее не анализировать творчество танцоров, а послушать, что я скажу по поводу их бегства. А что я мог сказать? Отвечал в том смысле, что Большой он и есть Большой. А где сегодня танцуют Нуриев и команда, честно говоря, не знаю. Во всяком случае не в вашей «Гранд Опера». Ребята кивали с видом умников и закуривали свой «Житан» под стаканчик «Бордо».

Подготовкой моих будущих «обзоров» и «аналитических материалов» о развитии французской аэрокосмической отрасли мы занимались несколько вечеров. Досье у Софи было мощное, и публикации были подобраны тщательно и продуманно. Я опять подумал: подстава, но отступать не хотелось. У Софи имелся и маленький портативный ксерокс, медленный как черепаха, но рабочий. Она быстро научила меня им пользоваться и предоставила карт-бланш в отношении своего архива. Оказалось, что у нее имелись и другие материалы – тоже разобранные, отсортированные, причем, гораздо более интересные, чем вырезки из газет. Везде – папочки, скрепочки, заголовки подчеркнуты маркерами… Она вообще была сторонницей порядка.

Иногда я оставался в ее квартирке, а Софи убегала в офис до обеда, чтобы вернуться с мелкими покупками, святящейся улыбкой и прочими прелестями. Кроме обычного фотоаппарата я был «снабжен» еще одним – миниатюрным. Мой коллега Николай из посольства не пожадничал.

– Зачем мне шпионские радости?