Текст книги "Штурм Корфу"

Конечно же Ушаков не возражал. Подойдя к говорившему, он крепко его обнял и троекратно расцеловал. Грек заплакал:

– Об этой чести я буду рассказывать внукам, чтобы и они затем рассказали своим!

После этого Ушаков вручил делегации в качестве боевого знамени свой вице-адмиральский флаг, и греки отправились на берег готовиться к приступу.

Фрегаты Шостака между тем открыли на пробу огонь по крепости. Но та находилась так высоко на скале, что орудийные стволы просто нельзя было развернуть на столь большой угол и ядра не долетали. В то же время французские орудия, стреляя сверху, весьма легко доставали корабли. И хотя пока тяжелых повреждений не было, уже несколько снастей было перебито.

Видя это, Ушаков велел:

– Мой сигнал фрегатам: «Бой прекратить и отдалиться от берега!»

Суда отошли мористее, а Шостак, как и было заранее оговорено, послал в крепость мичмана Васильева с предложением сдаться. Французский комендант полковник Люкас ультиматум отверг:

– Почему я должен сдаваться, когда мы еще и не начинали драться по-настоящему! И как я оправдаюсь в Париже, когда там узнают, что я сдал крепость, даже не попытавшись ее защищать. Нам торопиться некуда, а потому посмотрим, что русские будут делать дальше!

Наши же, наоборот, вынуждены были торопиться. Время не ждало. И хотя уже начало темнеть, Ушаков приказал Шостаку вместе с вооруженными греками начать подготовку к штурму. Во главе морских пехотинцев капитан Никонов. Снова матросы и солдаты, плюя на ладони, впрягались тащить по скалам неподъемные пушечные стволы. Когда десант двинулся к крепости, было уже темно. Впереди, освещая путь, шли с фонарями и факелами местные жители. Постепенно солдаты и толпы вооруженных островитян подошли к цитадели и взяли ее в кольцо. Началась и закладка батарей. Не затягивая дело, Ушаков желал закончить дело на следующий день.

Шостак, расположившись в обывательском доме, обсуждал с капитаном Никоновым, как лучше расставить пушки, когда к нему привели некоего француза в гражданском платье.

– Вот, вашродие, по лестнице со стенки слез! – доложился капрал. – Небось спужался, и деру к нам дал! Все к адмиралу нашему просится, только и талдычит: адмираль да адмираль! А по-русски, чертова кукла, ни хрена не понимает!

– Кто вы такой и что вам надо? – спросил приведенного по-французски Шостак. – Я командир осадного отряда! Отвечайте!

Французский капитан-лейтенанта, может, был не слишком правилен, но француз все понял отлично.

Кивнув головой, он скинул плащ и предстал во всем блеске своих регалий.

– Комендант острова и крепости Занте полковник Люкас! – представился незнакомец.

– Какова же причина вашего столь неожиданного появления? – удивленно приподнял бровь несколько ошарашенный Шостак.

– Ввиду сложившихся обстоятельств я готов обсудить с вами условия почетной капитуляции!

Получив донесение о предложении французов, Ушаков немедленно согласился на почетную капитуляцию и определил ее условия. Помимо всего прочего французы были обязаны возвратить грекам все, что было у них награблено. В ответ Люкас выдвинул требование обеспечить ему и его солдатам защиту от враждебных действий жителей. В том ему было обещано.

Историк Е. Тарле пишет: «Шел уже одиннадцатый час ночи, когда Люкас встретился с Шостаком в доме одного из старшин города, грека Макри, Шостак обещал в 8 часов утра выпустить из крепости с воинскими почестями французский гарнизон, который сдастся в плен и сдаст все свое оружие. Имущество у французов было обещано не отнимать, но они должны были возвратить все награбленное у населения. Русские обязались не преследовать тех, кто стал в свое время на сторону французов».

Утром 14 октября гарнизон, насчитывавший пять сотен офицеров и солдат, вышел из крепости и сложил ружья к ногам стоявшего у ворот караула. Над крепостью подняли русский флаг. Французов с большим трудом удалось переправить на корабли. Разъяренные греки готовы были растерзать пленных, в них бросали камни, плевали в лицо, и конвойным солдатам с немалыми усилиями удалось оттеснить толпу кричащих зантеотов.

Очевидец писал: «Немало стоило труда защитить французов при выходе их из крепости от мщения народа; начальник отряда принужден был поставить пленных в середину, а по сторонам десантное войско».

Дело в том, что помимо всех прочих прелестей оккупации, едва французы захватили острова, англичане немедленно пресекли всякое сообщение между островами Италией и Мореей, а ведь почти все жители жили именно с торговли. Блокада сразу ударила по карману каждого из местных жителей. А чем можно больше озлобить грека, как забравшись ему в карман и запретив заниматься торговлей! Поэтому желание зантеотов расправиться со своими обидчиками было, с их точки зрения, самым верным и справедливым.

В это время дозорный фрегат встретил в море австрийское судно, шкипер которого сообщил, что французы в Анконе спешно вооружают два венецианских линейных корабля, на которых должно быть доставлено двухтысячное подкрепление на Корфу.

Известия были тревожные, по всему выходило, что французы спешно укрепляют Корфу. Надо было торопиться.

Ушаков немедленно собрал на борту «Павла» совет флагманов и капитанов. Прибыли и турки. Так как переводчик был только у Кадыр-бея, остальные ничего толком не понимали и ни в какие разговоры не вступали, а, сидя на даденных им подушках, молча глазели на наших капитанов. О Занте разговора на совете уже не было, да что говорить, когда здесь и так все ясно. Собравшихся волновали вопросы иные.

Первым слово взял сам командующий. Как всегда говорил Ушаков сжато и четко:

– Чтобы ускорить выполнение дел вспомогательных и иметь возможность приступить к решению главной задачи – освобождению острова и крепости Корфу, мы с многоуважаемым Кадыр-беем решили определить для захвата других островов особые корабельные отряды. К острову Святой Мавры направляется отряд под началом капитана I ранга Сенявина. К Кефалонии капитана II ранга Поскочина, а отряду капитана I ранга Селивачева задача особая – следовать на всех парусах к Корфу и взять сей остров в тесную блокаду до подхода главных сил, чтобы и мышь туда не проскочила! Если будут прорываться из Анконы корабли с подкреплением уничтожить или пленить! Есть ли у кого иные предложения?

Господа капитаны были единодушно «за».

Затем Ушаков в сопровождении командиров кораблей съехал на берег. Русского адмирала торжественно встречало все население. Непрерывно звонили колокола. Ушаков с командирами кораблей отправился на благодарственный молебен в церковь чудотворца Дионисия. Из окон домов вывешивались наскоро сшитые Андреевские флаги. Матросы жевали маслины, лакомились виноградом и, разумеется, не отказывались от предлагаемого вина. Офицеры покупали ковры с традиционным орнаментом, которыми всегда славился Занте.

– Да здравствует наш государь Павел Петрович! Да здравствует избавитель и восстановитель православной веры! – кричали ликующие греки.

«Матери, имея слезы радости, выносили детей своих и заставляли целовать руки наших офицеров и герб российский на солдатских сумках. Из деревень скопилось до 5000 вооруженных поселян: они толпами ходили по городу, нося на шестах белый флаг с Андреевским крестом». Столь откровенная радость при виде русских была не слишком приятна туркам, которые «неохотно взирали на сию чистосердечную и взаимную привязанность двух единоверных народов», – писал в своих воспоминаниях Егор Метакса.

Обменявшись приветствием со старши́нами, Ушаков заявил:

– Как и вашим соседям на Цериго, я предлагаю старшине самой избрать способ правления островом!

К огромному удивлению вице-адмирала, седобородые греки стали махать руками и кричать. Вокруг набежала огромная толпа, которая тоже бурно выражала свои чувства.

– Что это с ними? – спросил Ушаков у Метаксы.

– Говорят, что не желают быть вольными!

– Так что же им надо? – еще больше поразился командующий.

– Просят взять их в вечное подданство России! Боятся, что когда мы уйдем, а их сразу приберут к себе турки!

Современник вспоминал: «…Когда зантиоты услышали, что они остаются независимыми под управлением избранных между собой граждан, то все взволновались и начали громогласно кричать, что они не хотят быть ни вольными, ни под управлением островских начальников, а упорно требовали быть взятыми в вечное подданство России, и чтобы определен был начальником или губернатором острова их российский чиновник, без чего они ни на что согласия своего не дадут».

Ушакову пришлось долго доказывать, что такие вопросы он решать не в праве, но он обязательно известит о просьбе зантеотов русского царя. На том и порешили. Пока же греки согласились на самоуправление.

Из воспоминаний Егора Метаксы: «Он (Ушаков. – >В.Ш. ) с ласкою доказывал им (грекам. – >В.Ш. ) пользу вольного, независимого правления и объяснял, что великодушные намерения российского императора могли бы быть худо истолкованы, ежели бы, отторгнув греков от ига французов, войска его вступать стали в Ионические острова не яко освободители, но яко завоеватели, что русские пришли не владычествовать, но охранять, что греки найдут в них токмо защитников, друзей и братьев, а не повелителей, что преданность их к русскому престолу, конечно, приятна будет императору, но что он для оной договоров своих с союзниками и с прочими европейскими державами порушать никогда не согласится». Греки долго кричали, споря между собой, и «много стоило труда адмиралу Ушакову отклонить сие общее великодушное усердие зантиотов».

Тогда же были избраны три первых архонта и определено учредить городскую стражу, а также судей.

Академик Е. Тарле пишет: «Уже через четыре дня, 19 (30) октября 1798 г., Ушаков предоставил “дворянам и мещанам” острова Занте и других Ионических островов “избрать по равному числу судей, сколько заблагорассудится, для рассмотрения дел политических и гражданских, сходно обыкновенным правилам и заповедям божиим. Буде ваши судьи в рассматривании дел преступят путь правосудия и добродетели, имеете право на их место избрать других. Вы можете также общим советом давать паспорты вашим единоземцам за печатью вашего острова”». Очень характерно для Ушакова изданное им в первые же дни освобождения Ионических островов распоряжение: выплатить жителям островов те долги, которые остались за французами. Погашать эти долги предлагалось с таким расчетом, чтобы всем хоть частично хватило: «которые бедные люди и французы им должны, следовательно, заплату должно делать всякому не полным числом, сколько они показывают, а частию должно оттого уменьшить, чтоб и другие не были обидны».

Пленных офицеров и солдат между тем переправили на корабли. Тех из офицеров, у кого были жены и дети, Ушаков разрешил отправить в Анкону под честное слово. Остальных было решено вначале переправить в Морею, а потом в Константинополь.

По привозе пленных на наши корабли Ушаков распорядился:

– Офицеров столовать в кают-компании, солдатам – матросскую порцию и не употреблять на работы!

Турки, в отличие от наших, своих пленных сразу посадили в трюм и заковали в кандалы, а освобождали только, когда выгоняли на тяжелые работы.

Уже перед уходом с Занте греческие рыбаки сообщили, что русские корабли высадили десант и заняли остров Кефалонию.

– Ай да молодец Поскочин, ай да молодец! – образовался Ушаков. – Эскадре курс на Кефалонию!

На самом Занте был оставлен небольшой гарнизон во главе с майором Куринского полка Минута, человеком рассудительным и справедливым, да храбрым мичманом с фрегата «Григорий» Михаилом Васильевым. Пройдут годы, и Васильев возглавит кругосветную экспедицию в Берингов пролив, а закончит службу вице-адмиралом.

* * *

Утром 14 октября, когда на Занте французский гарнизон вышел из ворот крепости, отряд капитана II ранга Ивана Поскочина в составе линейного корабля «Святая Троица», фрегатов «Счастливый» и «Сошествие святого Духа», транспорта «Красноселье» и турецкого фрегата взял курс на север к Кефалонии. Иван Поскочин моряк опытный и осторожный, а потому на судах отряда все готово к немедленному открытию огня. Сам капитан II ранга немного нервничал. Такое количество судов и людей под его началом впервые, и груз ответственности давит на плечи. Может, поэтому, а может, просто от бессонницы он все время на шканцах, куда ему приносят его любимый крепчайший чай-«адвокат». Там же на шканцах и два посланных Ушаковым грека – майор Спиро Ричардопулос и лейтенант Антон Глезис. Оба уроженцы Кефалонии, оба успешно плавали каперами в последнюю войну с турками. Дома они не были уже много лет, и предстоящая встреча для них тоже волнительна.

– Насколько я знаю, сейчас на Кефалонии проживает до трех десятков российских отставных офицеров! – рассказывал Поскочину Антон Глезис. – На каждого из них вполне можно будет рассчитывать!

– Хорошо бы! – кивал в ответ Поскочин, думая о том, что его ждет там, за горизонтом.

У острова отряд был уже через сутки. На подходе к Кефалонии Ричардопулос перебрался на «Счастливый» к Белли, а Глезис на «Красноселье» к лейтенанту Васе Рябинину, веселому и бесшабашному парню. Именно этим двум судам предстояло первыми подойти к берегу. У «Счастливого» была хорошая артиллерия и небольшая осадка, а «Красноселье» имел на борту батальон морских солдат.

Кефалония – самый обширный из островов южной Ионии, да и населен тоже густо. Кефалония – жемчужина в ожерелье Ионических островов. Остров величественен и словно облит зеленью. В вышине его теряется в облаках гора Энос. Берега Кефалонии ощетинились рифами, и плавать в водах острова надо весьма осторожно. Склоны гор острова были покрыты садами, еще выше цветочные поля, сладкий дурман которых слышался даже за несколько миль от берега. Кефалония не знает ни минуты тишины от гомона населяющих его птиц.

Жители острова издавна считали себя потомками Одиссея. Соседи были в том с ними согласны, уж больно кефалонцы славились своей практичностью и житейской хитростью.

Главный городок Аргостоли раскинулся на берегу залива Кутавос. Окружающие холмы покрыты густой зеленью. Остров издревле являлся местом паломничества христиан. В старом еще византийском монастыре Святого апостола Андрея Первозванного хранится правая ступня этого апостола. На Кефалонии имелись и две старые венецианские крепости. Одна из них, Ассо, стояла на противоположной стороне острова, а другая, Цефаллония, поближе, в десяти милях от города Аргостоли.

Несмотря на то что наши суда подошли к берегу открыто среди бела дня, никакого присутствия французов замечено не было.

– Что-то хитрят якобинцы! – заметил вахтенный лейтенант «Святой Троицы».

– Не думаю, просто силов у них маловато, вот и решили, по своему обычаю, в крепостице затвориться, авось русские уйдут, ан не выйдет на сей раз! – сложил в тубус подзорную трубу Поскочин. – Поднять сигнал начать высадку!

В десант был послан на шлюпках капитан-лейтенант Николай Литвинов, участник Фидониси, да поручик Паджио. Высадка на Кефалонию прошла также без всякого противодействия со стороны противника. Зато первую же шлюпку встречала огромная толпа вооруженных греков во главе с братом Ричардопулоса Андреем и Анастасием Дивором. Оба предводителя, отставные российские флотские офицеры, были при мундирах, шпагах и шляпах. Сойдя на берег, Спиро Ричардопулос и Антон Глезис припали к родной земле и поцеловали родные камни. Трогательной была и встреча братьев.

Одновременно на всех стоявших в бухте торговых и рыбачьих судах были подняты российские флаги.

– Будто мы из Севастополя и не уходили! – переговаривались промеж себя матросы. – Все вокруг свое, родное!

Майор Андрей Ричардопулос, как и положено офицеру, обстоятельно доложился Поскочину:

– Так что, господин капитан II ранга, вся прислуга батарей неприятельских с приближением судов российских бросила свои пушки и бежала к крепости Ассо, что по другую сторону острова. Вслед за пушкарями туда же бежал и гарнизон крепости Цефаллония, над коей мною уже поднят флаг Андреевский. Затем повстанцы привели пойманного ими французского коменданта. Полковник Ройе затравленно озирался по сторонам, ожидая неминуемой расправы.

– Успокойтесь, колонель! – подошел к нему прибывший на берег Поскочин. – Отныне вы под защитой русского флага!

Внезапно вдалеке в горах началась пальба.

– А что там за выстрелы? – прислушавшись, спросил Поскочин.

– Да это наши ополченцы с солдатами морскими, видать, беглецов догнали! Наверное, пока никак договориться не могут! – отвечал, усмехаясь в длинные усы, Андрей Ричардопулос.

Затем выстрелы резко смолкли, а вскоре по дороге показалась колонна из двух сотен пленных французов, которых вели под конвоем местные греки. Поодаль шли, покуривая трубки, несколько наших солдат во главе с седоусым капралом – главным виновником только что сотворенной победы.

– Кажется, уже договорились! – усмехнулся майор Ричардопулос.

– Как звать тебя? – подозвал к себе капрала Поскочин.

– Так что я, вашблагородь, Пахом Брагин полка Скипора!

– Поздравляю тебя с сержантом, Пахом! – обнял его капитан II ранга. – А всем остальным по целковому на водку!

Чтобы греки не начали избивать пленных, Поскочин распорядился их немедленно отправить к себе на «Святую Троицу».

Когда посланный к Ассо отряд солдат добрался до крепости, ворота были раскрыты настежь, а сама крепость пуста. Гарнизон, не испытывая судьбу, заранее бежал на лодках.

– А, ну и хорошо и нам, и им забот меньше! – радовались солдаты, переводя дух от нелегкой горной дороги.

Тем временем на острове начались беспорядки. Если чернь желала пограбить под шумок бесхозное добро, то обиженные аристократы хотели свести счеты с теми, кто сотрудничал с французами. Вот-вот могла начаться резня.

Из воспоминаний современника: «Народ наполнял воздух радостными восклицаниями и клялся истребить всех французов и приверженцев их… Чернь, устремясь на один дом, начала оный грабить, называя хозяина “якобинцем”, но русский мичман “бросился в толпу, захватил зачинщиков и растолковал им, что дело это не касается до них, что должно оное оставить на рассмотрение самого адмирала… Все благонамеренные граждане изъявили страх свой и подтвердили, что оба города (Ликсури и Артостоли. – >В.Ш. ) окружены множеством вооруженных деревенских жителей, которые намереваются ворваться в оные и их ограбить под предлогом злобы своей противу якобинцев”».

Пришлось Поскочину срочно выставлять на улицах городов усиленные караулы. Помимо этого фрегат «Сошествие Святого Духа» подошел поближе к городку Ликсури, а «Красноселье» – к Аргостоли. На судах открыли порты и выставили пушки, показывая серьезность своих намерений. Поскочин велел передать возбужденной толпе свои последние слова:

– А ежели кто не понял моего ласкового увещевания, то тогда я буду палить сперва холостыми зарядами, а затем и картечью!

Вид готовых к пальбе пушек и грозные слова русского начальника охладили пыл самых горячих. Толпа немедленно разошлась. Тем самым спокойствие было на какое-то время обеспечено.

Утром 23 октября в залив вошла и русско-турецкая эскадра. Кефалонцы встретили сошедшего на берег Ушакова с искренним ликованием. На набережной вице-адмирала ждала толпа с крестами и хоругвями. Как и на Занте вовсю звонили колокола, и толпа, не переставая, кричала:

– Зито Россия!

– Зито Ушаков!

После молебна в храме Федор Федорович принял и местных аристократов, взывавших о кровавом мщении отступникам.

Кефалония славилась по всему средиземноморью ликерами и мускатными винами, которые теперь с удовольствием дегустировали наши офицеры. Матросы предпочитали более дешевое ливато, похожее на наш портвейн, закусывали же знаменитыми местными дынями да жареными голубями.

Академик Е. Тарле пишет: «На Кефалонии и на Итаке французская оккупация оставила больше следов, чем на островах Цериго и Занте. Дворянство здесь было полно жажды мести против тех горожан, которых подозревали или даже очень доказательно уличали в сочувствии “якобинцам”. Разъяренные враги этих оказавшихся в совсем отчаянном положении местных “якобинцев” жаждали немедленной расправы, жаждали крови. “Именитое” купечество острова, раздраженное прекращением морской торговли во время французской оккупации, этих несчастных “якобинцев” не только не защищало, напротив, старалось расправиться с ними. Кто были эти “якобинцы”? Трудно сказать в точности, по-видимому, представители довольно немногочисленной кефалонийской интеллигенции, может быть, также представители мелкой буржуазии, как это было в соседней Морее. Так или иначе, Ушакову на другой же день после его появления на Кефалонии были представлены все нужные документы для ареста и осуждения ряда лиц, заседавших в устроенном французами “муниципалитете” (вроде того “муниципалитета”, который французы устроили в 1812 г. в Москве) или подписавших прокламации во французском духе и т.д. Доносители имели все основания ждать, что Ушаков поступит так, как в подобных случаях поступали все без исключения австрийские и английские военачальники, то есть предаст обвиняемых “якобинцев” аресту, следствию, суду, казни. Но русский адмирал поступил иначе: “Адмирал Ушаков, входя в положение сих несчастных граждан, покорствовавших силе и действовавших, вероятно, более от страха, нежели из вредных намерений, не обратил никакого внимания на донос сей, а избавил мудрым сим поведением обвиненных не токмо от неминуемых гонений, но и от бесполезных нареканий”».

Разговор шел очень трудно. Местная аристократия прохладно отнеслась к гуманизму русского вице-адмирала. Присутствующие требовали забрать и поделить между собой все имущество изменников. Под шумок многие желали свести и свои личные счеты со старыми недругами. Недруги тоже готовы были постоять за себя и свое добро. Узнав об этом, Ушаков встревожился:

– Еще не хватало резни между своими!

Чтобы образумить наиболее кровожадных, Ушаков, не жалея времени, выслушал все обиды и претензии, а потом сказал:

– Мы всех бывших в сочувствии к французам уже простили и всех ваших жителей между собою примирили, а потому ничего у них отбирать не надлежит! В том мое слово твердо. А ежели кто из якобинствовавших провинился в весьма тяжких преступлениях, то его надлежит судить судом выборных судей. Однако полагаю я, что лучше все, что можно, простить, нежели наказать, дабы какой-либо несправедливостью не подвергнуть себя суду Всевышнего!

Речь Ушакова произвела на собравшихся большое впечатление, и те молча разошлись.

Когда вице-адмирал возвратился на «Святой Павел», Поскочин представил ему бывшего коменданта Кефалонии Ройе.

Француз изъявил главнокомандующему «чувствительнейшую свою благодарность за вежливое и человеколюбивое обхождение» капитана Поскочина, которого он именовал не иначе как избавителем, защитившим как его, так и всех французов от мщения.

– О, эти варвары так грубо со мной обращались, что некоторые даже сморкались в мою сторону! – жаловался он Ушакову. – Если бы не великодушные усилия вашего капитана, то я подвергся бы неминуемой и поносной смерти!

– Ну, теперь поверьте мне, никто больше на вас и сморкаться не станет! – отвечал ему вице-адмирал. – Вот все вы называете себя образованными людьми, но деяния ваши не таковы! Вы сами виновники ваших бед и пожинаете сейчас то, что посеяли раньше!

– Я вел себя, как следует исправному французскому офицеру! – возразил Ройе.

– А я вам докажу, что нет, – возразил Ушаков. – Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров, вы не сделали нам никакого сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки! Так воевать нельзя!

Ответить на это французскому полковнику было уже нечего.

Учредив на Кефалонии самоуправление, даровав амнистию всем якобинствовавшим, Ушаков, на всякий случай, оставил там и небольшой гарнизон.

Собрав местных старшин, сказал им на прощание:

– Ежели случатся беспорядки, будем усмирять силой. Однако по доброму ко мне расположению здешних жителей такового неприятного дела я не ожидаю!

Забегая вперед, заметим, никаких «ослушаний» на Кефалонии более не произошло.

Теперь Ушаков решил брать курс непосредственно на Корфу. Но случилось иначе. Едва корабли, отойдя от острова, начали выстраиваться в походный ордер, вдалеке показалось посыльное судно под Андреевским флагом. Это был мичман, посланный капитаном I ранга Сенявиным из-под стен Святой Мавры. В своем послании Сенявин сообщал, что на острове большой гарнизон и мощная крепость, а потому ему своими силами не справиться. Прочитав бумагу, Ушаков помрачнел. Зная самолюбивого и независимого Сенявина, он понимал, что написать такое письмо того вынудила крайняя нужда, а если все обстоит так, то Сенявин действительно нуждается в помощи.

Как всегда Ушаков самые сложные вопросы решал быстро. Часть эскадры во главе с Кадыр-беем он отправил вдогонку Селивачеву, который к этому времени уже должен был подойти к Корфу и начать блокаду, а с остальной частью кораблей сам повернул к Святой Мавре. С собой вице-адмирал вел два линейных корабля и два фрегата. Следом за нашими, как нитка за иголкой, неотступно держал Кадыр-бей со своими двумя линейными кораблями и фрегатом.

* * *

В те дни, когда эскадра Ушакова освобождала Ионические острова, на Черноморском флоте произошла большая трагедия.

Дело в том, что после ухода главных сил флота в Средиземное море оставшиеся суда были сведены в резервную эскадру. Когда же «Святая Троица» вернулась с полпути к Константинополю для ремонта, адмирал Мордвинов неожиданно отозвал с нее младшего флагмана Овцына, не послав никого Ушакову взамен. Контр-адмиралу Овцыну было велено крейсировать по Черному морю во главе резервной эскадры.

В октябре контр-адмирал Овцын, держа свой флаг на 46-пушечном фрегате «Царь Константин», вышел в крейсерство у берегов Крыма, отрабатывая совместное маневрирование. 11 октября на траверзе Балаклавы эскадра была внезапно застигнута жесточайшим остовым штормом и не успела укрыться в Севастопольской бухте. На этот раз судьба оказалась беспощадной к нашим морякам.

Флагманский фрегат «Царь Константин» вскоре после начала шторма получил сильную течь и множество повреждений. От ударов волн начали расходиться доски обшивки корпуса, и вскоре в трюме было полным-полно воды. Непрерывно работали помпы, но этого едва хватало, чтобы трюм не залило вообще. Контр-адмирал Иван Овцын и командир фрегата капитан-лейтенант (по другим данным, к этому времени он уже был капитаном II ранга) Иван Тригони делали все возможное для спасения корабля. Для уменьшения воздействия волн и ветра было принято решение спуститься по ветру на запад. На четвертый день держаться в открытом море из-за пребывающей воды стало невозможно. Через некоторое время удалось кое-как стать на якорь против устья Дуная в трех милях от берега.

Спустили два баркаса. На одном из них отправили на берег батальонного командира с несколькими матросами, чтобы договориться с береговыми властями о помощи терпящему бедствие кораблю. Однако на подходе к берегу баркас перевернуло и все находившиеся в нем погибли. Второй баркас с пятью гребцами контр-адмирал Овцын распорядился поставить на бакштове.

Сила ветра между тем не уменьшалась, и «Царь Константин» порой кренило так, что он мог вот-вот перевернуться. Чтобы уменьшить напор ветра, Овцын распорядился рубить мачты. При этом одна из срубленных мачт перебила бакштов. Бывшую за кормой на бакштове шлюпку унесло к берегу, на который затем и выбросило. Люди, к счастью, спаслись.

К этому времени помпы перестали справляться с потоком хлещущей в пробоины воды и фрегат начал погружаться. И офицеры, и матросы, не спавшие уже пятые сутки, были измотаны до крайности. А шторм по-прежнему не стихал. Вскоре все внутренние помещения фрегата были залиты водой. Фрегат просел в воду до такой степени, что волны свободно гуляли по всей верхней палубе. Команда столпилась на шканцах и баке. С берега видели погибающий корабль, но ничем не могли помочь, так как никакой возможности дойти на гребных судах до фрегата не было. Вскоре «Царь Константин» исчез из вида. Это могло означать только одно – он затонул со всеми бывшими на нем людьми. На следующий день ветер стал понемногу стихать, и к берегу прибило едва живого подпоручика Богдановича, квартирмейстера и двух матросов, спасшихся на обломках судна. Это были все, кто уцелел из четырехсотенного экипажа. По словам Богдановича, до самой последней минуты на борту фрегата не было никакой паники. Контр-адмирал Овцын и командир капитан-лейтенант Тригони распоряжались как всегда спокойно и хладнокровно, а в момент погружения фрегата команда кричала «ура». Флагман и командир погибли, так и не оставив своего корабля. Помимо пяти человек с уцелевшего баркаса и четверых, спасшихся на обломках, из команды «Царя Константина» в живых остались еще один капитан-лейтенант и семь матросов, оставленных по хозяйственным делам в Севастополе и не участвовавших в этом роковом плавании. Всего же на «Царе Константине» погибли контр-адмирал Овцын, 21 офицер, 377 матросов и 34 солдата морского полка.

В тот же штормовой день 46-пушечному фрегату «Федор Стратилат» под командой капитан-лейтенанта Льва Фабрицына удалось зацепиться якорями за грунт в тридцати милях к западу от мыса Тарханкут. От непрерывных ударов волн на фрегате началась сильная течь. Когда она достигла 7 футов и стало очевидно, что дальнейшее стояние на якоре может быть гибельным, Фабрицын распорядился обрубить канат и выбрасываться на берег, чтобы спасти хотя бы большую часть команды. Однако когда фрегат начал вместе с волнами продвигаться к берегу, то оказалось, что вода почти перестала пребывать. Фабрицын решил предпринять еще одну попытку спасти вверенное ему судно. «Федор Стратилат» снова встал на запасные якоря, на этот раз уже неподалеку от берега. Так прошла ночь. Утром следующего дня вода вновь стала быстро поступать в трюм (помпы давно уже были бесполезны) и вскоре дошла до отметки 8 футов. Фабрицын снова снялся с якоря и пошел к берегу. В полутора милях от него якоря снова были брошены. Глубина в этом месте составляла всего 2,5 сажени.

– Где мы? – спросил командир штурмана.

– Судя по береговым ориентирам, в 12 милях к югу от Сулинских гирл Дуная! – ответил штурман Пупченский.

Положение тонущего «Федора Стратилата» было критическим: рухнул рангоут, огромные волны, перекатываясь через палубу, уже десятками уносили людей в пучину. Многие бросались в воду сами, в призрачной надежде добраться до берега вплавь.

– Какие будут указания? – прокричал командиру старший офицер Петр де Фабр.

– Спасаться, кто как может! – ответил капитан-лейтенант Фабрицын и, закрывшись от ветра рукавом, раскурил трубку.