Текст книги "Штурм Корфу"

Выстроившись в три колонны, эскадра начала повеленное плавание. На российских кораблях пассажиров нет, а потому на время плавания все морские солдаты были разделены на три смены. Одна должна была на палубе дышать свежим воздухом, а остальные помещались внутри судна. Ежедневно все солдаты для чистоты и здоровья мыли жилые палубы теплым уксусом. Когда позволяла погода, открывали нижние порты, выносили проветривать постели и вещи.

Чтобы служивые не маялись бездельем, их сразу же обязали нести караул. Часовые стояли с заряженными ружьями и зорко смотрели вдаль, чтобы не подходили к кораблю никакие суда без донесения о том вахтенному офицеру. Караул был заведомо бессмысленен, но людей надо было хоть чем-то занять. Особый солдат был поставлен наблюдать и за песочными часами и в кают-компании. Едва вышли из бухты, гренадеры уже пытались тренироваться метать во вражеское судно гранаты с марса. С матросами солдаты тоже быстро нашли общий язык, выявились и земляки и старые знакомцы.

…Стоявший в стороне от Шостака штурман то и дело бросал взгляд на барометр, потом оглядел горизонт, пытаясь определить погоду на ближайшие часы.

– Курс зюйд-вест-вест! – велел Шостак.

– Если переменить галс, чтобы удерживать свое место в ордере, достаточно будет лишь держаться круче к ветру! – подошел к командиру Ратманов.

– Дайте распоряжение рулевому и занесите в шканечный журнал! – отозвался командир, а спустя несколько минут добавил: – Вахтенный начальник, пора менять галс!

– Лечь на другой галс! Повернуть грот! Тяни! – уже вовсю командовал старший офицер.

Шостак тем временем перешел на ют, чтобы посмотреть, как будет исполняться маневр, а заодно глянуть, насколько поворотлив сам фрегат при полной загрузке.

Миша Васильев, стоя у штурвала, нервно поглядывал на паруса и пенный след за кормой. Впервые он самостоятельно командовал маневром такого большого судна, да еще на виду всей команды. Это был его экзамен, и мичмана била мелкая противная дрожь.

Вахтенные матросы привычно застыли на местах в ожидании приказаний.

– Руль под ветер, – крикнул, дождавшись подходящего, по его мнению, момента Васильев. – Повернуть кливер и фок!

Шостак поглядел на паруса. Мичман явно поторопился и дал команду раньше, чем нужно. На командира вопросительно глянул Ратманов. Вместо ответа Шостак отрицательно покачал головой – останавливать не надо, пусть молодежь учится на своих ошибках,

Передние паруса между тем заполоскали и начали медленно поворачиваться.

– Закрепить кливер и фок! – кричал Васильев.

Фрегат уже начал поворачиваться, слегка кренясь, еще несколько мгновений и поворот оверштаг будет завершен.

– Повернуть грот! Тяни! – волнуясь, скомандовал Васильев.

Наступил главный момент всей операции. Матросы свое дело знали. Булини и брасы по левому борту натянулись одновременно со снастями. Заскрипели, разворачиваясь, грота-реи. Но «Григорий» не торопился поворачивать до конца. Он на мгновение застыл, а затем развернулся на два румба в прежнем направлении. Паруса на мачтах заполоскали, сведя на нет все предыдущие усилия. Фрегат беспомощно закачался на волнах. Все надо было начинать сначала. Васильев стоял, потупив глаза, красный как рак.

– Ваша ошибка, мичман, в том, что торопитесь. Повторите маневр! – сказал вахтенному начальнику Шостак и снова отошел в сторону, чтобы не смущать своим присутствием.

На этот раз Васильев все сделал, как должно, и поворот был успешно завершен.

– Эй, на фоке! Подтянуть брасы, закрепить паруса! На руле так держать! – уже бойко командовал довольный собой Васильев, искоса поглядывая на молча прохаживавшегося в отдалении Шостака.

Что ж, для начала вполне не плохо! И Шостак молча спустился к себе в каюту.

Подойдя к проливу, эскадра должна была ждать распоряжения посланника Томары. Штурмана, раскатывая карты, только чесали головы:

– Сколь служим, никогда еще такого не чертили!

На картах тонкая и точная, как стрела, линия перечеркивала все Черное море от Севастополя до Константинополя.

* * *

На море человек предполагает, а Господь располагает. Спустя два дня начал усиливаться ветер, вначале до рифмарсельного, а затем и вовсе до штормового.

Фрегат внезапно провалился носом вперед, и Шостак с трудом удержался на ногах. Приступ морской болезни заставил пошатнуться и ухватиться за планширь. Фрегат снова ушел носом вниз, корма задралась, и капитан-лейтенанта швырнуло вперед. Палуба под ногами вздымалась и кренилась одновременно, так что устоять на ногах не было никакой возможности, но если матросы могли позволить себе передвигаться на карачках, то командир был обязан твердо стоять на ногах, чего бы это ему ни стоило.

– Как слушается руля?

Рулевой для пробы переложил на пару румбов, скривился, услышав хлопанье паруса, и завертел штурвал обратно.

– Хорошо! Зажимает, но самую малость, ежели бы немного на ветер, совсем хорошо бы было!

– И так сойдет!

Чтобы отвлечься от подступающей к горлу тошноты, Шостак смотрел, как мечется стрелка в матке нактоуза, пытался учесть смещение под ветер и скорость фрегата. Но сложить все воедино никак не удавалось. Шторм с каждой минутой усиливался и усиливался.

Так проштормовали почти двое суток. Едва ветер немного спал, командиры начали докладывать Ушакову, что у кого приключилось. На «Святой Троице» был поврежден руль, на «Марии Магдалине» и других судах сильная течь.

В эпоху парусного флота льяльные воды вообще были неизбежным злом, так как герметичности корабельного короба добиться было невозможно. Щели в обшивке все время расходились от ударов волн. Порой уровень воды достигал 2—3 футов, а то и больше. По этой причине во время штормов команды были обречены на каторжные шестичасовые вахты у цепных помп. Так было и в этот раз.

Затем над «Павлом» подняли сигнал вызова капитанов на совет. Посовещавшись, Ушаков обошел шлюпкой все корабли и лично их осмотрел. Настроен вице-адмирал был мрачно, еще бы, только вышли в море и такая незадача. Но делать нечего. Пришлось «Троицу» с авизо «Ириной» под началом Овцына возвращать в Севастополь на ремонт. Остальным же чиниться прямо в море.

Подняв паруса, эскадра продолжила путь к румелийским берегам. Утром 22 числа с салинга фрегата «Счастливый» прокричали:

– По курсу вижу берег!

– Это мыс Эмине! – сразу же уточнили штурмана. – А на зюйд-вест виден Сизеболи. А к зюйд-осту мыс Центавр!

Не доходя Босфора, эскадра легла в дрейф в ожидании возвращения из Константинополя авизо «Панагия». Наконец из пролива показался авизо. На нем Тизенгаузен и чиновник нашей миссии.

– Ваше превосходительство! – доложились они Ушакову. – Султаном Селимом дано разрешение на вход в проливы!

– Тогда не будем задерживаться! – махнул рукой вице-адмирал. – Поднимай паруса!

Впереди по сторонам узкой щели пролива высились его безмолвные сторожа – крепости Пойрас и Карибше.

На входе в Босфор эскадру встретил порывистый нордовый ветер. Один за другим корабли клали якоря в столь непривычном для них месте.

Едва Селиму доложили о появлении русских кораблей, тот радостно потер ладони:

– А теперь по нашему древнему обычаю посадите посла франков в Семибашенный замок на самую тяжелую цепь! Впереди у него теперь целая вечность!

Когда бедного посла тащили на веревке в тюремный замок, толпы народа осыпали его проклятьями и плевали вслед. Увы, но такова была доля многих дипломатов в Турции.

…Корабли Ушакова уже подходили к босфорским кручам, когда император Павел подписал полномочия послу Томаре на заключение договора с Турцией.

В те дни в турецких верхах произошла весьма значимая рокировка, вместо престарелого Изет Мегмет-паши новым великим визирем был назначен молодой и деятельный Юсуф-Зея-паша, давно известный своими симпатиями к России. Это был знак Петербургу и там его поняли.

* * *

В полдень 25 августа 1798 года российская эскадра при легком попутном ветре вошла в пролив. Медленно один за другим линейные корабли России втягивались в узкие каменные врата. И офицеры, и команды не сводили глаз с окрестных берегов, зубчатых крепостей и селений. Вот он – Босфор, желанный трофей прошлой турецкой войны, престол великой Византии и мечта российских политиков! Как странно, что на сей раз Андреевский флаг приветствуют здесь не калеными ядрами, а несмолкаемым салютом и криками радости.

Из воспоминаний Егора Метаксы: «Мы сидели все в кают-компании и завтракали. Как вдруг восклицания: “Царьград! Царьград!”, часто повторенные наверху матросами, заставили нас взбежать поспешно на шканцы. Какое зрелище поразило вдруг глаза наши! Нет! Ничто не может быть прелестнее, величественнее и живописнее вида Константинополя…»

Константинополь открылся сразу в великолепии Святой Софии, убегающих вверх кварталов, обилия кипарисов. Воды пролива были заполнены снующими лодками, играющими дельфинами и множеством птиц. С палуб офицеры и матросы с интересом разглядывали берега. Проходя мимо султанского дворца, на кораблях посылали матросов по вантам. С берега янычары били в литавры и в барабаны, что-то кричали. Султану наши палили, как и положено по морскому уставу, 21 залпом.

Якоря бросили у Буюк-дере – загородном районе, где жили послы и местные богатеи. Прямо напротив эскадры дом российского посла. Приходу союзников турки радовались несказанно. Были они учтивы, предупредительны и доброжелательны. Из воспоминаний В.С. Томары: «Публика более еще ею (эскадрой. – > В.Ш. ) обрадована, нежели я полагал». Корабли и суда были сразу же окружены большим количеством лодок и фелюг, набитыми любопытствующими. Зеваки глазели на непобедимые русские корабли, и каждый надеялся разглядеть на их палубе грозного Ушак-пашу.

Не стал исключением и сам султан Селим. Переодевшись разносчиком воды, он в тот же день обошел всю нашу эскадру, внимательно все осмотрев. При этом и придворная челядь, и гребцы в шести его лодках были наряжены босяками. Большего сделать нормы османлиского этикета ему не позволили. Более всего Селиму понравился флагманский «Святой Павел», и султан попросил дать его чертеж, чтобы отныне строить и себе такие же. Томарой это было обещано.

Тем временем на борт «Святого Павла» прибыл переводчик-драгоман адмиралтейства с фруктами и цветами. Подарки любезно приняли. В кают-компаниях потом молодые мичмана долго острили насчет цветов для Ушак-паши. Помимо подарков драгоман привез и декларацию о свободном плавании через проливы.

А по городу уже множились разговоры о необычных московитах. Любимец султана Юсуф-ага не скрывал своего удивления:

– Клянусь Аллахом, но дюжина кораблей московитов делают шума меньше, чем одна турецкая лодка!

Не скрыл своего удовлетворения и новый великий визирь, заявивший при встрече нашему послу:

– Ваши морские служители столь кротки в обращении, что не причиняют жителям нашим никаких обид!

Для турок, уже давно привыкших к своим вечно бунтующим, дерущимся и грабящим всех подряд матросов-галионжи, это было действительно удивительным.

Вечером первого дня стоянки, согласно установленному распорядку, матросы собрались на баках своих судов, чтобы попеть любимые песни. В открытое кормовое окно Ушаков услышал, как на «Павле» запевалы прокричали озоруя:

Сколько по морю не плавал —

Моря дна не доставал.

Сколько в девок не влюблялся —

Все по Маньке тосковал!

Я и Манька больно хитры,

Друг на дружку не глядим.

Веселую плясовую подхватили уже десятки голосов:

При народе ходим порознь,

Без народа посидим.

Раз деревня, два село.

Это Матаньку повело.

Напилася самогону,

Да и выпала в окно!

Вице-адмирал велел было пение прекратить, чтобы не нарушать местные обычаи, но собравшиеся вокруг судов на лодках турки криками потребовали продолжении концерта.

– Ладно! – махнул рукой Ушаков. – Пусть поют!

Турки слушали песенников до самого отбоя, весело прихлопывая руками в такт поющим.

На следующий день в Бебекском дворце состоялось совещание союзников. От турок был рейс-эффенди Измет-бей, от англичан – посол Спенсер Смит, от России сразу двое – посол Томара и Ушаков.

Каждая из сторон желала извлечь из нового союза свою выгоду. Турки, получив подлый удар от старого друга, желали вышвырнуть Бонапарта из Египта, а заодно укрепиться на Балканах. Англичане смертельно боялась вторжения французов в Индию и мечтали о полном разгроме ненавистной республики. Что касается России, то она стремилась обезопасить свои южные границы, а также вернуть орден иоаннитов на Мальту.

Перво-наперво все поздравили посла Смита с победой над французами при Абукире. Тон на совещании задавал российский посол. Получив широкие полномочия из Петербурга, Томара был отныне свободен в своих действиях.

– Полагаю, что союзная русско-турецкая эскадра могла бы с успехом действовать в Архипелаге и Венецианском заливе и у Александрии! – заявил он с ходу.

Слушая посла, рейс-эффенди довольно кивал головой. Турки давно облизывались на никогда не принадлежавшие им Ионические острова, и вот наконец появилась реальная возможность прибрать их к рукам. Измет-паша выдержал долженствующую паузу, после чего вопросил:

– Хотелось бы выслушать и досточтимого Ушак-пашу.

Вице-адмирал был немногословен:

– Надлежит, не теряя времени, плыть соединенно к Ионическим островам и, прибыв туда, атаковать французов со стороны Албании!

Ответ рейс-эффенди пришелся по вкусу. Во мнении о дальнейших планах французов мнения разошлись. Английский посланник Спенсер Смит не уставал говорить об опасности Индии. На что возражал Томара:

– Ост-индийский проект лишь завеса, чтобы отвлечь всех нас от главной цели якобинцев! – говорил он. – Пусть даже Бонапарт пересечет Аравийскую пустыню! Но как он доберется морем до Индии, ежели у него там нет ни одной лодки?

– О, вы не знаете этих лягушатников! – всплеснул руками англичанин. – Они всегда имеют в уме какой-то хитрый ход!

– Что же, по вашему мнению, волнует сейчас Бонапарта? – сразу посерьезнел Измет-бей.

– Думаю, что их директория готовит революцию в Морее и собирает для того войска на Венецианских островах.

– Вай-вай-вай! – запричитал рейс-эффенди. – Какое низкое коварство! Наши сердца напоены ненавистью против проклятых Аллахом франков!

Спенсер Смит отдельно переговорил с Ушаковым, попросив его уведомлять контр-адмирала Нельсона о своих планах. Тот не возражал.

В конце совещания Томара зачитал обращение к жителям Ионических островов «Его Императорского Величества императора и самодержца Всероссийского вице-адмирал и кавалер Ушаков – командующий эскадрою государя своего, с эскадрою блистательной Порты соединенную приглашает обывателей островов Корфу, Занте, Кефалонии, Св. Мавры и других прежде бывших венецких воспользоваться сильною помощью соединенного оружия государя своего и Его Величества султана для извержения несносного ига похитителей престола и правления во Франции и для приобретения прямой свободы, состоящей в безопасности собственной и имения каждого под управлением, сходственным с верою, древним обычаем и положением их страны, которое с их же согласия на прочном основании учреждено будет».

Присутствующие с ним согласились. Решили также послать к Родосу по два фрегата от нас и турок для усиления крейсировавшего там английского отряда.

– От российской стороны будут отправлены «Святой Михаил» и «Казанская Богородица» под началом капитана II ранга Сорокина! – уточнил Ушаков.

Затем Измет-бей клятвенно обещал отправить во все подвластные владения фирман о содействии русскому флоту. А кроме того, вызвался, что отныне довольствовать всем необходимым славного Ушак-пашу также будут турки. Сам Ушак-паша против этого тоже не возражал.

А стоящие на якорях российские корабли жили своей повседневной жизнью. В 6 утра побудка, затем приборка, завтрак, подъем флага, корабельные работы и учения. В полдень обед, затем неизменный «адмиральский час» и снова работы и учения, до самого отбоя. В море матросы питаются два раза в день. И на берегу, и в море матросы едят артелями по семь человек у котла. Делалось это для удобства расчета, так как, сколько полагалось еды семи матросам в один день, ровно столько же полагалось и одному человеку в неделю. Пищу варили в одном большом котле «по единому, а не по прихотям», при этом кокам категорически запрещалось что-либо принимать для приготовления пищи у команды, кроме свежего мяса и рыбы, да и то только в указанные дни.

Матросская норма считается одной порцией. От нее ведется счет порциям всех должностных лиц команды, которые получали свои порции деньгами. Они так и называются – порционные деньги. Согласно петровскому уставу, адмиралы и флагманы имеют 6 установленных порций, капитаны – 4 порции, капитан-лейтенанты, лейтенанты, мичманы, секретари и лекари – по 2 порции, штурманы, шкиперы, боцманы – по 1,5. Священнику, если он из монахов, полагался отдельный котел, если же он являлся представителем белого духовенства, то вкушал пищу вместе с офицерами.

Два дня спустя по просьбе великого визиря Ушаков осмотрел определенную под его начало турецкую эскадру, Топхану (адмиралтейство) и арсенал.

Турецкие корабли были на совесть построены французским мастером Ле-Брюном, обшиты медью и легки на ходу. Пушки тоже были медные и в полной исправности. Паруса, однако, турки шили из бумажной материи, а потому к дальнему плаванию абсолютно негодные, не прочным был и такелаж.

На флагманском корабле турки показали примерную стрельбу из пушек. Хотя зрелище это было весьма жалкое, Ушаков дипломатично похвалил капитана корабля.

С особым интересом побывал вице-адмирал на новом линейном корабле, только что пришедшем из Синопа. Дело в том, что командовал кораблем только что вернувшийся из ссылки известный алжирский пират Сеит-Али. Восемь лет назад именно он похвалялся разбить Ушак-пашу в морском сражении, а самого его привезти султану в клетке. Но сам был наголову разбит при Калиакрии, после чего и отправлен в ссылку. И вот теперь новая встреча. Сеит-Али встретил русского вице-адмирала с трубкой во рту, на поводке ручной лев. При приближении кого-либо к хозяину лев недобро порыкивал. На Ушакова эти причуды впечатления не произвели. Современники не оставили нам описания общения двух бывших противников. Однако думается, вряд ли эта встреча была особо сердечной.

Прибывший к Ушакову терсан-эмини (генерал-интендант) клятвенно обещал снабжать всем необходимым наших моряков все время его плавания.

– Поживем – увидим! – дипломатично ответил вице-адмирал.

Тогда же он отправил письмо контр-адмиралу Нельсону. Поздравив его с победой у Абукира, Федор Федорович изложил план предстоящих действий русско-турецкой эскадры и заверил, что при необходимости готов оказать английскому флоту помощь. Это послание положило начало переписке двух флотоводцев.

Тогда же прибыл на эскадру и греческий священник Дармаро, посланный патриархом Григорием для возбуждения греков против якобинцев.

* * *

Перед отплытием Селим, желая изъявить благоволение отходящему флоту, велел выдать нашим матросам две тысячи червонцев. Такая щедрость воспринята была с удовольствием. Затем прибыли лоцманы, знающие Архипелаг и Ионическое море. Привезли из адмиралтейства и новые рули вместо поврежденных штормом.

Выход эскадры был назначен на 4 сентября. Но его пришлось отложить. В тот день на рассвете небо заволокли низкие тяжелые тучи. Начался сильный ветер. С моря появился разбитый штормом турецкий корабль без бушприта и стенег. Ветер с каждым часом набирал силу, и вскоре все вокруг потонуло в бешеном реве бури, шуме волн, грохоте грома. Суда метались, словно испуганные кони на привязи. На линейном корабле «Святая Троица», вернувшемся два дня назад из Севастополя, не выдержали якорные канаты, и его стало опасно дрейфовать к берегу.

А стихия все бушевала, казалось, буйству непогоды не будет конца. Три дня свирепствовал шторм. Лишь к утру 8 сентября ветер стал постепенно утихать, и Ушаков, не дожидаясь, пока он прекратится вовсе, распорядился сниматься с якоря и вступать под паруса.

А ночью ударами молний подожгло фор-стеньгу на «Григории», на «Сошествии» же грот-стеньгу. Пришлось поволноваться и Шостаку, и капитан-лейтенанту Константинову. Впрочем, едва ветер стих, стеньги быстро заменили.

Уже перед отплытием на «Святой Павел» прибыл Томара. Посол сразу же перешел к делу:

– Дорогой Федор Федорович, плавание ваше будет весьма необычно по причине присутствия турецких судов. У союзников наших, как вы знаете, свои понятия о правилах войны, и мой вам настоятельный совет, не вмешиваться в их обращения ни с пленными, ни с их добром. Турки есть турки, и нам их не исправить!

– А как же человеколюбие? – нахмурился вице-адмирал. – Турки что же, как всегда, начнут головы пленникам резать?

– Увы, увы, увы! – развел руками дипломат. – Впрочем, Кадыр-бей слывет среди прочих злодеев едва ли не самым сострадательным, а потому старайтесь убеждать его к человеколюбию ласкою, если это, конечно, вам удастся!

Наконец, 8 сентября, «дав туркам опыт неслыханного порядка и дисциплины», наши корабли выбрали становые якоря и взяли курс к Дарданеллам, где намечалась встреча с турецкой эскадрой.

Легенда говорит, что в дни нахождения кораблей Ушакова в Константинополе неожиданно для всех внутри мечети Аль-Софии осыпалась штукатурка и под ней явились лики старых византийских святых, писанных некогда в соборе Святой Софии. Случившиеся было воспринято турками как доброе предзнаменование.

Из записок очевидцев: «В проходе ее каналом и мимо столицы берега и дома наполнены были обоего пола зрителями. Проходя эскадру турецкую, салютовал господин вице-адмирал Ушаков капитан-пашинскому флагу 17-ю выстрелами. Бешикташу, где Его Величество султан присутствовать изволил, 31-м выстрелом при кричании матросами “ура” и при игрании на трубах и барабанном бое. Топхане 15-ю и зимнему дворцу – 21-м выстрелом же. На что с эскадры ответствовало ему было 17-ю, а от Топханы 15-ю выстрелами. Прочие же военные корабли и фрегаты отдавали только одному султану честь ружьем. Барабанным боем, игранием на трубах и кричанием “ура”».

Затем миновали Ак-Деныз – Белое море, называемое европейцами Мраморным. Потом пошли дарданелльские теснины. Миновали все пять крепостей, что по берегам для защиты от нападения. Править из-за сильного течения было сложно, но лоцмана знали свое дело и вели корабли ближе к европейскому берегу, где оно было слабее.

Спустя два дня корабли были уже у Галлиполи, где на якорях ждала эскадра Кадыр-бея. Под началом турецкого вице-адмирала имелось 4 линейных корабля, 6 фрегатов, 4 корвета и полтора десятка канонерских лодок.

В прошлую войну между Россией и Турцией Кадыр-бей командовал кораблем «Макдем-Бахри». На турецком флоте он считался человеком сведущим, благонравным и уступчивым, кроме того, велено ему было самим султаном почитать русского адмирала «яко учителя». Свой флаг Кадыр-бей держал на 84-пушечном «Патроне-бей», лучшем из турецких линейных кораблей.

После обмена салютами на русский флагманский корабль впервые прибыл командующий турецкой эскадрой. Перед Федором Федоровичем стоял огромный и крепкий человек в форме турецкого капитан-бея (полного адмирала). Вел себя он с первых минут знакомства учтиво, постоянно выказывая почтение русскому адмиралу. Вел себя так Кадыр-бей не только потому, что по повелению султана ему надлежало во всем подчиняться российскому командующему, но и из чувства личного уважения к непобедимому Ушак-паше, которого он высоко ценил и считал своим учителем. Переводчиком выступал лейтенант Метакса.

Оба командующих быстро нашли общий язык. Адмиралы обменялись офицерами-переводчиками. От турок на «Святой Павел» перебрался неплохо знавший русский язык Александрер Кальф-оглу, а к туркам лейтенант Егор Метакса. Обговорили и взаимные сигналы.

После совещания, адмирал Ушаков отправил в Севастополь посыльное судно с донесением для императора о результатах переговоров и намеченном плане совместных с турками действий.

«По всем ведомостям Блистательная Порта и весь народ Константинополя, – доносил Ушаков, – прибытием вспомогательной эскадры бесподобно обрадованы: учтивость, ласковость и доброжелательство во всех случаях совершенны».

Просил он прислать и десантные войска, подчеркнув, что без них невозможно будет овладеть сильными укреплениями острова Корфу. О состоянии турецкой эскадры адмирал пока умолчал, хотя оно и вызывало беспокойство.

В ответ Павел Первый писал Ушакову: «Впрочем, поручаю вам стараться избегать и не требовать лишнего от Порты и не терять из виду, что, помогая ей, не должны мы становиться в крайнюю тягость. Я полагаюсь относительно сего на ваше благоразумие, быв уверен, что вы будете, тащась о выгодах ваших подчиненных, притом и о сохранении наилучшего от нас впечатления как в самом султане и министерстве его, так и в простом народе».

* * *

Первым ушел отряд, направлявшийся в помощь англичанам к египетским берегам – десять турецких канонерских лодок и четыре фрегата, в том числе два русских – «Святой Михаил» и «Казанская Богородица». Турецкие фрегаты собственных названий не имели, их различали по имени капитанов. Возглавил отряд командир «Михаила» капитан II ранга Сорокин.

Тем временем константинопольский патриарх Григорий с подачи Селима Третьего написал пастырское увещевание грекам, предлагая им «свергнуть с себя иго французского порабощения и учредить у себя под покровительством трех союзных дворов правительство наподобие рагузского или какое ими за благо признано будет».

20 сентября 1798 года, дождавшись попутного ветра, покинули Дарданелльский пролив и главные силы обоих эскадр.

Воздев паруса, корабли в ордере трех походных колонн взяли курс к берегам Мореи.

Мачты кораблей еще не скрылись с горизонта, а довольный Томара уже доносил в Петербург Павлу Первому: «Благоприятство обеих начальников флота, взаимные их похвалы друг другу и добрый успех хотя и в малом деле, но согласным подвигом обоюдных войск, приобретенный, приняты правлением за большую победу».

Императору Павлу согласие союзных флагманов понравилось.

– Соглашениями и соединенным содействием я весьма доволен, желаю, чтобы и дальше так было, – заявил он, прочитав послание канцлеру Безбородко. – И как там дела с заключением договора с турками?

– Желание Вашего Величества – закон, и оный будет исполнен безусловно! – согнулся в поклоне, пряча улыбку, лукавый Александр Андреевич. – А статьи договора должны доставить со дня на день!

В Петербурге пока не очень ясно представляли себе, как обстоят дела на Средиземном море, куда шла эскадра Ушакова.

– Вы знаете, что экспедиция Бонапарта исчезла как дым! – говорил князь Безбородко, наслушавшись рассказов посла Витворта об Абукире.

А в это время Бонапарт победоносно шел с армией по Египту, сметая сопротивление мамелюков и янычар.

Из-за этих ошибок и задачи Ушакову ставились не самые правильные. Историк пишет: «Выходило, что о Египте беспокоиться уже незачем. Нельсон будет “блокировать Тулон и прочее”, а Ушаков сможет “овладеть островами венецианскими (т.е. Ионическими)”, согласовав свои действия с действиями Нельсона и “охраняя берега итальянские, способствовать блокаде Мальты”. Захват Мальты особенно раздражал “гроссмейстера” Павла. А на самом деле Нельсону пришлось блокировать не Тулон и берега Италии, а прежде всего египетские порты и Мальту, и Ушакову необходимо было считаться с требованиями Нельсона о помощи».

Тем временем в Бебеке Томара, рейс-эффенди Измет-бей и анатолийский кадилискер Сеид Ибрагим-бей, уже скрепляли подписями статьи союзного договора. После обмена грамотами Измет-бей заулыбался:

– Соединение наших сил может переменить вид всей Европы!

– Дай-то бог! – перекрестился Томара, уже познавший на себе невероятную турецкую медлительность во всем, что бы они ни делали.

Известный российский историк ХIХ века А.В. Висковатов так характеризовал заключение неожиданного союза: «В один миг взаимные опасения исчезли, вековая вражда была забыта, и Европа увидела с изумлением, что в то время, когда не заживлена была рана, нанесенная Турции отторжением от нее Крыма, когда свежи были развалины некогда грозного Очакова и не замолкли рассказы о кровопролитных штурмах Измаила и Анапы, два народа, бывшие почти в беспрерывной между собой вражде, и разнствующие один от другого и правилами Веры, и языком, и обычаями, вступили между собою в тесный союз против нарушителей общего спокойствия».

Эскадру же Ушакова ждали первые бои и первые победы…