Текст книги "Из теории и практики классовой борьбы: Происхождение командующих классов. Основы их идеологии. Вопрос об интеллигенции."

III

Отныне у кормила организации производства становились люди, не умевшие ею руководить, не отвечавших запросам новой системы экономической деятельности общества, обладавшие способностями и знаниями, характеризовавшими старую организаторскую психику. Носители старой психики и старых традиций, они, естественно являлись не стимулом, а тормозом производственного развития. Отныне это развитие должно было идти мимо них, должно было находить себе новых истинных организаторов, создавших новые организационные формы и новые организаторские центры.

Процесс создания последних, – процесс очень медленный и сложный, тянущийся веками, в продолжение которых в первобытном и затем античном обществе накапливались технические изобретения, расчищавшие тернистый путь этого процесса. А тем временем прежние организаторы делали свое дело: старались новое вино влить в старые меха, новую экономическую жизнь приспособить к старым организационным рамкам.

В переводе на язык технических отношений сущность охарактеризованного положения вещей сводилась к следующему. Новая техника, новые орудия производства одержали несомненную победу над старой техникой и старыми орудиями, т. е. получили широкое применение. Они революционизировали экономический строй, дифференцировали однородные по своему составу «социальные тела. Но все же одержанную ими победу нельзя назвать безусловной: они не смели с лица земли окончательно всех остатков старой техники. Произведенная ими общественная экономическая дифференциация общей массы населения не шла слишком далеко: в недрах первобытной общины обозначились обособленные ячейки, сгруппированные вокруг известного имущества (средств производства), но ячейки эти сохранили все же между собою в некоторых отношениях экономическую связь (напр., земельная территория осталась общей собственностью целого ряда родов или племен).

По распространенному представлению, эволюция техники совершается по какому-то абсолютно прямолинейному пути, на котором нет ни одного сучка, ни одной задоринки. Происходит изобретение какого-нибудь орудия, значительно более усовершенствованного сравнительно с существующими, обещающего несомненные, большие выгоды; моментально его утилизируют, моментально оно вытесняет из обращения все другие орудия. Элемент борьбы, элемент сопротивления старых орудий и старой техники обыкновенно игнорируется.

На самом деле, это чрезвычайно важный элемент. Он на каждом шагу дает о себе знать и при современном капиталистическом хозяйстве, когда технический процесс достиг высокой степени развития, когда техническая мысль работает с лихорадочной быстротой и технические открытия безостановочно следуют одно за другими. И все же, во многих случаях, наиболее усовершенствованной машине, составляющей «последнее слово науки» приходится подолгу ждать, пока ей окажут предпочтение перед ее соперницами, пока ей она сделается вершительницей судеб промышленности: зачастую капиталисты считают для себя выгоднее орудовать с машинами старого образца, думая выиграть на интенсивной эксплуатации рабочих. Классический пример: в экономии капиталиста-агрария пашут, сеют и убирают жатву при помощи примитивных орудий; а в амбаре владельца экономии стоят без употребления новейшие сельскохозяйственные машины: они поставлены туда единственно с целью угрозы рабочим. Если последние осмелятся возроптать на слишком нищенскую оплату их труда, или слишком тяжелые условия работы, кулак-аграрий обещается рассчитать немедленно непокорных и отворить двери амбара. Выгода, как вообще, понятие весьма и весьма растяжимое и ссылаться на нее надлежит с большею осмотрительностью.

Но раз, даже при индустриальном строе, старая техника без упорного сопротивления не уступает места новой, то легко себе представить, какой затяжной характер носила борьба этих двух противников в царстве первобытной культуры.

Употребление известных методов, известных средств производства определяет собою функционирование известных органов работающего, создает известные психические приспособления». При смене технической системы, эти приспособления некоторое время сохраняются, органы требуют работы в прежнем направлении. Чем дольше утилизировалась вытесненная техника, тем сильнее это требование, тем сильнее оппозиция новому способу производства, новым орудиям. Отмеченный закон применим далее к внешним формам вырабатываемых орудий. Там, где старая культура держалась особенно долго, за новым материалом особенно настойчиво закрепляются старые формы. Так, в странах, долгое время являвшихся ареной господства каменных орудий, топорам, сделанным из металла долгое время придется продолговато-клинообразная форма вытесненных каменных орудий, топоров. Где же, напротив, прежние средства производства держались сравнительно недолго, там антагонизм двух технических систем проявляется менее резко, там быстрее совершается переход к формам, свободным от рабского подражания старым, к формам, более отвечающим качествам нового металла. В таких странах, напр., металлические топоры быстро принимают более простую форму, близкую к той, какая придается им в настоящее время.

Прекращение функционирования прежних «психических приспособлений» воспринимается организмом, как потеря почвы под ногами, как проигрыш в борьбе за существование. Поэтому, понятно, какая сильная борьба должна была возгореться против разрушителей стольких «психических приспособлений», связанных с употреблением деревянных, костяных, каменных орудий, – против металлов. Борьба сопровождалась многочисленными перипетиями, иногда велась aequo Marte, иногда временный успех имела техника прежних культур. Как бы то ни было, металлы приобрели в первобытном обществе право гражданства. Но о полном вытеснении не могло быть и речи. Эти орудия господствовали в продолжение веков; в продолжение веков они определяли психику производителя. И если теперь производитель стал пользоваться металлическими орудиями, все же переживания прежней психики не могли не сохранить над ним некоторой власти. Конечно, тот глубокий консерватизм, который отличает первобытных организаторов, был чужд ему. Он, во всяком случае, оказался способным примениться к требованиям новой технической системы. Но вместе с тем умалять консервативных элементов его рабочей психики, его привязанности к старым рабочим процессам и старому укладу общественной жизни нельзя.

В его руках, правда, металлы оказались великой революционизирующей силой и неизмеримо подняли производительность труда. Но все же он извлек из них сравнительно небольшую долю той пользы, какую они могут принести: прогресс металлургической техники подвигался вперед действительно очень медленно. Соответственно этому, результаты происходившей дифференциации первобытной общины являлись не очень крупными. Единственно крупным результатом было обособление командующих центров; в среде рядовой массы разделение труда вылилось в слабые формы. Одним словом, техническая революция была бессильна оборвать многие связи с прошлым экономического процесса; прошлое продолжало жить и оказывать властное влияние на развитие вновь сложившихся производственных отношений.

При всем том революция принесла много нового. Так или иначе первобытному коммунизму нанесена была рана, оказавшаяся неизлечимой. На исторической сцене слагались новые силы: был разыгран пролог классовой борьбы.

IV

Поступательное движение обособившегося организаторского центра развивалось с большею последовательностью. Организаторы постепенно сдавали в архив прерогативы своего демократического прошлого, постепенно освобождали себя от своих обязанностей по отношению к общине и навязывали общине обязанности по отношению к себе.

Первое время с внешней стороны дело обстояло так, как будто никаких особенных перемен не произошло. Владея средствами производства, организаторы, тем не менее, не присваивали себе всех продуктов производства. По-прежнему они являлись распределителями последних. До сих пор, щедрость, раздача каких-либо продуктов без обязательства отдачи считается, великой добродетелью представителей «благородной касты»; это – не что иное, как отголосок первобытного коммунистического периода. Правда, отголосок этот передает в извращенном виде истинный смысл старинных отношений: то, что в эпоху первобытного коммунизма считалось обязательством, современные господствующие классы обратили в добродетель, в акт автономной доброй воли.

Мало помалу и в первобытной общине раздача продуктов утрачивала свой обязательный характер[11]11
  К сожалению, нам не приходится устанавливать точную хронологию различных моментов описываемой эволюции командующих классов, т. е. приурочивать каждый данный момент к определенному поступательному шагу техники. Материал, собранный исследователями первобытной культуры, почти никаких указаний на этот счет не дает. Единственно, что при современном состоянии науки можно «сделать, – это выяснить общий путь развития.


[Закрыть], мало помалу сокращался круг лиц, среди которых организатор находил нужным производить эту раздачу. Первоначально продукты распространялись между всеми решительно членами общины (рода, клина); затем из общей массы выделяются лица, стоящие ближе других к организатору по происхождению или по организационным связям.

Дальнейший этап: управляется безвозмездная раздача. «Организатор» впервые появляется без маски, впервые в категорической форме заявляет о «своих правах – правах безусловного собственника средств производства. Отныне твердо устанавливается принцип: тот, кто владеет на правах частной собственности средствами и орудиями производства, признается собственником и продуктов; а также: тот, кто получил от организатора в пользование (разумеется, временное) те или другие средства и орудия производства, обязан не только их вернуть по принадлежности (такого безусловного обязательства в прежние времена, как мы отмечали выше, не существовало), но и вознаградить организатора-собственника. Таким образом, считается отжившим свой век старое положение обычного права, согласно которому продукт принадлежит тому, кто пользуется тем или иным орудием в момент совершения трудового акта.

Создается нелепейшая, но имевшая в истории столь роковое значение, экономическая фикция, будто в орудиях и средствах производства скрыта какая-то чудодейственная сила, будто орудия средства помимо приложения к ним труда рабочего, сами по себе способны производить. Именно на подобном удивительном предположении обосновывается и право собственника орудия на продукты, производимые при помощи этого орудия.

Спрашивается, как подобное предположение могло сложиться, как могло оно приобрести столь великий кредит и пользоваться этим кредитом почти вплоть до наших дней?

Ответ подсказан нашим предыдущим изложением. Фикция права собственника орудия на продукт, выработанный при помощи этого орудия сложилась под влиянием известных организационно-производственных отношений: первобытной общины. Ход и порядок всех работ определялся организатором. Вырабатываемый членами общины продукт поступал в распоряжение организатора, который его распределял. Средства производства, в свою очередь находились в распоряжении организатора, (который, если требовалось, распределял и их). Общинники повторяли процесс отдачи продуктов в распоряжение организатора из поколения в поколение, иногда на протяжении веков. Таким путем выработалось определенное «психическое приспособление», – определенная привычка; выработался взгляд, согласно которому продукт не является плодом труда каждого отдельного работника, а добывается и получается действием организующей воли[12]12
  Отголосок этого взгляда представляет, напр., вера греческого землепашца в промысел божества, посылающего урожай и богатство. Его божество – это верховный организатор производства; идея о божестве развилась из культа предков организаторов. Или воззрение разных народов, согласно которому всякая удача в предприятиях зависит от воли и милости богов.


[Закрыть].

Далее, подобного рода действие организующей воли начинают приписывать орудиям и средствам производства.

Происходит это вот каким образом. Организатор из поколения в поколение распоряжается орудиями. Помимо его указаний и контроля орудия не применяются к делу. Орудие лежит, как мертвый капитал, пока организатор не подаст соответствующего сигнала, не сделает приказания. Но если акт употребления орудия рядовой член общины никак не мог представить себе вне вмешательства организатора, если, так сказать, за орудием, в его представлении, всегда стояла личность организатора, то, естественно, с течением времени мог сложиться своеобразный «анимистический»[13]13
  Предания первобытных и малокультурных народов сохранили нам множество отголосков подобного воззрения. Орудия, принадлежащие легендарным организаторам, всегда оказывается наделенными чудодейственной силой. Когда Патрокл или Гектор облачаются в доспехи Ахилла, им сообщается сила и храбрость последнего. Герои народных сказок постоянно обладают какими-нибудь волшебными жезлами, лампочками, перстнями и проч. Эти предметы являются наследием, полученным ими, тем или иным путем, от каких-нибудь фантастических существ, олицетворяющих «организаторскую волю»: в этих предметах «почил дух» их первоначальных собственников; и означенный «дух действует, когда их новым собственникам необходимо совершить какой-либо подвиг.


[Закрыть] взгляд на орудия. Орудие начинают как бы одухотворять; в нем как бы кристаллизуется «личность» его владельца. Совершается процесс своеобразной «интроекции». Когда орудие берут у его владельца и употребляют для работы, то этот владелец как бы тоже принимает участие в работе. А участие организатора в работе обходится рядовому члену общины дороговато: И организатору отходит львиная доля продуктов[14]14
  Напр., Кук передает следующие любопытные факты: Один начальник на Таити, у которого было два гвоздя, получал от них довольно значительный доход, ссужая их своим соотечественникам для пробития отверстий во всех тех случаях, когда их собственные средства были недостаточны. «Старейшины каролинских островов также обогатились от отдачи в ссуду гвоздей.» И далее: «Если случайно иностранное судно оставляет у них на островах какие-нибудь старые куски железа, то они принадлежат по праву тамолам (старейшинам), которые заставляют делать из них по возможности лучшие орудия. Эти орудия составляют фонд, из которого тамол извлекает значительный доход, потому что он отдает их в ссуду, а ссуда оплачивается довольно дорого». (Цитиров. в изложении Н. Зибера – op. cit. стр. 398; курсив наш). Приведенные данные, между прочим, весьма красноречиво подчеркивают роль металлических орудий в первобытном обществе, их дифференцирующее значение, отношение к ним организаторов (право собственности на них).


[Закрыть].

Впрочем, на первых порах он довольно милостив: охарактеризованный «анимистический» взгляд еще недостаточно привился. Ссуда еще явление сравнительно новое. Но затем аппетит организаторов начинает расти…

В сущности, по традициям реформированного первобытного коммунизма, организатору за его «участие в работе» принадлежал весь продукт: такой «идеал» организаторы, действительно, осуществляли в известном случае – когда на их орудиях работали лица, не связанные узами происхождения с данной общиной, во всех отношениях чуждые, – рабы. По отношению к членам общины, на первых порах, идеал этот, по только что указанной причине, был неосуществим. Но только на первых порах: с распространением обычая ссуды и с ростом взимаемой за ссуду мзды, вводится новый юридический институт свободных общинников – за долги лишают свободы на время или навсегда.

Итак, организаторы превращаются в ростовщиков, община все более и более попадает в материальную зависимость от этих организаторов[15]15
  Ср., напр., у Н. Зибера относительно скотоводческих племен: «Недостаток скота у свободных членов племени и обилие его у главы племени… привело к отдаче его в ссуду и к обращению членов племени в зависимость от вождя». (Op.cit., стр. 399)


[Закрыть].

Одной из форм зависимости явилась заработная плата. Чтобы понять сущность последней, необходимо сопоставить ее с институтом ссуды. Заработная плата вытекла именно из означенного института. На самом деле, в этом убедиться легко; стоит только проанализировать, – приняв во внимание сказанное выше относительно «права на продукты», – позицию организатора, дающего плату, и общинника, получающего ее. Общинник работает на орудии, принадлежащем организатору: вот центральный факт, характеризующий их взаимные отношения. Другими словами, в переводе на язык первобытной организации производства, организатор ссужает орудие общиннику. Первоначальная форма ссуды – это ссуда орудия на сторону, в хозяйственную ячейку, к которой принадлежит общинник; вторичная форма – отдача в ссуду в пределах хозяйства самого организатора. Общинники являются к организатору и пользуются его орудиями и средствами производства, отдавая известную часть продуктов. Подобный порядок получает все большее и большее распространение. Вот именно отсюда и намечается переход к тому, что называется заработной платой. Организатор, вместо того, чтобы ограничиваться ролью простого ростовщика, начинает утилизировать ссуду в интересах расширения своего собственного хозяйства. По-прежнему он дает пользоваться своими орудиями, но почти весь продукт, вырабатываемый с помощью последних, оставляет в свою пользу. Создается новая фикция: представители командующих классов перевертывают понятие о ссуде, так сказать вверх ногами. Получается так, как будто лицами, дающими продукты, являются именно они, а не общинники, работающие у них, как будто они платят общинникам. На самом деле, мы видим как раз обратное: все время платит тот, кому ссужается орудие. Заработная плата! как будто платят за работу. За работу ровно ничего не платят. Наоборот, рабочий платит за пользование тем или иным орудием или средством производства. Заработная плата – не что иное, как часть продукта, который остается у рабочего, за вычетом того, что он отдает собственнику орудия. И такова эластичность ссудных операций: раньше, когда ссуда была только ссудой, когда она характеризовалась отношениями между должниками-общинниками и кредиторами-организаторами, считалось, что общинник берет в свою пользу указанную долю продукта; теперь же дело изображается в ином виде: указанную долю продукта общинник якобы получает милостью организатора. Организатор-собственник отбирает у своего клиента теперь почти весь продукт; и что же! за его поступательные шаги по пути эксплуатации труда его начинают… считать благодетелем. Он дает теперь работу, дает заработную плату, дает средства к существованию. Истинный спаситель рода человеческого!..

Итак, сущность описываемого экономического процесса – в распространении ссудных операций и увеличения ссудного «процента». Чем выше последний, чем больше ссуда входит в обиход социальной жизни, тем благодарнее почва для нарождения нового экономического института – института заработной платы. В недрах первобытного общества означенный институт, как известно большого развития не получил, не получил развития вольнонаемный труд. Правда, в иных случаях мы сталкиваемся с проведением в жизнь начал «свободного» труда. Так, напр., кафры, не имеющие достаточно скота идут работать и служить в хозяйство «двор» своих вождей[16]16
  Н. Зибер, op. cit, стр. 399.


[Закрыть], за что и получают соответствующее вознаграждение. Но в общем подобного рода заявление нельзя считать типичным для данной эпохи. В данную эпоху наметились лишь предпосылки имеющих создаться в отдаленном будущем социально-экономических отношений. Первобытное, а затем древнее общество стоят не под знаком противоположения «свободного» труда и его эксплуататоров, а под знаком противоположения кредиторов-организаторов и их должников с одной стороны, рабов и свободных с другой. Резкая форма, в которую отлилась впервые борьба классовых отношений внутри общества, это – борьба, сконцентрированная вокруг долговых обязательств. Вспомните, напр., пролог достоверной истории афинского государства: – возмущение (stasis) тех кто «почти ничего не имел» против «немногих», завладевших всею землею, игравшею роль главного средства производства[17]17
  Aristotelis «Politeia Athenaion» (ed Blass), c. II; Plutarch «Solo», c. XIII.


[Закрыть]. Воcстали именно должники[18]18
  Cp. характеристику, сделанную им Аристотелем: «и служили (edouleuon) бедные богатым, сами и дети их и жены; и назывались они пелатами и гектеморами (платящими шестую часть): за такую плату обрабатывали они земли богатых. А вся земля принадлежала немногим. И если бедные не отдавали плату, они и дети их подлежали рабству. И ссудные сделки всегда заключались под условием: должники отвечали свободой» («Роliteia Athenaion» II, 2).


[Закрыть] против заимодавдев, восстали мелкие слои собственников, которые постепенно переходили на положение «деклассированных», выбрасывались за борт своего класса.

В современном капиталистическом обществе подобным деклассированным предстоит участь пролетария. В обществе первобытном и древнем (имеем в виду общество на рубеже его «достоверной» истории[19]19
  В классическую эпоху, греческой истории аттическое право не знало уже обращения в рабство полноправных граждан за долги (но для метеков в данном случае сохраняли силу старые юридические нормы (Ср. в сборнике «Zum, altesten Strafrecht der Kulturvolker статью von Wilamowitz – Movellendorf'a, стр. 16.


[Закрыть] деклассированные обращались в рабов.

Во времена, предшествовавшие «революционному походу организаторов против коммунистических устоев первобытной общины, член общины, взявший какое-либо орудие или средство производств у другого члена, зачастую, не обязан вернуть это орудие. После победы организаторов над коммунистическими устоями должник, не оправдавший доверия своего кредитора, не вернувший ссуды, стал отвечать своим «телом» перед кредитором. Последний мог даже убить его. Но такой способ погашения долга не имел распространения. Предпочитали иной образ действий: должник обязан был погашать долг в течение очень продолжительного времени или всей жизни, работая на кредитора, без права получить малейшую долю выработанного продукта. Более того, погашать его долг, при подобных же условиях, приходилось и жене его, и детям, и внукам, и правнукам. В лице рабов, труд платил ростовщическому капиталу проценты, которые никогда не грезились во сне самым алчным хищникам современного промышленного и финансового мира. То был золотой век ссудных операций[20]20
  Отметим кстати, что современная крупная промышленность развилась эволюционным путем из экономической системы, характеризующейся именно раздачей в «ссуду» на долю работникам различных средств и материалов производства (сырья). Ср. Verlags – или Vеrlagssistem – «систему ссуды».


[Закрыть].

V

Одной из четырех добродетелей, завещанных древнеиндийскими законами и древнеиндийской моралью благочестивым представителям командующих каст, значится приобретение материальных благ: наряду с обязанностью соблюдать закон (dharma) и добиваться освобождения (moksha – т. е. освобождения духа от пут чувственного мира), «дважды рожденный» брахман должен заботиться об artha (имуществе). «Того требует житейская мудрость»[21]21
  «Hiopadesa». Ins Deutsche ubersetzt von Iohannes Hertel. I. 32.


[Закрыть], т. е. двуличная мудрость «организаторов».

Отныне, укрепив свою новую позицию, организаторы выступают с проповедью богатства. Бедность и нищета – это несчастие, наказание, посылаемое божеством за грехи, порок; богатство, напротив, синоним счастья, блаженной жизни, награды, которою отмечают боги людей достойных и добродетельных. Именно, как подателей богатства, чтут представители господствующих классов своих богов. В ведийских гимнах, в рапсодиях Гомера, в средневековых сказаниях о богатырях-князьях, в русских былинах даны яркие свидетельства апофеоза материальных благ.

Правда, «житейская мудрость» осуждает тех, кто «собирает безмерно великие сокровища», не выполняя предписания старого обычая, «не делясь им милостиво»[22]22
  См. Gudrun, I, 32.


[Закрыть] с людьми достойными. Истинным идеалом организаторов должно быть «богатство, соединенное с щедростью»[23]23
  Hitopadesa I, 123. Ср. также IV 53. («Кто приобретает сокровища и приобретенное раздает… тот господствует над землею»).


[Закрыть]. О сущности подобной поправки к провозглашенной теории любостяжания мы уже говорили выше. Напомним, что организаторы постепенно эволюционировали в данном отношении, постепенно суживали возложенные на них коммунистической общиной обязанности распределителей. Соответственно этому, вопрос усложняется: старый коммунистический идеал все более и более становится в резкое противоречие с новым, владельческим идеалом. Идеологам господствующих классов все более и более хлопот доставляет задача примирить эти идеалы. Распределять надо с толком, распределят – вещь чрезвычайно трудная, твердят они. «Errat, si quis existimat facilem rem esse donare»[24]24
  «Ошибается, если кто думает, что дарить легко», Senecae: «De vita beata, ad Gallionem fratrem», cap. XXIV, I.


[Закрыть]. Еще бы, изворачиваться, действительно, приходится не мало, не мало приходится жонглировать мыслью, чтоб спаять не поддающееся спайке, чтобы подыскать теоретические обоснования новому порядку вещей и предстать с этим обоснованием перед аудиторией, еще живущей отголосками коммунистических верований.

«Я не утверждаю, что богатство благо, но, что его следует иметь (habendas esse), что оно полезно и приносит с собою крупные удобства жизни (et utiles, et magna commoda vitae afferentes), это я признаю»[25]25
  Senecae: «De vita beata». cap. XXIV, 5.


[Закрыть]. «При богатстве для умеренности, щедрости, уменья быть осмотрительным. размерять свои шаги, выказывать себя с блестящей стороны – широкое поприще»[26]26
  Ibid, cap. XXII, I.


[Закрыть].

Даже мудрец (philosophus) не должен отказывается от богатства: «Никто не осудил мудрость на бедность». Разумеется, богатство должно быть приобретено честным путем.

«Будут у мудреца громадные средства, но не награбленные, не покрытые ничьей кровью, приобретенные не несправедливостью, не грязным ремеслом… Сколько хочешь, поноси их, – честное богатство! И мудрец не отвергнет благословление судьбы… О великий муж, о славный богач!.. Почему же он откажет богатству в хорошем пристанище? Пусть оно придет, пусть будет гостем. Он не выгонит богатства из дому. На каком основании? Скажет «ты бесполезно», или «я не умею пользоваться богатством»… «Он будет раздавать его».

Но мудрец считает себя обязанным тут же предостеречь некоторых наивных слушателей. «Что вы насторожили уши? что раскрыли карманы? Он будет раздавать его людям хорошим или тем, кого он надеется сделать хорошими людьми. Он будет дарить с величайшей осмотрительностью, выбирая достойнейших. Его карман часто открывается, но дыр в этом кармане нет: много сокровищ выходит, но не выпадает оттуда»[27]27
  Ibid cap. XXIII, passim.


[Закрыть]. Правда, мудрец заявляет, что его щедрот лишены лишь люди порочные (turpes), которым все равно помочь нельзя, но мы знаем ценность подобных заявлений, исходящих от носителей «организаторского» миросозерцания. Кто принадлежит к числу достойнейших и кто к числу порочных? Достойнейший – тот, кто умеет достойнейшим образом удерживать в своих руках орудия и средства производства; порочный тот, кто делать этого не умеет или же не имеет счастья принадлежать к «благословенным судьбою» собственникам. Впрочем, можно иногда наградить или облагодетельствовать человека «подлого звания»: «природа велит помогать людям: рабы ли, или свободные, свободно рожденные или вольноотпущенники, не все ли равно»[28]28
  Ibid cap. XXIV, 2.


[Закрыть]. Но известно, кого из рабочих награждают и благодетельствуют, напр., современные «отцы» промышленности: выражающих готовность в той или иной форме поддерживать устои эксплуататорского произвола, напр., штрейкбрехеров, т. е. как раз тех, кто в глазах сознательных пролетариев является turpis, является предателем своего класса. Или кого из рабов «благодетельствовали» древние патриции: опять таки выше всего ставивших «господские интересы».

Мы цитировали автора трактата «О блаженной жизни». Так оправдывает он – один из самых крупных софистов командующих классов – ссылаясь и на «благословляющую» судьбу и на «повелевающую» природу, – усвоенную организаторами позицию. От времени первых завоевательных шагов организаторов до времени, в которое жил Сенека, – длинный путь технического прогресса.

На развалинах коммунистического строя выросло громадное рабовладельческое государство, концентрировавшее в своих руках нити торговли и производства всего античного мира. Одним словом, opганизаторы ушли далеко вперед по избранному нами пути. Сенека формулирует вопрос о соотношении коммунистического и организаторского идеалов в его сравнительно поздней, усложненной редакции.

Требуется особенная софистическая ловкость, чтобы доказать тезис: богатство не только не препятствует, а, напротив, содействует развитию и проявлению различных «добродетелей», – в частности, щедрости. Для нас данная постановка вопроса интересна вот чем: она очень ярко свидетельствует о решительном торжестве «захватного» начала над старым укладом жизни. Обладание богатством объявляется условием, определяющим возможность нравственного совершенства. To, что является отголоском старокоммунистической системы производства (щедрость), ставится в причинную зависимость от позднейшей системы социально-экономических отношений (от богатства, основанного на обладании средствами производства). Историческую хронологию начинают вести с обратного конца – от «сотворения» частной собственности.

Конечно, приводя пример Сенеки, мы отнюдь не хотим сказать, что именно ко времени римского стоика следует приурочить возникновение теории, согласно которой так называемая добродетель составляет привилегию, монополию собственников средств производства. Мы воспользовались трактатом Сенеки лишь как яркой формулировкой взглядов, развившихся в разных общинах и получивших в разное время, под влиянием разных условий технического прогресса, то эмбриональное, то более определенное выражение. Без сомнения, идеология римских «организаторов» эпохи Нерона полнее, яснее и решительнее подчеркивает основные тенденции идеологии господствующих классов, чем идеология организаторов общин и государств, менее успевших до того времени развиться в техническом отношении. Но, повторяем, римские организаторы эпохи Нерона вовсе не изобрели означенных тенденций: эти тенденции являлись повсеместно необходимым сопутствующим элементом роста организаторско-владельческой группы.

Итак, только «благородным» и богатым предоставлено право на нравственную высоту и совершенство. Людям физического труда, работникам, наемникам рабам «путь добродетели закрыт». Не могут они, например, быть щедрыми, не могут быть также «умеренными», сохранять душевное и моральное равновесие. Только благородный знает меру всех вещей: здесь опять мы сталкиваемся с переживаниями глубокой старины – с памятью о первобытном организаторе-распределителе продуктов производства и самых работ. Один организатор может, как следует, все рассчитать и взвесить, он один имеет правильное представление о «целом» экономическом организме и его частях, об отношении последних между собою и к целому[29]29
  В истории древней философии имеются примеры систем, придающих мистическое, творческое значение числу: такова пифагорийская система. Число – начало всех вещей, число управляет миром. В данном случае мы имеем несомненные переживания организаторской идеологии: организаторы совершают апофеоз своих прежних профессиональных способностей, при посредстве которых они, действительно, управляли первобытным обществом. – Необходимо иметь в виду, что те же пифагорийцы выставляли своим социальным идеалом именно автократию «немногих».


[Закрыть]. Естественно, владея тайнами гармонии целого – общества, он должен владеть тайнами гармонии и отдельной личности. Самое понятие о личности, об отдельной особи было выработано именно развитием организаторской группы. Это понятие о самом организаторе, об его «я», выделившемся из рядовой массы общинников и противостоящем последней, как нечто совершенно отличное. И, естественно, организаторы отказывали простым смертным в знании личности, ее потребностей и способностей. Одни представители социальных верхов могут знать секрет управления ею, одни они могут наставлять ее во всех обстоятельствах, на надлежащий путь. Рядовые общинники лишены возможности регулировать свои действия. He будучи направляемы организаторами, они роковым образом осуждены блуждать в темноте, поминутно терять равновесие, нарушать «меру». До сих пор широко распространено предубеждение против уменья представителей низших слоев народа владеть собою: «мужик», в сознании традиционно мыслящей публики, синоним чего-то невоздержанного, неумеренного, хватающего через край, лишенного твердых «нравственных» устоев. Патент на последние, повторяем, берут себе командующие классы. Никто же благ, токмо они!

И это далеко не единственный, далеко не самый важный для них патент. Реальная сила его не велика, сравнительно с тем, что дают им привилегии вершить суд.

В ранний период истории первобытного общества, при совершении преступления, в дело мог вмешиваться каждый член общины. Это значило, что преступление касается всей данной социальной группы (рода, клана, племени). И на каждом члене общины лежали юридические обязанности – каждый член общины должен был, при случае, брать на себя роль заступника общих интересов, в той или иной форме поправлять вред, причиненный общине преступлением. Под самым преступлением понимали нечто совершенно иное, чем теперь. Элемент ответственности не входил в содержание означенного понятия. Оно не было затемнено позднейшими наслоениями, а схватывало именно то, чем преступление является по существу. Выражаясь древнеиндийским термином, преступление – это aparadha – непорядок, т. е. нарушение установленного порядка производственного процесса и обусловленных этим процессом «организующих» норм (имущественных, семейных, религиозных, даже эстетических). Например, нарушение ритма хоральной песни или пляски являлось aparadha (и, прибавим, в некоторых общинах каралось смертью). Хотя за свой проступок виновный нравственно не отвечал, тем не менее, он платился за него. – Опять таки это не было наказание в современном смысле юридического термина, просто удаление элемента, вносящего в ход общественно-экономической жизни беспорядок. Удаление – простейший, естественный способ самозащиты первобытной группы.

Так было до авантюристического выступления организаторов. Затем начинается радикальная перестройка всего здания юридических отношений. Похитители средств производства похищают у общинников права на вершение суда и расправы. Правда, еще раньше община возложила на них юридические функции. Но это вещь иная: никакой монополии не было места, участие общинников в «расправе» отнюдь не исключалось, речь шла не об «абсолютных» правах, юридической власти не существовало. Теперь, помимо всего прочего, наряду с созданием юридической власти, возникает институт власти законодательной. Затем реформируется понятие преступления и наказания. Если раньше преступление почиталось чем-то стихийным, своего рода болезнью[30]30
  См. сборник «Zum ältesten Strafrecht der Kulturvölker», статья Н. Oldenburg'a, стр. 71.


[Закрыть], которая обусловливается не внутренними, а внешними причинами, за которую преступник не несет «ответственности», теперь постепенно вводится понятие о внутреннем источнике преступления, о злой воле. Преступления начинают квалифицироваться, как преднамеренные и непреднамеренные, вольные и невольные. Преступник признается несущим ответственность. Сначала он отвечает перед целым родом, или целой общиной (отголосок воспоминаний о коммунальной собственности на средства производства). Затем устанавливается мал помалу новый принцип: совершивший преступление совершил его против организаторов, «согрешил» перед ними. Дальнейший этап развития юридических основоположений: ответственного перед ними преступника организаторы могут миловать или не миловать по своему усмотрению. В прежние времена судьи не имели права освободить нарушителя «порядка» от кары; кара – дело общины, определяется интересами последней. Теперь – на первом плане интересы частных собственников средств производства: кара зависит от частных интересов. Право на наказание индивидyaлизиpуeтcя.