Текст книги "Брат мой названый"

Глава 12

Ещё несколько дней занимает ремонт крыльца, причём сначала надо было напилить доски на ручной пилораме, потом придать им, что называется, товарный вид. Только закончили крыльцо, приходит сосед и предлагает заняться его крышей. Стало быть, появляется возможность заработать, чего в моём положении никак нельзя было упускать. Конечно, литературно-незабвенные наши Пал-Иваныч, Иван-Саныч и тем более Остап Сулейман с прочими нашли бы иной способ, более лёгкий и денежный. Из людей реальных – мой приятель Джек. Но у меня другой характер, не знаю только, к счастью или к сожалению. Да и Ника, пожалуй, что-то подобное не одобрил бы. Опять же после нескольких лет совершенно вымотавшей меня офисной работы физический труд на свежем воздухе более чем отдых.

С Никой видимся не каждый день. Похоже, у него своя компания. Ему там должно быть комфортно, поскольку ничто не напоминает о прошлом. В конце концов, превращение его в сельского пацана – не самый худший вариант. Да и деревенское пиво, за каковым мы с Флегонтом частенько сидим вечерами, как и положено, вполне забористое, поэтому при Нике сия церемония мне просто претила бы, а наливать ему я не стал бы и в самом кошмарном сне.

Понемногу расширяется круг общения. Говорю, однако, мало, больше слушаю. Дело даже не в девятнадцатом веке – в деревне никогда не жил, дачные соседи тоже вроде меня, все, как здесь говорят, городские. Сначала аккуратно, как иностранец, чтобы лишнего чего не сказать, но быстро адаптируюсь. Мужики же к моей «городской», слишком правильной для них речи относятся совершенно спокойно. Видят, что грамотностью не кокетничаю, но и под них не подстраиваюсь. Просто говорю. Матерок у деревенских проскакивает частенько, и по делу, и просто как связка. Ничего особенного в нём, похоже, не видят. Бывает, и я даю себе в этом смысле послабление. Если повод есть.

В конце июня начинается сенокос, и Флегонту требуется помощь. Он, однако, убеждён, что мои городские руки косу никогда не держали, по каковой причине косить я не умею. Вообще говоря, он был прав в первом и неправ во втором. Прав, потому что обычную косу я действительно видел только в магазине и в кино. Неправ, потому что косить мне приходилось, но триммером. В этом противоречии победа была, естественно, на его стороне.

Правила игры же предполагают, что в этом мире надо уметь всё, и я спорю, что за два дня косить научусь.

Утром выходим на росу. Логика моя проста – сначала иду рядом и смотрю, как держат косу, потом работу рук, корпуса и направление движения. Зря что ли в своё время прослушал курс научной организации труда и даже зачёт сдал. Чтобы никого не смешить, встаю в стороне и аккуратненько пробую на месте. Несколько раз коса впивается в землю, будто ведёт меня куда ей заблагорассудится, хотя должно быть, естественно, наоборот. К вечеру стало получаться что-то похожее на дело. Угнаться за Флегонтом и думать было нечего, но начала появляться уверенность, и дня через два мой работодатель вполне искренне удивляется и даже предполагает, что из меня вполне может получиться справный деревенский мужик, если я брошу свои столичные глупости, найду здесь молодицу и, понятное дело, останусь жить.

Мысль его была, как говорится, интересной, однако вспомнились слова Ники насчёт заточки мозгов. Мои вроде бы тоже не под сельский быт. Тем более что при всех деревенских благостях и удовольствиях на первый план понемногу выступает монотонность здешнего бытия. Та самая монотонность, которая напрочь отсутствует в нашем городском быту, в нашей до предела спрессованной жизни, где за день можно было связаться с десятком городов, решить массу вопросов с партнёрами хоть в Австралии, хоть на Луне, буде появится в этом необходимость. Впрочем, такой образ жизни в некотором смысле тоже можно назвать монотонным и даже бессмысленным. Не зря же один очень известный в наше время банкир бросил всё, уехал в деревню, построил подальше от людей дом и со своей по этому поводу разросшейся семьёю вполне счастлив. Кажется, мне такое всё-таки не дано… Здесь же работа моего привычного дня растянулась бы на год, если не больше. Однако потребности связаться ни с Австралией, ни с Луной ни у меня, ни у Флегонта, ни у кого бы то ни было в наших деревнях как-то не наблюдается. Вот лет через тридцать, на пенсии, в такой деревне было бы одно удовольствие жить-поживать-доживать. А пока… А пока такой жизнью жить ещё рановато, и, стало быть, беспокойный ум Митрича, как меня уже начинают здесь называть, не может не томиться от вынужденного безделья. Какое-то чувство подсказывает, что деревенские дела мне суждены далеко не на всё лето.

На Петра и Павла в деревне появляется Флегонтов брат Авксентий, проще говоря Аксён, живущий в Мологе и держащий там небольшую лавку. Приехал, понятно, не на шашлыки, чай не двадцать первый век, а по делу. Торговля требует слишком много времени, приходится иногда ездить в Рыбну, а то и в Питер. Закрывать лавку на это время – и убыток немалый, да и покупатель отвернётся, в другое место пойдёт. Найти приказчика, которому можно доверять, на месте не получается, вот он и решил зазвать на это дело брата, благо опыт, хотя и давний, у него имеется.

У Флегонта, однако, никакого желания уезжать из деревни нет ни на месяц-другой, ни тем более насовсем. Поскольку он старший, Аксён настаивать и требовать не может. Разговор продолжается вечером, и тут мой хозяин, уже достаточно захмелев, совершенно неожиданно предлагает:

– А вот Мишку возьми, ежели он, конечно, захочет.

Аксён переводит взгляд на меня:

– А сумеешь?

Ишь, молодцы какие, даже не спрашивают, согласен ли я. Или в этих временах приказчиком в лавке быть настолько престижно, что и сомнения в моём согласии быть не может? Впрочем, в Мологу я в любом случае собираюсь, и предложение оказывается вполне кстати.

Однако если предложение совпадает с твоим желанием, ни особого восторга, ни полного равнодушия лучше не показывать. Поэтому я несколько неопределённо пожимаю плечами:

– Почему бы и нет, Аксён Васильич, не боги горшки обжигают. О чём с Флегонтом Васильичем договаривались, я всё сделал, так что вроде бы свободен.

– Вот и ладно. Пока возьму тебя до осени, положу по восьми рублей в месяц, а там видно будет. Справишься – можешь остаться дольше, и по деньгам посмотрим. Но только чур – на дочку мою не заглядываться.

Флегонт смеётся:

– Анна у него на выданье, девятнадцать зимой стукнуло. Вот он и следит за всеми будущими зятьями, кому лавку придётся передать.

Ну уж, заглядываться даже если и буду, то не более того. Сначала увидеть надо. А потом, бороться с принципом бабочки – увольте. Опять же будущее моё столь неопределённо, что загадывать и на месяц не хочется. Да и вообще, если ещё года два-три здесь пробуду, тогда придётся определяться как-то более основательно. А сейчас рано якорь бросать.

На том и порешили. Завтра мне день на сборы, да мелкие дела, а послезавтра пораньше и отправимся.

Наутро иду к Нике и едва застаю его. Они со Стёпкой собираются в лес, белые как раз пошли. Так пойдём втроём, больше попадётся.

Дорога идёт через Полужьево, где мне давно уже хотелось побывать. Стёпка охотно о ней рассказывает:

– Маленькая деревня, не то что наша, домов десятка полтора, половина хозяев Раньковы, другая половина Клушины. А с ребятами ихними мы иногда стенка на стенку, а так они ничего.

Полужьево в конце девятнадцатого века оказывается обычной деревенькой. Ничего примечательного, дома как дома. Победнее, правда, чем сельцовские на берегу, но вполне себе. На правую половину смотрю повнимательнее, у второго дома остановился, всматриваюсь – самая обыкновенная изба, совершенно незнакомая.

– А что в нём такого необыкновенного должно быть? – вдруг спрашивает Ника.

– А с чего ты взял, что должно?

– Но ты же смотришь, будто очень хочешь что-то увидеть. Ладно бы резьба интересная, цветы или ещё что, а то ничего такого не видно, дом как дом, значит причина есть.

– Быть тебе сыщиком, всё замечаешь.

В лесу Стёпка сразу решает сбегать ненадолго по своим заповедным местам, где грибов уйма, в следующий раз покажет где. А сейчас, пока мы лес ещё плохо знаем, по-хозяйски велит нам поискать на опушке и быстро скрывается в деревьях.

Ну-ну, по своим местам, значит, решил. Интересно, места у нас случайно не одни и те же? Мог бы и не скрытничать, с собой взять, не обберем его. Мне же интересно, каким лес был сто лет назад. Лет через сорок с чем-то, видимо, во время войны, на дальних болотах захотят добывать торф, нарежут канав вдоль и поперёк, грунтовые дороги начнут прокладывать, естественные водостоки нарушат. Может, тогда и речка Столица в овраг превратилась? А потом всё забросят, канавы зарастут, ещё заметная грунтовка упрётся в деревья. Так что лес в моё время совсем другой. Если знать всю сетку канав, не заблудишься. Ладно, может, ещё сам как-нибудь выберусь. А пока скорый Стёпкин уход меня вполне устраивает. Но разговор начинает Ника:

– Так чем тебя так Полужьево заинтересовало? Может, домик прикупить собираешься для будущей праведной сельской жизни?

– Да прикупил уже, – в тон отвечаю я. – Не я, правда, родители. Но они к сестре уехали, так что иногда хозяйничаю.

– Тот самый, у которого ты остановился? Маловат вроде, да и старенький уже. Всё равно с приобретением тебя! И давно, осмелюсь спросить, прикупили-с?

– Нет, на этом месте другой построят. Его и прикупили. Да в этом году как раз через девяносто лет исполняется. Здорово звучит?

– Ага. Стало быть, за шесть лет до моего рождения?

– Стало быть, так. Надо будет это отметить, на шашлыки тебя позвать. Если хочешь, и не один…

– Миша!

– Что?

– Мы же договорились…

– Извини, само как-то вылетело.

Начинают попадаться грибы, просыпается азарт, и корзинка понемногу наполняется. Я рассказываю Нике о предложении Аксёна и о своём завтрашнем отъезде. К моему решению он относится довольно спокойно, хотя и с некоторой тревогой:

– А мы с тобой не потеряем друг друга?

– С чего ты взял?

– Ты уезжаешь, значит летом мы вряд ли увидимся. Потом я вернусь в гимназию, а ты останешься в Мологе…

– Но я обязательно приеду!

– Это ты сейчас говоришь, а потом дела отвлекут, как часто бывает.

– Хочешь сказать, с глаз долой – из сердца вон? Так?

– Ну…

Кажется, пора менять тон:

– Что же Вы, брат мой младший, так плохо обо мне думаете? Я вроде бы не давал повода…

Но Ника не поддерживает:

– Да я всё понимаю.

– Что именно?

– Знаешь, первые дни мы были действительно нужны друг другу, и нам было интересно. А сейчас вроде бы делом занялись, видимся в лучшем случае раз в неделю и ты, наверное, думаешь, что раз я год в этом мире прожил, то и дальше смогу. Тем более что здесь у меня уже друзья появились.

– А разве нет? Мне показалось, что ты в некотором смысле счастлив.

– Вот именно что в некотором смысле. Тебе не приходилось бывать в компании людей хороших, но чужих? И отношения нормальные, и вроде бы друзьями стали, а всё-таки что-то не то.

– Уровень интеллекта другой?

– Может, и в этом дело, но не только.

– Тебе прошлое мешает? Но мы попали сюда с этим багажом, и тут уж ничего не поделать. Это тебя от них отдаляет?

– Как ты догадался, что мы отдаляемся?

– Тут не надо быть семи пядей во лбу. Так что у вас происходит?

– Внешне ничего особенного. Днём всё как всегда.

– Стало быть, вечером…

– А вечером однажды пришлось со Стёпкой Пашку домой тащить, его где-то бражкой напоили. Всегда был самый обыкновенный, нормальный, глаза добрые. А тут грязный мешок с руками и ногами. Потом уже сам Стёпка пива крепкого принёс. Ты говорил, что пиво любишь, а я в прошлом году попробовал раз во дворе, невкусно показалось. А он пьёт и ещё подзуживает, как зимой в бане, слабо мол мне, трушу, маленький ещё и всё такое. Ну, я завёлся, хоть и противно, а пью, он себе и мне подливает. Да так, что оба ничего не помнили утром. Рвало, голова болела, пластом лежал. Наверное, не лучше Пашки был.

– Это называется похмелье.

– Мне противно, а надо мной ещё посмеиваются. Мол, привыкай, в жизни пригодится.

Я как-то неопределённо и нерешительно подбираю слова, вспоминая собственный в этом плане опыт:

– Ну… Все через это проходят… Мне ещё не попадались люди, которые ни разу в жизни не напивались, хотя бы по глупости… Одни в конце концов спиваются, а кто поумнее…

Я замолкаю. В памяти сразу всплывают друзья с фотографий из не очень далёкого детства, избравшие путь этих одних. Их, правда, на пальцах на пальцах одной руки пересчитать, даже на парнокопытной ноге, а всё-таки… Но Ника… К счастью, он довольно уверенно, хотя и с некоторым налётом мрачноватого резонёрства перехватывает мою нерешительность:

– Будем считать, что я поумнее. Но здесь полдеревни вечерами такие…

– Но другая-то половина, значит, не пьёт?

– Да вроде бы… И ещё…

Последние слова звучат с каким-то стеснением.

– Что?

– Ладно, потом как-нибудь…

– Потом так потом. Так что не всё потеряно. Всё-таки мы оба какие-то слишком правильные, жить здесь тяжеловато, да и не только здесь. Может, положение обязывает?

– Не знаю. Но ты меня точно найдёшь? Обещаешь, брат?

Последние слова звучат серьёзно, хотя голос немного дрожит. Мне тоже шутить расхотелось:

– Обещаю, брат.

Я подаю руку. Ника чуть ли не бросается мне на шею, как настоящему старшему брату. Кажется даже, что он хочет заплакать, но наши глаза очень близко, и я быстро понимаю, что действительно кажется.

– Ну, и много набрали? – раздаётся рядом. Мы оборачиваемся. Торжествующий Стёпка, делая небрежный вид, подходит к нам. В его корзинке высится гордая горка белых. – Обставил я патринских на сей раз, раньше их там оказался.

Ишь ты, он патринских опередил. Ясно, куда бегал. Интересно, а каково Патрино сейчас, большое? И как долго оно умирало? В моё время так называют только место в лесу. Даже следа от домов не осталось. Разбежались люди, разъехались, дома увезли. А потом всё лесом затянуло. Только на старой карте это самое Патрино и отмечено. А ещё у нас Рамешки грибное место. За полем в самом начале леса. Белые там интересно растут, площадями. Под известными тебе деревьями почти обязательно найдёшь. Отошёл метров на десять в сторону – и деревья похожие, а искать там бесполезно. И Рамешки тоже только на той же карте остались. Название говорящее, вот лес и поглотил. Дорога от них к Патрину вроде бы совсем заросла, но ещё угадывается. Да только ли эти две… На прошлой неделе Флегонт поехал по какой-то мелочи в Верхнее Устье, и я с ним – посмотреть захотелось. Где это – и не догадывался. Если деревню так назвали, то и речка должна быть. Оказалось, вёрст пять вверх по Волге, где я бывал не раз. Поначалу знакомые и вполне себе через сто лет существующие деревни – Крутец, Малые и Большие Высока. Потом, в стороне от дороги, пошли незнакомые – Байки, Терентьевское. И речка нашлась – Корма, которую у нас, видимо, по цвету воды из торфяных болот, называют Чёрной. А ещё и Нижнее Устье неподалёку. Деревни небольшие, все по берегу, ни одна из четырёх двадцатый век не пережила. И не потребовалось ни плотину городить, ни водохранилище заполнять. Всего-то полувека хватило…

Стёпка заглядывает в нашу корзину и с некоторым удивлением тянет:

– Хорошо… Я думал, у вас на двоих меньше будет. Городские пропускают много: иди за ними – и наберёшь. Ладно, домой пора.

Мы идём на выход. Стёпка на правах хозяина немного впереди – или понимает, что Ника хочет побыть со мной?

Глава 13

Флегонт давно уже собирался по каким-то делам в большое торговое село Глебово, как раз по Мологскому тракту. Решаем завтра с утра ехать вместе, а оттуда мы как-нибудь доберёмся.

Собираюсь быстро: оделся, сумку в руки – там ноутбук с давно разрядившейся батареей и прочие бесполезные здесь мелочи – и готово. Флегонт запрягает, я смотрю, как это делается – вдруг когда сгодится.

Он замечает мой интерес и даже удивляется:

– Сам не умеешь – ладно. Вы, городские, вообще ничего не умеете. И как только живёте?

– Да уж как-нибудь… Научиться всему можно, коль захочешь. Видишь, и крышу перекрыли, а и ты тоже не умел.

– Зачем тебе уметь запрягать, в извозчики, что ль, собрался?

– А вдруг жизнь заставит, чтоб с голоду не помереть?

– Всякое может быть, – неопределённо, чуть ли не философски отвечает Флегонт. – Да только не верю я, что ты чего поумней да повыгодней не придумаешь. Не такой уж ты глупый. Ладно, вот и Аксён собрался, – меняет он тему. – Поехали!

С этой реплики, вызвавшей у меня вполне понятные в двадцать первом веке ассоциации, начинается наше путешествие.

Путешествие – это, конечно, громко сказано. От нас до Мологи вёрст сорок, до Глебова около десяти. Значит, через час должны быть там.

Дорога вроде бы знакома, сколько раз по ней пешком добирался со станции. В сухую погоду час, а когда развезёт дождями, и поболее выходило. Рюкзак за спину, сумка в руке – и вперёд. На машине, пока дорогу не построили, ни разу. Там разве что танк мог пройти. А вот на телеге – впервые.

Знакомая цепочка деревень. Знакомые названия. Бабурино, Беглецово (кто, откуда и куда бежал?), Щепетники. Кажется даже, какие-то дома уже построены, стоят себе новенькие. Стойте, стойте себе, гордитесь перед соседями. Я вас и старенькими видел, почти развалившимися. Век ваш деревянный – всего лишь век. Или сто с чем-нибудь лет, если так приятнее звучит.

Сосны вокруг высокие вымахали, и через сто лет такие же стоят. Вот только сейчас они в подросте самые маленькие. Не все вырастут, не все век свой продержатся. Одни, будучи срубленными, ещё много лет венцами в домах прослужат. Другие дровами, но это недолго. Третьи ураган завалит – опять же на дрова пойдут. Да мало ли что за сто лет случится? Так что растите, растите пока растётся…

Попутчики мои, они же хозяева – бывший и будущий, молчат, видимо, вчера наговорились. Я сижу позади них по правую руку, снедаемый вот такой полупейзажной-полуфилософской лирикой. Лето вообще тёплое, дождей мало, по крайней мере в наших краях. Моих рубашки с брюками ещё на месяц должно хватить, а там к осени придётся заняться гардеробом. Куртки и дублёнка, правда, в шкафу висят, да руки коротки до них добраться. Впрочем, осенью поздновато, всё-таки не стрекоза, но и не сегодня же – чай не муравей. А пока наслаждаюсь погодой и ни о чём серьёзном не думаю.

В самом начале путь проходит вдоль излучины, и Волга, банально говоря, лежит как на ладони. Поуже, конечно, чем привычная – до плотины и водохранилища ещё лет сорок. Впрочем, как считать: ежели до начала всех этих дел, то поменьше, а до перекрытия – побольше. В любом случае тишь да гладь да божья благодать будут нарушены, и нарушены бесповоротно. И люди будут спорить, во благо это или не во благо. И спорить не до того, а много после, когда обратного хода просто не будет. Спор получится абстрактным, а потому бессмысленным – что сделано, то сделано. И ни к какому выводу спорящие не придут…

А пока Волга, деревни, сосны и прочее пейзанство притягивает взгляд. Куда от всего этого денешься? Вроде вся жизнь здесь проходит. Хоть в каком веке. И суетимся одинаково. Там своя суета, сейчас – своя. А вот еду, ни руки, ни мозги занять нечем – и пошли рассуждения. С небольшой, правда, иронией насчёт пейзанства. Опять же серьёзные размышления о смысле жизни и всём таком прочем – удел стариков, рано мне ещё этим заниматься.

Рано? А Ника? Ему-то тем более! Или опять-таки положение обязывает? Всё-таки мы с ним на целый век старше всех здешних, хотя бы по жизненному опыту. Им двадцатый век только предстоит, никто его, конечно, не переживёт. И дело, понятно, не в войнах. Так долго просто не живут. А если не по опыту, так они на тот же век старше нас. Стало быть, хожу я среди мертвецов, общаюсь с ними – и вроде бы ничего особенного не чувствую.

Та-ак, куда это мозги поехали? И с чего бы? Каналы мистические не смотрю, неинтересно как-то. Пару готических романов, правда, в своё время прочитал, да в памяти они вроде бы не остались. Ладно, хватит глупости грузить. Благо станция рядом, знакомое всем Кобостово.

Почему линию проложили здесь? Кенгуру какое-то. Ни посёлка, ни деревни приличной и в двадцать первом веке нет. Или изначально обычный разъезд перед мостом? Да и само название совершенно непонятно.

– Что тебе непонятно? – голос Флегонта неожиданно врывается в мои мысли. Видимо, опять вслух. Надо бы поаккуратнее, мало ли что…

– Да Кобостово название не понимаю. Ежели Кобостов здесь какой жил или живёт, так тоже…

– Живёт или не живёт – не знаю, – Флегонт продолжает, – но кто-то кобистый точно был.

– Кобистый? Это как? – я понимаю, что здесь Даль нужен, которого под рукой, естественно, нет.

– Ну да, это же по-нашему, по-деревенски, откуда тебе знать? Ни косить, ни запрягать не умеешь, да ещё и говорить… Все вы, городские…

Начавшееся добродушное флегонтово ворчание довольно скоро заканчивается, и с некоторым удовольствием он поясняет:

– Упрямый, значит, с характером, никому не уступит.

Понятно. Самое название для железнодорожного разъезда. Объезжай, как хочешь, на главный путь не пущу. Ладно, знать буду.

Видимо, в этом Кобостове карта легла так. Не в смысле игральная, а географическая. Дорога на Питер от нас почти прямая. Через Мологу был бы большой крюк вправо, через Мышкин – влево. А так никому не обидно. В первом случае, может, и Молога бы уцелела. Да что гадать?

На переезде не вижу никаких семафоров-светофоров. Надо просто слушать – нет ли гудка да по сторонам глянуть. Нет паровичка – проезжай, скорости никакие. Всё просто.

Интересно, конечно, на поезд посмотреть, какой он. По тем временам, наверное, и какие-нибудь овечки-одарки сапсанами выглядели.

Сразу после переезда проезжаем Головино, потом Каботово. Каменки по местной ретромоде начала двадцать первого века, которую никакой асфальт не поборет, ещё нет. А вскоре и колокольня глебовская показалась.

В любом русском селе самое главное место – площадь перед храмом. Понятное исключение – те сёла, где ярмарки бывают, да и то в базарные дни.

Найти мологскую телегу оказывается легко. Сговариваемся быстро, хозяин её собирается домой через час, так что у нас есть время попрощаться с Флегонтом. Мне же захотелось с обрыва посмотреть на тот берег, где явно виднеется знакомое мне Сменцево, там у Борика дача через сто лет. Стоит оно по понятным причинам подальше от берега, чем я привык видеть. Но даже храм вдали красуется, который, сколько помню, был даже и не руинами, а простой грудой кирпича посреди старого кладбища.

Пока я лиричествую на берегу, братья на прощанье прикладываются к казёнке, и мы отправляемся. Тракт вскоре после Ивановского отворачивает от Волги вправо.

Аксён с возницей говорят немного о том о сём, потом он перебирается ближе ко мне с видимым намерением начать разговор. Однако с полчаса едем молча. Я вообще ни о чём не думаю и жду его вопросов, подчёркивая там самым в нём чувство будущего работодателя и хозяина. Захочет – сам спросит что надо и о работе будущей расскажет.

– Михаил, а ты хоть грамоте-то обучен?

Вопрос неожиданный и вроде бы даже странный. Сразу вспомнился разговор трёх мужичков в городе на берегу самым первым моим здесь утром.

– А что, Аксён Васильич, разве сейчас неграмотные есть? Вроде бы читать-писать-считать все должны уметь?

– Считать-то, понятное дело, все умеют, а то по миру пойдёшь. Читать хоть кое-как, да тоже, буквы разберут. А писать, кому надо, как-нибудь накорябают, – смеётся Аксён. – Вроде бойкий ты, должен уметь.

Так, с этим разобрались. Но вопрос какой-то простенький, вроде как для начала. Так начинают спрашивать, когда хотят выяснить что-то более серьёзное. И действительно:

– Смотрю на тебя и понять не могу: едешь вроде бы надолго, а вещей с собой не взял. Оставил у Флегонта? Непохоже. Кто ты ему? Никто. Работник. А может, нету у тебя ничего окромя кошёлки этой? Гол как сокол? Босяк? Опять непохоже. Часы у тебя на руке. Вещь вообще дорогая, не каждому по карману, кому и нужно, а твои какие-то совсем особенные, наверняка ещё дороже, я таких и не видел. Украл у кого – да не похож ты на вора. Ладно, не обижайся, – быстро прибавляет Аксён, видимо ожидая мой протест, – должен же я о тебе знать. А покажи-ка, к слову, мил человек, документы свои. Я и спросить в деревне забыл, кто хоть ты есть такой.

– А нету у меня документов никаких, Аксён Васильич, – говорю я полуспокойно-полувесело, ни мгновения не раздумывая, аж сам такой прыти пугаюсь. Да и что мне ещё остаётся?

– Как это нету? – он даже удивляется.

– А вот так, нету, и всё тут, – говорю я почти обречённо.

– Ты что, каторжник беглый – так не похож. Сицилист что ли? – Он намеренно так произносит – сицилист. – И что мне прикажешь делать? Знал бы раньше, так и не взял бы тебя. Живи как знаешь, какое моё дело. И Флегонт ничего не сказал…

– Вы не спрашивали, он тоже. Какая ему разница, кого с улицы нанимать.

Аксён, похоже, задумался. Для себя решаю: в крайнем случае покажу свой паспорт, чтобы хоть понял он, что если я и беглый, то совершенно в другом смысле. Документ выглядит куда как солидно, попробую какой-нибудь лапши в духе вечно незабвенного Иван-Саныча навешать. Вдруг получится?

– Ладно, – Аксён говорит вроде бы решительно. – Попробуем что-нибудь сделать. Если бы за тобой чего было, брат непременно бы раскусил. Он у меня много чего прям-таки насквозь видит. Есть у меня человек один, сварганит каку-никаку бумажку, вроде как от обчества отпущенный. В министры тебя с ней не возьмут, а приказчиком в лавке да под мою ответственность можно. Но на Анютку, – прибавляет он с показной строгостью, – всё равно не заглядывайся. Уши нарву.

И что это за Анютка такая, на которую я вроде бы непременно должен глаз положить? Или не только глаз, а и что посущественнее? Что я, век собираюсь здесь прохлаждаться? У меня и там дел полно – книга опять же. А потом, ещё пару месяцев здешней монотонности, и о прошлой служебной круговерти мечтать буду. Привычка-с! Но это что-то сейчас нереальное, не зря Нике неприятны эти разговоры. Мне остаётся только поблагодарить нового моего хозяина, что и делаю.

Дорога довольно монотонная, без особых подъёмов и впадин. Места эти вижу впервые, указатели с километрами, как в наше время, на тракте не поставлены. Так что только гадать могу, какие леса-деревни так и останутся, пока сами не опустеют, а каким осталось стоять на этом свете всего ничего, неполных два людских поколения. Жаль, конечно, но карты у меня в памяти нет. Ни в моей, ни в ноутбуке. Кто ж мог знать, что вдруг потребуется? И в какой момент мы пересекаем границу, разрубившую здешнюю жизнь пополам, – не знаю.

По дороге, проехав десятка два деревень, останавливаемся в Легкове. Бывать я здесь не бывал, но название знакомое, значит, ещё по тверди едем. Аксён предлагает зайти по чуть-чуть в честь хорошего дня и будущей моей работы. Отчего нет? Я мысленно добавляю к поводу возвращение. Возница наш молчит. Видимо, пьёт за что-то своё.

Скоро отправляемся дальше. Вдруг всплывает в памяти, что Легково то ли близко от берега, то ли на самом берегу. Стало быть, где-то здесь Мологский тракт и ушёл в никуда…

Подъезжаем к Волге, и около часа дорога идёт вдоль берега. Деревень за Легковом немного. То ли большое болото недалеко от Волги по левую руку, которое через полвека на карте будет названо всплывшими торфяниками, и земли поэтому не особо плодородные, то ли ещё почему. Перебираемся через Великую Реку. Но так называется не Волга, а небольшая речушка, из болота текущая и в неё впадающая. Кто её так сообразил?

Молога открывается как-то вдруг. За неширокой здесь Волгой поодаль от берега длинный ряд обычных провинциальных домиков, над которыми кое-где возвышаются церкви. Дожидаемся парома, благо недолго, и перебираемся в город.

До вечера ещё далеко, но дела Аксён решает оставить на завтра, и мы идём к нему домой. Живёт он в небольшом собственном доме в Торговом переулке. А где ещё лавочнику жить?

Первое впечатление – домой вернулся. Та же прямоугольная сеточка улиц, те же два этажа, выше и не видно. Сейчас свернём за угол – и где-нибудь на Мологской или Румянцевской окажемся. Разве что обстановка вокруг чуть патриархальнее.

Через несколько дней, когда обошёл всю Мологу, впечатление это подтверждается. В длину четыре версты, вроде бы с виду большой город, а вот в ширину всего четыре квартала – обманка, уменьшенная наша копия. Все города на Волге длинные да узкие. И названия улиц простенькие, стандартные – Ярославская, Петербургская, Череповецкая. На четвёртую то ли фантазии у отцов города не хватило, то ли наоборот – пофантазировать решили, уйти от географии: назвали улицу Новой. Обидно – у нас Мологская есть, у них нет, так сказать, симметричного ответа. Гордые такие что ли? Зато поперечные – все переулки. Уже потом добросовестно пересчитал их – восемнадцать оказалось. Да и город шириной полверсты – какие уж тут улицы, чести много. Интересно, Нью-Йорк свои авеню и стриты не с Мологи содрал?

И уж Базарная площадь – как без неё. Близко от берега, товары прямо с пристани идут. У нас, конечно, торг посолиднее, так и город куда как больше.

Аксёнова жена вполне выглядит парой мужу – достаточно симпатичная, не крупная, но и не худая. Посмотрела на меня немного косо – кого это муж привёл? – и пошла в дом. Оказалось, у неё вполне современное по моим меркам имя – Анастасия Михайловна, каковым и велела себя называть. Выясняется, что за эти восемь рублей мне придётся кое-что ещё и по дому делать, но зато и жить я буду здесь же, в чулане (очередной чулан!), и столоваться. Кое-что – это разные мужские работы, какие потребуются. Всё это меня вполне устраивает, по крайней мере пока.

Мне показывают чулан – для лета вполне нормально. Прилёг и сам не заметил, как задремал, но скоро зовут к ужину.

За стол садимся вчетвером. Анна оказывается даже немного привлекательной, сидит этакой скромницей, видимо стесняется. Я, понятное дело, тоже особо не всматриваюсь и быстро соображаю, как себя вести. Что ни говори, а нравы здешние совершенно другие (знать бы ещё какие?). В наше время образ жизни, скажем так, несколько более свободный. Но даже если строить из себя скромника, буду ли казаться таковым? В конце концов, всё относительно. Для начала попробую поаккуратнее, а там видно будет.