Текст книги "Апокриф"

Глава 29

Сашка появился в кафе минут пять назад и растерянно вертел головой. Он был не один, а в компании двух барышень. Одну из них я знал, как-никак жена лучшего друга, а вот со второй встречаться раньше не приходилось.

Со всей прямотой могу сказать, что она хороша, стройна, белокура, волосы до плеч, глаза – серо-голубые цветочки, манят. Словом, русалка.

Кажется, я погибну в пучине сладострастья. Туда мне и дорога. Что там старикашка Мюнстер навыдумывал, не согрешишь – не покаешься, сиречь не спасешься?..

– Санек!

– Володь, ты? Вот это да! Ну ты и изменился! Как ты так похудел? Загорел, костюмчик модный, выглядишь замечательно… А люди, что там сидели, это те, о ком я думаю?

– Не тараторь, сначала представь меня богине и дай поцеловать твою половину.

– Целуйся, целуйся! А это Эльга, подруга моей Яны.

Как же еще могут звать пару к апостолу, небольшая поправка на Россию как место действия и краткий экскурс в историю. Русь крестил Василий, до крещения Владимир, по любви к христианству, привнесенному Эльгой.

Я смотрю в глаза красавицы не отрываясь и встречаю спокойный сильный взгляд.

– Приятно! Какое хорошее лицо…

– Я именно об этом сейчас и подумала, глядя на вас. По телевизору вы совсем другой.

– Ты. Называй меня на «ты».

– Там – ты жесткий.

– Правила игры. Чем ты занимаешься в жизни?

– Искала тебя, а теперь нашла. А в промежутках учусь на психолога.

– Теперь тебе не понадобится искать пациентов – главный уже у твоих ног. Сашка, возвращаясь к твоему вопросу… Да, это они.

– Здорово, растете на глазах, Владимир Рудольфович, отрываетесь от коллектива.

– Не дождешься. Так есть хочу, не могу… По-моему, последний раз ел мясо в Италии, что было недавно, но далековато. Официант!

Прискакал молоденький мальчишечка, в отличие от Сашки и его спутниц видевший незабываемую сцену со стоп-кадром в стиле голливудских боевиков и смотрящий теперь на меня, как на Бога. Что я мог сказать ему: «Рыбин и хлеба! И я накормлю все заведение»? Вряд ли посетители удовлетворились бы столь скудным меню.

– Давай-ка, брат, тащи из закромов Родины меню два раза и компот. А точнее, скажи повару, что я пришел с друзьями, что мы соскучились по правильной еде. Пусть расстарается, чертяка (упс… с языка слетело)! Только не забудь, Яна вегетарианка, мы с Сашком по баранинке, а Эльге креветок. И пулей! Но учти, я ни на что не намекаю.

Какая радость оказаться в компании с друзьями, они и не знают, что я в некотором роде уже и не я. То есть, конечно, я – это я, но вот только качество этого «я» совсем другое.

Приятно поглощать салатик и слушать журчание речи, не засоренной фамилиями знаковых политических персонажей, анализом интриг и пожеланиями влиться в братскую апостольскую семью.

– А чем вы сейчас занимаетесь?

– Ты. Мы договорились.

– Хорошо, чем ты сейчас занимаешься?

– Не знаю, как ответить. Позволь поинтересоваться, почему ты спрашиваешь?

– Чувствую, что ты существуешь в нескольких измерениях сразу. Ты как будто и не с нами вовсе, и внимателен, но как будто тебя снимает камера и кто-то еще должен поверить происходящему.

– Эльга, ты права. И я даже знаю, кто этот «кто-то еще», но боюсь тебе сказать.

– Почему?

– Причин много. Во-первых, я влюбился прямо сейчас и ежесекундно погружаюсь в чувство, как в зыбучий песок. Во-вторых, я в смятении. Оно вызвано тем, с кем ты не знакома. Могу успокоить – он не женщина, а я не гей, что в данном случае не упрощает ситуации. Мне хочется похитить тебя, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Прорасти тобой и просыпаться каждое утро с твоим именем на устах и засыпать каждый вечер в твоих объятиях. Это чувство я не могу назвать ни здоровым, ни цивилизованным, так как оно возникло на первом часе знакомства, и не могу его списать ни на долгое воздержание, ни на какую-нибудь еще традиционную пошлость.

– А зачем списывать? Глубокие чувства столь редки в глянцевой реальности, что за них надо хвататься, как за единственное, ради чего стоит жить. Я думаю, глядя на тебя, что я – спящая царевна, что вот он – принц. И уже дыхание его уст волнует предвкушением просыпания в поцелуе, а он все никак не решится. А я еще сплю, и не могу взять инициативу в свои царские ручки, и улыбнуться не могу, и все во мне зовет его… А он, погруженный в свои переживания, не решается на действие, продолжая самокопание. Взять бы Фрейда – и на Соловки, вместе с Кантом!

– Эльга, приятно, что в детстве мы ходили в один детский садик, хотя в разное время. После такого монолога у меня не остается выбора, и я должен пригласить тебя на чашечку утреннего чая в свою берлогу.

– Предложение принято. Когда отправляемся?

– Помою руки и буду готов к марш-броску.

Я забыл, что мы были не одни. Нет, наверное, я перебрасывался репликами с Сашей и Яной, но они пролетали по самому верху сознания. Не вспомню даже, о чем болтали.

Я не мог оторваться от Эльги. Она завораживала меня, как Ева Адама. Но у того, глиняного, и выбора не было, а у меня был. И это лишь оттеняло глубину вспыхнувшей страсти. Возникшее чувство – не звериная страсть. Просто смысл бытия сосредоточился в ней, все, ради чего стоило жить, скрывалось под ее одеждой, ничто не могло быть желанней ее плоти.

Одумайся. Прогуляйся до места уединения маленьких мальчиков.

Прогулялся.

Горячка. Нервный срыв. Еще две минуты – и ты будешь рыдать, стоя на коленях, прося ее руки. И не надо говорить, что именно ее ты искал всю жизнь и что никто и никогда не был столь созвучен трагической мелодии, звучащей в твоем изувеченном любовью к человечеству сердце.

Если ты уже любишь ее вот так, ответь мне, то есть себе, на простой вопрос. Что ты сможешь дать ей? Постарайся обойтись без пошлостей, «роллс-ройсов», бриллиантов, себя во всех твоих гормональных ипостасях.

Что ты можешь дать ей? Детей, семейное счастье, будущее? Может, думаешь, что насладишься воспитанием отпрысков? Агу-агу, идет коза рогатая за малыми ребятами, сорока-воровка кашу варила, ой, какие щечки, а ручки, а ножки, ну-ка, ну-ка, кого сейчас папа будет целовать – и давай умиляться перетяжкам на толстеньких ручках…

Не дождешься, дружище.

Точка, приехали.

Второе пришествие. И ты Его апостол. Понятно тебе?

Умничать относительно судеб других – русская национальная забава. Что же ты себе ничего не посоветуешь?

Я включил кран, набрал леденящей холодной воды в пригоршню и медленно погрузил туда лицо. Казалось, что я весь вхожу в студеную воду в своих ладонях.

Затаил дыхание. Почувствовал, как холод стягивает мимические мышцы. Вот бы промерзнуть до самых глубин, загнать холодные щупальца сосулек внутрь, всем телом ощущая превращение в кристального рыцаря… Вот бы заморозить серое вещество в кубик морозильного льда… Чтобы ни одна мысль, ни единый намек на чувство не могли протаять полыньей. Тогда апостольское служение было бы в радость.

Что-то в первоисточнике об отношениях с женщинами не особенно много и сказано… Запретов сколько хочешь – вплоть до вырывания глаза… Но эмоциональная сторона вопроса осталась нетронутой. Они там что, предшественнички, были импотентами? Или эта тема тогда была неактуальна? Женщины вокруг вились, и ноги мыли, и следом ходили… А как с другой стороной вопроса – молчание. Бывшие блудницы перевоспитывались, и на груди Христа, кроме головы любимого ученика, никто не находил себе покоя. И так три года?

Я не Станиславский. Дальше сами все понимаете… А если нет, то напомню. НЕ ВЕРЮ. Или, может, на полном серьезе – на том свете во сто крат дается тому, кто на этом претерпел? Но позвольте, три года на этом свете потерпишь, а на том уже и самому ничего не захочется. Да ладно три года, это у Христа, а апостолы? Пока мученическую смерть не приняли, ведь тоже по девчонкам ни-ни. А им-то награда так награда: «Будете сидеть у престола Моего и судить колена детей Израилевых». Ну и наградка меня ждет… Выслушивать блудниц и блудников во всем многообразии и изощренности их грехопадения. Искушение не для слабонервных.

Что делать? Сидеть в туалете, наивно ожидая, что все образуется само собой? Шансы невелики. Выйти на связь с Даниилом и получить разъяснение по животрепещущим вопросам? И что я Ему скажу? Дорогой Учитель, у меня тут, знаете ли, роман намечается с девушкой моей мечты. Ничего, если мы вдвоем послужим? Или, может, я сложу с себя полномочия? И останется Россия без своего судьи…

Бред, и ответы известны – процитирует Откровение Иоанна Богослова. Там практически слово в слово про меня: «Ты не можешь сносить развратных и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы…»

Здорово! А я ему в ответ: «Старик, но она ведь такая… О таких сказано Вашим папой: «Посему оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть».

Ой, договорюсь… Не успев попасть в рай, получу под зад такое ускорение, что от престола – прямо в чан с кипящим маслом под радостное улюлюканье ранее получавших от меня советы. Ведь вряд ли есть отдельный ад для бывших апостолов.

А может, Эльга – наваждение и послана мне во искушение? Может, происки врага человеческого? Он-то поизощреннее наших олигархов да политиков и знает, чем приманить каждого.

Что делать? Выбегать, как отец Сергий, на двор и рубить себе палец? Так я не якудза хренов и вообще бандюков ненавижу… Неправильно это – членовредительством заниматься, подумают, что пытаюсь закосить от Божественного призыва.

Господи Боже мой, ну почему Ты меня оставляешь в моменты, когда мне нужен Твой совет? К чему мне силы повелевать окружающим, когда не могу совладать с жалким клочком собственной плоти?

Как только увижу Даниила, в первую очередь проясню женский вопрос.

Ладно! Хватит рыдать в сортире! Соберись и возвращайся за столик. Будет знак, как действовать дальше.

Отражение в зеркале наводило уныние. Я улыбнулся ему и по его реакции понял, что можно было обойтись и без этого.

Ручку двери на себя – и обратно за столик.

Мимоходом поймал на себе полный страдания взгляд людей, потерявших надежду справить нужду. Простите, ребята, нужда бывает разная. Мне, к примеру, нужно было разобраться с собой.

Вот и наш столик.

– С тобой все в порядке?

– Да.

Раздался звонок, такой резкий и громкий, что я подпрыгнул.

– Владимир Рудольфович, это Волошин. Я подумал, что вы захотите узнать до официальных сообщений: только что скончался Иоанн Павел.

– Печально. Благодарю вас, Александр Стальевич.

– Да, и по нашим вопросам – ваши пожелания будут выполнены. О выбранном вами времени трансляции сообщите, пожалуйста, мне лично.

Во избежание в дальнейшем громоподобных звонков я по окончании разговора переключил телефон на вибрацию и поднял глаза на мою русалку.

Эльга посмотрела на меня внимательно:

– Мы никуда вместе не едем?

Я понял – врать бесполезно.

– Не едем. Но это не имеет отношения к звонку. Просто не могу позволить себе сделать тебе больно.

– Ты уже делаешь мне больно, говоря банальности. И с чего ты решил, что я не хочу, чтобы мне было больно? Почему ты должен решать за меня?

– Я решаю за себя. Не вдаваясь в подробности, ситуация выглядит так: карьера или любовь.

– Извини, но для меня это звучит по-другому: при каком из выборов ты остаешься собой, а при каком предаешь себя.

– Разговор переходит в серьезное русло. Я не могу объяснить всего… Вру. Начну сначала. Я могу объяснить все, но путем несложных логических умозаключений прихожу к необходимости совершить звонок другу для получения единственно правильного ответа. При этом ставка – не миллион, а вечная жизнь. А в случае неправильного ответа нам вместе, подчеркиваю – вместе, уготована страшная, точнее говоря, адская казнь.

– Вместе?

– Да. Но тихой избушки, шапчонки с буквой «М», бесед с Понтием Пилатом не будет. А будут рядом с десяток миллиардов грешников, когда-либо живших на Земле. Понимаю, это звучит полным бредом… К сожалению, не могу списать свое состояние на психическое заболевание, так как душевно здоров до омерзения… Просто я гребаный апостол, призванный на служение, и должен выполнять все маленькие новозаветные штучки, типа оставь мертвым хоронить своих мертвецов, оставь отца своего…

Могу процитировать близко к первоисточнику. Мне не трудно. За последнее время тексты отпечатались в моей голове, как за пару лет до этого собрание сочинений В. И. Ленина, особенно «Материализм и эмпириокритицизм». Только не спрашивай, почему именно эта статья. Ответ тебе не понравится.

– И почему же именно эта статья?

– А потому, что очень похоже на эмпириокретинизм.

– Понятно. А что в первоисточнике на наш счет?

– Пожалуйста. У нас любят цитировать избирательно, недоговорил – и смысл другой. Пример. Дедушка Ленин сказал: учиться, учиться и учиться. И давай все прописи строчить, от старания высунув язык на сторону. А цитатка-то полностью звучит по-другому: «Учиться, учиться и учиться военному делу настоящим образом». Так что сопли подобрать и вместо пера – винтовочку в руки. Вот так-то. Та же тема и с Новым Заветом. Заладили – Христос есть любовь. Угу, только к кому любовь? Он же ясно говорит: «…не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч».

Хорошо бы здесь поставить точку и пойти, взявшись за руки, бороться с грехом. Но там есть четкое указание на применение меча: «…ибо пришел Я разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее… и враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мной, тот недостоин Меня».

Вот так. Поэтому если для обычного человека еще куда ни шло – почитай отца своего и мать свою, возлюби ближнего своего, то для апостолов – взял крест на плечи и пошел. Всех оставил, всех сделал несчастными. Мать рыдает, дети в истерике, папа-папа, ты куда, жену побоку – понимаю, Эльга, что мы не женаты, это я в библейском смысле, – и давай творить чудеса направо и налево… Все его любят, а он Христа, вплоть до потери сексуальной ориентации, да и сексуальности вообще.

– Ты монах?

– Хуже! Апостол.

– Не понимаю. Может, ты немножко придумываешь… Если сегодня не тот день, я пойму.

– Я слышал о теории тяжелых мужских дней, но в моем случае все сложнее. У меня критические дни начались в зрелом возрасте и, кажется, продлятся до конца света.

– Но ведь он не скоро.

– А вот здесь ты ошибаешься. И сыр-бор в моей душе именно из-за этого.

– Поцелуй меня.

– Ты издеваешься.

Договорить я не успел. Эльга обняла меня за шею, и я потерялся… Мне бы отбиваться, звать на помощь милицию, а я весь отдался поцелую. Я пил нектар ее губ и наслаждался собственной беспомощностью.

– Куда поедем?

– А какие предложения?

– Сашка, дай ключ от квартиры, сегодня ты ночуешь на даче. И, кстати, прекрати сутулиться. Спина-то поди болит?

Сашка, наблюдавший за всем происходящим не без удивления, протянул мне ключи и сказал:

– Болит, а что делать?

– Уже все сделано, теперь не болит.

Сашка распрямился. На его лице застыло удивление.

– Ой, не болит! Здорово! Не забудьте позвать на свадьбу, малахольные!

Глава 30

Окончания фразы мы не услышали. Страсть перемещала нас в пространстве с околозвуковыми скоростями.

Холодный воздух, заснеженная брусчатка Красной площади.

О том, как добраться до Сашкиной квартиры, я не думал. Был уверен, что нас ждет такси, и не сомневался ни на минуту, что водителем окажется Енох.

Мы подошли к первой из стоявших на Ильинке машин. Я открыл заднюю дверцу, помогая Эльге устроиться, а сам сел рядом с водителем.

– Как добрался, Енох? У нас в Москве ездят и на переднем сиденье, так что сегодня увидишь мой профиль.

– Наглый ты, антихристово воинство, наглый, но симпатичный… Добрался без приключений. Их еще знаешь сколько будет, у-у-у-у, скучать не придется… Что за милая девочка?

Мы говорили на арамейском. Эльга, наверное, решила, что попала в плен к ближневосточным террористам, но держалась молодцом, вопросов не задавала и, положив руки мне на плечи, изредка проводила ладошкой по волосам. Приятно.

– Ну, скажем так, привычными образами, Рахиль, Сарра.

– Ой, мальчик, кажется, вырос. А как быть с вашими христианскими безъяйцевыми закидонами?

– Для патриарха ты очень груб.

– Извини, профессия таксиста накладывает отпечаток. Но не уходи от ответа….

– Ответа нет, не приставай. Сказано же: «Плодитесь и размножайтесь». Считай, что я выполняю прямое указание вышестоящего начальства.

– Ну-ну, ты на мое начальство не намекай! Тебе со своим потом объясняться. Хотя, если вы перессоритесь, мне легче будет.

– Легкой жизни я тебе не обещаю, а себе не желаю. И спокойной ночи, потому что мы приехали. У этого дома приостанови…

Я только сейчас обратил внимание, что Сашкина квартира была именно в Чистом переулке. От такого названия на душе полегчало.

Выскочил из машины, открыл Эльге дверь и помог выйти. Знал, что Енох просто так не успокоится, и поэтому не спешил войти в подъезд.

Вежливое покашливание за спиной.

– Деньги гони.

– Двадцатки хватит?

– Шуткуешь? Давай сотню, как-никак праздник! Свадьба у тебя, пусть и кошачья.

– Будешь хамить, уедешь без денег.

– Как ты разговариваешь со старшими! Ладно, так и быть, полтинник, только из своих, а не из приблудных.

– Быстро же ты перенял московские нравы!

Подъезд, лифт, возня с ключами, дверь.

Все, что произошло потом, я помню каждой клеточкой тела. Наверное, таким и представляют себе счастье. Единство плоти и духа… Остановившееся время… Слияние умственного и физического труда… Смычка города с деревней… Взаимопроникновение стихий…

Я изучал Эльгу с прилежностью Паганеля, я восхищался ею, как коллекционер самым дорогим экземпляром коллекции. Песнь Песней Соломона звучала в любом из соприкосновений. В этой ночи не было анатомии, была антология телесной поэзии.

Предупреждаю, подробностей не ждите. Ни статей «Апостолы делают ЭТО», ни телевизионных интервью «Ради меня он отказался от райской жизни», ни книг «Камасутра по-апостольски», ни пособий по Божественному сексу, ни судебных исков по взысканию алиментов в размере тринадцати процентов от апостольских доходов. Также должен признаться, что не прибегал к физическим трансформациям. Не потому, что и так всего много, отнюдь, хотелось бы и побольше, просто не додумался в процессе, а позже – оказалось ни к чему… И после во искупление грехов я не стоял до утра на коленях на горохе с унитазом на вытянутых руках.

Не помню, когда и как, но я заснул и спал прекрасно. А проснувшись, продолжил с того же момента, на котором прервался.

И было нам хорошо. Очень. И вам того же желаю. Но с другими участниками.

Я не хотел идти готовить завтрак, наверняка в холодильнике что-нибудь да имелось, – было жалко оставлять Эльгу. И я продолжил валяться в кровати.

Скорее по привычке из предыдущей жизни, чем по необходимости, дотянулся до телевизионного пульта.

В утренних выпусках говорили о смерти Папы, зачитывали соболезнования от президента и Патриарха, политических и религиозных деятелей.

Уже собирался выключить телевизор, как диктор объявил о необычайной активности у ГУМа. Там с раннего утра выстроилась очередь к месту явления неопознанного гражданина, назвавшегося святым Серафимом Саровским и победившего мановением руки банду чеченских террористов, а также изгнавшего бесов из проходившей мимо женщины.

Диктор говорил, с трудом сдерживая улыбку, но кадры очереди, протянувшейся через Александровский сад и выскочившей к памятнику какающего Достоевского у библиотеки имени Ленина, впечатляли.

Я поспешно переключил канал. Барышня рассказывала о чудесном явлении старца, представившегося Георгием Победоносцем и покаравшего банду милиционеров-«оборотней», а также ударом копья превратившего туалет в «Боско-Кафе» в чудотворный источник, вода из которого уже восстановила зрение трем паломникам из Чернигова.

«Почему из Чернигова?» – подумалось мне. Сразу вспомнил грустные взгляды, которыми меня проводили крепкие ребята командировочного вида, переминавшиеся с ноги на ногу в ожидании своей очереди у туалета.

Очень серьезно дикторша прочитала официальное заявление мэра: на месте работает городская комиссия, если информация подтвердится, власти начнут выпуск воды «Святая мэрская».

Вот что значит громко разговаривать за столиком в публичном месте. Чего только граждане не выдумают…

Подошел к окну и выглянул на улицу. Увиденное не обрадовало: человек пятьдесят хорошо одетых людей, причем некоторые с дамами, сохраняя видимые приличия, пытались выстроиться в подобие очереди. Их дорогие машины паслись неподалеку под присмотром равнодушных водителей, похожих на куличики, вылепленные по одной формочке.

Кажется, утро будет не добрым. Лишенный иллюзий, я взглянул на сотовый телефон, провибрировавший уютное гнездышко в брошенной мною в порыве страсти одежде. Сто восемьдесят неотвеченных звонков. Лучше и не пытаться отзвонить. Если это и есть наказание за мои грехи, намекаю на сегодняшнюю ночь, то оно не пугает.

Я поцеловал Эльгу. Она открыла глаза.

– Что-то случилось?

– Ты мне не говорила, что пользуешься такой популярностью у народа. Смотри, под окнами твои фанаты.

Завернувшись в одеяло, моя Сарра подошла к окну и рассмеялась, увидев очередь.

– Время апостольского приема? Как они узнали, где мы?

– Могу позвонить Сашке и спросить. Вряд ли у Еноха столько друзей в Москве.

Я набрал Сашкин мобильный.

– Але! – По голосу было ясно, что Сашка не очень рад слышать меня.

– Санек, что за дела?

– Ты о чем?

– О толпе страждущих под окнами твоей квартиры.

– Володь, ну понимаешь, такое дело… Я только одному важному человеку вчера сказал, что видел тебя и что ты здорово похудел, ну он и пристал… А у меня от него много чего зависит…

– А ты не мог вначале позвонить мне?

– Я пытался, но ты не подходил к телефону. Я даже думать не хочу о том, чем вы с Эльгой занимались…

– Не волнуйся, квартиру не разнесли. Но внизу твой приятель не один, их целая банда.

– Ой, этого я не знаю… Наверное, он растрепал… Кроме него я только приятелю брякнул, что ты теперь Никола-чудотворец. Я же теперь как указку проглотил, гвардеец, впервые за двадцать лет прямой, высокий и спина не болит! А все с одной фразы…

– Понятно, что меня ждет, – апостол Соловьев начинает прием страждущих.

– Володь, ты их в квартиру не пускай, а то засрут…

– Могут! Будет тебе урок!

– Не серчай!

Эльга поставила чай и успела отыскать в Сашкином холодильнике подобие еды.

– Яичницу будешь?

– Нет, обойдусь по-ленински, кипяточком… Впрочем, в последнее время в лучших домах Москвы принято полоскать в горячей воде пакетики туалетной бумаги и считать такой напиток чаем…

– Не дождешься, я заварила свежий рассыпной.

– Молодец! Итак, на повестке дня вопрос, что будем делать со страждущими, где и как вести прием.

О деньгах не говорю. У нас, у святых, принято все делать бесплатно и принимать благодарность подножным кормом.

Звонок в дверь.

Я не без достоинства, думая, какие слова сказать первому посетителю, ведь они останутся в легенде, подошел к кучке одежды, выудил брюки и рубашку.

Посетитель вел себя терпеливо и больше не трезвонил.

Придав себе подобающий вид, все еще думая над историческими словами, я открыл дверь. И увидел невысокого человечка в теплой куртке и кепке с логотипом «Майкрософта». Шмыгнув носом, он протянул желтый пакет.

– Владимир Рудольфович, извините за беспокойство, вам просили срочно передать из центрального офиса. Простите за вторжение, но вы к телефону не подходили.

– А как вы узнали, где я? – В голове зазвучал довольный смешок братца Билла.

– Адрес был на имейле от Билла Гейтса.

– Спасибо. Я вам что-нибудь должен?

– Ой, что вы, нет, конечно! Если можно, автограф. Я вас каждое утро по радио слушал, а теперь вас почему-то нет. Вы в отпуске?

– Скорее в командировке. На чем писать?

Парень достал ручку и блокнот – конечно, все причиндалы были в летающих окнах.

– Как тебя зовут?

– Автандил.

– Грузин?

– Грек, из Абхазии, давно в Москве, лет двадцать… Не помню, когда дома был. Да и где теперь дом? Во время войны растащили…

Мне захотелось сделать для парня что-нибудь хорошее, просто так – в его словах сквозило настоящее чувство.

– У тебя есть заветное желание?

– У меня есть боль. У дочки с рождения полиомиелит. Но здесь только чудо поможет…

Я закрыл глаза и представил себе их маленькую съемную квартиру, статную, повыше ростом, чем Автандил, грузинку и маленькую девочку, скрюченную недугом. Я поднял руки вверх, хотя этого и не требовалось, достаточно подумать о ней и захотеть помочь.

Девочка улыбнулась и от непривычности мышечных ощущений неловко опустилась на пол. Мать не спеша повернулась к ней и увидела происшедшие изменения. Суставы не выпирали неестественными гранями, девочка сама встала на ноги и неуверенно, но вполне нормально пошла. Мать радостно вскрикнула и бросилась к ней, обняла, поцеловала и стала ощупывать, не веря глазам.

– Автандил, у вас все будет хорошо.

Я взял ручку и именно эту фразу написал в блокноте. Подписался.

Автандил поблагодарил и собрался уже уходить, когда зазвенел его мобильный. Он взял трубку и некоторое время слушал. Потом молча упал на колени и, схватив мою руку, поцеловал.

Я положил руку на голову Автандила и повторил:

– Все будет хорошо, береги их.

Когда Автандил ушел, я вернулся на кухню, где меня ждала Эльга.

– Кто это был?

– Посыльный. – Я положил пакет на стол.

– Не открывай, если можешь. Хотя нет, что будет, то и будет. Это твоя судьба, и ты должен следовать ей. А я стану тебя ждать и думать о нас.

Чего лукавить, я мог и не открывать пакет. Не было сомнения, что я подзадержался. В последнее время больше двух ночей на одном месте проводить не удавалось.

Не умею вскрывать здоровые заклеенные хранилища бумажных листков. Не получается поддевать ногтем соответствующую полоску или особо хитрым образом вжикать чем-нибудь твердым по краю конверта, предварительно плотно прижав его к плоской поверхности…

Признаюсь – и в супермаркетах не могу разобраться с пластиковыми пакетиками. Весь магазин стекается смотреть шоу одинокого идиота, дующего, мнущего, теребящего пластиковые ловушки со всех сторон. Должно быть, не хватает гена, отвечающего за подобные действия. И среди пластиковых пакетиков я известен как Вовка Потрошитель. Если бы Эльга увидела меня за такими упражнениями до нашей ночи, боюсь, у меня не осталось бы шансов с ней познакомиться.

Да и шнурки я завязываю… Но этой тайной я поделюсь не сейчас…

Итак. Намучившись с конвертом, я невероятным образом заставил-таки его разжать уголок губ. Моментально погрузил палец в образовавшуюся щель и не без злорадства разухабисто завершил дело.

Внутри оказалась распечатка имейла от Билла.

«Дорогой Владимир, рад, что ты прекрасно проводишь время. У нас назначена аудиенция у Теда Тернера в его лондонском офисе в три утра, постарайся не опаздывать. Если вдруг захочешь воспользоваться корпоративным самолетом, он будет ждать тебя с 13.00 по Москве в Шереметьево. Контактный телефон ответственного за перелет 7772352, Вагиз. И подходи к своему телефону.

С братской любовью,

Билл».

Делать нечего. Я включил звонок.

Эльга была права, ей предстоит ждать. Только ждать чего? Ответа нет. Некоторые ждали, ждали, следом ходили… И в награду получили возможность снять с креста, омыть и оплакать. Правда, им же досталась честь и обнаружить пустую пещеру. Но у апостолов вознесение в списке подвигов не обозначено. Так что моим поклонницам на пустую пещерку рассчитывать не приходится. Это, конечно, в случае неудачного сценария, скажем так, экстраполяции по прецеденту. А если верить Даниилу, то все будет в полном порядке. Только детали этого порядка мне неведомы.

– Эльга, мне надо лететь в Лондон.

– Сейчас?

– Да, встреча сегодня вечером, точнее, ночью.

– Когда вернешься?

– Не знаю. Совсем. Но к телефону подходить буду.

– Прости, с языка сорвалось. Дурацкий вопрос. Конечно, не знаешь. Я буду ждать звонка, запиши мой номер – 2349867.

Пора. Дорога долгая, утро длинное, и сборы надо начинать с душа.

Побрился, расфуфырился, приоделся. Красавец. Надежда России готова к выполнению исторической миссии. Точнее, готов, но уж тогда не надежда, а надежд.

Не умею прощаться. Никогда не умел. Хочется сказать что-то очень важное, чтобы оставить о себе память на века. Но если не сумел до этого, то почему решил, что справишься напоследок? Чушь, наследие дурных романов и старых советских фильмов.

– Присядем на дорожку.

– Давай.

Закрыли глаза. Помолчали.

– С ключами разберешься?

– Разберусь.

Дверь, лифт, прихожая, улица.