Текст книги "Сын погибели"

Глава 10

Ожидая неожиданного, рискуешь не дождаться ожидаемого.

Робер Гвискар

Фра Гуэдальфо Бенчи обвел взглядом паству, внимавшую его словам, и с чувством произнес заключительное:

– Ступайте! Проповедь окончена.

Прихожане засуетились и, как обычно, начали толкаться, спеша подойти к причастию.

– Ваше преподобие! – взволнованно обратился к настоятелю собора незнакомец. Вот, – он раскрыл ладонь, показывая усыпанный рубинами крест с эмалевым гербом, – вам просили передать.

У фра Гуэдальфо на мгновение перехватило дыхание, он кивнул и жестом указал прихожанину на дверь, ведущую в его личные покои.

Выходящих их церкви прихожан он принимал и благословлял, точно не замечая, следуя заученному ритуалу и все пытаясь вспомнить, доводилось ли прежде видеть странного посетителя. Едва покончив с делом, священник устремился в свои апартаменты, где, немного смущаясь, сложив руки на коленях, дожидался его поселянин.

– Слушаю тебя, сын мой.

– Ваше преподобие, этот крест дал мне один человек. Он не назвал себя, но велел идти к вам… – Посетитель развел руками.

– Что еще велел тебе этот человек? – вглядываясь в простодушное лицо незнакомца, спросил фра Гуэдальфо.

– Он вручил мне целых три золотых, – поделился радостью крестьянин, – и сказал поспешить сюда.

– Ты уже здесь, говори же!

– Этот синьор был ранен лесными разбойниками. Тяжело ранен. Те впотьмах решили, что он мертв, и бросили у дороги. Но он жив, хотя и потерял много крови. Он добрался до моей сторожки – я, видите ли, лесник. Он молит вас прибыть к нему, ибо должен сказать нечто важное. Я даже хотел доставить его сюда на тележке, но синьор так слаб… Дорога убьет его.

Лицо настоятеля собора Девы Марии побледнело.

– Что ж, если ты говоришь правду, то получишь еще пять золотых. Подожди меня во дворе, я распоряжусь.

– О, вы так добры! – Лесник начал кланяться, прижимая руки к груди.

– Ступай же, – скомандовал фра Гуэдальфо тоном, больше подобающим воину, нежели святому отцу.

Стоило гонцу дурных вестей, пятясь, выйти, настоятель прошелся нервным пружинистым шагом из угла в угол комнаты.

– Монсеньору что-либо угодно? – поинтересовался неслышно вошедший викарий.[30]30
   Викарий – помощник, заместитель священнослужителя высокого ранга.


[Закрыть]

– Да. Угодно. Я велел присмотреть за людьми барона ди Гуеско и за ним самим.

– Мы исполнили ваше указание. Гвардейцы Его Святейшества заняли гостиницу «Петух на бочке», что у городской стены, изгнав из нее всех иных постояльцев. Мне грустно сие признавать, но воины святого престола, выставив у ворот гостиницы караул, пируют там, не прерываясь даже на молитву, со вчерашнего вечера. Нельзя сказать что-либо еще, ибо никому не дозволено входить даже во двор гостиницы.

– Пируют, – задумчиво повторил фра Гуэдальфо, – что ж, может, это и к лучшему.

Викарий посмотрел на него удивленно, но промолчал.

– Я сейчас отправлюсь по делам – здесь, недалеко. Мне для сопровождения нужно пять-шесть солдат. Распорядитесь. Да поскорее.

– Непременно. Прикажете запрячь ваш экипаж?

– Да, – подтвердил фра Гуэдальфо. – К вечеру я уже надеюсь вернуться, пока же верю, что вы управитесь без меня.

– С божьей помощью, – склонил голову викарий, искренне надеясь, что Господь предоставит ему шанс отличиться.

Небольшая кавалькада двигалась медленно, поскольку скакунам монастырской стражи приходилось плестись следом за лохматым мулом, кажется, шедшим еще медленнее и величавее от столь лестного соседства. Фра Гуэдальфо немилосердно трясло на ухабах, так что он с невольной тоской вспоминал о тех временах, когда, как эти всадники, гарцевал в седле андалузского жеребца.

– Вот тут как раз дорога в горку пойдет, – пояснял несколько утративший робость лесник. – Аккурат перед ней от дороги тропка вправо уходит – по ней нам идти. Там уже совсем недалеко, скоро на месте будем. Только, извольте понять, возок этот по тропке не пройдет. Когда желаете – садитесь на моего длинноухого, он смирный… А я в поводу его возьму и пешочком…

Фра Гуэдальфо согласно кивнул, радуясь возможности сменить транспорт. Как и обещал лесник, тропинка была не только узка, но и извилиста, будто протоптана лесными разбойниками нарочно для того, чтобы сподручнее уносить ноги. После очередного поворота лесник вздохнул, остановился и произнес:

– Вот мы и у цели.

– Да, но… – только и успел сказать настоятель.

Громко крикнула лесная птица, и на всадников кортежа с окрестных деревьев посыпались стрелы. Фра Гуэдальфо попытался было соскочить с мула, и тут же тугая ременная петля обхватила его руки, притянув их к телу.

– А ну не дергайся, падре, – прикрикнул лесник, теряя недавнее селянское простодушие.

– Ты будешь гореть в аду! – возвысил голос настоятель.

– Кто знает, может, и буду, – хмыкнул провожатый, затягивая узел. – Но только не из-за тебя. А тут уж поленом больше, поленом меньше…

– Дон Гуэдальфо, – раздался за спиной сицилийца почти ласковый голос, – прошу извинить, но я вынужден прервать вашу богословскую беседу.

Монсеньор Бенчи заскрипел зубами. Пирующий в гостинице барон ди Гуэско, подбоченясь, стоял рядом с ним, удовлетворенно глядя на пленника.

– В другой раз я бы сказал, что не рад видеть ваше преподобие. Но сейчас счастье мое почти безгранично.

– Мерзкий убийца, – процедил разъяренный прелат.

– Это правда, монсеньор, – вздохнул Анджело Майорано. – Хотя многие находят меня весьма привлекательным. Но что ж делать, ваше преподобие? Таков мир, не я создал его, и вам – служителю Господа – должно быть виднее, почему он таков. Я лишь пытаюсь выжить. Вы, как я вижу, тоже. Тогда, в море, у вас это неплохо вышло, ну и ко мне небеса благоволили. Подчас, возможно, и незаслуженно. Но сердце мое преисполнено благодарности – видели б, какую часовню я построил в Гуеско!

Гуэдальфо Бенчи метнул на пирата ненавидящий взгляд, и дон Анджело продолжил, довольный полученным результатом:

– Если вы будете делать то, что я скажу, вам представится превосходный шанс увидеть эту часовню. Да и не только ее. Если же нет, одному Господу известно, зачем он решил лишить вас жизни моими руками.

– Сарацинский пес, – прошипел настоятель.

– Ругань – оружие слабых. Впрочем, даже не оружие, а одна видимость его. Вы лишь думаете, что поражаете цель. Однако сарацинский пес я или нет – не важно. Вы знаете, я всегда держу слово, а потому сами решайте: будете послушны и живы, или же непокорны и мертвы. Третьего не дано!

Мысли Гуэдальфо ди Бенчи в это мгновение были совсем не благостны, будто расточились в дым последние годы служения Господу. Он вновь чувствовал себя воином, попавшим в руки коварного врага, и никакое ответное коварство не являлось предосудительным.

«Здесь и сейчас третьего и впрямь не дано, – думал он, – но все же обстоятельствам свойственно меняться… Кто знает, быть может, еще повезет обернуть все к лучшему. Большая часть людей Майорано по-прежнему в Парме, значит, он будет возвращаться туда, и удастся бежать, или хотя бы передать весточку…»

– Велик Господь дарящий, велик Господь, посылающий испытания верным сынам своим. Всевышнему известно, что каждый мой вздох, каждый час посвящен ему. И если на то воля Божья…

– А если без красивостей?

– Я повинуюсь.

– Эй, – прикрикнул барон ди Гуеско, – экипаж готов?

– Готов! – донеслось с дороги.

– Убираемся отсюда.

Остановившись у опушки леса, Анджело Майорано послал одного из людей в город за отрядом и, велев подать заготовленные вино и сладости, пересел в экипаж фра Гуэдальфо.

– Нам следует многое обсудить, святой отец. – Он опустил полог, создавая видимость уединения. – Угощайтесь и выслушайте меня со всем доступным вашему преподобию вниманием.

Не дождавшись ответа, дон Анджело печально вздохнул и, освободив руки Гуэдальфо, продолжил:

– Если смотреть здраво, то именно вы повинны в произошедших смертях. Никто из убитых той ночью или же сейчас не был моим врагом. Их смерть не принесла мне ни радости, ни прибыли, и от этого у меня на душе скверно. Очень скверно… Единственная, по сути, выгода – возможность говорить с вами вот так – mano a mano.[31]31
   Mano a mano – один на один (ит.).


[Закрыть] Но ведь, строго говоря, мне-то предписывалось указом Святейшего Папы сопровождать вас. И я намерен был сделать это, покуда вы, монсеньор, не пожелали, забыв о необходимости прощать должникам вашим, вспомнить о тех досадных недоразумениях меж нами, которые имели место много лет назад. И каких лет!.. Все изменилось. Вы стали прелатом, я – бароном. Я честно служу Его Святейшеству. Зачем надо было посылать человека к королю Обеих Сицилий? Зачем настоятелю храма Девы Марии понадобилось будить Анджело Майорано в бароне ди Гуеско? Как и тогда, когда вы, Гуэдальфо, вознамерились захватить груженный сокровищами корабль, так и сейчас – ваша низость привела к смертям невинных. Мне странно поучать в таких вопросах пастыря душ человеческих, но ведь это правда!

– Но вы не привели корабль в Палермо!

– Увы, он попал в шторм. Говорят, что нереиды – дочери морского короля, очень трепетно относятся к сокровищам… Едва прознав о том, что на корабле есть золото и драгоценности, они требуют себе долю. В нашем случае доля оказалась велика – сундуки пришлось выкинуть за борт, чтобы облегчить судно… Мы наскочили на мель, других вариантов спастись не было.

– Это ложь!

– Если б это была ложь, вряд ли я стал носиться по морям в поисках лучшей доли. Это правда. Но возвращаться с пустым кораблем и без вас к Роже д’Отвиллю было все равно что самому засунуть голову в петлю. Однако с тех пор я искупил свою вину перед ним – спас родственника короля – графа Квинталамонте! Я уверен, он может подтвердить это.

– Граф Квинталамонте убит два года назад в Святой Земле.

– Да нет же, этой весной я видел его в Херсонесе!

– Он убит, мне это доподлинно известно.

– Неужто самозванец? – скривился Анджело Майорано, со всей ясностью осознавая, что на этот раз мошенник обманул мошенника.

– Ладно, – процедил он, – пусть даже так. Я хочу говорить с вами о другом: нынче же мы отправляемся во Францию, как того желает Его Святейшество. Если вы вздумаете опять…

– Э-э-э… – послышалось откуда-то со стороны, – да это же экипаж фра Гуэдальфо!

– Ступайте, ступайте, – донесся в ответ крик одного из людей Майорано. – Он под охраной папской гвардии!

– А где же тогда наши люди?

– А нам какое дело? Капитан имеет приказ сопровождать святого отца, а вы проваливайте!

– Ну нет! Еще чего! Пусть сам преподобный Гуэдальфо прикажет нам…

– Ну, ты наглец!

– Монсеньор Бенчи, – прошептал Майорано, – вы же понимаете, что от вас требуется? И прошу вас, не делайте глупостей, если не хотите новых жертв.

Настоятель собора Девы Марии приподнял бархатный полог. Против восьми всадников папской гвардии на опушке красовалось без малого два десятка городских стражников. Святой отец был добрым христианином, но вместе с тем искушен в военном деле, а потому перевес сил сумел оценить моментально.

– Рубите их! – крикнул он и попытался выпрыгнуть из экипажа.

Анджело Майорано был столь же ревностным христианином, сколь и мусульманином, однако мало кто в Европе мог похвалиться таким же, как у него, богатым опытом скоротечных схваток. Он резко дернул пленника за сутану, и тот влетел обратно в повозку.

– Ты что вытворяешь, гаденыш! Прикажи им бросить оружие, или я убью тебя!

– Рубите! – исступленно хрипел Гуэдальфо Бенчи, силясь отбросить от себя противника.

– Недоносок! – нащупав подвернувшееся под руку яблоко, Анджело попытался затолкать его в рот старого врага. Тот извивался, не желая упускать, быть может, последний шанс.

Пол экипажа был мокрым и липким от пролившегося вина. Поскользнувшись, Майорано на миг ослабил захват. В ту же секунду пальцы настоятеля сомкнулись на горлышке тяжелой глиняной фляги, и он с размаху ударил, целя в голову пирата. Тот не успел понять, что произошло, но отреагировал мгновенно – небольшой разворот, фляга, едва зацепив ухо, скользнула по плечу, и короткий тычок костяшками пальцев в гортань в ответ. Гуэдальфо Бенчи дернулся, захрипел и обмяк, глаза его закатились в невидящем взгляде.

– Проклятие! – выругался ди Гуеско, хватаясь за меч, и тут же услышал поблизости топот копыт. Вызванный из Пармы отряд папской гвардии спешил исполнить приказ командира.

Ди Гуеско выскочил из экипажа, обнажая клинок:

– Убивайте! Никто не должен уйти!

По сути, эти слова были излишни: увидев собратьев, ведущих бой с превосходящими силами пармцев, гвардейцы без разговоров ввязались в схватку. Очень скоро все было кончено.

– Кто способен держаться на коне, в седла! – цедил сквозь зубы капитан папской гвардии. – Кто не может, молите Господа об отпущении грехов. Забирайте тела наших, сбросим их в реку…

– А этого? – спросил давешний лесник, исполнявший роль возницы.

– Этого… Покуда будут думать, что настоятель жив, мы легко отделаемся от погони. Пусть в возке поваляется, падаль. Всех проверили? Живых нет? Уходим!

Рыцарь в белом плаще с алым крестом медленно двинул коня на толпу:

– А ну, расступись!

Его спутники, обнажая мечи, тронулись следом. Такой незамысловатый прием чаще всего действовал безотказно: увидев непреклонно и мрачно надвигающихся всадников, крестьяне спешно бросались врассыпную. Но на этот раз случилось иначе: часть обычно мирных поселян действительно разбежалась по склонам холмов, но лишь затем, чтоб поднять недавно брошенное оружие, другие же сомкнулись вокруг Федюни, готовые рвать врага, подобно оскалившимся ирландским волкодавам.

– Отдайте мальчишку нам, и никто не пострадает! – продолжая наступать на окруживших Федюню крестьян, громогласно потребовал рыцарь и тут же вскинул щит – стрела, пущенная с противоположной стороны ложбины, ударила в него, едва не пробив. Стрелял не селянин, стрелял один из ратников лендлорда.

– Да как ты смеешь! – завопил тот, и этот крик будто взорвал обстановку тягостного ожидания.

Лучники бросились на своего господина, крестьяне – на рыцаря с алым крестом и его соратников.

– Ты что-нибудь понимаешь? – гремело в этот миг на канале закрытой связи. – Федюня-то, Федюня чего молчит? Вот черт, и рубить же ж не положено!

Какое-то время Камдил еще пытался отбиться, густо раздавая вокруг удары витой плетью, но многолюдная толпа, зверея от боли, с рычанием и стоном свалила боевого коня и, выдернув рыцаря из седла, потянула его к деревьям, растущим по склонам.

– Держись, Вальдар, я иду! – послышался на канале связи отчаянный крик Лиса. – Вот же ж дружаня, блин! Он что, не признал тебя, что ли?

– Оставьте их! – раздался среди воплей яростной толпы голос Федюни Кочедыжника. Слова эти были произнесены негромко, но отчего-то среди шума каждый услышал их и даже не подумал воспротивиться.

Не слишком охотно, но без промедления селяне опустили занесенные над головами поверженных наземь варягов камдиловского отряда колья и вилы.

– Ступайте, – глядя на грозных северян, с которыми некогда проделал путь от самого Херсонеса и до Светлояр-озера, с грустью произнес Федюня.

Варяги, некогда служившие в особливой гвардии Иоанна Комнина, исподлобья поглядели на диковинного мальца – каждому из них немало довелось повидать мир, но такое им было в новинку. И все же, усвоенное с детских лет правило держало их здесь получше железной цепи: викинг считался опозоренным, если выходил живым из боя, в котором пал его предводитель.

– Ступайте, – повторил Федюня без нажима, но как-то очень властно. – Никто не причинит витязю нашему вреда. Идите туда, где на дороге ждет меня ваша застава. Мы еще свидимся.

– Шо за презентация сарафанного радио? Про заставы-то он откуда знает? – высказался Лис на канале закрытой связи. – Я фигею без баяна…

– Иди ко мне без страха, славный фряжский витязь, и ты, разлюбезный дядька Лис. Почто от меня по кущерям прячешься? Приди ко мне как к другу!

– Обалдеть! – От ствола одного из деревьев отделилась часть зелени, и худощавый верзила с ростовым луком в руке, весь увешанный торчащими в стороны ветвями, начал спускаться в ложбину. – Капитан, я не знаю, что здесь происходит, но это праздник идиотизма и сдается, шо мы тут главные шуты. Герои-освободители, ешкин кот!

– Джентльмены, я рад вас приветствовать! Как у нас обстоят дела? – вдруг послышался голос Джорджа Баренса.

– Да вот как раз с Федюней разбираемся, – отозвался Лис. – Вернее, он с нами.

– Вы уже нашли его? Прекрасно! Возвращайтесь скорее, необходимо срочно отправиться к вашей подруге Никотее, пока она не наделала в Европе глобальных дел.

– Щас… – радостно согласился Сергей. – Если из нас тут Федюня обглоданных тел не наделает, то непременно будем.

Ворота Самманхэртской обители сотрясались от ударов.

– Аббат, где аббат?! Где отец Кеннет? – неслось из-за ограды.

Брат-привратник с недоумением приоткрыл зарешеченное окошко – лицо одного из почтеннейших лордов округи было пунцовым, точно он заснул на палящем солнце.

– Давай скорей пошевеливайся! – увидев за калиткой потенциальную жертву, проорал рыцарь так, что испуганный привратник отпрянул от ворот. – Открывай немедля! – не унимался разошедшийся прихожанин, самозабвенно продолжая дубасить кулаками дверь.

– Я доложу, – осторожно пообещал монастырский служка, но это было излишне – переполошенный шумом отец Кеннет, опираясь на аббатский посох, спустился во двор.

– Что произошло, сын мой? – Он коснулся перстами руки брата портариуса, и тот расторопно начал поворачивать ворот зубчатого засова. – Войди в эти стены, но прежде сложи оружие, ибо здесь дом Божий!

– Не время мне слагать оружие! И дому Божьему следует вооружиться, – с порога отрезал лендлорд, нервно дергая тесный ворот рубахи. – Беда, преподобный отче! – Он рухнул на колени. – Демоны бездны восстали на истинно верующих!

– Говори толком, что произошло?

– Я долго следовал за Сыном погибели, не трогая его, как вы и велели, покуда не застал его в урочище Старой Гвен. Мы окружили его со всех сторон, бальи[32]32
   Бальи – королевский чиновник, осуществляющий в основном судебные полномочия на территории бальяжа (адм. единица Англии).


[Закрыть] прислал мне своих ополченцев. Нас было больше трех сотен, но тут… – Лорд выдохнул, удерживая клокотавший гнев, смешанный с рвущимися наружу всхлипами. – Это невероятно – от меня убежали псы! Мои псы!

– Я не понимаю тебя, сын мой. Ты говоришь, что вы окружили их, хотя я просил лишь наблюдать и ограждать добрых христиан от встреч с этим исчадием ада. Ты же сообщаешь мне то о восставших демонах, то об убежавших псах…

– Святой отец! Эти волкодавы выросли на моей псарне, я знаю их со щенячьих зубов! И они перебежали к нему! К этому проклятому Сыну погибели!

– И что же?

– За псами пошли грязные смерды, а за ними – мои лучники! Меня самого чуть не убили, я едва унес ноги! Я, который никогда не показывал спину даже в самых жарких битвах! А того, ну, о котором вы говорили – рыцарь, посланный Бернаром из Клерво…

– Стало быть, он все же догнал вас?

– Ну да, – досадуя, что его перебивают, кивнул лендлорд, – он появился в самый решающий миг, когда мы почти схватили проклятого мальчишку. Но только все впустую: его и его людей толпа просто свалила наземь. Должно быть, их затоптали. Последнее, что я видел, как рыцаря волокли к дереву. Он и его люди уже мертвы, спаси Господь души их…

– И упокой с праведниками в Царствии твоем, – перекрестился аббат.

– Но хуже всего, что теперь все, кто был со мной в урочище Старой Гвен, идут вместе с Сыном погибели. Их больше трех сотен, все они вооружены и притом смотрят на проклятого змееныша, как на какого-то пророка! И с ним – мои псы! – с горечью завершил рассказ потрясенный рыцарь.

– Значит, даже могущество Бернара Клервосского не способно защитить верных от Сына погибели. Сказано в Книге Чисел: «И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из сынов Израилевых». Великая беда нависла над цветущим Уэльсом. – Он жестом поднял рыцаря с колен. – Мне ведомо, что люди преподобного Бернара привезли некую священную землю, порог которой не может преступить это порождение тьмы. Она в Суонси. Поспеши же, землю следует доставить сюда, дабы уберечь страну от нашествия гадов! Сказано в Откровении: «И низвержен был дракон, древний змей…» Быть же по тому, поторопись!

Огромный златотканый шатер, разбитый посреди степи для ночного пиршества, был подарен великому князю Святославу любящим другом – василевсом Иоанном Комнином. Серебряные чеканные блюда и золотые, украшенные самоцветными каменьями чаши для омовения рук преподнесены им же. Драгоценные вина с Хиоса, персидские сладости, заморские специи и франкские сыры указывали на то неизменное доброжелательство, которое испытывал повелитель ромеев к своему дальнему, но во Христе близкому родичу.

Ксаверий Амбидекс казался сказочным чародеем: он хлопал в ладоши, и темные, будто вылепленные из безлунной ночи рабы выносили очередные подарки. Он вкушал яства и без счета отсыпал серебряные динарии слугам. Тонкие станом, округлые бедрами высокогрудые невольницы, извиваясь, танцевали под томную, опаляющую жаром музыку, радуя видом своим и вводя в соблазн.

– По зрелом разумении, – развалясь на восточной кошме, вымолвил князь Святослав, – представляется мне, что ежели преславный василевс ни в самой Матрахе, но вблизи от нее крепость поставит и порт при ней, да через тот порт торговлю со степняками вести начнет, то нам от того только выгода будет. Токмо условия для торга непременное – с каждых десяти монет одна в мою казну, да полмонеты – в Тмуторокань.

Ксаверий Амбидекс согласно наклонил голову – в инструкциях, данных ему василевсом, и вдвое большая сумма считалась вполне приемлемой.

– Вот и ладушки. – Великий князь поднял чару, подставляя ее под тугую струю алого вина. – Здрав будь!

– Vale![33]33
   Vale – «Будь здоров!» (лат.).


[Закрыть]

Пиршество длилось до глубокой ночи. Когда же Всевышний наконец умудрил Мономашича отправляться ко сну, подняться с кошмы оказалось делом непростым. Коварное хиосское вино, веселя рассудок, каменной глыбой упало в ноги. Слуги князя и посла тут же кинулись помогать повелителю руссов, и когда доведенный до постели Святослав уже собрался отойти ко сну, вдруг заметил заткнутый в кушак пергаментный свиток. Он поглядел усталым взором на греческие письмена и, скривившись, крикнул постельничего.

– А ну-ка, сходи да приведи ко мне старца Амвросия! Невмоготу сейчас ромейские словеса одно к одному складывать.

Амвросий, духовный отец князей Мономашичей, милостью небес прожил долгий век, и трудно было найти то, чего премудрый старец не знал и не мог растолковать. Должно быть, предчувствуя скорую кончину, он почти оставил сон и, казалось, непрерывно бодрствовал, предаваясь молитве, чтению или коротая время за летописанием. Среди прочих языков, известных Амвросию, был и ромейский, а вернее – русский, поскольку родом отец Амвросий был из Филиппополя и молодые годы провел в свите константинопольского патриарха.

– Глянь-ка, – Великий князь протянул подметное письмо тяжело, но гордо шествующему старцу, – что в сей цидуле написано?

Монах развернул пергамент и начал читать вслух тихим и твердым голосом:

– Не верь, князь, василевсу, его золотом Тимирка осыпан, все словеса его – ложь и все дары его точатся ядом…

– Отравить, что ли, меня желают? – нахмурился Святослав. – Так ведь со мною вровень пили да ели.

– Матраха западней для тебя станет, не к добру люди василевса придут. Гибели твоей взыскует Комнин. Отправь гонца в Херсонес к архонту Григорию, а лучше сам туда ступай, когда хочешь врага злобного упредить.

– Ишь ты, – поразился Великий князь, – утром о том помыслю, утро вечера мудренее. Благодарствую, отче. Ступай, да помолись обо мне.

– Не премину, – ответил старец, глядя на без сил рухнувшего на перину Великого князя и незаметно пряча свиток в рукав. – Не премину…