Текст книги "Судьба энтомолога. Воспоминания о Евгении Михайловиче Степанове"

Среди грузинских энтомологов, работавших в 30-х годах в Сухуми, я помню только (со слов Е.М.) имена Гогиберидзе и Георгобиани.

Гогиберидзе был мужчиной, а Георгобиани (Тамара) – дамой благородного происхождения. О Гогиберидзе следует упомянуть особо. Он числится автором прекрасной книги «Кокциды субтропиков Грузии». Эта книга очень хорошо написана, снабжена многочисленными рисунками, фотографиями, картами и имеет большое английское резюме. [Профессор Бен-Дов из Реховота, Израиль (всемирно известный кокцидолог, собирает мировую литературу по кокцидам), когда я был в Израиле у него в 1989 г. в гостях, рассказал об этой книге. Я сказал, что видел ее в руках Е.М. Степанова в Батуми в 1951 г. и что издана она была в 1935 г. Бен-Дов был очень удивлен и просил меня достать для него эту книгу (Бен-Дов интересуется историей кокцидологии и, если не ошибаюсь, составляет словарь кокцидологов мира). Я пообещал ему сделать это, но не был уверен в успехе. Однако, через два года эта книга была у меня в руках. Ее подарил мне для Бен-Дова мой друг, абхазский энтомолог Роман Дбар (специалист по систематике наездников-браконид), и я передал ее Бен-Дову с Евгением Семеновичем Сугоняевым, посетившим Израиль в 1992 г.]

У меня сложилось впечатление, что Гогиберидзе был начальником Е.М., что они были в дружеских отношениях и что Гогиберидзе помогал Евгению Михайловичу в его начинаниях по биометоду.

Как-то, в 1951 г. Е.М. сказал мне, что эту книгу написал за Гогиберидзе он сам! Я был потрясен. Я входил в науку как в храм и, будучи наивным студентом-четверокурсником, не мог себе даже представить, что книгу может написать один, а имя на ней может поставить другой. В те годы о советских ученых писали только хорошее (кроме как о «менделистах-морганистах-вейсманистах», но их грехи объявили «западным буржуазным» влиянием), и я был воспитан в подобных представлениях о таких «ученых». Однако, Гогиберидзе был, прежде всего, как я представляю себе, администратор. На мой удивленный вопрос Е.М., почему он это сделал, т. е. написал за другого человека такую книгу, он ответил, пожав плечами: «Так было нужно…». Конечно, сейчас я немного лучше разбираюсь в этих проблемах, но мне не хотелось бы их комментировать.

В том же 1935 г. Е.М. опубликовал в Сухуми книгу «Биологический метод борьбы с вредными насекомыми в Абхазии». Сравнивая стиль книг «Гогиберидзе» и Степанова, я не могу отделаться от впечатления, что они написаны одним и тем же человеком.

Патриархом энтомологов в Грузии был профессор, академик Академии наук Грузинской ССР Филипп Адамович Зайцев, в молодости работавший в Петербурге. В Грузии он был основателем и руководителем целой научной школы энтомологов. Но в развитии прикладной энтомологии в Грузии немалую роль сыграл Е.М.

По его словам, он написал для грузинских энтомологов несколько кандидатских диссертаций. Видимо, это была плата за возможность спокойно жить. Как-то Е.М. рассказал мне, что, когда он был еще студентом ИЗИФ в Ленинграде, руководство этого института предложило ему заняться азами энтомологии с двумя чудесными грузинскими юношами. И Е.М. им помогал, не жалея времени. Прощаясь с ним на вокзале, они клялись ему в вечной дружбе. Впоследствии они стали в Грузии важными господами – профессорами, академиками. Е.М. мне их назвал: это были Кобахидзе и Канчавели («большой», старший). Е.М. сетовал на то, что «встав на ноги» и сделавшись «большими людьми» в Тбилиси, они утеряли простоту и стали очень важными персонами.

Я знал их: они приезжали иногда в Батуми и наносили визит Е.М. в его Грузбиолабораторию. Держались они с ним очень дружественно, но несколько покровительственно. Кроме ряда естественных причин, это объяснялось также и тем обстоятельством, что, подготовив ряд специалистов, сделавших в Грузии большую карьеру, сам Е.М. не защитил даже кандидатской диссертации…

В то время деятельность Е.М., весьма плодотворная, развивалась в нескольких направлениях:

1. Карантинная работа. Е.М. быстро освоил карантинное дело. Он хорошо ознакомился с основной мировой литературой по карантинным вредителям, в частности по кокцидам, научился их собирать, препарировать, определять, рисовать. Художником энтомологических объектов он был блестящим и хорошо владел фотографией, в том числе и фотографированием насекомых. Я думаю, что он предотвратил завоз в Абхазию многих опасных карантинных вредителей, таких, например, как средиземноморская плодовая муха (Ceratitis capitata), хотя у меня нет на этот счет конкретной информации. Несомненно, Е.М. Степанову очень помогал в этих делах Алексей Николаевич Кириченко, снабжавший его через Центральную карантинную лабораторию Наркомата земледелия (в Москве) необходимой литературой и осуществлявший общее методическое руководство карантинной работой. Много помогал он Евгению Михайловичу дружескими советами и консультациями.

С Надеждой Никифоровной Шутовой, будущей заведующей энтомологическим отделом Центральной карантинной лаборатории, Е.М. встретился немного позднее, в 1937 г., но об этом ниже.

2. Организация в Сухуми лаборатории по биометоду. Об этой стороне деятельности Е.М. мне известно мало, но я думаю, что она потребовала большой энергии. Лаборатория была организована и работала эффективно.

3. Работа по биометоду в Абхазии. Сведения об этом можно почерпнуть из книги Е.М Степанова о биометоде (1935 г.). Эта работа проводилась Е.М., несомненно, в контакте с Н.Ф. Мейером и другими сотрудниками ВИЗР. Основными объектами биологической борьбы были ицерия (Icerya purchasi) и мучнистые червецы: приморский (Pseudococcus affinis) и цитрусовый (Pseudococcus calceolariae) (тогда именовавшиеся, соответственно, P. maritimus и P. gahani). Против ицерии на Черноморское побережье Абхазии была интродуцирована из Египта австралийская божья коровка Rodolia cardinalis (она же – Vedalia cardinalis, Novius cardinalis). Е.М. занимался расселением новиуса, как он предпочитал называть этого жука, по Абхазии и его изучением. Против мучнистых червецов из Египта была завезена божья коровка криптолемус (Cryptolaemus montrouzieri), также австралийского происхождения. В Сухуми был построен инсектарий, где криптолемуса разводили в массе на мучнистых червецах, культивируемых на этиолированных проростках картофеля.

Были также попытки интродукции из-за границы ряда наездников. [Эти сведения можно найти в книге С.С. Ижевского об интродукции и применении энтомофагов в СССР (1990)].

Большим событием в жизни Е.М. в сухумский период его деятельности была экспедиция в 1937 г. на Дальний Восток, в Приморский край (в то время его чаще называли Уссурийским краем). В это время в Приморский край для изучения насекомых и, в частности, энтомофагов, своих исследователей направили несколько учреждений: ЗИН АН СССР, ЗИН АН Украинской ССР, ВИЗР, Карантинная служба. От Зоологического института АН СССР среди известных мне энтомологов были Александр Александрович Штакельберг, Александр Николаевич Кириченко и Александр Михайловича Дьяконов). Украинскую экспедицию возглавлял Николай Абрамович Теленга. Со стороны Карантинной службы экспедиция для поисков полезных энтомофагов осуществлялась под руководством Е.М.

У меня имеются основания полагать, что сам Е.М. и задумал эту экспедицию. Юг Дальнего Востока СССР всегда привлекал его как в известной степени климатический аналог Кавказа, откуда можно было завозить энтомофагов.

Однако, даже не это главное. Е.М. всегда подчеркивал, что большинство интродуцированных на Черноморское побережье Кавказа растений (в том числе цитрусовые, чай, бамбук, японская хурма, японская мушмула) – восточноазиатского происхождения, поэтому на юге Дальнего Востока СССР можно ожидать нахождения энтомофагов некоторых видов, которые (т. е. энтомофаги, а также фитофаги) прозябают здесь на северном краю своих ареалов. Особенно воодушевило Е.М. обнаружение на Дальнем Востоке СССР таких щитовок, как калифоронийская (Diaspidiotus perniciosus) (хотя название «калифорнийская» и укоренилось за этой щитовкой, родиной ее была Восточная Азия) и японская палочковидная (Leucaspis japonica) (ныне Lopholeucaspis japonica). Обе эти щитовки встречаются в Приморском крае, но там не вредят, а на Кавказе они очень серьезные вредители. Е.М. предположил, что отсутствие вредоносности этих щитовок на Дальнем Востоке – следствие деятельности их паразитов и хищников, которых и предстояло обнаружить и попытаться интродуцировать на Кавказ.

Кроме того Е.М., будучи широко образованным натуралистом, человеком, влюбленным в природу, давно мечтал побывать в Приморском крае, что тогда было непросто – требовался специальный пропуск. И Е.М. организации этой экспедиции добился.

Я не знаю числа участников этой экспедиции. В Москве Е.М. сказали: «С Вами поедет дама». Е.М. ответил: «Я баб в тайгу не беру». Но даму в экспедицию ему все же пришлось взять (кажется, они поехали вдвоем; я не знаю, был ли у них лаборант). Этой «бабой» оказалась Надежда Никифоровна Шутова, окончившая Воронежский университет. К несчастью, ей донесли о некорректных словах Е.М. Всю долгую дорогу в поезде от Москвы до Владивостока (тогда более 10 дней) они не смотрели друг на друга и не разговаривали. То, что рассказывал мне в 1951 г. в Батуми об этой экспедиции сам Е.М., было столь потрясающе, что я, даже будучи студентом, никак не мог одобрить: «Вы знаете, Володя, я обращался с Надеждой Никифоровной очень жестоко. Когда мы шли с ней по тайге, то, переходя через речку или ручей, я даже не оборачивался и не смотрел, как она переберется, она сама как-то справлялась. Но… потом мы стали друзьями!» Что же тут сказать? Я знал Надежду Никифоровну много лет: она была очень интересным, значительным человеком, но не была красива. Я почти уверен в том, что будь в составе экспедиции «красивая дама», Е.М. (сам далеко не красавец!), отнесся бы к ней по-другому. Но уж таковы мужчины… У Е.М. на этот счет были свои вкусы, в которых мне нелегко разобраться.

Каковы были результаты этой экспедиции, я не знаю, ее отчета я не читал. И не могу сейчас, без литературы и документов, указать, кто и когда впервые обнаружил на юге Приморского края таких энтомофагов, как Prospaltella perniciosi (ныне Encarsia perniciosi) (паразит калифорнийской щитовки), Marlattiella prima (паразит японской палочковидной щитовки), Casca (ныне Pteropterix chinensis), божья коровка Chilocorus inornatus, и некоторые другие.

4. Систематика жуков-щелкунов (сем. Elateridae). Систематикой щелкунов в сухумский период жизни Е.М. занимался очень активно, вчерне написав обширный текст определителя по фауне СССР с прекрасными рисунками. В 1951 г. я эту рукопись видел. До войны, переехав в Батуми, Е.М. еще работал над ней, но после войны, вернувшись из армии, он эту работу не возобновил. Я думаю, что у него не оставалось для этого ни времени, ни сил. Кроме того, работу надо было доводить до современного уровня познания щелкунов, а для этого надо было ехать в Ленинград, изучать коллекционные материалы ЗИН, что Е.М. делать было неудобно, т. к. он не мог возвратить в Институт взятые на таксономическую обработку материалы из отделения колеоптерологии. Эти насекомые, когда Е.М. был в армии, заплесневели в его сырой квартире (всем известен влажный батумский климат – Е.М. называл бухту Батуми так же, как и французы – «Pissoire de la Mere Noire»).

Определитель щелкунов Е.М. так и не был опубликован. Уже в 60-х гг. его друг профессор Константин Владимирович Арнольди предлагал ему помощь в публикации этого определителя в Москве, но Е.М. так и не смог его завершить.

До войны, в сухумский период своей жизни Е.М. в Ленинграде бывал и в Зоологический институт заходил. Он поддерживал тогда отношения с известными колеоптерологами Акселем Николаевичем Рейхардтом и Андреем Андреевичем Рихтером, а также был в фаворе у Андрея Петровича Семенова-Тян-Шанского. Там же он познакомился с женой А.А. Рихтера Маргаритой Ервандовной Тер-Минасян. Лев Владимирович Арнольди тогда в Зоологическом институте еще не работал, а Олег Леонидович Крыжановский, будучи студентом, заезжал в Институт непосредственно перед войной.

Е.М. был очень высокого мнения о колеоптерологах Зоологического института. Часто говорил мне о Ф.К. Лукьяновиче, который был его сокурсником; о Сергее Ивановиче Медведеве, работавшим в ту пору на Украине. (С Медведевым он поддерживал хорошие отношения и преклонялся перед ним как перед энтомологом и человеком). Дружил Е.М. тогда и с Владимиром Ивановичем Талицким – известным деятелем в области биометода, работавшим в Одессе. В Москве поддерживал дружеские отношения с фитопатологом Михаилом Владимировичем Горленко и мирмекологом Константином Владимировичем Арнольди. О профессоре Николае Николаевиче Плавильщикове Е.М. упомянул при мне только один раз, причем с иронией по поводу публикации его книги «Гомункулюс», во всех отношениях замечательной.

С 20-х гг. Е.М. был знаком с фантастической личностью – Николаем Николаевичем Филипповым («Женжуристом»); отзывался о нем всегда с большим восхищением. Очень любил Е.М. Александра Сергеевича Данилевского, глубоко уважал профессора Владимира Николаевича Старка, работавшего в ВИЗР’е, с уважением отзывался об Александре Самуиловиче Мончадском. В 30-е гг. продолжалась дружба Е.М. с Всеволодом Владимировичем Гуссаковским и Леонидом Сергеевичем Зиминым.

Как-то Е.М. вызвали на курсы повышения квалификации, где, среди прочих, лекции читали Игорь Васильевич Кожанчиков и профессор Александр Александрович Парамонов. Е.М., рассказывая о лекциях Кожанчикова по физиологии насекомых, сокрушался, что он их плохо понимал, так как отстал уже в знании этой области энтомологии. О лекциях Парамонова, посвященных растительноядным нематодам, он отзывался с восторгом, подчеркивая их четкость и замечательное мастерство лектора.

За сборами насекомых на территории Грузбиолаборатории

В 1936 г. Е.М. переехал из Сухуми в Батуми, где поступил на работу в Аджарскую карантинную инспекцию. Причины его переезда в Батуми мне неизвестны.

В Батуми Е.М. приступил к строительству и организации Грузинской лаборатории по биологическому методу борьбы с вредителями сельскохозяйственных культур (Грузбиолаборатории). Место для строительства было выделено в аджарском селе Кахабери, расположенном к югу от Батуми (приблизительно в 4 км от Батумского железнодорожного вокзала). Автобусы до Кахабери тогда еще не ходили, а машины в распоряжении Е.М. не было, и он был вынужден по несколько раз в день проделывать этот путь по жаре пешком. Эта лаборатория была открыта в 1947 г. И Евгений Михайлович был назначен ее директором.

Во время войны Е.М. призвали в армию, но не на фронт, а в охранные части войск НКВД (Народный комиссариат внутренних дел). Вероятно, в эти войска он был призван как работник карантинной службы, которая в известных случаях имела контакт с «компетентными органами» (например, при таможенных досмотрах). Так как Е.М. не имел офицерской подготовки, то служил солдатом. Зимой в овчинном тулупе, меховой шапке и валенках, с винтовкой в руках он охранял мосты в разных областях России, но преимущественно на участке Горький (ранее и ныне – Нижний Новгород) – Котельнич. Служба его длилась с 1942 по 1945 г.

Демобилизовавшись из армии, Е.М. занимался восстановлением и совершенствованием работы Грузбиолаборатории. Он начал широкие обследования насаждений субтропических культур с целью выявления и изучения паразитических и хищных насекомых. Много внимания уделял знакомству со всей природой Аджарии.

Еще до войны он подружился с С.Г. Гинкулом – сотрудником основателя знаменитого Батумского ботанического сада профессора А.Н. Краснова (брата генерала Краснова), умершего еще до революции.

Е.М. знал Батумский ботанический сад блестяще. Он знал о растениях, даже о редких видах, очень много и вполне мог водить по нему экскурсии как ботаник. Дружил он также с одним очень старым грузином, большим знатоком роз – человеком, работавшим в городском цветочном (садовом) питомнике. Этот старик, очень интересный человек, был садовником еще у самого Краснова. Е.М. меня с ним познакомил.

Период с 1947 по 1950 г. в жизни Е.М. мне мало известен.

Квартиры в Батуми он не получил и вынужден был снимать маленькую трехкомнатную квартирку в центре города, на улице Церетели, недалеко от улицы Сталина и Аджарского драматического театра. Квартирка эта находилась в типичном аджарском городском дворике, без водопровода, водяного отопления, газа. В ней было темно, сыро и всегда прохладно, а начиная с сентября – просто холодно. Топить приходилось дровами, водяная колонка и туалет находились во дворе. К тому же в Батуми зимой как-то редко отапливали жилье. Грузины привыкли греть руки и ноги у «мангала» – жаровни с углями. Такой «мангал» накрывали одеялом и, собравшись вечером всей семьей, грели руки и ноги, засунув их под одеяло.

Жилось Е.М. в те времена несладко. Заработной платы как директор Грузбиолаборатории он получал не более 800 рублей («старыми» деньгами). Этого было мало. (Я на 4-м курсе Тимирязевской академии получал стипендию 280 рублей!). А семья у Е.М. увеличилась. Помимо дочери Наташи в их семье появилась очень хорошая девочка, которую они удочерили. Я ее хорошо помню, ее звали Татьяна. Галина Михайловна Кунинская (жена Е.М.) работала в Аджарской карантинной инспекции.

В магазинах Батуми был хлеб, сахар и еще какие-то мелочи, все остальное приходилось покупать на базаре, и притом недешево. Много было хорошего сухого вина (на бутылках ординарных, но при этом хороших сухих вин стояли не названия, а номера), но Е.М. не мог себе его позволить. Правда, фрукты и некоторые овощи на участке Грузбиолаборатории были свои.

По утрам, просыпаясь рано, он иногда рассматривал что-то в микроскоп, иногда рисовал – либо детали тела насекомых с рисовальным аппаратом, либо какие-то картины акварелью; рисовал он хорошо.

В обеденный перерыв сотрудники Грузбиолаборатории садились поесть за деревянный стол под развесистым инжиром. Грузинские дамы доставали какие-то бутерброды и зелень, а у Е.М. с собой никогда ничего не было. Дамы начинали угощать Е.М., он долго отказывался, затем соглашался, говоря: «По слабости характера не откажусь!» И брал маленький кусочек бутерброда, съедая его не торопясь и с наслаждением, которое было, на первый взгляд, совсем не заметно. Чай в Аджарии обычно не пьют, а пьют очень крепкий турецкий кофе. Если ему предлагали маленькую чашечку кофе, то он с наслаждением выпивал, не торопясь, крепкий густой сладкий напиток.

Е.М. был очень худ. Тем не менее, физически он был крепок. Он никогда не жаловался на скудное питание и обычно был весел. Рюмочку водки любил выпить, но изредка, говоря при этом на английский манер: «Уипьем уодки». Но ограничивался только одной рюмкой, предварительно приготовив для себя небольшой «бутерброд» (чаще всего кусочек хлеба с килькой, иногда со «шпротиной»). Такой бутерброд он называл словом «пыж». (Я этого слова не слышал ни раньше, ни позже). За праздничным столом, в гостях, он мог выпить довольно много сухого грузинского вина.

Такой полуголодный образ жизни имел для Е.М. два следствия.

Он неминуемо должен был страдать хроническими запорами (в результате скудости питания, часто жизни всухомятку, любви к хорошему турецкому кофе, нерегулярному употребления фруктов) [на участке Грузбиолаборатории было много хурмы, инжира, ежевики, алычи, но я редко видел, чтобы он когда-нибудь их срывал], отчего, по-видимому, у него и развился геморрой, которым он страдал многие годы.

Уже к пятидесяти годам Е.М. был почти без зубов. Лицо его выглядело старым, сморщившимся раньше времени, несмотря на влажный воздух Черноморского побережья Кавказа.

Курил ли Евгений Михайлович? Только иногда.

Благодаря скромному образу жизни, у Е.М. надолго был задержан процесс склеротизации мозговых сосудов. В результате этого он сохранил в старости и прекрасную память на то, что уже знал, и способность чувствовать и активно познавать новое. До старости он не утратил юмор.

В 60 лет Е.М. начал изучение китайского языка и в 70 читал китайские иероглифы свободно, даже дацзыбао. Более того, он рисовал кисточкой тушью иероглифы по всем китайским правилам, держа кисточку вертикально. Писал он их очень красиво, в стиле великого китайского художника и каллиграфа Ци Бай-ши, перед искусством которого преклонялся.

Один из «китайских» рисунков Е.М. Степанова

Имел представление Е.М. и о некоторых разновидностях японской письменности.

Чтобы как-то сводить концы с концами, Е.М. вынужден был брать дополнительную работу. Это называлось работой по совместительству, и такая работа тогда не возбранялась. Он подрабатывал по вечерам на портовой карантинной экспертизе и даже в качестве товароведа.

Вернувшись в Батуми после демобилизации из армии, Е.М. привел в порядок лабораторию и создал в ней хорошую библиотеку книг по энтомофагам и биометоду, формировать которую помогала ему Надежда Никифоровна Шутова.

В то время (после окончания войны и примерно до 1950 г.) в Грузбиолаборатории работали Алексей Андреевич Карницкий (главный агроном), Наталия (Ната) Константиновна Гаприндашвили (научный сотрудник) и Георгий Наскидашвили – агроном (когда я в 1950 г. посетил Цихисдзирский цитрусовый совхоз, он был там главным агрономом). Е.М. очень любил Алексея Андреевича Карницкого – тот был и хорошим агрономом, и хорошим хозяйственником, и неплохим энтомологом. Нату Константиновну Гаприндашвили Е.М. уважал как настойчивого работника и, как мне кажется, немного побаивался из-за ее сильного характера (он не любил женщин с сильным характером), иногда иронизировал над ляпсусами, которые она допускала в своих научных работах. В 1951 г. Н.К. в Грузбиолаборатории уже не работала; стала заведовать лабораторией по разведению криптолемуса и позднее переехала в Тбилиси, перейдя в Грузинский институт защиты растений. Сферы изучения энтомофагов вредителей сельскохозяйственных культур в Грузии были негласно поделены между нею (Западная Грузия к востоку до Сурамского хребта; Абхазия; Аджария) и Валентиной Адамовной Яснош, жившей в Тбилиси (Грузия к востоку от Сурамского хребта).

Георгием Наскидашвили Е.М. был доволен; он ему нравился. И очень сожалел, когда Наскидашвили ушел из Грузбиолаборатории, поскольку на нищенскую зарплату, какую ему там платили, жить не мог.

Возвратившись в Аджарию, Е.М. обнаружил, что ицерия поразила все цитрусовые сады субтропической зоны этого региона. Первоначальными кормовыми растениями этого вредителя, как часто говорил мне Е.М., являются в Австралии виды рода Acacia (акация). Из них он назвал мне два вида: австралийскую акацию (Acacia dealbatä) и Acacia melanoxylon. Первая из них с ярко-желтыми цветами известна жителям России и Грузии как «мимоза». Ранней весной грузины везли охапки «мимозы» в города Росии, где выгодно их продавали. В Грузию обе эти акации интродуцированы. Е.М. говорил мне, что яйцепродукция ицерии на австралийских акациях в 1,5 раза выше, чем на цитрусовых. И сейчас на Черноморском побережье Кавказа ицерию часто можно видеть на австралийских акациях.

До войны ицерии в Аджарии не было; но она была уже в Абхазии.

Е.М. удалось разгадать загадку, каким образом ицерия проникла в Аджарию. В то время карантинная служба работала в Грузии еще хорошо, хотя и бывали случайные завозы вредителей с растениями, предназначенными для посадки. Но до войны, повторяю, в Аджарии ицерии не было. Она была завезена в Аджарию военными, не подозревавшими об этом. Е.М. рассказывал нам об этом еще в 1950 г., когда мы, студенты 3-го курса, посетили Грузбиолабораторию. Вот эта история.

Немцы рвались в Закавказье. Они уже захватили Туапсе и высадили воздушный десант в Абхазии, в горном селении Псху; этот десант вскоре был уничтожен. Батуми в стратегическом отношении был очень важный город: здесь заканчивался нефтепровод Баку-Батуми, и здесь же располагался важный порт. Можно было ожидать и нападения со стороны Турции. В связи с этими обстоятельствами, одна из частей противовоздушной обороны была передислоцирована из Абхазии в Аджарию. Военные во время передислокации замаскировали свои автомашины и зенитные орудия ветками австралийской акации. На них-то и находились отдельные экземпляры ицерии. В Батуми зенитные батареи расположились на холмах за Ахалшенским чайным совхозом – в последующем именно оттуда в цитрусовые сады начала распространяться ицерия.

Е.М. срочно привез в Батуми из Абхазии хищного жука родолию, наладил его массовое разведение в Грузбиолаборатории и в течение 1-2 лет расселял хищника по Аджарии. Положение вскоре стабилизировалось: ицерия потеряла статус опасного вредителя. Она существовала в небольших количествах, и за ее счет кормилось небольшое число жуков-хищников родолий. Установилось равновесие.

Родолия на Кавказе – монофаг (возможно, что в Австралии, на родине, где имеется несколько видов ицерии, Rodolia cardinalis является узким олигофагом). Возникает вопрос: если родолия не ест ничего, кроме ицерии, то почему же она не уничтожит всю ицерию до конца и сама не погибнет от голода? Но в природе так не бывает. Не то, чтобы хищник оставлял себе какое-то количество жертвы не уничтоженной, чтобы поддержать свою собственную популяцию. Дело сложнее. Я не знаю соотношения биотических потенциалов родолии и ицерии, хотя это важно. Но в данном случае в сохранении в природе некоторого количества ицерии играли роль два фактора: биоценотический и температурный.

О биоценотическом факторе Е.М. говорил и писал неоднократно. Вот что я запомнил. Муравьи часто строят вокруг колоний ицерии на приземной части ствола деревьев галереи из земли. По ним они проникают к ицерии, чтобы «подоить» ее, ради сладкой жидкости, которую та выделяет в большом количестве. Отверстия, через которые проходят по галереям муравьи, слишком малы для родолии. Потому такие колонии остаются неуязвимыми для хищных коровок. Таким образом, муравьи сохраняют определенную часть популяции ицерии, бродяжки которой выползают из убежища и расселяются. Не редко вползают они на вершинные части растений, откуда разносятся ветром.

Второй аспект этой проблемы касается естественных врагов родолии, способных ограничивать ее численность. Возможно, что в Австралии таковые и имеются, хотя мне и не знакомы какие-либо литературные сведения об этом. Паразиты родолии мне никогда на определение не поступали; по-видимому, обычные на Кавказе паразиты личинок и куколок кокцинеллид в личинках и куколках родолии не паразитируют. А хищники, если и имеются, то малоактивны. Однажды я видел, как какая-то мягкотелка (жук) поедает жука-родолию (но, вероятно, это была лишь случайная жертва).

Но вот однажды, в 1951 г. на холмах над Махинджаури (поселок между Батуми и Зеленым Мысом) я обнаружил странное явление. В Грузии очень популярны особые бобы (предмет национальной кухни) – лобио. В Аджарии лобио выращивают повсюду. Так вот, в Махинджаури, зайдя на плантацию лобио, я обнаружил на листьях этого растения мертвых жуков родолии. Я внимательно осмотрел их. Признаков грибного заболевания при этом не нашел. Но отцепить их от листьев лобио было не очень легко, для этого требовалось определенное усилие. Я обнаружил вскоре, что крючковидные волоски на листьях лобио удерживали жуков и не давали им возможности ни уползти, ни взлететь. Когда я рассказал о своем «открытии» Е.М., он очень удивился и заинтересовался: такое явление ему было не известно.

Много лет спустя я рассказал о моих наблюдениях Сергею Сергеевичу Ижевскому (автору прекрасной монографии об интродукции энтомофагов в СССР). Он спросил меня, опубликовал ли я что-нибудь об этих своих наблюдениях. Нет, не опубликовал ничего. И повторить их уже сейчас трудно: в Грузии неспокойно, и родолия с ицерией – в низкой численности.

Размышлял Е.М. и о роли климатических факторов. Возможно, что в цитрусовых садах, расположенных на холмах, зимой холоднее, и ицерия там переживает холода лучше, чем родолия. Чем и сохраняется от полного уничтожения своим хищником.

Зимой 1949-1950 гг. субтропические культуры на Черноморском побережье Кавказа постигла страшная катастрофа. В Батуми в течение трех дней был сильный снегопад с морозом. Погибли апельсины, лимоны, половина мандариновых деревьев; замерзли эвкалипты, многие из них впоследствии восстановились от прикорневой поросли. Погибла вся популяция родолии, но ицерия кое-где перезимовала и летом 1951 г. дала сильную вспышку.

Е.М. хорошо знал климатические особенности Черноморского побережья Кавказа, этой «Сибири субтропиков» и на «пожарный случай» держал в Грузбиолаборатории некоторое количество австралийских жуков. В 1950 г. он занимался массовым разведением жука, а в 1951 г. – расселением его по всем очагам ицерии в Аджарии. Роль одного из действующих лиц в этом интересном деле выпала мне – студенту 4-го курса Тимирязевской академии.

Кроме родолии, в этот период своей деятельности Е.М. уделял серьезное внимание и криптолемусу, но к 1951 г. эту тематику уже забрала себе Н.К. Гаприндашвили, покинувшая Грузбиолабораторию.

В конце 40-х годов в Грузбиолаборатории появился неожиданно еще один интересный объект для работы, а именно – крохотная божья коровка линдорус Lindorus lophanthae. (Она поменьше родолии и не красная (с черным рисунком), а коричнево-черная).

Попала эта коровка в руки Е.М. случайно. Профессор Иван Антонович Рубцов – сотрудник ЗИН, издавший в 1948 г. монографию по биологическому методу борьбы с вредителями, был направлен Министерством сельского хозяйства СССР в командировку в Италию с целью интродукции в СССР полезных энтомофагов. В Портичи (близ Неаполя) он посетил знаменитую Лабораторию сельскохозяйственной зоологии, основанную и в то время руководимую великим энтомологом и зоологом профессором Филиппо Сильвестри (Filippo Silvestri). [Е.М. рассказывал мне, что написал до войны письмо профессору Сильвестри с предложением сотрудничества и с просьбой прислать каких-то энтомофагов. В ответ он получил вежливое письмо, в котором профессор Сильвестри писал ему, что он – член фашистской партии, которая запрещает ему делать что-то полезное для СССР, а так как присылка энтомофагов принесет СССР явную пользу, то послать паразитов он не может].

Ивану Антоновичу посчастливилось: он застал почтенного старца в живых. Был праздничный день, на улице (по словам Ивана Антоновича, сказанным мне в 1954 г.) пели серенады и танцевали. Сильвестри сидел за стареньким микроскопом и рисовал, рисовал великолепно. Он принял Ивана Антоновича радушно. Еще в довоенные времена в Италии разразилась страшная вспышка тутовой щитовки Pseudaulacaspis pentagona. Из США в Италию завезли японского по происхождению паразита этой щитовки – Prospaltella berlesei. Успех биометода в этом случае был яркий и сильно стимулировал его развитие в Италии. Шелководство в этой стране было спасено.