Текст книги "Вышка"

6

Первый раз он с ними повстречался в июле, когда валил бензопилой сосны на бревна для баньки. Зашел далеко, потому что надо было выбирать деревья нужного калибра – сантиметров пятнадцать, не больше.

Шел, что-то насвистывая. С сигареткой во рту.

И вдруг, выбравшись из орешника, напоролся на взгляд. Тяжелый, крайне неприветливый.

Это был волк.

Волк смотрел на Андрея Петровича в упор, слегка приподняв верхнюю губу, чуть обнажив прокуренные клыки. Да, именно прокуренные – желтоватые.

Волк был не один. Еще четверо, но чуть поменьше. А этот был, несомненно, вожак.

Волки ели кабана, которого, видимо, совсем недавно завалили.

Разодранная туша, вся в крови. И законная трапеза, ритуальная, вознаграждение за удачную охоту, где каждый из стаи продемонстрировал свою доблесть.

И Андрей Петрович, который прервал трапезу. Один. С бензопилой.

Вполне понятно, что волкам этой добычи за глаза хватит. И человек с вонючей сигаретой, выпавшей изо рта, им на хрен не нужен.

Однако волки руководствуются не только примитивными инстинктами. Типа голода, потребности в случке, желания отдохнуть на сытый желудок, спрятаться от дождя и холода, защититься от угрозы, оберегать приплод…

Волк – социальный зверь. Как, в общем, и человек. И у него есть чувство собственного достоинства. И прежде всего у вожака. Ну, или у лидера, если по-человечески. Вожак должен постоянно поддерживать свой авторитет.

Поэтому направленный на Андрея Петровича, словно двустволка, тяжелый взгляд означал: «В лесу я хозяин!» Ну и еще, может быть: «Это моя добыча!»

Андрей Петрович это понял. Понял и то, что нельзя поддаваться панике. Это будет конец. Вожак, с легкостью перегрызя ему горло, еще больше утвердит свой авторитет.

Поэтому впился в волчьи глаза не менее жестким взглядом.

Говорить было нельзя, это нарушило бы неустойчивое равновесие со всеми вытекающими последствиями. Поэтому он мысленно проговаривал, внушал матерому волчаре:

– Я такой же сильный, как и ты!

– Я могу тебя победить в честной схватке!

– И тогда стая лишится вожака!

– Но мне этого не надо!

– Это твоя добыча, и ты хороший охотник!

– Но я не претендую на твою добычу!

– У меня совсем другая охота!

– Разойдемся с миром!

– В противном случае кто-нибудь из нас умрет!

– И это можешь быть ты!

Волк спрятал клыки, занавесив их верхней губой.

Отвернулся.

И продолжил есть кабана.

Его примеру последовали другие волки.

Вернувшись на точку, Андрей Петрович снял тельняшку и отжал ее. После чего выстирал, намыливая ее бурым куском мыла, внешне похожим на тротиловую шашку.

И вес тот же самый, что и у шашки, – двести граммов.

«Груз двести», – вспомнил Андрей Петрович афганскую войну.

И только после этого наконец-то выматерился.

7

Днем Андрей Петрович еще как-то суетился по хозяйству, осваивая новый для себя ритм и стиль жизни. Но вечера были свободными. И это удручало. Мог бы, конечно, придумать что-нибудь бездумное, сжигающее избыток свободного времени. Например, заняться резьбой по дереву. А инструмент у него для этого был отменный – десантный нож из прочнейшей стали, не требующий точильного бруска неделями, а то и месяцами. Но для этого помимо ножа и ловких рук требовались еще и художественные задатки. А их у него не было.

Или решать задачки по математике и физике, освежая в памяти давным-давно усвоенные, а затем рассеявшиеся знания. Как-то раз, осматривая жилой блок, он нашел на полке под самым потолком пару учебников и пару задачников. Принялся за это дело с энтузиазмом. Но вскоре охладел. Задачки для пятого-шестого класса он щелкал без особого труда. Но дальше не шло никак. Ум с годами утратил гибкость, и приходилось по несколько раз перечитывать теоремы из геометрии, так до конца их и не понимая.

С самыми большими проблемами столкнулся, когда дошел до тригонометрии, с ее синусами-косинусами, тангенсами-котангенсами. А ведь когда-то она не представляла для него особой сложности. Когда надо было наскоро прикинуть угол возвышения орудия для точной стрельбы по вражеским позициям.

Пытался наладить телевизор. Действительно, как ему и сказал мичман, иногда, пару раз в неделю, минут на тридцать прорывался первый или второй канал. Но без изображения, один лишь звук. Страшно везло, когда были новости. Хоть что-то можно было узнать о том, что творится в мире, от которого пытался спрятаться Андрей Петрович. Но по большей части шла какая-то похабщина: там все орали друг на друга, или взахлеб рассказывали, кто и с кем, и сколько от этого внебрачных детей появилось на свет, или кто у кого отжал квартиру и скольких сирот выставил на улицу…

«Новый мир», – грустно усмехался Андрей Петрович.

В конце концов, отхлебывая из эмалированной кружки чаёк, начал прокручивать в уме свою жизнь. От самого ее начала, то есть от первых детских воспоминаний. До того момента, как сел в поезд и приехал в Вологду.

То есть не только вспоминал, но и прикидывал, как могло бы получиться, куда бы все пошло, если бы в тот или иной момент пошел, условно говоря, не налево, а направо.

Жизнь была длинная, материала хватало.

В старших классах занялся боксом. Ходил в секцию вместе с тремя десятками пацанов из района. Колотил грушу. Потом по-петушиному наскакивал на партнеров в синих ситцевых трусах и китайских кедах «Два мяча». И это дело у него пошло. И тренер оказался опытный, и у него самого были неплохие задатки. Быстро прогрессировал. В девятом классе выиграл по юношам первенство городского «Спартака» в среднем весе.

Дальше – больше. В десятом стал чемпионом города. Ездил на область, где стал третьим. Тренер прочил большое будущее. Говорил, что если так и дальше дело пойдет, можно будет через годик войти в тройку призеров по РСФСР. А там и до Союза недалеко.

Говорил, что надо связать свое будущее со спортом. Поступить после десятилетки в институт физкультуры. И выступать, выступать, выступать, поднимаясь со ступеньки на ступеньку вверх, к чемпионству. «Ты со своими данными, – говорил Андрею тренер, – запросто можешь в сборную страны попасть. Будешь выступать за границей. У тебя, парень, начнется совсем другая жизнь».

Однако отец переубедил. Спорт, говорит, это не профессия. Самое большое лет до тридцати протянешь. И потом на хрен выкинут. И пойдешь, дорогой сынок, учителем физкультуры в школу. Ничего позорнее, говорил, для мужчины не существует. Армия – вот настоящее дело для мужчин.

Ну, это он, конечно, знал твердо. Был подполковником запаса, артиллеристом, всю войну прошел. И тоже без единой царапины, фигурально, конечно, выражаясь.

И пошел Андрей в Рязанское десантное училище. Как говорится, чтобы стать армейской элитой. Да, тогда всем в головы вдалбливали: ВДВ – элитные войска. Впрочем, и сейчас тоже вдалбливают. Потому что у десантников самая тяжелая служба. Чтобы подготовить из молодняка сверхлюдей, командиры истязают бойцов совершенно нечеловеческими тренировками, рукопашными боями, где сломанное ребро не считается серьезной травмой, многокилометровыми кроссами с полной выкладкой…

А полоса препятствий, где рвутся шашки, пусть и со сниженным зарядом, и свистят боевые пули…

А беспрерывные прыжки с парашютом…

А лежка между гусениц проезжающего танка…

А многодневная тренировка на выживаемость в незнакомой местности без пищи и воды…

А горная подготовка, когда на веревках по отвесной стене…

Этих «А…» Андрей Петрович мог перечислить в достаточном количестве. И все это он прочувствовал в училище на своей шкуре, выдубленной в конце концов до такого состояния, что от нее буквально пули отскакивали.

Те же изнурительные тренировки продолжились и на службе в «мирное время». Хоть у него этого самого «мирного времени» было не так уж и много. Перед Афганом были еще и Ангола, и Бангладеш, и Мозамбик.

Об Афгане, Анголе, Бангладеше и Мозамбике вспоминать не хотелось. Потому что там не было и не могло быть никакой поворотной точки. Не было возможности изменить дальнейшую судьбу. Родина кинула в пекло. Это был приказ, который выполняется. А выполняется он неукоснительно, потому что в 1974 году принял Присягу. Точка!

8

Длинные ноябрьские вечера давят. И прежде всего на барабанные перепонки. Давят абсолютной тишиной, отсутствием хоть какого бы то ни было звука. Воздух стоит обездвиженный. В застывшем студнем воздухе не распространяются даже запахи.

Отшвырнешь в набухшую от дождей траву окурок, а он пахнет и день, и два… Надо только подойти поближе, за пару шагов. Потому что повисшие в воздухе молекулы не в состоянии отлететь от окурка дальше, чем на метр.

Птиц не слышно. Не только их посвистываний и пощелкиваний – это давно в теплом прошлом, которое для брачных игр и выращивания потомства, – но и звука крыльев.

Лось в отдалении не протрубит. И не хрустнет поблизости сухой веткой, попавшей под копыто.

Волки не завоют. Эти ждут снега, отражающего лунную грусть.

И вся эта ноябрьская сурдокамера давит на барабанные перепонки до шума в ушах.

В один из таких вечеров Андрей Петрович вдруг услышал шаги. Довольно грузные. Медленные. Прерывистые. Где-то совсем поблизости.

Это не мог быть зверь. Потому что ворота были заперты, а калитка прикрыта, хоть и без засова. Калитка открывалась наружу. Поэтому лось или кабан не могли войти, боднув головой калитку.

Человек?

«Но откуда он тут, – соображал Андрей Петрович. – Никакого мотора не было слышно. А пешком протопать полсотни километров от ближайшей деревни… Да еще в темноте… По разбухшей от дождей просеке… Полный бред».

Сунул ноги в сапоги. Надел бушлат. Поверху дождевик с капюшоном. Взял фонарь. Ну, и карабин. Хоть еще лет десять назад ограничился бы одним десантным ножом. Годы безжалостны.

Вышел. Пошарил в пространстве лучом фонаря. Никого.

Окликнул. Строго так окликнул, чтобы незваный гость понял, что тут люди серьезные и решительные.

Опять никого.

Прислушался.

Вот – опять: шаг-шаг-шаг-пауза-шаг-пауза-шаг-пауза-пауза-шаг-шаг…

Пошел на звук, освещая фонарем дорогу.

Свернул за угол. И уперся в пристройку, где стоял дизель.

Дизель работал. Андрей Петрович настолько привык к его постоянному тарахтенью, что оно проходило мимо его сознания. И, следовательно, не вызывало резонирования барабанных перепонок.

Но сейчас к этому тарахтению добавились дополнительные звуки. Дизель был плохо закреплен. И немного сполз со станины. При этом нештатно постукивал о пол, что и было воспринято Андреем Петровичем как загадочные шаги.

Через неделю опять раздались шаги в темноте.

«Ведь я же его, заразу, нормально закрепил», – подумал Андрей Петрович.

Вновь оделся, собрался, правда, уже без карабина, и пошел к дизелю, чертыхаясь.

Но там все было нормально.

Андрей Петрович вышел наружу и стал ощупывать темноту лучом фонаря.

Ни-ко-го.

Но, как и прежде: шаг-шаг-шаг…

На сей раз уже без пауз. И с большей частотой, чем в тот первый раз.

– Эй, какого черта! – закричал он.

И вдруг у самой калитки ему что-то ответило: «ХА!»

И скрипнули несмазанные петли.

Андрей Петрович еле удержался от того, чтобы заскочить за карабином и начать палить на звук.

Но шаги прекратились.

Он выкурил сигарету. И пошел спать, с грустью подумав: «Вот так, наверно, с ума сходят».

И уже в постели его пронзила еще более тревожная мысль: «А может быть, это все от мачты? Может быть, она так влияет на психику?»

9

В девяносто третьем он ушел из армии. Хотя, конечно, это надо было сделать раньше. Ну, это для кого другого – кто нащупал пульс новой жизни и ухватил за хвост птицу постсоветского счастья. А Андрею Петровичу было один хрен когда. Потому что он создан был для армии. Ни в какую другую структуру он вписаться не мог. Так, чтобы комфортно и морально, и материально.

Но армия вдруг стала сбродом хапуг наверху и бессмысленным стадом внизу.

У парней тоже по-разному получилось. Жека Степанов и Юрик Андриади подались в бандиты. Вначале как сыр в масле катались – мерсы, золотые перстни и цепи, коттеджи, жратва и бухло, которое в те времена мало кто видел, первые мобильники, и прочее, и прочее, и прочее…

А потом сложили головы. Бесславно, как считает Андрей Петрович. Но большинство соотечественников, видимо, уверено, что доблестно. Что жили не только не напрасно, но и в высшей степени счастливо. Иначе бы такие памятники на центральной аллее кладбища не поставили. Да и не поставили, а прямо-таки воздвигли. При советской власти таких монументов в райцентрах удостаивался только Ленин.

Два Николая, Антипин и Строгин, занялись челночным бизнесом. Но прогорели вскорости из-за своей непомерной самоуверенности. Им опытные люди говорят: гоните из Китая пиджаки, а они привозят наждаки, им – ботинки, а они тупо по-своему – картинки. В конце концов склад, в который превратили квартиру Строгина, затоварился, товар сгнил, вложения испарились. И подались несостоявшиеся бизнесмены в наемные охранники.

Андрею Петровичу вскоре повезло. Через знакомого полковника, разумеется, к тому моменту отставного, его устроили в солидный банк. Вход не пластиком оформлен, а настоящим мрамором. И не охранником взяли, а секьюрити. То есть в костюме с иголочки, в белой рубашечке с галстуком (аванс на это дело выдали). И с бейджиком на груди: A. P. Klimov, security.

Зарплата прекрасная. Но только дело нудное – целый день стоять столбом и направо-налево улыбаться. Правда, конечно, надо было ощупывать всех взглядом и быть готовым в любой момент дать отпор или бандиту, или наемнику конкурентов, или облапошенному вкладчику.

Но, говорили, вот постоишь с месяц, хорошо себя проявишь, и будет сразу тебе повышение. И в зарплате, и в интересности работы, которая будет в основном на выездах.

Хорошо, что этих самых выездов Андрей Петрович не дождался. Выезды были самые что ни на есть бандитские – с трупами и с риском для жизни.

Как-то раз, было еще не поздно – около четырех, он стоял и всем встречным-поперечным улыбался.

Входит мужик упитанный. Морда лоснится. Маленькие усики над губой. В длиннополом дорогом пальто. Портфель из крокодильей кожи. Очочки в золотой оправе на лице поблескивают. И видно, что здорово поддатый. Споткнулся, но его тут же холуй под локоток поддержал.

Повел мордой по сторонам и – к Андрею Петровичу:

– Как стоишь, халдей!

Андрей Петрович видит, что птица важная. Надо смолчать. Ну и как-то рефлекторно вытянулся по стойке смирно. Как учили – при встрече с важными персонами. Ну и продолжает улыбаться, как учили при встрече со всеми.

– Что лыбишься, урод! – Аж слюной пробрызнул на два метра.

Андрей Петрович, не меняя позы, сжал кулаки. И начал считать до ста.

Пьяная харя продолжила визжать.

Когда Андрей Петрович досчитал до восьмидесяти трех, пьяная харя злобно прошипела:

– Мало вас, скотов, в Афганистане замочили!

Удар был средней тяжести. Урод пошатнулся, но не упал. Только очки, описав баллистическую дугу, брызнули на гранитном полу веселыми осколками.

Разумеется, Андрея Петровича тут же скрутили, для порядка сунули кулак под дых – тоже ведь ребята в своем большинстве с армейским опытом. И оттащили в кабинет начальника охраны.

Тот выслушал, работая ноздрями как кузнечным горном. Наорал, обещая кары небесные. После чего выставил за дверь сопровождавших опричников.

– Да, Андрюха, натворил ты делов!

– Ну вы же понимаете, ребят, которые там остались, эта падла…

– Да все я прекрасно понимаю! В общем, ситуация для тебя хреновая. Мне, кстати, тоже перепадет за кадровую политику.

– Ну вы же понимаете…

– Ладно, кончай оправдываться. Тебя больше ни в какой банк не возьмут. Ты сам себе волчий билет выписал. Единственное, что я для тебя могу сделать, вот, держи…

– Что это? – изумился A. P. Klimov.

– Зарплата, за два месяца. Считай, что выходное пособие. Но, сам понимаешь, ни одна живая душа чтоб!..

– Спасибо, – только и смог сказать ошарашенный Андрюха. Хоть можно было и нужно было сказать еще немало слов.

– Ладно. Это тебе спасибо. Ты молодец. Я бы так не смог.

10

На Крещенье, которое выдалось отнюдь не холодным, часов в девять утра вдалеке послышался рокот мотора. Но это был явно не БТР. Звук был какой-то мотоциклетный, пощелкивающий, довольно высокого тона. Вскоре меж деревьев начал метаться свет от фары. Фара была одна! Следовательно, это был действительно мотоцикл!

В связи с чем Андрей Петрович воскликнул в переводе на культурный язык: «Ёксель-моксель!»

Через пять минут к воротам подкатил снегоход «Буран» с седоком в овчинном тулупе, мощных валенках и завязанной под подбородком на тесемки мохнатой шапке.

– Здорово! – сказал человек в тулупе, выключив двигатель. – А чего Борис не выходит? Захворал, что ли?

– Какой Борис?

– Ну как же, служит он тут. Я вот решил к нему в гости заехать в честь праздничка.

Пошли в жилой блок. Где и начали знакомиться.

Это был Федор Терентьевич Перхушкин, лесник. Был он на пять лет моложе Андрея Петровича. Живет с женой в полусотне километров от точки, в деревне Марковской, где кроме них еще четырнадцать человек.

Пару раз в год приезжал на точку, к Борису, который тут был до Андрея Петровича.

Борис, по словам лесника, был относительно молод, слегка за сорок. Происхождения неизвестного, Федор, общаясь с ним года четыре, так и не понял, откуда тот приехал, чем занимался в городе, была ли у него семья, дети… Хоть человек был и душевный, с ним можно было про всякую философию поговорить. То есть для чего человек живет и много ли ему на этой земле надо.

– Так, может, он от ментов скрывался? – спросил Андрей Петрович. – Потому и скрытничал. Замочил кого – и в лес.

– Не, не похож на душегуба, – не согласился Федор. – Кишка тонка. Думаю, курице голову отрубит и в обморок.

– Ну или украл миллионов пять…

– Да ты что, Петрович? – изумился Федор незнанию собеседником жизни. – С миллионами-то не в лес бегут, а за границу. На теплое солнышко и к ласковым телкам. В сорок лет-то… Да я бы в такие годы, да с пятью миллионами… – Федор аж прижмурился от сладкой мечты.

– Так куда он делся-то? – прервал Андрей Петрович затянувшуюся паузу. – Съехал, что ли? Надоело без людей?

– Да вроде бы ему тут нравилось. Все устраивало. Непохоже. Только…

– Что только?

– В последний раз он мне говорил, что начальство вроде не шибко им довольно. Может, уволили. А тебя на его место.

Познакомившись, начали собирать на стол. Все-таки праздник. Андрей Петрович открыл банку с селедкой. Порезал к ней лучку, плеснул уксуса. Достал сало. Федор вытащил из рюкзака соленые огурцы и помидоры, маринованные грибы. А потом спохватился:

– А как же без хлеба? Я-то забыл захватить. Борис им не пользовался, не пек, все без хлеба ел, как нерусский.

– Не ссы, Федор, я это дело наладил. Мука есть, есть дрожжи – дело нехитрое.

Заранее начистили картошки, чтобы, когда ополовинят бутылку, пожарить и с тушенкой размешать.

А Федор занялся спиртом. То есть твердой рукой отлил из канистры ровно бутылку, смешал спирт с бутылкой же воды, сыпанул туда щепоть чего-то и вынес на мороз.

– Да, кстати, – сказал лесник, – ты, вижу, насчет выпивки не особо петришь. Так вот, разводить надо впополаме. А потом недельки две настаивать. На клюкве, тут она водится. На рябине. На бруснике. Ягоды надо растолочь. Подсыпать немного сахара. И смешать с разбавленным спиртом. Недели две постоит, и процеживаешь через марлю.

– Да нет у меня марли-то.

– Да хоть через тельняшку, один хрен протечет. Только дольше капать будет. Кстати, Борис не хозяйственный был. Я вот тут для него маленько клюквы и рябины захватил для этого дела. Да и ты зимой ничего тут не соберешь.

– Слушай, а как с волками-то? – перевел разговор Андрей Петрович, после того как пропустили по первой и потянулись к закускам.

– А чего волки? С волками жить, по-волчьи выть, – хохотнул Федор.

– Да тут летом у меня неприятный случай был. С вожаком в гляделки поиграли. Так я его переглядел. А то бы мы с тобой сейчас не выпивали.

– А ружье-то у тебя есть?

– Есть, карабин. «Тигр», самозарядный, нарезной, семь-шестьдесят-две, магазин на десять патронов.

– Ну, дорогой Петрович, не ты волков должен бояться при такой технике, а они тебя!

– Да как-то не хочется их. Они тут живут. А я-то, как говорится, понаехавший… Да и на войне я под завязку настрелялся.

– Так тебе и не обязательно стрелять-то. Волки – они тут грамотные. Покажешь им инструмент, они сразу и поймут – «Тигр», самозарядный, нарезной, семь-шестьдесят-две, магазин на десять патронов. И сразу ноги в руки и ходу, – опять хохотнул Федор.

Разлили еще по одной. Поскольку за знакомство уже выпили, то теперь за Крещение Господне. Хоть оба и числились по статистике РПЦ православными, но были скорее агностиками. Однако традиция есть традиция!

И сало, и селедка, и огурчики, и грибки шли хорошо. Вилки без устали ходили в штыковую, не щадя живота закусывающих.

– А ты знаешь, – продолжил тему волков Федор, – эти местные жители, которые тут живут и в кого ты стрелять не можешь, никого не жалеют.

– Что, были случаи?

– Ну, люди, слава богу, все целы. Пока. А вот коров некоторые деревенские не досчитываются. А уж овечки там, свинки – это они за милую душу. И ведь до чего обнаглели, летом режут, когда у них жратвы достаточно.

– Так, может, и летом им еды не хватает? – взял на себя роль волчьего адвоката Андрей Петрович.

– Во, точно! А все от того, что сильно плодятся. В лесу зверя подчистую выедают! Раньше порядок был. Отстрелы устраивали, охотников прорва съезжалась. Государственным делом это раньше было!

– А сейчас? Где охотники-то?

Выпили еще по одной, за порядок в лесу.

Закусили.

– А фифяс, – начал Федор эмоционально, не успев прожевать, – сейчас охотники мало чем от волков отличаются. Прут и с лицензиями, и без лицензий, и с автоматами… Одного даже с ручным пулеметом застукали. На лося да на кабана прут. А на волков им жалко и время, и патроны тратить.

– Ну а как их укоротить-то?

– А кому? Я на сотню верст туда, на сотню верст сюда. Да егерь один, Пантелеймоныч. К тому же старый совсем, никакого от него толку. Вот когда волков столько разведется, что начнут охотников жрать, может, что в нужную сторону и повернется. Может, там, – Федор указал пальцем на потолок, – до них чего и дойдет.

– А ты?

– А я бью. При первой же возможности. Только не часто удается. Потому что на «Буране» к ним не особо подберешься.

– А летом на чем?

– Летом на квадроцикле. Проходимость хорошая. Но, конечно, много приходится и на своих двоих, а зимой на лыжах. Дороги-то тут сам понимаешь какие.

После четвертой закусывали уже жареной картошкой с тушенкой. На свежем воздухе все хорошо идет.