Текст книги "Вышка"

14

Примерно через час вдалеке начали раздаваться автоматные очереди. Вначале редкие. Потом стали лупить яростно. Словно напали на стадо слонов.

«Сколько ж они с собой рожков взяли? – подумал Андрей Петрович. – Таким шквальным огнем, пожалуй, волков до полусмерти перепугают. Год сюда не сунутся».

Продолжалось это где-то с полчаса.

Потом все резко стихло.

«Не перестреляли ли друг друга? – встревожился Андрей Петрович. – Два гражданских борова, видать, не сильно в этом деле смыслят. Да и девки могли сдуру под пули сунуться».

Еще через час вернулись. Все. В целости и сохранности.

Притащили кабанчика. Некрупного совсем. Подростка. Или, как говорят охотники, подсвинка.

Однако охотников среди них не было. Поэтому называли кабаном.

Уложил его, естественно, генерал. Иначе и быть не могло, поскольку субординация.

Кто убил? Да вы же, Роман Родионович, и убили-с!

Быстро вмазали по полстакана напитка вероятного противника – «Джека Дэниелса». Без закуски. Потому как каждый хотел выглядеть перед другими матерым мужичищем.

Мужичищи упаковали тушу в пластиковый мешок, чтобы отвезти в город, где ее разделает профессиональный мясник. Но перед этим отрезали здоровенный кусище, чтобы, значит, пожарить и съесть на месте.

Девицы от этой затеи отказались наотрез, сказав, что свинка в горло не полезет.

– Нам же больше достанется, – пошутил один из пузатых, которому надо бы для сохранения здоровья жрать не побольше, а поменьше.

Минут десять побалагурили, размахивая руками, хлопая себя по коленям, приседая и даже подскакивая, обсуждая перипетии охоты. Это было похоже на негритянский ритуальный танец по случаю убитого вепря.

Однако это была не охота. Это скорее было убийство.

– Петрович, – сказал генерал, когда все малость успокоились, – мы в баньку, а ты пока хряка пожаришь. Лады?

– Да не получится у меня одного, товарищ генерал, – сказал Андрей Петрович вполне как бы добродушным голосом, но между тем не скрывая напряжения лицевых мышц. – Без помощника не управлюсь. Может, вы поможете?

Генерал приподнял левую бровь и зауважал Андрея Петровича. Солдат! Тверд и надежен!

– Ладно, Петруха поможет, наш летун.

– Да Петруха мне рассказал, когда вы в лесу Халхин-Гол устраивали, что ему даже жена яйца вкрутую варит. Сам ничего не может.

Шутка про яйца генералу понравилась. И он пошутил алаверды:

– Хорошо, бери в помощницы Наталку, у нее все равно менструация.

Первой засмеялась Наталка.

И они всей толпой повалили в баньку, которая была рассчитана максимум на пятерых.

«Не развалили бы», – подумал ветеран ВДВ.

Наталка оказалась девицей расторопной. Да и Петр помогал по мере сил. И вскоре на двух сковородах уже скворчало мясо, которое еще совсем недавно бегало по лесу, полное молодых сил, радуясь скоротечной жизни.

«И это тоже война», – ни к селу ни к городу подумал Андрей Петрович.

Потом все вывалили из баньки. Слегка покувыркались в снегу. Оделись. Сели за стол. И с шутками-прибаутками начали пить и есть, есть и пить. Девицы то визжали, то верещали. Тосты сменялись анекдотами, анекдоты – историями из жизни… Даже до политики дело дошло.

«Что же, такая служба», – думал Андрей Петрович, глядя на Сергея, чувствовавшего себя как рыба в воде в этой разудалой компании.

Сам он выпил два раза по полстакана, закусил маленько, да и пошел потихоньку во двор. То есть на место несения караульной службы.

Около вертолета стоял Петр и, задрав голову, смотрел на вышку, пытаясь разглядеть ее верхушку.

– Отец, а что это за образина такая? – спросил он.

– Не видишь разве? Вышка.

– А чего она такая здоровенная. Для переговоров, что ли, с Северным полюсом?

– Не я ее тут поставил. И для чего она такая, о том я знаю не больше твоего.

– Ну как же? Ты же ведь здесь…

– А что я здесь? Здесь я охраняю эту точку. Караульную службу, стало быть, несу. Цель мне поставлена. Но смысл не объяснен. Видать, военная тайна.

Петр задумался. Только этого ему не хватало, лезть с вопросами про секретный объект. А может, ветеран просто ничего не знает. И это никакая не военная тайна. Может, ему просто не говорят, что эта вышка никому на хрен не нужна. И охраняет он пустое место. Но на самом деле в бумагах дивизии эту вышку еще не удосужились вычеркнуть. А раз она на балансе, то к ней надо по закону приставить хоть какого-нибудь человека. Если Петрович узнает про бессмысленность своего занятия, то вдруг возьмет и повесится… Хотя, конечно, этот ветеран ВДВ не из того теста сделан, чтобы от чувств повеситься. Слепили его из красной глины и на войне до звона закалили. Кремень!

– Отец, а ты на ней по ночам огни зажигаешь?

– Это еще зачем? – не понял Андрей Петрович.

– Ну как же, чтобы самолет в темноте не налетел.

– А тут никто не летает. Я тут уже почти год, но еще никто, ни на чем, ни разу. Тут какая-то глухая зона. Даже телевизор ничего не ловит.

– Странно это. Вся страна покрыта трассами. А тут никого…

Андрея Петровича словно током ударило. Вот! Еще одна загадка! И их становится все больше и больше!

– Скоро темнеть будет, – спохватился Андрей Петрович.

– И что?

– Так увозить этих пора.

– Они тебе мешают, что ли?

– Да нет. Просто в темноте полетишь.

– Ну это не проблема. По приборам полечу. Тут даже джи-пи-эс есть. К тому же я лучший в полку.

– Да, тогда конечно.

Угомонились в девять. Потянулись к вертолету.

Двое штатских – пошатываясь. Поскольку не были в полной мере мужичищами. В кабинете, на заднице в кожаном кресле, таковым не станешь.

Сергей и контр-адмирал шли обычным своим шагом. Разве что оставляли в снегу нечеткие отпечатки, следы были с небольшой протяжкой. Словно у лыжниц в предельно узких юбках.

Генерал, как ему и положено по званию, шел абсолютно тем же шагом, которым он обходит на плацу выстроенную дивизию. Ну или полк. Или батальон. Или, в конце концов, роту.

И взгляд у него был точно такой же – орлиный.

Девицы проскакали козами, с хохотом и визгом, дважды роняли себя в снег, отчего хохот усиливался.

– Ну, солдат, благодарю за гостеприимство! – сказал генерал, пожимая Андрею Петровичу руку.

И дал бы медаль, если бы она у него была.

Рука у генерала была крепкой. Почти такой же, как и у ветерана ВДВ.

Винт вертолета раскрутился. Машина поднялась в воздух.

И, мигая огнями, скрылась за лесом.

Андрея Петровича обступило простирающееся на сотни километров черное безмолвие, продырявить которое были неспособны серебристые коготки звезд.

15

Расставшись с Ириной Степановной, он опять был вынужден заняться грязной работой. Не в нравственном, конечно, смысле. А в самом что ни на есть физическом. Самой грязной, в смысле – пыльной, оказалась охрана цементного производства.

Если бы Андрею Петровичу надо было кормить семью с малыми детьми, то он бы стоически тянул лямку, не обращая внимания на то, что здоровье убывает с такой же скоростью, как пустеют топливные баки истребителя, врубившего форсажный режим.

Так бы и помер лет через пять от заизвесткования легких. Или от чего там умирают рабочие, производящие цемент для строительных фирм, которые в девяностые годы полезли из земли как мухоморы после дождя, зарабатывая даже не сверх-, а гиперприбыли. Хотя «зарабатывали» тут очень приблизительное слово. Точнее эта деятельность описывалась в уголовном кодексе.

Он так и не узнал, от чего умирают цементники, потому что при нем никто не умер. Просто никто не успел. Потому что Андрей Петрович ушел через два месяца, когда начал отхаркивать какую-то серую субстанцию.

Потом пошли какие-то склады, ларьки, автобазы, продуктовые магазины, специализирующиеся на торговле паленой водкой, мастерские по ремонту бытовой техники, нотариальные конторы. Из авторемонтной мастерской ушел через день, поняв, что попал на бандитскую территорию.

Самое хлопотное место было в рюмочной. Где не столько разнимал драчунов, сколько выволакивал на себе выпивших втрое больше своей нормы. И аккуратно укладывал штабелями у стенки. Собственно, это была работа не охранника, а грузчика. Через два месяца его и без того крепкая мускулатура стала стальной. Глядишь, со временем можно было бы в тяжелую атлетику податься, чтобы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.

Да, такая возможность реально существовала. Мэр города был страстным поклонником тяжелой атлетики. Заработав, а точнее – отжав у игорного бизнеса какие-то неимоверные деньги, он начал устраивать в городе соревнования на призы мэра. Абсолютного чемпиона чествовали с такой помпой, как это было в Древней Греции. То есть непременный лавровый венок на голову. Два гектара в полное распоряжение – хочешь, пшеницей засевай, хочешь, заводик какой-либо строй, хочешь, устраивай в миниатюре Лас-Вегас, хочешь, возводи особняк и копай пруд с лебедями…

При этом денежная составляющая приза была таких размеров, что непритязательному Андрею Петровичу хватило бы лет на тридцать-сорок несуетной жизни.

Однако тогда, когда российский бизнес стремительно рос, как давление в котле у пьяного кочегара, еще никто и предположить не мог, что скоро все рухнет и сгорит. Что малиновыми пиджаками начнут мыть полы и наряжать в них пугала для отваживания птиц, угрожающих урожаю. А еще через двадцать лет начнут эти пиджаки выставлять в этнографических музеях. Разумеется, натянув их на манекены так называемых новых русских.

Бог избавил Андрея Петровича от этого разочарования. Конкуренты сожгли рюмочную, и он вновь оказался на улице.

– Да что же я как чмо какое! – сказал Андрей Петрович. – Ветеран войны. И даже не одной. Капитан. Помимо медалей и три ордена – Красной звезды и два Боевого Красного знамени.

И пошел в Союз ветеранов Афганской войны.

Встретили тепло.

Немедленно налили виски.

Поговорили, повспоминали.

– Можем тебе, конечно, разовое пособие выписать, – сказали. – Немного, но на пару месяцев хватит, если не шиковать.

– Да я не за милостыней пришел, – ответил. – Что-нибудь и как-нибудь я и сам могу. Только горбатиться приходится. В том смысле, что спину гнуть перед всякими уродами, которым я раньше руки не подал бы. Комсомольское и бандитское шакалье!

– А что ты против комсомольцев имеешь? – спросили.

– Да не я, а они меня раньше имели. И сейчас продолжают, – ответил, понимая, что с большой долей вероятности разговаривает именно с бывшими комсомольцами.

– А чего же ты хочешь? – спросили.

– Да работы хочу нормальной, – ответил.

И ему начали рассказывать о структуре Союза ветеранов Афганской войны. Понимаешь, говорят, тут у нас центральный аппарат. Мы осуществляем правовую, а порой и силовую поддержку компаний малого бизнеса, которые входят в Союз на ассоциативной основе. Компании, в которых работают преимущественно наши, но есть и вольнонаемные, так сказать, гражданские крысы, пороха не нюхавшие. Эти компании отчисляют в центральный аппарат определенный процент от своей прибыли. Эти средства расходуются на помощь тем афганцам, которые без нашей поддержки не выживут. Инвалидам. Кормильцам многодетных семей. Покупаем инвалидные кресла. Помогаем с лекарствами. Ну и так далее. Еще оказываем поддержку тем нашим, кто волей судеб попал под раздачу продажной судебной системы. Адвокаты. Передачи в СИЗО и на зону. В общем, много разных полезных дел мы делаем.

– А мне-то как быть?

– Ты инвалид?

– Нет.

– Многодетный?

– Нет.

– Под следствием?

– Нет.

Центральный аппарат налил еще по одной и развел руками.

– Постой, – говорят, – может, удастся тебя в какую-то нашу дочернюю фирму устроить. Мы завтра факсы разошлем. Может, вакансии найдутся.

– Хорошо бы, – приободрился Андрей Петрович.

– А что ты можешь делать? – спросили.

– Воевать.

– Ну это у нас тут все могут. А еще что?

– Воевать.

На том и расстались.

Правда, телефон записали. На всякий случай. Свои же.

16

В июне, когда птицы в лесу уже начали приумолкать, переженившись и рассевшись на яйцах во имя продолжения рода, прикатил лесник. На квадроцикле. С рюкзаком за спиной. И двустволкой через плечо.

Встретились как родные. Хоть Андрей Петрович к тому времени уже и перестал тяготиться одиночеством, но приятно ж пообщаться со знакомым человеком. И не просто со знакомым, а с тем, с кем выпивал. Это сближает, что бы ни говорили фанатичные наркологи про опасность алкоголизма, который подстерегает человека буквально после двух выпитых стаканов. Да, именно стаканов – если в городе после падения советской власти стали поголовно пить из рюмок, то в лесу продолжают из стаканов. Природа консервативна.

У Федора вид был хитроватый. Я тебе, говорит, подарочек привез. Самый нужный тебе подарочек.

И стал развязывать рюкзак.

Потом копаться в нем правой рукой.

В рюкзаке была какая-то странная возня.

Потом выдернул руку, выматерился и облизал палец, из которого сочилась кровь.

Андрей Петрович был заинтригован – капкан, что ли?

В конце концов Федор вытащил за шиворот щенка. Щенок поглядывал как-то не слишком дружелюбно.

– Вот, – сказал лесник, – на пару с тобой охранять будет.

– Это хорошо, – согласился Андрей Петрович. – Вместе веселей.

– Ну уж не знаю, как насчет веселья… Волк он.

– Это как это? – изумился ветеран ВДВ.

– Да так! Под корень я его семейку. А его вдруг пожалел. Чего за мной никогда не водилось. Видать, старею.

– А мне-то зачем?

– Воспитаешь.

– Да что я тебе, замполит, что ли?! Разве волка воспитаешь?

– Да ты сам волк! – хохотнул лесник.

Хохотнул, подав в виде шутки. Хоть и прекрасно понимал, что Петрович именно волк. Но не в негативной коннотации этого слова (коннотацию Федор не знал), а по истинной сущности, которую он прекрасно понимал, проведя много лет в лесу и досконально изучив повадки этого зверя. Петрович был силен. Не столько физически, хоть и не без этого, сколько внутренне. В нем был стержень, который переломить было невозможно, не переломив при этом самого Петровича, чтобы кишки из живота или ножом по горлу.

Петрович был прям. Как и волки, которые охотятся открыто, без хитроумных маневров. Не запутывают следы. Не притворяются мертвыми в надежде обмануть врага.

Петрович уважал силу. Но чистую силу, а не наглую, которая в последнее время стала в чести. Если он видел, что его противник сильнее, то отходил в сторону. Не строя впоследствии козни и не устраивая подлянки. Он даже мог подставить тому, кто был сильнее, сонную артерию. Как это делают волки.

Петрович никогда не брал больше, чем это было ему необходимо. То есть не был жаден. Волк тоже никогда не нападет, если в том не нуждается. Если сыт, и стая сыта, и сыты волчата.

У Петровича не было друзей. Как и у волка. Вот это Федор интуитивно понимал, но объяснить не мог. Не мог в связи с крайне ограниченной информацией, которой располагал о прошлом ветерана ВДВ.

Но это было действительно так. Принято считать, что в Афганистане существовало боевое братство. Для кого-то это, наверно, так. Да даже наверняка. И не для кого-то, а для подавляющего большинства. Но для Андрея Петровича это была стая. Опять-таки не в извращенном смысле этого понятия и явления. Стая – это когда жизнь стаи, всех, кто в нее входит, – и вожака, и рядовых волков, и молодняка, самок, и беспомощных щенков – зависит от каждого. И никто не может выцарапать того, что ему не положено, что нанесло бы ущерб другим, что разрушило бы стаю. Что ее погубило бы.

Почему он тащил на себе, сам обливаясь кровью, Леху Колыванова? Чтобы самому выжить. Потому что он без стаи был бы обречен.

Почему потом посильно участвовал в судьбе его сына Сережи? Потому что Сережа был волчонком стаи.

Да, Сережа для него был волчонком, который вырастет, окрепнет, заматереет, у него появятся волчата, и, значит, стая не иссякнет, не провалится в черную пропасть прошедшего времени.

Да, и еще. Волк никогда не пересечет линию красных флажков. Разумеется, это проистекает не от якобы глупости и ограниченности. В действительности это относится к аристократическим законам чести, когда стреляются на дуэли или пускают себе пулю в лоб, когда не в состоянии пережить позора, который сейчас мог бы считаться максимум конфузом.

С такими установками сейчас выжить было бы просто невозможно.

Но капитан Андрей Петрович Климов был очень сильным волком.

Ветеран ВДВ решил пропустить мимо ушей сравнение себя с волком. Его более интересовало, что же он будет делать с этим неожиданным подарком.

– Федя, дорогой, чем же я его кормить-то буду?

– Ну, сейчас молочка в плошку наливай. Я проверял, лакает. Видать, еще от мамкиной сиськи не отвык.

– А потом, когда подрастет? Мясом? Макароны ведь жрать не будет?

– Не будет. Мясом.

– И где ж я его столько найду?

– А паек? Флотский – он посытнее сухопутного.

– Да, ну месяца три-четыре. На это время хватит, – не сдавался Андрей Петрович. – А потом он больше меня жрать будет. Сколько во взрослом волке?

– Не знаю, не взвешивал. Думаю, кило шестьдесят, а то и все восемьдесят будет. Если матерый. Ну скажи, чтобы больше харча подвозили, – гнул свою линию Федор. Отступать было нельзя, если откажется, то придется волчонка убить.

– Разнарядка! С какого лешего я буду порядок флотский ломать.

– Ладно, Петрович, ты как ребенок. Карабин есть?

– Ну.

– Ну и постреляй из него.

– Это говоришь мне ты, лесник?! Который должен за лесом следить.

– За лесом, а не за зверями. Думаешь, я не знаю, как весной тут поросенка подстрелили? С бабами прилетели, генерала привезли. Так мне это по барабану.

– Откуда знаешь? – напрягся Андрей Петрович.

Опять начинаются непонятки. Все всё знают, хоть знать никак не могли. И что лесник на Крещение приезжал. И что охоту устроили. Хотя тогда, конечно, канонада была будь здоров какая, за полсотни километров можно было услыхать.

Но откуда он знает и про баб, и про генерала, и про поросенка?

– А мне по службе знать положено, – ответил Федор, не моргнув глазом.

– А все-таки?! – Ветеран ВДВ поставил вопрос четко, почти как на допросе языка. Было ясно, что отшутиться не получится. Но Федор все-таки попытался:

– Сорока на хвосте принесла.

– Как я понимаю, вы тут все ко мне приставлены. Все всё про меня знают, каждый мой чих известен. Только я ничего и ни про кого! Так получается?!

– Петрович, не горячись. Я все это от Бориса знаю.

– Что?!

– Что сюда раз или два раза в год прилетает генерал поохотиться. С бабами. Еще кого-нибудь берет. Борис говорил, на каком вертолете они прилетают. Не перепутаешь. Это раз.

– А два? – сказал Андрей Петрович, пристально глядя прямо в глаза лесника – не врет ли?

– А два – это то, что вертолет пролетает аккурат над моим домом. Вот и одиннадцатого марта опять пролетел. Туда, то есть сюда. И обратно, но уже в темноте.

– Хорошо, а поросенок? Как узнал про поросенка?

– Вот ты городской, да?

– Не столько городской, сколько военно-полевой.

– Так вот если бы с мое в лесу пожил, то соображал бы, что такая шатия-братия, да еще с бабами, только поросенка может подстрелить. На их счастье, им секач не попался. Наверно, смогли бы из калашей завалить. Но перед этим кабан наверняка двоим, а то и троим кишки выпустил бы.

– Складно говоришь.

– Чего складно? Все как было, так и говорю.

«Наверно, паранойя начинается. В глуши-то, – подумал Андрей Петрович. Хоть от сердца при этом немного и отлегло. – Не зря космонавтов в сурдокамере мурыжат во время тренировок. Выбраковывают».

На сей раз они не выпивали. Ограничились чайком. Чтобы замять неловкость по части необоснованных подозрений, Андрей Петрович вскрыл банку вишневого джема.

– Извини, пирожных нет. Вот, только галеты. Говорят, они для здоровья моряка полезнее.

– А лесника? – поддержал шутку Федор.

– А леснику вполне достаточно чайку, – внезапно срифмовал Андрей Петрович, в последний раз декламировавший стихи в десятом классе, «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

– Да, чуть не забыл, я тебе тут на принтере отпечатал про воспитание овчарок. Они самые близкие родственники волкам.

У ветерана ВДВ отвисла челюсть:

– Чего? На каком принтере?

– Мне положено по службе. И принтер есть, чтобы объявления печатать. Ну, и квитанции на штраф за порубку. И компьютер. И даже интернет.

– Ёксель-моксель, Федя, да ты продвинутый пользователь никак?

– На курсах был, двухнедельных. Голова пока шурупит. Так что все усвоил…

Это прозвучало в высшей степени гордо. Мол, не лаптем мы тут щи хлебаем!

– А как интернет-то? Кабельный, что ли?

– Кто ж к нам в деревню кабель потянет? Ты, Петрович, в какой стране живешь?

– А как?

– Да через телефон. Затрат для меня никаких нету, все контора оплачивает.

Помолчали, отхлебывая из кружек. Федор, как человек простой, бессмысленным в лесу манерам не обученный, зачерпывал джем из банки галетой. Андрей Петрович пользовался алюминиевой столовой ложкой. Потому что внедрение в армии чайных ложек было бы равносильно снижению боеготовности.

Волчонок, которому кинули в углу шерстяную подстилку, мрачно наблюдал за происходящим.

Но от молока не отказался. Хоть оно и было пакетное, способное храниться до второго пришествия. Ну или до ядерной войны. Что, в принципе, почти одно и то же.