Текст книги "Вышка"

11

Утром проснулись вполне свежими. Но для еще большего освежения Андрей Петрович затопил баньку. Это дело оказалось как нельзя кстати. Поры раскрылись, организм задышал всей своей продраенной поверхностью, проснулся зверский аппетит.

Сели завтракать. Но уже без спиртного. Поскольку, во-первых, не юноши уже. А во-вторых, Федору надо было добираться до дома. И дорога была такая, что удерживать снегоход на ухабах и рытвинах, которые остались после БТР, можно только твердой рукой.

За столом Андрей Петрович спросил о мачте.

– А почему это ты меня спрашиваешь? – удивился Федор. – Это ты мне должен про нее рассказывать. Ведь ты тут служишь, а не я.

– Да как-то они все темнят по этому поводу.

– А ты спрашивал?

– Да говорят, мне этого не надо знать. Мол, не забивай голову. Пусть думают в штабе, они за это деньги получают.

– А сам-то что думаешь?

– Ну, однозначно можно только сказать, что она для какой-то связи. В смысле – радио. А принимает или передает, так сразу и не скажешь.

– Да какой тут сразу! – сказал Федор, потянувшись вилкой за грибом. – Борис вон сколько лет голову ломал, но так ничего и не понял. Много раз…

– Самая главная тут непонятка, – прервал Федора Андрей Петрович, – это что она может передавать. К ней же ничего не подходит. Соединена только с бункером, оттуда вверх идут трубы.

– Какие трубы?

– Обычные. А в них, по логике вещей, должен проходить кабель. Для его целости и безопасности.

– А с чего ты взял, что ничего не подходит? Вполне может быть кабель в земле проложен.

– А где следы-то?

– Да вон, хотя бы под просеку могли засунуть, – удивился несообразительности Петровича Федор. – А ты проверь. Лопаткой…

– Федя, надеюсь, это шутка?

– Типа того.

– Так, Федя, тут шутить не надо.

– Да это понятно. С армией шутки плохи.

Заварили чай. Но не из армейского пайка, Федор привез какую-то смесь, женой его собранную. Разница была громадная. Как вода в городе из-под крана, облизавшая изнутри многие километры труб, в лучшем случае оцинкованных, в худшем – пораженных коррозионным склерозом, и – вода родниковая. Или из колодца, как это устроено на точке.

– Слушай, – сказал Андрей Петрович, – а может, это сверхсекретное оружие.

– В армии всё оружие, кроме портянок, – хохотнул Федор.

– Понимаешь, иногда со мной что-то неладное творится. Бывает, слышу шаги, когда на дворе темно. Лоси-то сюда не заходят, так?

– Так, – бесстрастно ответил Федор.

«Наверно, он что-то знает, но помалкивает», – промелькнуло в мозгу Андрея Петровича.

– Пару раз вообще думал, что разум пробуксовывает. Какие-то тени промелькнули. Показалось, что даже чью-то спину разглядел.

– А ты, это самое, не увлекаешься? – Федор щелкнул себя по кадыку.

– Не, только по праздникам. На ноябрьские, на Новый. И вот сейчас с тобой.

– Да, странно.

– Понимаешь, может, мачта какими-нибудь особыми волнами облучает?

– А на хрена ее было такой здоровой делать?

– Ну, может, это побочный эффект… Она что-то делает, что ей по техзаданию положено, но при этом идет еще какая-то волна, которую конструкторы не смогли подавить…

– Да, дело ясное, что дело темное, – подхватил тему Федор. Русскому человеку свойственно демонизировать технику. И особенно – военного назначения. – Это многое объясняет.

– Что?! – Андрей Петрович впился взглядом в Федора.

– Да непонятки с Борисом. Он тоже порой странный какой-то был. Попросил привезти меня побольше учебников по математике и по физике.

– А, эти? Я тут, действительно, пару нашел. Значит, от Бориса мне наследство…

– Да. Я на чердаке пошуровал и нашел. Сын мой, Андрюха, твой тезка, когда-то по ним учился. Давно уже в городе живет.

– А для чего?

– Что – для чего? – не понял Федор. – Для чего молодежь в город перебирается? За сладкой жизнью и жирным куском. Только редко это кому достается…

– Нет, для чего Борису нужны были учебники?

– Да темнил он чего-то. Говорил, что хочет в уме освежить. И, опять же, хорошая гимнастика для мозгов. Гимнастику в лесу надо для мускулов делать, а не для мозгов. Иначе тут не выживешь.

Андрей Петрович задумался. С одной стороны, так оно, наверно, и было. Вот и он сам ухватился вначале за задачки. Однако быстро к этому делу охладел. С другой, все это может быть неспроста, очень может быть связано с попытками Бориса раскусить загадку мачты при помощи точных расчетов. Но для этого надо хоть какое-то образование иметь, техническое.

– Слушай, Федор, а кем был Борис, пока не перебрался сюда? В смысле – кем работал, на кого выучился?

– Так я ж тебе уже сказал – ничего этого он про себя не рассказывал. Наверно, шпионом был. – Федор в четвертый раз хохотнул.

– Ну а ты-то сам как думаешь? Глаза-то у тебя, вижу, на месте.

Федор задумался. Глаза-то у него, действительно, были на месте. И людей за свою долгую жизнь он вполне изучил. Кто чем живет. Кто к чему стремится. Кто о чем думает, несмотря на то, что неискренен с другими. Или замкнут. Кто не бросит в беде и подставит плечо в трудную минуту. А кто с легкостью предаст и продаст за пару коврижек. А кто и вовсе из чистого искусства, поскольку обретает великую радость, когда человеку бесплатную гадость делает. Все это было так.

Однако у Федора, в связи с его и профессиональной деятельностью и проживаньем вдали от цивилизации, был очень ограниченный круг общения. А потому он за свою долгую жизнь изучил лишь очень ограниченный круг людей в социальном отношении. Обо всем же остальном мире, населенном множеством людей неведомых, на зуб и на ощупь не попробованных, у него были сильно опосредованные представления. То есть сведения об этих несметных типажах он получал исключительно из телевизора. Телевидение, в отличие от точки, на которой сидел Андрей Петрович, у него в деревне принималось. Поскольку деревня стояла на возвышенности. Вот через призму телеэкрана Федор и попытался обрисовать портрет Бориса.

– Конечно, он точно не преступник, который подался в бега. Язык у него грамотный. Не матерится. И не из рабочих. Это видно по рукам, которые у него изнеженные, к труду непривычные. Здесь он по части какой-нибудь пользы для себя палец о палец не ударял. Нет бы, скажем, лавку сделать – два столбика вкопал и доску сверху, – чтобы летом в теньке посидеть, а весной на солнышке. Но на это он не способен. Хоть я ему и говорил, что и как тут можно оборудовать для быта. Нет, это ему не надо.

Федор оказался речистым, говорил и говорил, пытаясь методом от противного набрести на сущность Бориса.

– Да и ученым он не был. Ученые рассудительные и основательные. У них все по полочкам разложено. То есть в голове. А у него мысли в чехарду играли, дружка через дружку перепрыгивали. Утром он говорит, что на моем месте можно было бы живицу добывать. И быстро разбогатеть. А там и купить домик где-нибудь в теплых краях, рядом с морем. А вечером про то, что капитализм погубил Россию. Одна только шкурка осталась. На тебе, говорит Федор Терентьевич, да на таких, как ты, остаток России держится.

– Может, актер? – брякнул Андрей Петрович.

– Это с какого хрена?

– Ну, в театре готовился играть какую-ту роль. Ну, там, отшельника. Вот и подался сюда, чтобы на своей шкуре испытать.

– Петрович, – рассмеялся Федор, – ставлю свое ружье против твоего карабина! Какой на хрен актер! Актер давно бы весь спирт выжрал и удрал в город. Только пятки сверкали бы. Все актеры – алкоголики.

Андрей Петрович был вынужден согласиться.

– Так кто же он все-таки? Не вор, не рабочий, не ученый, не актер… Кто?

– Хипстер.

– Кто? – У Андрея Петровича аж отвалилась челюсть.

– Ну, я передачу про них видел, про хипстеров. Точно такая же бородка, аккуратная. Он за ней и тут следил. Одежда какая-то несусветная. Он от нее тут так и не отказался. Некоторое время во всем морском ходил. А потом говорит: военная форма меня давит, к земле пригибает, сколько на ней крови. И опять свое на себя напялил. Зимой, конечно, был вынужден и бушлат, и шапку носить форменные.

Андрей Петрович рефлекторно сжал кулаки. И – это можно было воспринять как полуулыбку – приподнял верхнюю губу, слегка обнажив прокуренные клыки:

– Бля, от армии, значит, гад, косил!

– Ну этого я не знаю, – понял реакцию Андрея Петровича и мысленно согласился с ней Федор. – Не знаю я этого. Может, больной, взаправдашне, потому и не взяли. А может, и хлебнул в армии дерьма по полной программе. Ты-то ведь знаешь, как это бывает.

– Да, согласен. Проехали. Дерьма в армии до отвала можно нажраться. Особенно тогда, когда этот твой Борис служил. Ну или мог служить. Ему ведь сорок?

– Да, около того.

Закурили.

На плитке выкипал чайник, наполняя помещение субтропиками. О которых Федор ничего не знал помимо телепередач. И которых Андрей Петрович нажрался на необъявленных войнах под самую завязку. Отчего не мог относиться к ним иначе как к с подступившей к горлу тошнотой.

Андрей Петрович встал. Выключил чайник. И разлил чай.

Начали отхлебывать, обжигаясь.

– Да, – сказал Федор, макая в кружку галету, – я все же думаю, что он был философом. Ты же ведь понимаешь, что философу теперь найти работу невозможно. Вот он потыркался и подался с голодухи сюда.

– Ну а в чем это проявлялось?

– Да говорил ни о чем.

– Как это?

– Ну, что человек не может быть счастливым, потому что он создан, чтоб быть свободным от себя. Или про то, что людям не нужно тело. Что тело – это как гиря на шее… Вот, еще помню, говорил про то, что компьютеры придумали для того, чтобы в них засасывало и людей, и зверей… Ну и вообще все, что на свете существует… Точно, философ, который на своей философии свихнулся.

– Говоришь, хипстер? – в первый раз хохотнул Андрей Петрович.

Когда дело подошло к двум часам и светового дня оставалось аккурат на обратный путь, лесник засобирался домой. Хотя, конечно, что значит засобирался? Засунул ноги в валенки, надел тулуп, натянул шапку, опустил на пол-лица авиационные очки, руки сунул в рукавицы, за спину – рюкзак, через плечо – двустволку, подошел к «Бурану», завел одноцилиндровый двигатель, вскочил в седло, дал газу и, тарахтя и постреливая мотором, вскоре скрылся в лесу.

Андрея Петровича со всех сторон вновь обступило белое безмолвие, от которого впору додуматься до того, что мир дан богу в ощущениях людей, порожденных им для борьбы с его главным оппонентом.

Через десять минут Федор вернулся.

– Да, чуть не забыл! Ты кирпичи об голову колоть можешь?

– А надо?

Андрей Петрович удивился своему ответу еще больше, чем вопросу лесника.

«Вышка», – подумал он. С этого момента он стал называть мачту вышкой.

12

После того как Андрея Петровича выперли из банка, он влился в гигантскую армию охранников. Это была по тем временам вполне естественная траектория для подавляющего числа военных отставников.

Этот мир со специфическими законами находился в динамическом равновесии с другим, столь же громадным, миром бандитов. Где законы были не менее специфичны, но, пожалуй, пожестче. Причем эти миры были подобны сообщающимся сосудам. В зависимости от обстоятельств одни и те же люди служили то в одном «ведомстве», то в другом. Но, конечно, среди охранников преобладали бывшие военные, среди бандитов – бывшие спортсмены.

Андрей Петрович этой зыбкой границы не пересекал ни разу. Поскольку имел четкое представление о добре и зле. И добро в его сознании было неразрывно связано со «своими», пусть и среди них порой попадались нравственные уроды. А зло – с «чужими», где могли быть и неплохие парни.

Это проистекало из того, что к некогда принятой воинской присяге Андрей Петрович относился не формально, а творчески.

Да, именно так. Потому что формальное отношение к присяге означало полное освобождение от каких бы то ни было обязательств перед родиной, начиная с юридических, то бишь уголовных, и кончая нравственными. Потому что все бывшие военные присягали некогда родной Коммунистической партии и нерушимому Советскому Союзу. И после того как и она, и он прекратили свое существование, то и присяга потеряла какой бы то ни было смысл.

Андрей же Петрович, подходя к этому делу творчески, поменял в своем сознании строгого отца, то есть Советский Союз, на добрую мать, которую надо оберегать и защищать. То есть Россию, родную родину.

Коммунистической партии замену не стал подыскивать. То есть, как говорят русские, помер Максим, да и хрен с ним.

Некоторое время кантовался на рынке. Особо не выслуживался. То есть челюсти не ломал. Пресекал беспорядки довольно гуманным способом, без увечий. Однако в этом бизнесе такой гуманизм не приветствовался.

И пришлось ему перейти в бутик. Там и потеплее. И ботинки всегда начищенные. И брился ежедневно. Самому на себя приятно было смотреть.

Правда, функции были абсолютно неясны. Стоять столбом, переминаясь с ноги на ногу, весь день напролет. Потому как никой внешней угрозы не было и быть не могло. Хозяйка ежемесячно отстегивала самым авторитетным в городе бандитам определенную, строго оговоренную, сумму за крышевание. Вполне понятно, ни один разумный гопник в бутик с какими-либо имущественными претензиями не совался.

Правда, нашлись два неразумных. Да и те залетные, из каких-то других краев. У них с голодухи, видать, настолько подвело брюхо, а от перманентного гастролирования утратились представления о реальности, что пришли под вечер и стали требовать дневную выручку, натянув на головы лыжные шапки с прорезями для глаз и размахивая игрушечными пистолетами, сделанными из зеленой пластмассы. Андрей Петрович справился с одним одной левой, с другим – одной правой. И повразумлял. Но опять-таки гуманно, без увечий и сотрясений мозга. Понимал ведь, что не от хорошей жизни парни решились на такую бессмысленную авантюру.

Он тут же был повышен в статусе до ранга героя и спасителя отчизны. И обласкан женским коллективом до последующего отмывания с мужественного лица губной помады. И закормлен до легкой изжоги пирожными. Если бы у них был какой-либо орден, то он занял бы законное место на груди Андрея Петровича.

Позже он узнал, что то была инсценировка. Что двух раздолбаев наняла хозяйка бутика – Ирина Степановна Солодовникова. Женщина дородная, жесткая с конкурентами и теплая с друзьями. Некоторый недостаток внешних данных, впрочем, совсем незначительный, с лихвой компенсировался проворным умом и умением изящно одеваться и держать себя, используя не менее дюжины имиджей. Ну и плюс звонкий девичий смех, когда, разумеется, надо.

Ирина Степановна была столь же искушена в битве полов, как Андрей Петрович в сражениях армий. Она верно определила, что расположение благородного охранника можно завоевать, припав к нему благодарно на грудь. Потому что при такой мизансцене чувственные женские флюиды выделяются наиболее интенсивно. И воздействуют на объект наиболее пагубно.

И она не ошиблась.

Как никогда не ошибалась до этого. Не ошибалась и впоследствии. То есть до того самого грустного в жизни каждой женщины периода, когда можно начинать писать мемуары.

Они стали любовниками.

Надо сказать, что положение для солдата – а бойцы ВДВ всегда остаются солдатами, даже если и носили когда-то на погонах несколько звездочек, – неоднозначное.

Да, с Ириной Степановной было вполне комфортно. И даже тепло. И он совершенно искренне называл ее и «милая», и «Иринка», вполне переживая те чувства, которые передают эти слова.

Для него невыносимо было бы ощутить себя альфонсом. Поэтому всячески отвергал любые подарки, которые были дороже тюбика крема для бритья. И отбивался от повышения зарплаты. И протестовал против служебных послаблений.

И по-прежнему стоял весь день столбом, переминаясь с ноги на ногу. И мог лишь позволить себе во время рабочего дня улыбаться хозяйке бутика да попить пару раз в день чаю с девушками-продавщицами.

В общем, солдат! Солдат, каких сейчас не делают.

Но вечно это продолжаться не могло. Поскольку сердце красавицы, даже если ей и недалеко до пятидесяти, склонно к измене и к перемене, как солнце мая, когда красавица впервые надела бюстгальтер.

Появился один, который недавно вернулся из Чечни. Молодой, начавший бриться, наверно, не далее чем пять лет назад. Но при этом вся грудь, как и у Андрея Петровича, в медалях.

Расстались по-хорошему. Можно сказать, тепло, как старые друзья. Ну, а от друга уже можно было принять двухмесячное выходное пособие и премию за безупречную службу.

В общем, пост сдал – пост принял! Все как и прописано в Уставе гарнизонной и караульной службы.

13

Девятого марта в рации раздался голос кавторанга.

– Андрей Петрович, как ты там поживаешь?

– Да все нормально. Служба идет, солдат ее блюдет, а она его в зад и в перёд! – откликнулся старинной поговоркой Андрей Петрович.

– Не заскучал там?

– Наше дело привычное, знал, на что подписываюсь.

– Ну лады. Я вот чего – жди послезавтра гостей.

– Это я всегда готов.

– Это я не о себе, дядь Андрей. Хоть и сам буду. Приедут люди солидные. Надо бы по высшему разряду. Чтобы и банька там, и все прочее. Ну ты меня понимаешь.

– Все будет в лучшем виде, Сережа. Дрова есть, воды – залейся. Дизель тепло гонит.

– Ну замечательно.

– А с ночевкой или как?

– Да нет, народу будет много, у тебя все не разместятся… Да, и побрейся.

– Инспекция, что ли? – не понял Андрей Петрович смысла этого нелепого пожелания.

С одной стороны, в глухом лесу никого щетиной не напугаешь. С другой, он и в лесу, и в пустыне, и в горах, и в смрадных болотах брился каждое утро. Когда, конечно, бомбы с неба не сыпались и мины землю не пахали.

– Не, не инспекция. В общем, сам увидишь. А пока военная тайна. А то леснику своему протрепешься. Все, давай, до встречи.

Андрей Петрович накинул бушлат, вышел наружу и закурил. Это было неожиданно. Очень неожиданно. Откуда он про лесника знает? Что они в январе встречались.

Сережа-то не так прост, оказывается! Поставил, что ли, лесника за мной шпионить?

Выходит, и лесник не так прост, как прикидывается. Высматривал тут все, вынюхивал. Разговоры задушевные вел, курва! Чайку для душевных разговоров привез, огурчиков.

Или тут совсем другой расклад?..

Андрей Петрович задавил каблуком окурок и кинулся в жилой блок.

Искать скрытые камеры, подслушивающие жучки.

Все внимательно просматривал и прощупывал. Даже на коленках ползал. На табуретку влезал.

После часа поисков так ничего и не обнаружил. Хотел разобрать телевизор, но плюнул на эту затею.

Ну стояли бы тут камеры с микрофоном, рассудил он, как бы это в часть передавалось? Сотовой связи-то нет.

Но, если подойти с другого боку, то почему ее нет? У лесника вон есть, а здесь нет. А расстояние-то всего в полсотни километров.

И главное – почему телевизор не ловит? При советской власти телевидение таким сделали, чтобы оно доходило до самых глухих углов, чтобы все знали, что в Москве делается. То есть в Кремле. Эта машина была сделана прежде всего для идеологии, а потом уж для развлечений типа «Голубых огоньков» и «Спартак» – «Динамо».

Что, выходит, тут всё глушат? Но зачем?

И где эта глушилка?

Кроме вышки, нечему было глушить связь и телевидение.

У этой задачи было слишком много неизвестных. И потому Андрей Петрович не мог ее решить, как ни тужься, как ни напрягай мозги.

Спал неспокойно. Снился урок физики в школе. Он стоял у доски и не знал ответа ни на один вопрос, которыми его напористо засыпала учительница в гестаповской форме. Андрюша что-то такое лепетал, а весь класс покатывался со смеху.

Через день прилетел вертолет. Ми-восьмой. Но не боевой, обляпанный зелено-желтыми разводами. А какая-то новая его модификация, которую Андрей Петрович в армии не застал. Пластиковый фюзеляж, раскрашенный в веселенькие цвета. Почти бесшумный винт, видать, тоже из пластика, отчего в рокот турбовального двигателя не вплетался свист лопастей.

Откинулся внутренний трап. Бодро выскочил Серега в полевой форме. За ним высунулся мужик в бушлате с каракулевым воротником и в такой же шапке. Это был, несомненно, генерал с двумя звездами. О чем свидетельствовала не только одежка, но и лицо, которое должно иметь такое выражение, чтобы все знали, что это выражение принадлежит военнослужащему, находящемуся в окружении младших по званию. И совсем другое выражение положено этому лицу, когда оно оказывается в кругу генералов армии.

Потом бодро выпрыгнул контр-адмирал.

Потом два пузатых штатских.

И кокетливо спустились пять девиц. Явно не жены прилетевших.

«Что же ты, Сережа, – укоризненно подумал Андрей Петрович, – свою шлюху сюда притащил?»

Расклад был, действительно, очевидный – пять на пять.

«А ведь женой-красавицей недавно хвастал! – продолжил свои ханжеские мысли Андрей Петрович. – И ведь не боится, что я заложить могу, когда к нему домой наведаюсь».

«А ведь не наведаешься уже никогда больше! Никогда и никуда!» – Андрея Петровича словно током ударило. Он мог поклясться, что это не он сам подумал! Что это словно бы кто-то другой проговорил у него в голове!

Потом, выгрузив амуницию – лыжи-снегоступы, автоматы, баулы и ящики со спиртным, – и наскоро поздоровавшись и познакомившись с хозяином, все отправились в лес, на охоту. Сохатого валить, как объяснил генерал-лейтенант непонятно каких войск.

А Андрей Петрович пошел топить баньку. Не с какой-то особой радостью, поскольку к военному дело это отношения не имело. Скорее, к блядству. Но и не унизительно это для него было. Если был бы, скажем, полковником, то посмотрел бы на это дело с высоты своего звания. И, пожалуй, оскорбился бы. Но капитан в этой стае – не шибко важная птица. Вот если начнут по плечу спьяну похлопывать, то можно будет и оскорбиться…

Андрей Петрович вспомнил свое финальное выступление в банке… Нет, к той ситуации нынешняя близко не стоит. Все-таки эти свои, армейские. Здесь все знают порядки, обычаи и знакомы с красной чертой, которую не стоит переступать даже при общении маршала и рядового. Иначе армия развалится к едрене фене, как это уже было однажды – в девяностые годы.

Затопив каменку и накачав воды в бак, вышел из баньки. И увидел, что пилот по-прежнему сидит в кабине.

– А ты чего, служивый, заночевать в вертолете решил?

– Да нормально тут. Тепло, светло и мухи не кусают.

– Да не по-человечески это как-то. Пойдем, что ли, чайку погоняем.

– Это можно, – сказал пилот, выскочив из кабины.

– Как звать-то?

– Петр. Капитан.

– Ну, это ты со мной сравнялся. Я-то уж дальше не продвинусь, а тебе сам бог велел хотя бы до майора. А то и выше.

– Твои бы, отец, слова да богу в уши, – ответил пилот скорее лениво, без энтузиазма.

Это был еще молодой парень, еще и тридцати, наверно, не было. Крепкий. Уверенный в себе. Несуетливый. В летной куртке с эмблемой ВВС. С группой крови. Все как положено. Степанов П. Н.

Закурили.

– Давно на этой паркетной вертушке летаешь? – спросил Андрей Петрович.

И тут же понял, что ляпнул глупость. Парень может обидеться.

Но парень и глазом не повел:

– Нет, на Ка-52.

– «Аллигатор» добрая машина. Нас его «мамаша» в Афгане не раз выручала. «Черная акула».

– Да, отец, «Акула» тоже классная. Я на ней в училище немного полетал.

– А что на этом? Разжаловали, что ли?

– Нет, – ответил Петр, выпуская дым из ноздрей двумя струйками. Как Су-25 парой своих двигателей. – Говорят, мол, ты лучший в полку, вот покатаешь начальство. Начальство – оно как три звезды на погоны поймает, а то и одну-две самых больших, так любит, чтобы с особым комфортом. И чтобы понадежней и побезопасней. Вот и вожу их иногда, как корзинку с яйцами.

Андрей Петрович оценил шутку. Летуны – они все на язык вострые.

– А ты, отец, значит, повоевал?

– И не только в Афгане.

– Ну, для Чечни-то ты староват.

– Сынок, русский солдат много где отметился. Без рекламы. Да и без особых за то почестей.

– Десантура?

– Она самая.

– По тебе видать, что не писарем…

– И скажу я тебе по секрету, что ничего хорошего на той войне нету. Это, знаешь, когда уже после нее боевые друзья собираются, да выпивать начинают, да вспоминать, то, может, во время выпивки она и хорошей может показаться. А так – нет!

– Может, и я скоро узнаю. Тогда тебе расскажу, отец, хороша она по мне или нет, – улыбнулся Петр-капитан. Вполне грустно улыбнулся, без летуновского своего задора.

– Это где же?

– Да, говорят, знающие люди говорят, что скоро начнут посылать расхлебывать заваруху в Сирии. А без ка-пьсят-два там, понятно, не обойтись.

– Семьей-то успел обзавестись? – спросил Андрей Петрович. Спросил, не вполне осознавая, что вопрос его прозвучал довольно мрачно.

– Успел. И дочкой уже. Три года.

– Ну, пошли чайку дернем.

– Это можно.

У Андрея Петровича кухонного инвентаря было в избытке. Был даже пижонский электрический чайник, прозрачный, с автоматическим отключением. Однако не любил он его. За бешенство. Вода закипала мгновенно. Внутри чайника начиналось беснование жидкости и пара, какая-то скоротечная схватка между двумя агрегатными состояниями воды. Потом раздавался щелчок, такой же, как при вырубании электрического автомата на щитке. И все внутри быстро стихало.

Андрей Петрович кипятил воду только в старом, видавшем виды алюминиевом чайнике, ставя его на электроплитку. Там, внутри, все происходило плавно, по нарастающей. Минут через пять начиналось тихое ворчание, которое постепенно усиливалось. Потом раздавалось булькающее бурление. В конце концов из носика начинала бить победоносная струя пара.

Сыпанул заварки в две кружки. Налил кипятка. И сверху прикрыл чашки блюдцами. У него даже блюдца зачем-то были. Видимо, от прежних караульных. Да, Андрей Петрович придумал именно такое название для своей деятельности. А никакого официального названия не имелось. Поскольку ветеран ВДВ не подписывал никаких бумаг, никакого оформления не было.

На что он почему-то не обращал никакого внимания. Но с недавних пор стал задумываться: почему, можно сказать, тайно, как какого-нибудь резидента, его посадили на эту точку, запрятанную в бескрайних вологодских лесах?..

Чай пили молча. Каждый думал о своей войне.

Андрей Петрович – о прошедшей.

Петр – о будущей.