Текст книги "Искушение"

5

Испуганная шумом толпы и отсветом пожарищ, полуодетая, Марина в сопровождении слуги Каспара Савицкого, в беспамятстве, пробралась в покои своей служанки гормейстерины. Маленькая, хрупкая, она юркнула ей под юбки.

Возбужденная толпа московитов, сметая все на своем пути, прорвалась в опочивальню служанки. Слышались выкрики:

– Ищите самозванцев! Где этот безбородый антихрист! Ищите польского самозванца! Убивать их будем! Ишь, чего захотели, антихристы, веру нашу уничтожить! Да мы его! – кричал народ, напирая на верного слугу Каспара, который встретил заговорщиков со шпагой в руке, сдерживая натиск толпы.

Изловчившись, Григорий Елизаров ударил иезуита колом по голове; тот зашатался и упал, обливаясь кровью. Толпа с ревом ворвалась в покои служанки. Грязные и убогие ярыжки, полупьяные московские людишки стали шарить по углам, заглядывать в шкафы, хватать и растаскивать меж собой дорогие платья, ткани и украшения. Стали подбираться к служанке, чтобы содрать с нее одежду.

– Эй, толстуха, а ну, скидывай с себя юбки! – стал приставать к служанке Евсей, пытаясь сдернуть с женщины наряды. Но в это время в покои гормейстерины пробились Иван Иванович Шуйский, Иван Михайлович Воротынский, Григорий Петрович Шаховской в сопровождении отряда стрельцов. Всех взбунтовавшихся людей выгнали из спальни, приставили стражей у дверей около десятка стрельцов, чтобы никто не ворвался к женщинам вновь. Из-под юбок служанки извлекли позеленевшую, трясущуюся от страха Марину.

Погромив неугодных бояр и шляхтичей, бунтари, удовлетворив желания Василия Шуйского и свои страсти, угомонились. Вскоре во дворе Кремля был наведен порядок.

Марину Мнишек со служанкой отправили к ее отцу под усиленной охраной стрельцов.

* * *

Утром следующего дня на Соборной площади Кремля собралось великое множество народа. Огромная толпа гудела и волновалась. Эта неугомонная людская сила в любую минуту могла забурлить и взорваться, разнести все ради хорошего царя. Чернь московская готова была менять царей хоть каждую неделю; убивать, грабить было куда легче, чем работать в поте лица на своих хозяев.

На красном крыльце стояли бояре, воеводы и духовенство, в черных рясах, поблескивая серебряными крестами.

Тяжело ступая, опираясь на посох, вперед вышел архиепископ Арсений. Бояре расступились, давая проход старцу. Старик устало оглядел возбужденную толпу, огладил седую бороду, сильным голосом произнес:

– Люди православные, настал час испытаний, час укрепления православной веры нашей! Господь все видит, и Он нам помогает! Он помог нам освободиться от антихристов, посаженных поляками на государев престол! Сегодня Он дарует нам право назвать царем достойных среди нас, – и, кивнув в сторону бояр, продолжил: – знатных и уважаемых людей! Господь дарует нам это право, ибо государство наше Российское не может жить без царя, без вожака, который будет справедливо управлять нами по чести и совести!

Архиепископ еще не закончил речь, а из толпы уже слышались выкрики наемников, специально посланных Шуйским.

– Хотим государем Василия Ивановича Шуйского! Шуйского хотим! – заревела толпа, подхватив выкрики наемников.

– Ивана Никитовича Романова хотим государем! – где-то в толпе крикнул одинокий голос, заглушаемый ревом множества голосов:

– Шуйского хотим! Хотим Шуйского царем!

Архиепископ поднял над головой золотой крест. Толпа затихла, старец сказал:

– Коли вы этого хотите, тому и быть!

На крыльцо вышел Василий Шуйский, встал рядом с Арсением, поклонился на три стороны, молвил:

– Спасибо, люди, за честь! Служить буду вам и государству нашему, не жалея живота своего!

Арсений троекратно осенил Шуйского крестом, крикнул в толпу:

– Благословляю сего мужа на царствование в Российском государстве!

Толпа взревела, задвигалась, выражая согласие. Старец поднял опять крест, торжественно сказал:

– А сейчас всем целовать крест и присягать новому нашему государю всея Руси, Василию Ивановичу Шуйскому!

Уже на следующий день, не дожидаясь избирательного Земского собора, Василий Шуйский с ближними боярами восседал в царском кабинете Престольной палаты. А решать ему и его думным боярам и воеводам было что: казна была разорена самозванцем до предела, нечем было даже платить стрельцам и дьякам, в городах бунтовала чернь.

Прежде всего, царь планировал убрать воевод, ставленников самозванца, и вновь всех привести к присяге, к крестному целованию на верность ему – новому государю. А это было не просто, особенно на юго-западе России и, самое главное, в городе Путивле: ведь там был центр смуты.

Василий Шуйский, читавший грамоты из различных мест России, которые ворохом лежали у него на столе, наконец, отодвинув их в сторону, обратился к думным боярам:

– Что будем делать с оставшейся шляхтой и прежде всего с самозваной царицей Мариной Мнишек и ее отцом?

– Надобно отправить их, а заодно и других шляхтичей в Польшу, чтобы они тут воду не мутили, – с раздражением в голосе заявил Голицын, дородный боярин с голубыми глазами, с аккуратно подстриженной, лопатой, бородой.

– А может, посадить их в приказ тайных дел да допросить с пристрастием, – предложил Иван Михайлович Воротынский, грузный мужчина с одутловатым красным лицом, опирающийся двумя руками на посох.

– А что у них пытать-то? Мы про них и так все знаем. Отправить их всех надобно в Польшу – и дело с концом! – заявил Иван Михайлович Пушкин, худощавый боярин с серыми живыми глазами, мясистым носом, окладистой темнорусой бородой.

– Не будем, бояре, грех на душу брать, мутить зря народ, а отправим их побыстрее в Речь Посполитую, чтобы не было больше у московской черни желания царей менять. А то ярыжки и всякие бездельники, которые не хотят работать, горазды бегать по Москве, красного петуха пускать да грабить подворья богатеньких да неугодных! – наставительно молвил патриарх, присутствующий тоже на совете бояр. Старец перекрестился и продолжил: – Гнать нечестивцев надобно с Руси и восстанавливать порядок в государстве, чтобы никому не было повадно больше лезть на наш престол!

* * *

Закрытый простенький возок, и даже не карета, запряженный в пару пегоньких лошаденок, дожидался Юрия Мнишека и Марину. Граф складывал в сундук кое-какие вещи, а дочь, сидя в кресле, давала указания служанке, как уложить свои, совсем скудные наряды. Все ее прекрасные платья и драгоценности, которым она не знала счета, были разграблены московской чернью. Гордая и высокомерная, как подобает ясновельможной пани, она не плакала, не рыдала о своих утратах, а стойко выносила все удары судьбы.

Граф Мнишек сел напротив Марины, загадочно улыбнулся и сказал:

– У меня, царица моя, есть для тебя очень хорошие новости. Вчера явился ко мне человек, и вот что он мне поведал. В Москве прошел слух, что мужа твоего, оказывается, не убили, а загубили совсем другого человека, похожего на него, а царь Дмитрий Иванович спасся и сейчас хоронится с верными людьми в укромном месте, что будто скоро даст знать, куда тебе к нему прибыть.

Марина удивленно подняла брови, не проявив особой радости, и неожиданно для отца произнесла:

– Это хорошо, что мой суженый жив. Может, снова вернемся в Москву на царствование. Тогда уж я всех этих бояр Шуйских на Спасских воротах заставлю перевешать! Что это, отец, ты моего суженого Дмитрием Ивановичем навеличиваешь, ты же ведь знал, что это Григорий Отрепьев? Что он самозванец!

– Откуда это ты, царица моя, взяла? – с деланным удивлением спросил граф и изучающе посмотрел на дочь, подумав, кто это мог ей доложить, неужели все те же Шуйские?

Марина, грустно улыбнувшись, ответила:

– Накануне смуты он сам мне все рассказал, прощения просил за обман свой, плакал.

– Ну и что теперь? Ты решила отказаться от царствования?

– Не дождутся, чтобы я отказалась от царствования! Я помазанница Божья, и престол будет только мой! Теперь самое главное – в Москву вернуться!

Марина на минуту задумалась, в ее глазах заходили злые огоньки, по лицу пробежала тень. Ее тонкие губы скривились в злой усмешке.

В это время вошел стрелецкий сотник и заторопил:

– По указу царя Василия Ивановича вы немедля должны отправиться в путь до Литвы, а там обязаны вернуться в королевство Польское. Таков был договор с их королем. Если указ царя будет нарушен и вы измените свой путь следования, то будете схвачены и отправлены в Приказ тайных дел для допроса с пристрастием. Сопровождать вас будут десять конных шляхтичей и сотня верховых стрельцов.

Вскоре отец и дочь уселись в возок. Шляхтичи погрузили несколько сундуков с вещами, и изгнанники тронулись в путь. Граф печально посмотрел на все свое богатство, которое у них осталось с дочерью, и подумал: «А ведь так все хорошо складывалось, когда завладели русским престолом. Богатство так и валилось в руки, все было, что только душа пожелает. Все шляхтичи завидовали мне».

И вот такой печальный конец. Ради своего успеха он пожертвовал всем: и честью дочери, и ее желаниями. Заставил жить с этим уродом и бабником Гришкой. Еще бы с годик посидел на престоле самозванец, тогда бы они убрали этого недоумка и царствовала бы его дочь. Теперь опять появилась надежда. Может быть, еще не все потеряно: «Главное, Гришка остался жив; все-таки он, как-никак, помазанник Божий и как бы теперь настоящий царь. Опять народишко подсоберем, король польский поможет, глядишь, и вновь вернемся в Москву».

Наконец граф очнулся от своих мыслей, взглянул на дочь, ободряюще ей улыбнулся и сказал:

– Не горюй, царица моя, кажется, скоро все у нас наладится, и ты заживешь прежней жизнью, и думные бояре будут ползать у твоего трона на коленях, заискивать и просить пощады.

Марина заулыбалась, а потом, звонко засмеявшись, сказала:

– Не смогут они ползать в моих ногах и пощады просить! Я всех думных бояр распоряжусь повесить на стенах Кремля, чтоб впредь другим неповадно было смуту наводить в государстве! После этих слов и вселенной отцом надежды о возвращении на царствование Марина развеселилась, запела:

 
         Соловей мой, соловей,
         Молоденький легонький,
         Голосочек тоненький!
         Не пой, не пой, соловей,
         Громким голосом своим…
 

Отец Марины с удивлением прислушался к пению дочери, спросил:

– Где это ты выучилась так ладно петь порусски?

Марина, улыбнувшись, ответила:

– Русские девки выучили, я же все-таки русской царицей была, хотя бы их песни должна знать.

– Эх, и хорошая бы царица из тебя получилась! – мечтательно произнес граф.

Марина звонко рассмеялась в ответ и стала петь по-польски. Отец, наблюдая за дочерью, радовался за нее: кажется, возвращаются к ним опять счастливые времена.

Недалеко от городка Стародуба к возку подъехал молодой шляхтич. Путники остановились, а стрельцы разнуздали лошадей, повели попоить их к речушке, затем после пыльной дороги решили передохнуть сами. Остались только отец и дочь. Молодой поляк подошел к Марине, поклонился ей в пояс, сообщил:

– Марина Юрьевна, царь Дмитрий ожидает вас в Стародубе и хочет свидеться, но… – шляхтич замялся, не зная продолжать ли ему дальше и, наконец, выдавил из себя: – но вы встретитесь не со своим мужем, а совершенно с другим человеком, и вряд ли он вам понравится. Так что решайте: встречаться вам с ним или ехать в Польшу.

Это сообщение, словно громом, поразило Марину. Она зашаталась. Посланник едва успел подхватить ее под руки. Все надежды их рушились вновь. Опять какой-то самозванец! Снова обман! Она присела на принесенный слугами стульчик, устало произнесла:

– Дальше мы не поедем, ставьте здесь шатер. Пусть он сам сюда приезжает, посмотрю, что это за суженый и новый государь – Дмитрий Иванович.

Марина заметно сникла, ее веселое настроение сменилось задумчивостью и раздражительностью. Она повернулась к молодому гонцу, резко бросила:

– Пусть новоявленный царь явится сюда встретить молодую жену, а там посмотрим, что делать!

Вскоре появился ничего не подозревающий сотник со стрельцами, готовый продолжать путь, но, увидев, что слуги ставят палатки, спросил:

– Почему прекращаете путь без моего ведома?

К сотнику подошел граф и, искусно притворяясь, печально заявил:

– Дочка очень плохо себя чувствует. Мы просим сделать остановку, пусть Марина немного поправится, а завтра продолжим свой путь.

Сотник без колебаний согласился и дал стрельцам команду располагаться на отдых.

Отец и дочь, удалившись в палатку, присели на свой походный сундук с нехитрым барахлом, напряженно молчали, думая каждый о своем.

Граф Мнишек размышлял: «Кажется, появилась у нас хоть какая-то возможность опять возвыситься, иметь власть и звонкую монету в кошельке. Кто бы он ни был, надобно уговорить дочь сойтись с этим новым царьком; может, у него лучше получится, чем у прежнего ее мужа».

Марина была в сомнениях, вся душа ее взбунтовалась, ей хотелось плюнуть на все и мчаться в Польшу. «Ну, а там что? – рассуждала она. – Позор! Нищета и убогость! Все ясновельможные пани будут подсмеиваться! Они-то уж припомнят мне блистательный отъезд в Россию!»

До сих пор стоят у нее перед глазами эти ненавистные, завистливые взоры знатных дам. И теперь они будут подсмеиваться, хихикать в уголках, сочиняя про нее сплетни. Нет, в Польшу она не помчится, будет до конца оставаться царицей! А вдруг все получится? Надо еще посмотреть на новоявленного царя-самозванца.

Отец ее, как будто угадав мысли дочери, произнес:

– Уж ты, Маринушка, не торопись бежать; может быть, на этот раз счастье нам улыбнется! Ведь у нас с тобой за душой ничего нет – ни денег, ни имущества, а в Польше нас ждут долги, которые мы так и не отдали кредиторам.

Марина незаметно вытерла набежавшую скупую слезу, произнесла сквозь зубы:

– Знать, судьба моя такова, это мой крест, и придется мне нести его до конца! Я ведь на престол помазана! – и, помолчав, добавила: – Делать нечего, будем ждать нового суженого.

Через несколько часов показалась целая сотня всадников. Стрелецкий сотник, увидев их, забеспокоился, подбежал к графу, закричал:

– Так вот вы кого ждали! А я, дурак, поверил вам!

Сотник так и не успел ничего предпринять. Отряд окружил лагерь путников, а к шатру изгнанников подъехали всадники.

Марина с любопытством вглядывалась в прибывших гостей, пытаясь угадать, кто же из них самозванец.

Неожиданно перед ней появился самый настоящий мужик с грубыми чертами лица, с прямыми темно-русыми засаленными волосами, с глубоко посаженными глазами неопределенного цвета, приземистый, с крупной головой и походкой враскачку. Новоявленный царек широко улыбнулся, обнажив желтые лошадиные зубы, воскликнул, как будто они расстались только вчера:

– Ну, наконец-то! Вот и царица моя!

Самозванец распростер руки для объятий. Но ясновельможная пани подставила ему руку для целования: тот неумело облобызал пальцы. Марина украдкой брезгливо обтерла платочком руку. Граф Юрий пригласил новоявленного государя в шатер для разговора.

Разговор между Мнишеками и тушинским царьком был долгий и велся с глазу на глаз. Все понимали шаткость положения самозванца, но каждый из них жаждал власти, денег и высокого положения. Глядя на новоявленного царя, Марина видела в нем неотесанную грубость, неумение вести себя в обществе, думала, что царь из него будет никудышный и положение у нее при немшаткое и унизительное.

«И это теперь мой новый муж? Да как с таким уродом разделять ложе? Нет, ни за что!..» – кричала и противилась ее душа.

Но когда она думала о царском престоле, все противоречия и отвращение гнала от себя. Шапка Мономаха застила ей глаза. Она хотела быть царицей – и все тут!..

Отец и самозванец вели торг. Продавали и покупали ее. Торговались за ее будущее отчаянно. Марина отвлеклась от своих мыслей, прислушалась к разговору.

– Пока не сядешь в Москве на трон, будете жить с Мариной как брат с сестрой, без брачной постели, – предъявил требования граф.

– Нет, я с этим не согласен, женой она мне станет сегодня же, в эту ночь! Если это не случится, то я буду искать другую жену на царский престол, а вас утопим в реке как самозванцев!

После его слов наступила гнетущая тишина, дело принимало серьезный оборот, но тут с места встала Марина; поджав губы, заявила:

– Хорошо! Я согласна разделить с ним супружеское ложе, все должно быть так, как у мужа с женой, и это должны знать и видеть люди – иначе нам не поверят, – и, обратившись к отцу, распорядилась: – Вели подать вино и закуски.

Стол слуги накрыли в шатре. Состоялся первый семейный ужин Богданки с Мариной и ее отцом. Разговоры, в основном, вели новоявленный муж и граф. Марина молчала, только часто прикладывалась к кубку с вином, видимо, надеясь на забвение, чтобы первая их брачная ночь была не так отвратительна.

Совместный ужин закончился далеко за полночь. Граф удалился почивать в свою палатку, а Богданка со своей женой остались один на один. Новоявленный царь, не теряя времени, схватил Марину в охапку, грубо затащил в постель. Женщина от такой бесцеремонности даже растерялась. С ней еще никто так грубо не обращался. Она не знала, что ей делать, но затем решила для себя, что чем быстрее все произойдет, тем лучше. Самозванец, царь Дмитрий, сорвал с нее одежды, оставив Марину совершенно обнаженной. Сильными руками бросил ее под себя. Ясновельможной даме ударил в нос крепкий мужской запах пота, а в ее тело вошло упругое, большое и горячее. Пани охнула от неожиданности и чувства блаженства. Перед глазами все поплыло, тело охватила сладострастная дрожь, и от ощущения необыкновенной истомы, которая растекалась по всему ее телу, из груди ее непроизвольно вырвался протяжный стон. Ей стало легко, как будто она парила в воздухе. Эта необыкновенная страсть удивила ее и напугала. В эту ночь Марина неутомимо отдавалась новому поклоннику снова и снова. Казалось, весь мир перевернулся для нее. Вся неудержимость ее натуры, все желания, вся неукротимость ее характера выплеснулись в сладострастном порыве бесстыдной близости с грубым неотесанным мужиком.

Утром Марина, посвежевшая, в белых одеждах, на белом коне, в сопровождении свиты торжественно въехала в лагерь самозванца. Были наигранные слезы радости и объятия при встрече с царем Дмитрием. Люди умилялись, восторженно приветствовали царицу. Мнишек с царственной осанкой объехала лагерь самозванца, ее опять целиком захватила роль государыни, и играла она ее блестяще. А графу Юрию вновь замерещились горы золота, драгоценные подарки, поместья и безграничная власть, о которой он мечтал и которую жаждал.

6

Иван Болотников со своими казаками прибыл в Самбору уже вечером. Едва они успели разбить стан, поставить шатер атаману, как наступила глухая летняя ночь. Теплый ветерок с реки приносил прохладу. В траве стрекотал неумолкающий хор кузнечиков. Вскоре казаки, усталые после длительного перехода, угомонились. Лагерь затих, только кое-где тлели недогоревшие костры да слышалась ленивая перекличка дозорных.

Не спалось в эту ночь одному атаману. Разные мысли обуревали его, особенно насторожил разговор с посланником польского короля. Встреча тогда была недолгой, и разговор происходил какой-то странный – в основном, из недомолвок. Тогда шляхтич Ян Велевицкий, уклоняясь от расспросов атамана, сказал:

– В Москве в настоящее время большая смута. На престол сел Василий Шуйский. А царь Дмитрий Иванович спасся, его укрыли верные люди. Сейчас он в Самборе и собирает войско, чтобы вновь вернуться в Москву – занять свое законное место и наказать заговорщиков. Государь ждет тебя. Ты ему сейчас очень нужен, ему необходима твоя помощь. – Посол достал из-за пазухи грамоту, протянул Болотникову со словами: – Отдашь только в руки государю Дмитрию Ивановичу.

Болотников взял конверт, заверил:

– Лично передам в руки царю. Служить государю будем всем нашим войском, не жалея живота своего!

Шляхтич встал и напоследок попросил:

– Поторапливайся, Иван Исаевич, ибо царь в беде. Можешь и опоздать…

Сейчас ему не спалось, на душе было пусто и смутно: государь не захотел с ним разговаривать сегодня и встречу назначил на утро. Болотников походил по шатру, затем накинул на плечи кафтан, вышел посмотреть, что происходит кругом, как несут службу дозорные.

Он спустился с пригорка к берегу реки, присел на большой камень, крепко задумался и незаметно для себя потерял связь с реальным миром. Перед глазами появилось свечение. Этот свет озарил речку, и прямо по ней, даже не касаясь ногами воды, к нему шла женщина в белой одежде. Волосы и голубой платок развевались по ветру. Глаза ее и лицо были до боли знакомы. Он еще никогда не видел таких строгих глаз. Они сияли и пронизывали его насквозь. В сознании Ивана прозвучал ее голос, нежный, мягкий, материнский:

– Тебя ждет удача! Тебя ждет слава! Много крови русской прольет твое войско. Желая правды, ты не сможешь отстоять, чего хотел, ибо смута на Руси будет великая. Придет время, ты будешь жив, но никогда уже не увидишь пути, будешь набирать к себе в войско, но оно будет мертвое.

Иван силился встать, спросить у женщины, кто она, но руки и ноги были тяжелыми. Видение исчезло. Болотников встал, озираясь вокруг, не понимая, что же произошло: было это видение или сон.

Кругом по-прежнему стояла глухая летняя ночь: стрекотали кузнечики, фыркали лошади, которые паслись невдалеке, шелестели листья плакучих ив у реки.

Совершенно утомленный, в душевном смятении атаман вошел в свой шатер. Он повалился, не раздеваясь, в постель и заснул тревожным сном.

Снилась ему Мария – его трепетная любовь юности. Предстала она перед ним в черном платье, и лицом такая же юная и красивая, только ее прекрасные глаза были полны слез. Она молча смотрела на него, и от этого на душе было тоскливо и больно. Видение Марии растворилось, и ее сменила все та же женщина в белом. Она наклонилась над ним и прошептала:

– Ты, Иван, стоишь на пороге больших испытаний. То, что было у тебя раньше – уже прошлое, но то, что будет… – женщина замолчала, ее образ стал удаляться, и уже как бы издалека он услышал ее голос:

– Это твой крест! Это твой путь!

Когда образ женщины совсем удалился, он вдруг вспомнил этот родной голос, это родное лицо. Это была его мать. Он рванулся к ней, закричал: «Мама, не уходи!»

Болотников открыл глаза, по его щекам текли слезы. Он тяжело встал, выглянул из шатра. На востоке розовел рассвет. Была тишина, не чувствовалось даже дуновения ветерка. Из-за реки наплывали темные, с красным отсветом, тучи. Но вот потянул легкий ветерок, он постепенно усиливался, и тучи стали быстро наползать на небо, окрашиваясь в кроваво-красный цвет.

Иван Болотников с Михаилом Молчановым встретились после полудня. В стан казаков явились три всадника, один из них спешился и попросил его отвести к атаману. Иван Исаевич в это время находился в шатре с Митяем Беззубцевым и Федором Берсенем. Посланник царя Дмитрия, войдя в шатер, поклонился, перекрестился, затем молвил:

– Государь Дмитрий Иванович велел передать, что он ждет тебя, Иван Исаевич, для разговора.

Казаки встали со своих мест и с любопытством стали разглядывать царского гонца.

– Федор, седлай коней и вели снарядить еще двух казаков в сопровождение, – обратился Болотников к есаулу Берсеню.

– Какого коня тебе седлать? Вороного или белого жеребца?

– Седлай белого да собирайтесь побыстрее, коли государь нас ждет.

– Все будет исполнено, атаман, как велишь! – уже на ходу крикнул Берсень.

Вскоре казаки крупной рысью подъехали к небольшому каменному дому жены Юрия Мнишека. Ворота во двор строго охранялись, но Болотников со своей свитой въехал беспрепятственно, так как его уже ждали. Все спешились. Посланник от царя сказал:

– Сядайте, мужики, на лавочку, а я пойду доложу государю о вас.

Еще казаки не успели присесть, как посланник почти выбежал назад и заторопил:

– Заходи, Иван Исаевич, государь всея Руси Дмитрий Иванович ждет тебя!

Атаман, обращаясь к своим людям, попросил:

– Вы, ребята, посидите здесь, а я зайду к государю, если понадобитесь, то я вас позову, – и быстро вошел в здание.

Молчанов встречал Болотникова в просторной палате, задрапированной красным бархатом, восседая на высоком кресле, похожем на трон. На голове его сверкала дорогими каменьями шапка Мономаха, в руках он неумело держал скипетр, рядом, на столе, лежали грамоты и царская печать.

Болотников поклонился царю в пояс, в волнении произнес:

– Милостивый государь всея Руси, Дмитрий Иванович! Я пришел по вашему велению и готов служить вам, не жалея живота своего!

Молчанов жестом указал атаману на лавку, обитую бархатом, со словами:

– Присаживайся, Иван Исаевич, нам с тобой надобно о многом поговорить. Вижу, что ты готов служить своему государю, даже тогда, когда мои враги лишили меня престола и вновь решили убить. Сперва это хотел сделать Годунов, а теперь Шуйский, но верные люди помогли мне избежать этой участи! Теперь я вновь набираю войско, для того чтобы вернуть престол и наказать злодеев. В городе Путивле сейчас уже собирается народ, который не хочет оставить своего государя в беде.

Пока Молчанов говорил, атаман внимательно рассматривал его, стараясь убедиться, действительно ли это царь. Царская шапка Мономаха, скипетр в руках, опять же царская печать на столе – все это внушало доверие. Болотников подумал: «Видно, Дмитрий Иванович сильно занят государственными делами, а вот нашел же для меня время, чтобы поговорить, даже поделиться своими бедами и печалями».

– Пока войско мое только создается. Сил еще нет, чтобы идти на Москву, да и люди к нам приходят разные: это, в основном, казаки, воины городских дружин, шляхтичи. В Путивле нужен опытный полководец, который смог бы объединить все эти силы и навести порядок в моем войске. Нужен главный воевода. Я решил поставить первым воеводой тебя, Иван Исаевич. Отряд у тебя большой, казаки испытаны в боях. Я думаю, атаман, что ты не откажешь мне в моей просьбе и возьмешься за это нелегкое дело. Согласен ли ты быть моим главным воеводой? – спросил Молчанов.

Болотников улыбнулся и с готовностью ответил:

– Я и мои казаки за честь сочтем помогать государю нашему! Будем служить тебе и Российскому государству верой и правдой!

Михаил Молчанов медленно поднялся, взял со стола одну из грамот, подал в руки Ивану со словами:

– Вот тебе грамота, заверенная царской печатью, где сказано, что ты, Иван Исаевич, назначаешься главным воеводой, командующим над всеми моими войсками. Сейчас казначей выдаст тебе деньги, для начала, на содержание войска, а там, в Москве, у тебя будет все…

Иван Болотников был несказанно рад такому доверию государя. Он со своими казаками хотел просто служить истинному царю, но чтобы стать главным воеводой при армии царя, не мог и подумать даже в самых смелых мечтах, и не знал, как ему теперь благодарить царя.

Молчанов же, исподволь наблюдавший за атаманом, уловил его душевное состояние. Он взял большой серебряный крест, который лежал тут же, на столе, торжественно произнес:

– Прими присягу в верности мне и моему Российскому государству крестным целованием! В твои руки вручается моя судьба и судьба России.

Атаман встал на колени, поцеловал крест с верой в свое великое предназначение, торжественно произнес:

– Именем Господа, именем государя нашего Дмитрия Ивановича, клянусь служить верой и правдой, не жалея живота своего, до победного конца!

Молчанов подставил руку для целования, пряча хитроватую улыбку, ждал, как поступит его главный воевода.

Болотников подобострастно поцеловал руку государя.

Когда церемония по принятию присяги закончилась, Михаил Молчанов сказал:

– А теперь, главный воевода, езжай в Путивль и принимай командование над моим войском, а я до поры до времени тайно буду находиться здесь или в другом месте, ибо враги мои коварны, и может случиться все…

Царь привлек к себе атамана и троекратно расцеловал на прощание. Расчувствовавшись, по-настоящему войдя в роль царя, Михаил вытер набежавшую слезу, махнув рукой, сказал:

– Ладно, Иван Исаевич, иди… Да помни, я буду с тобой всегда рядом, буду следить за твоими успехами!

Новоиспеченный главный воевода решительно направился к выходу. Грудь его распирала радость, ему не терпелось поделиться ею со своими сподвижниками.

Теперь для него начиналась новая, тревожная, полная забот и опасностей, жизнь. Он спешил исполнять государево дело. Болотникова, только что лично от царя получившего назначение главным воеводой, ждали великие дела.

Как только атаман вышел из палаты, из боковой тайной двери появился Григорий Петрович Шаховской. Он тоже сегодня прибыл в Самбору, чтобы встретиться с Молчановым и обсудить все дела, которые они затеяли еще в Москве. Григорий улыбнулся, затем с восхищением сказал:

– Из тебя неплохой государь получится! Вон как ты ловко Дмитрия сыграл, даже я, стоя за дверью, и то поверил в то, что ты и есть истинный государь. Может, и вправду объявиться тебе царем?

Молчанов глубоко задумался. Лицо его было спокойное, и, казалось, он думает совсем о другом, но на самом деле в душе у него бушевали страсти, большие сомнения и в то же время желание власти, славы, но где-то глубоко в подсознании рассудительный голос твердил: «Нет! Вся эта затея опасна и обречена на провал! Лучше оставаться в тени!»

Наконец он заговорил:

– Все это хорошо, Григорий Петрович, можно сыграть роль царя, но перед теми, кто его не видел, перед такими, как атаман и его казаки. А дальше что? Допустим, мы победим и придем в Москву, а там надо садиться на престол. Скажи на милость, как я буду играть Дмитрия, когда меня там все знают? И тогда бояре натравят народ на меня. Ведь Шуйские не успокоятся, пока не захватят власть, и тогда меня ждет участь Гришки Отрепьева.

– Ну, и что мы будем делать? Народ требует от меня, чтобы я вызвал государя в Путивль. Многие не верят, думают, что опять какойнибудь самозванец появился. Хотят, чтобы царь сам возглавил поход на Москву. Уже столько нами сделано, чтобы создать миф о том, что государь жив и до поры до времени скрывается в надежном месте от своих врагов. И вдруг все может в одночасье рухнуть, все наши с тобой планы коту под хвост, – с сожалением сказал Григорий Петрович.

– Теперь у нас с тобой есть главный воевода с настоящей грамотой. Для народа этого пока хватит. Показывайте им грамоту, говорите, что государю еще опасно появляться к людям, так как приспешники Шуйского ищут его, чтобы убить. В нужное время государь предстанет перед народом и поведет рать на Москву, – успокоил Шаховского Молчанов.

– А вдруг в Путивле народ упрется и будет требовать появления царя? – горячился Григорий, меря шагами палату вдоль и поперек.

– Успокойся, Григорий Петрович, и присядь на лавку, послушай меня, – потребовал Молчанов, – я ведь не зря Болотникова назначил главным воеводой, дал ему грамоту и взял с него присягу. Теперь надо народу расписать так, чтобы он поверил, что государь жив и готов с ними идти на Москву. Люди на первых порах вам поверят, а там видно будет. Сейчас самое главное – народ поднять за хорошего царя, а государь на трон всегда найдется. Да не скупитесь народу на обещания о хорошей жизни, что будет им все: и земля, и воля, и достойная жизнь. У русских людей так, старая корова всегда больше молока давала, поэтому за царем Дмитрием народ пойдет, и вновь ему будут целовать крест.