Текст книги "Искушение"

– Люди! Казаки! Не верьте этим проходимцам! Они вам все врут, нет у них никакого царя! Был самозванец Гришка Отрепьев и того убили, и поделом ему!

Толпа становилась опасной, еще немного – и на площади завяжется бойня, тогда овладеть ситуацией будет трудно. По команде Беззубцева с десяток казаков набросились на воевод Бахтеярова-Ростовского, Ловчикова и Юшкова, затянули их в толпу, а там уже обезумевшие холопы, крестьяне и казаки стали их избивать. Вот уже растерзанные тела распластались в пыли у ног озверевшей толпы. Произошла разрядка. Казаки Болотникова быстро убрали убитых.

На площади началось крестное целование истинному царю Дмитрию Ивановичу. Люди подходили к попам, умиленно целовали крест и с удовольствием выпивали ковшичек доброго вина. Тут же сотники и полусотники Болотникова определяли их в отряды по умению применить себя в бою. Другие же, не удовлетворившись ковшичком вина, сбивались в ватаги и шли громить сторонников Шуйского в надежде разживиться снедью и вином.

С этого дня в Путивле началась новая жизнь, бурная, жестокая. Вскоре созданное Шаховским и Молчановым противостояние охватит всю Россию и станет костью в горле царю Василию Шуйскому.

9

Наступил июль. В Москве стояла ясная погода. Уже несколько недель не было дождя. Сегодня с утра поднялся ветер и погнал рыжую пыль по улицам Москвы. Он крутил и поднимал в воздух легкий мусор. Люди, идущие по своим делам, и извозчики на лошадях ругались, закрывая лицо руками.

В Престольной палате резко, со звоном хлопнула створка открытого окна. Царь встал со своего кресла и подошел узнать – не разбилось ли стекло. Но оно было на месте. Василий Иванович выглянул в окно, которое выходило в кремлевский дворик. Во дворе кружил вихрь, увлекая и поднимая в свою воронку уже опавшую от летнего зноя листву.

– Хоть бы дождичек прошел, а то от жары уже дышать нечем, – молвил вслух Шуйский, затем вернулся к столу, заваленному грамотами. Вот уже целый час он читал послания из многих городов России. Везде смута! Везде бунт! Везде воеводы жалуются на то, что вышли из повиновения черные и работные люди. Грамоты, грамоты… От них уже болела голова, слезились от напряжения подслеповатые глаза. Василий судорожно схватил грамоты, сбросил их на пол и с ненавистью стал топтать, ругаясь сквозь зубы:

– Пишут и пишут! Сволочи! Сами что ли не могут у себя навести порядок? Распустили своих людей так, что совладать с ними не могут! Царь во всем виноват, наведи им в воеводстве порядок и еще в макушечку поцелуй! Погодите у меня! Дай срок, разгребусь с делами! Я вас всех потом поцелую так, что вечно помнить будете!

Дверь в кабинет открылась, вошли брат царя Дмитрий Иванович и его жена Екатерина. Они с удивлением остановились у порога.

Василий Иванович обессиленно опустился в свое кресло и обхватил голову руками. Обильный пот стекал у него со лба.

– Что случилось, Василий Иванович? – с испугом спросил Дмитрий, подошел к столу, наклонился, стал подбирать измятые бумаги и аккуратно складывать их снова на стол.

Екатерина, считавшая себя непревзойденной московской красавицей, невозмутимо присела на креслице, стала поправлять свои наряды. Сегодня она хотела сообщить Василию, что вновь видела, как жена царя долго о чем-то разговаривала с Михаилом Скопиным.

Об этом ей не терпелось скорее сообщить царю. Она знала, как он ревнив, как будет злиться и переживать. От этого она получала наслаждение, потому что понимала, что престарелый муж будет обязательно скандалить со своей женой Марией. Ей всегда хотелось сделать больно этой гордой красавице, которая была привлекательнее и выше ее по положению. Она видела, как мужчины всегда провожают Марию долгим взглядом, любуясь красотой и статью царицы, завидовала и ненавидела ее.

Василий Шуйский, взяв одну из грамот, протянув ее Дмитрию, сказал:

– Почитай, что мне верные люди из Путивля сообщают. Будто где-то уже объявился снова царь Дмитрий. Его воевода, Болотников, пришедший из Венгрии с десятью тысячами казаков, набирает новое войско для похода на Москву. Шаховской взбунтовал город Путивль и всю юго-западную округу. Бунтовщики убили и сбросили в воду прежних воевод в Путивле, привели всех жителей города к крестному целованию царю Дмитрию. А вот тебе еще грамота из Царевграда. Там и вовсе объявился какой-то Илейка Муромец, называет себя царевичем Петром. Плывет вверх по Дону, направляется будто в Путивль на соединение с Болотниковым. Почитал? А теперь что скажешь?

Дмитрий Иванович сел в кресло и растерянно глядел на грамоты, не зная, что сказать. Он несколько минут молчал, потом с трудом проговорил:

– Вот, Господь нам надавал царейсамозванцев! Рать надобно готовить, а то получится, как с Гришкой Отрепьевым. Придут и возьмут Москву, а нас всех перевешают на стенах Кремля.

– Все понятно, надо готовить полки, чтобы отбиться от этих царей. Только вот кто полкито поведет? Нет ни на кого надежды. Кругом измена, кругом предательство. Наверно, тебе, Дмитрий Иванович, придется вести полки против врагов.

– Я-то что? Я поведу, мне не впервой. Только вот что я тебе скажу, Василий, напрасно ты ко многим с недоверием относишься. Нельзя так! Многие бояре и воеводы хотят служить тебе верой и правдой. Чем плох, например, твой племянник Михаил Скопин? Чем тебе не воин? Да он только и бредит о военных походах и битвах. А сколько книг он об этом перечитал? Ты хоть раз с ним по душам разговаривал?

– Да уж, разговаривал… – уклончиво ответил сквозь зубы Василий и добавил: – Кроме того, он успешно выполнил мое поручение по переговорам с Марией Нагой по поводу мощей царевича Дмитрия. И на удивление! Сумел с ней договориться.

– Вот видишь, Василий, оказывается, есть люди, которые готовы тебе служить, помогать в государственных делах.

Когда речь зашла о Михаиле Скопине, Екатерина оживилась. Ее так и подмывало сообщить царю новые фантазии о взаимоотношениях его жены и племянника. И вот, наконец, интриганке представилась возможность влезть в разговор братьев:

– А вчера я, Василий Иванович, видела, как Михаил Скопин с твоей Мариюшкой в Грановитой палате больше часа о чем-то разговаривали… – Потом, немного подумав, добавила: – Даже обнимались, вот истинный крест, сама видела.

От этих слов Василий Иванович побелел, руки его задрожали, он судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла. Даже капельки пота выступили на лбу.

Дмитрий Иванович, видя состояние брата, грозно посмотрел на свою жену и тоном, не терпящим возражения, сказал:

– Давай-ка, Екатерина, иди к Марии, там посплетничаете о последних новостях в Москве, свои новые наряды друг другу покажете, а нам с братом нужно о важных делах поговорить.

Екатерина, недовольная, что ее выпроваживают и что без нее будут говорить о чем-то тайном, резко встала, стремительно вышла из кабинета, хлопнув дверью.

– Вот дурища! И что ей надобно? Так и лезет со своими сплетнями! Не бери в голову, Василий Иванович, что она тут тебе наболтала. Я сам видел, как они разговаривали. Встретились, как знакомые, перекинулись обычными любезностями и разошлись. Просто моя Екатерина дурит, завидует твоей Марии, вот и плетет что попало. Видит, как ты от ее россказней аж в лице меняешься, и стравливает вас. Не обижайся на нее. У баб ум короткий, зато волос долгий, и думают они порой другим местом, – и, улыбнувшись, хихикнул.

– Я, Дмитрий, все понимаю, что она действительно несет чушь, но вот ничего с собой поделать не могу. Вся моя душа почему-то восстает против племянника. Вроде бы и плохого он мне ничего не сделал. Сам не знаю, что со мной происходит!

– Эх, Василий Иванович, все очень просто! Завидуешь ты ему в душе. Завидуешь его молодости, его красоте. А женушка-то молодая. Помнишь, Василий, я тебе говорил: не женись на молодой, а возьми в жены какую-нибудь знатную боярыню в возрасте. Теперь жил бы спокойно. Но ведь ты не послушал меня. А теперь что?.. Охраняй ее от молодых мужиков.

– Ладно тебе про этих баб! С ними мы какнибудь ночью разберемся в постельке. Я о другом с тобой хотел посоветоваться, поэтому и пригласил тебя. Видимо, в Путивле заваривается большая каша, и хлебать нам ее придется сполна. Предстоит большая драка. Но самое главное, мы не знаем, кто же на сей раз выдает себя за царя.

– Что ты думаешь, Василий Иванович, надобно сделать?

– Я вот что предлагаю. Надобно бы к Болотникову соглядатаев послать.

– Так они их сразу же на первой березе повешают!

– Не повешают, я пошлю людей, которые не только будут совершать догляд в войске Болотникова и выполнять нашу волю, но верно и преданно служить ему. Вернее, создавать вид. И такие люди должны быть у него не только среди простых воинов, но и среди его ближайшего окружения. На это я не буду жалеть средств и сил. Сейчас придет подьячий Иван Никитович Алексеев со своим помощником Сергеем Борисовичем Протасовым, и мы с ними обсудим все наши дела, о которых я сейчас говорил.

И действительно, через некоторое время дверь в кабинет приоткрылась, в нее осторожно заглянул стольник Волынский.

– Заходи, Федор Васильевич, – попросил царь.

– Я, Василий Иванович, как ты просил, привел к тебе Ивана Никитовича Алексеева и Сергея Борисовича Протасова.

– Пусть заходят, – велел Василий Иванович. Стольник поклонился в пояс и пропустил вперед себя приглашенных. В кабинет вошли двое ладных мужчин. Оба широкоплечие, среднего роста, крепкого телосложения. Иван Никитович был темноволос, с коротко стриженой бородой, с живыми карими глазами.

Протасов же был полной противоположностью ему. Лицом был светел, с волнистыми светло-русыми волосами, с красивой вьющейся бородой. Пришедшие в нерешительности остановились у двери, но царь ласково пригласил их присесть на обитую голубым бархатом широкую лавку.

– Иван Никитович, ты уже знаешь, о чем будет идти речь. Нам нужны люди, которые бы служили у Болотникова и сообщали нам необходимые сведения: что происходит в войске, о чем думает так называемый главный воевода. В ближайшую седмицу я прошу подобрать изветчиков и отправить их для исполнения государева дела. Склоняйте на свою сторону не только простых воинов, но и людей, приближенных Болотникову. На подкуп не жалейте обещаний, денег, но, самое главное, ведите себя осторожно, чтобы никто не догадался о ваших делах. Ведите дело так, чтобы соглядатаи как можно чаще сообщали все, что происходит у Болотникова. А через вас и я буду все знать. Ну, а теперь ступайте и беритесь за дело. Служить вы у меня будете в Приказе тайных дел и жалование получать там же.

Алексеев и Протасов встали, молча поклонились в пояс и ушли.

Василий Иванович походил по кабинету, поглядел несколько раз в окно, размышляя о чемто, но вскоре спохватился:

– Сегодня я пригласил думных бояр на совет, скоро уже собираться будут. Ты, Дмитрий Иванович, не уходи. Сегодня, братец, я чувствую, разговор с боярами будет нелегкий.

После полудня в Грановитой палате собрались думные бояре. Они чинно расселись по лавкам, разделившись на два лагеря, сторонников и противников Шуйского. Противные стороны буравили друг друга обжигающими взглядами. Федор Иванович Мстиславский шептал на ухо Дмитрию Ивановичу Шуйскому, показывая глазами на Василия Васильевича Голицына и Захария Федоровича Ляпунова:

– Совсем бояре совесть потеряли, твердят одно везде против царя: самовыдвиженец да самовыдвиженец. Я уж им говорил: отступитесь, бояре. Сами ведь на площади крикнули Василия Ивановича.

Дмитрий Шуйский молча слушал, почесывая бороду, затем, усмехнувшись, молвил:

– Ничего. Дай срок! Придет время, они у нас в Приказе тайных дел по-другому заговорят.

Василий Голицын, пихнув под бок Ляпунова, тихо сказал:

– Вон уже Федор Иванович на нас с тобой брату царя жалуется. Говорил я тебе, Захарий, перестань языком трепать. Неровен час, выгонят наши с тобой семейки из подворья и сошлют в Сибирь. Вот там я и посмотрю, какие ты будешь песни петь про самовыдвиженца.

Захарий испуганно завращал глазами, начал озираться по сторонам.

– Вот-вот, трепать языком поменьше будешь, – язвил, усмехаясь, Василий Васильевич.

Шуйский наклонился над столом, внимательно рассматривая кучу грамот, которые только что принес гонец. Царь, казалось бы, не обращал внимания на то, что происходит в палате, но его чуткое ухо ловило каждый звук, каждое слово, которое произносили бояре.

И вдруг, по неосторожности, среди противников Шуйского громко прозвучало слово «самовыдвиженец». В кабинете царя наступила гнетущая тишина. Василий Шуйский поднял голову, лицо его побледнело. Он внимательно вглядывался подслеповатыми глазами в бояр, пытаясь понять, кто же это так дерзко произнес ненавистное ему слово. Бояре опустили головы, некоторые даже втянули их в плечи, стараясь не встречаться с взглядом государя. Всех страшил гнев царя.

Наконец, Василий Шуйский с трудом произнес, превозмогая комок обиды, который встал у него в горле:

– Что ж вы, бояре! Когда было туго, когда поляки вместе с самозванцем привели государство в упадок, вы были рады отдать мне трон! А теперь считаете уже меня чуть ли не самозванцем. Кто вас неволил на Соборной площади кричать мое имя? Могли бы выкрикнуть Голицына или Романова! Зачем просили меня сесть на трон? А теперь треплете языками: «самовыдвиженец да самовыдвиженец»! Вы что думаете, государством править – это шуточки? Вы мне обещали помогать! А кроме разговоров, я пока помощи от вас никакой не вижу. Наступил час наших испытаний! По всей России чернь, работные люди, крестьяне поднимаются против нас и хотят идти на Москву, чтобы опять поставить какого-то самозванца. Пока мы еще не знаем, кто это, но вся смута идет вновь из Путивля. Там уже целая армия приверженцев Дмитрия. Они готовятся идти на Москву. Вы что думаете: вся эта чернь придет в Москву и будет вас в макушечку целовать? Нет! Они нас всех перевешают на Спасских воротах. Поэтому не враждовать нам сейчас надо, а найти способ, как отбиться от наших врагов. Надо готовить полки для отражения нового самозванца и уже сегодня решить, кто их поведет на супостатов.

Тут вставил слово Дмитрий Иванович Шуйский:

– У нас немало достойных воевод. Взять Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, племянника твоего – он хоть и молод, но умен и знатно ратное дело разумеет. Или Михаил Алексеевич Нагой – князь, боярин. Много у нас, Василий Иванович, достойных воевод, чтобы победить смутьянов.

Царь стукнул посохом об пол, требуя тишины, отдал грамоту стольнику – князю Юрию Дмитриевичу Хворостинину. Тот медленно стал зачитывать указ, в котором говорилось: боярину Федору Ивановичу Мстиславскому с его Большим полком, что в Серпухове, да боярину князю Михаилу Федоровичу Кашину, а также с Передовым полком боярину князю Василию Васильевичу Голицыну, боярину Михаилу Алексеевичу Нагому, боярину Ивану Ивановичу Голицыну и многим другим полкам, возглавляемым знатными боярами, выступить в поход в ближайшее время против Болотникова.

Когда указ был зачитан, в палате наступила тишина, но вот раздался голос Юрия Никитовича Трубецкого:

– Это же война!

– Да, война! – жестко ответил Шуйский и продолжил: – Мало того, война со своим народом, которого, как овец, ведут самозванцы, обещая им золотые горы. Конечно, здесь не обошлось и без участия поляков. Их притязания на русский престол продолжаются. Сейчас нам, бояре, не распри меж собой начинать надо, а объединяться и всем вместе дать достойный отпор бунтовщикам, чтобы прекратить смуту в нашем государстве.

10

После обеда город Чернигов пришел в движение. Во всех церквях звонили колокола, народ торопливо спешил на центральную площадь, к Приказной палате, где находился воевода Андрей Алексеевич Телятевский. Всем хотелось узнать, почему такой переполох. Торопились, недоумевали, переговариваясь меж собой.

– Что случилось-то? Куда вы бежите сломя голову? – открывая дверь своей лавчонки, крикнул торговец, с удивлением глядя на мимо спешащих людей.

– Недосуг нам рассказывать. Иди и сам посмотри, – отмахнулся спешащий мимо мастеровой.

– Говорят, будут приводить всех горожан к крестному целованию на верность царю Василию Шуйскому! – крикнул пробегающий мимо казак, придерживая саблю.

Лавочник второпях закрыл дверь и тоже заспешил на площадь.

На высоком крыльце Приказной палаты стояли посланники царя Василия и князь Андрей Алексеевич Телятевский со своими воеводами и дьяками.

Воевода Телятевский был высок, с окладистой седеющей бородой, высоким лбом, с умными зеленоватыми глазами, которые как бы всматривались в окружающий мир с любопытством. Он с напряжением вглядывался в толпу собравшихся людей, стремясь определить настроение людей, а от этого, согласно обстановке, действовать. Для него необходимо было решить: взять сторону царя Дмитрия или принять присягу и привести к ней всех горожан на верность Василию Шуйскому, которого он терпеть не мог и не считал достойным быть государем. Кроме того, по его милости он был сослан из Москвы в этот забытый Богом уголок воеводой. Его поместье под Москвой занял брат царя, а он, князь-воевода, который верой и правдой служил еще Ивану Грозному, Борису Годунову, теперь был выслан со своей семьей в этот городишко. Сейчас в душе князя было полное противоречие его мыслей и желаний. Как опытный воевода, он понимал, что если встанет на путь борьбы с царем и его государственной машиной, то едва ли окажется в выигрыше. А в душе все-таки теплилась надежда. Ведь Гришка Отрепьев смог же прийти к власти, и не будь он дураком, а дальновидным политиком, царствовал бы по сию пору. Все это понимал воевода, но глаза застилала месть, месть за то, что жил он теперь в небольшом каменном домике со своей женой и рано овдовевшей дочерью Марией. Вместо прежней роскоши и изобилия теперь вынужден был во многом отказывать себе. Не мог князь Андрей простить Шуйского за свое унижение и нищенское существование. То, что он служил самозванцу, так ему служили все, в том числе и Шуйские, а теперь он, прослуживший столько лет престолу, оказался хуже всех и на задворках России. Нет, присягу Шуйскому, этому плюгавому самовыдвиженцу, он давать не будет. Будь что будет. Присягать он будет вновь появившемуся царю Дмитрию, может, новому самозванцу, а может, и нет. Но вот главный воевода царя Дмитрия, о котором он был наслышан немало, ему пришелся по нраву. Знал князь, как Иван Болотников всех в Путивле привел под свою руку и теперь из всех неуправляемых отрядов служивых людей создал организованную армию, способную идти на Москву. Это подкупало князя, и он уже внутренне для себя решил идти с Болотниковым. Сегодня нужно было сделать только первый шаг.

На красном крыльце вперед выступил дородный боярин, посланник царя Василия. Он снял шапку, крестясь, поклонился на три стороны, выпрямился, затем обратился к собравшимся на площади:

– Я послан государем нашим Василием Ивановичем, чтобы вас, честной народ, привести к присяге и крестному целованию на верность ему. Вы уже все знаете, что в Москве народ свергнул самозванца Гришку Отрепьева. И по воле Божией народ на Соборной площади выкрикнул нового достойного государя, Василия Ивановича Шуйского. Боярин размашисто перекрестился.

Из толпы раздался крик:

– Может, он и самозванец был, но дал нам вольно вздохнуть! Освободил от непосильных податей на многие годы! А теперь вы со своим самовыдвиженцем Василием снова нас закабалить хотите!

– Не бывать этому! – кричали из толпы.

– Убирайся прочь со своим Василием!

– Не хотим принимать присягу и целовать крест! – уже ревела толпа. Людская масса на площади шумела, бурлила, двигалась. Народ стал пробираться к красному крыльцу.

– Посадить их в воду! – кричали казаки, пробиваясь сквозь массу людей к крыльцу.

– Долой сторонников самовыдвиженца! Гоните их в шею с красного крыльца! – кричали из толпы.

На крыльцо полезли казаки. Они схватили посланников. Их было трое: два дородных боярина и один молодой дьяк, который испуганно кричал:

– Не трогайте меня, добры люди! – его бледное лицо исказилось в страхе, он уже не кричал, а визжал:

– Не убивайте меня, казачки! Я не виноват! Это государь меня послал!

Молодого посланника стащили с крыльца, накинули ему на голову мешок, обвязали веревками. Труднее было надеть на головы мешки двум могучим боярам. Они расшвыряли в стороны казаков, пытаясь прорваться снова на крыльцо. Но десятки рук били их, рвали одежду. Один из них, повернув голову в сторону воеводы Телятевского, кричал:

– Побойся Бога, Андрей Алексеевич! Прекрати насилие над посланниками! Государь Василий Иванович тебе этого не простит! Ждет тебя виселица за такие деяния.

Воевода Телятевский сделал вид, что ничего не видит и не слышит, даже отвернулся в сторону. Подозвав одного из дьяков, сказал ему:

– Кончайте их поскорее, чтобы тут не орали!

Дьяк резво нырнул в толпу, скрылся в людском водовороте. Вскоре на царских посланников набросились десятки людей, пытаясь смять бояр, но мощные посланники стойко сопротивлялись.

Наконец, один из казаков, жилистый, чернявый, резко выдернул из ножен саблю. Два раза сверкнул на солнце острый клинок, и два бездыханных тела повалились под ноги толпы. Казак отер саблю об одежду одного из лежащих князей, с волнением сказал:

– Хотелось без крови, да вот не вышло!

Посланников запихали в мешки и поволокли на берег Десны.

Сторонники Шуйского сразу притихли, и многие из них исчезли с площади от греха подальше.

С этого дня в Чернигове началась новая власть. Теперь все исполнялось от имени царя Дмитрия. Возбужденные горожане, окрыленные возможностью проявить свою власть после принятия присяги царю Дмитрию, стали выискивать по городу сторонников царя Василия, чтобы чинить над ними суд и расправу.

Князь Телятевский уже направился в Приказную палату, но к нему подошел стрелец Иван Матвеев и сообщил:

– Андрей Алексеевич, в город входят казаки Болотникова.

Князь-воевода от этого сообщения радостно воскликнул:

– Ну, наконец-то! Дождались дорогих гостей! Я уж думал, что Иван Исаевич про нас забыл и не придет к нам на помощь!

– А зачем нам теперь помощь Болотникова? – встрял в разговор дьяк Игнатий. – Мы уж тут сами хорошо управились, – и, хохотнув, добавил:

– Вон они, кто еще уцелел, в ногах у наших людей ползают, пощады просят.

Хотел было князь ответить дьяку, но увидел, как Иван Болотников со своими казаками легкой рысью на черном жеребце подъехал к красному крыльцу. Первый воевода легко соскочил со своей лошади и быстро поднялся на крыльцо Приказной палаты, где его уже ожидал с распростертыми объятиями князь Андрей. Они по-братски обнялись, крест-накрест, порусски расцеловались, вглядываясь друг в друга. Наконец, черниговский воевода с восхищением произнес:

– Вот ты каков, Иван Исаевич, главный воевода царя Дмитрия! Наслышан о тебе как о хорошем воине. Говорят, что путиловский сброд привел в порядок и организовал боеспособную армию.

– Много чего говорят люди, – ответствовал Болотников и, посмеявшись, скромно добавил:

– Их бы устами мед пить. Много еще дел, Андрей Алексеевич, не все так просто. Чтобы идти на Москву, надо людей обучить бою и, самое главное, подчинить себе, чтобы воевать они шли с верой, а не для того, чтобы пограбить да нажиться на людском горе.

– Я понимаю тебя, Иван Исаевич. Ты хочешь повести людей за хорошим царем, который бы потом дал людям возможность жить по-человечески. Вот только бывают ли хорошието цари? Ведь русский человек испокон веков живет надеждой, что вот скоро придет тот царь, который даст ему возможность жить, как хочется. Вот я, Иван Исаевич, уже четырем государям служил, этот будет пятый, а царя, о котором мечтает народ, так и не встретил. Не видел ничего, кроме их алчности к богатству, расточительности казны и жестокости к людям. Может, этот Дмитрий будет другим?

От этих слов Иван Исаевич смутился, но не стал спорить с князем, а печально улыбнулся и спросил:

– Как вы тут? Привели город к присяге? Нужна ли вам моя помощь?

– Знал я, Иван Исаевич, что придешь ты ко мне на помощь, крепко надеялся!

– Я вижу, вы тут и без меня неплохо управились, – похвалил главный воевода, пристально вглядываясь в лицо князя. Закрадывалась и раньше у него мысль, что черниговский воевода – его прежний господин, от которого он бежал много лет назад, но отгонял ее, считая, что мало ли Телятевских на белом свете, а вот сейчас убедился: это точно он. Все те же умные изучающие глаза, высокий лоб, окладистая борода, но уже вся седая. Князь внешне почти не изменился, разве что постарел лицом да раздался вширь.

Иван Исаевич вглядывался в знакомое лицо и был в душе несказанно рад. Ведь теперь он сможет узнать о судьбе своей возлюбленной, Марии. Сразу же нахлынули воспоминания. Вспомнилось, как они с ней проводили вместе время, рассказывая друг другу выдуманные истории, она – о беззаветной любви своих героев, а он – о бесстрашных воинах, которые выигрывали все сражения с врагами. Это была их игра, которая зачаровывала влюбленных долгими зимними вечерами, когда горела мерцающая свеча, кругом все было таинственно и необыкновенно. Он хорошо помнил ее глаза, губы, волосы, пахнущие травами.

– Слышишь ли ты меня, Иван Исаевич? – почти крикнул ему в ухо князь Андрей.

– Что ты сказал? – приходя в себя от воспоминаний, переспросил Болотников.

– Я говорю: пойдем сейчас в Пятницкую церковь. Там отслужат молебен за победу и изгнание из нашего города сторонников Василия Шуйского. Потомужинать ко мне домой. Столы уже накрыты. Моя жена Евдокия и дочка Мария ждут нас.

После молебна воеводы отправились в дом князя Андрея поговорить с глазу на глаз о своих делах. Входя в свой неказистый дом, воевода, как бы извиняясь, сказал:

– Вот и мои воеводские хоромы. Ранее под Москвой я и не в таких живал, а вот случилось так, что царь Василий сослал меня сюда за мою верную службу подальше от трона, как ненадежного.

– Неужто сослал?

– Выходит, так. Теперь живу здесь со своей женой и вдовой дочерью. Только одни они у меня остались: моя жена Евдокия да дочь – красавица Мария. Дочь-то давно овдовела, а вот замуж выходить более не желает. Сколько мы ей женихов ни находили, сколько богатые и знатные женихи сватов ни засылали, одно слово всем: «Нет».

– Вот так и живем втроем, – тяжело вздохнув, сказал князь, открывая двери перед гостем.

Стол был накрыт в просторной столовой и ломился от закусок, яств и вин с медами.

Воеводы уже сидели за столом, обсуждая дальнейшие свои дела, когда вошли княгиня Евдокия и ее дочь Мария. Женщины низко поклонились гостю. Хозяйка дома, улыбаясь, произнесла:

– Просим, Иван Исаевич, откушать нашего угощения! – и с грустинкой в голосе добавила: – Чем богаты, тем и рады.

Затем женщины присели к столу.

Когда Иван Исаевич все-таки взглянул в лицо Марии, хотя некоторое время боялся это сделать, то увидел, что она с изумлением, с широко раскрытыми глазами, полными счастливых слез, смотрит на него. Не нужно было никаких слов. Она его узнала. Сквозь слезы глаза ее светились счастьем. Влюбленные молчали, разговаривая лишь глазами, и им было все понятно. Они снова были вместе.

За столом воцарилась тишина, наступила длинная пауза. Князь Андрей и его жена Евдокия заметили перемену и необычное поведение между дочерью и их гостем.

Обстановку разрядил Болотников, сказав:

– У вас, князь, прекрасная дочь!

От этих слов Мария зарделась и опустила глаза.

– Это ты верно сказал! – ответил польщенный отец, наливая в кубки заморского вина.

Андрей Алексеевич встал, степенно огладил бороду, расправил усы и торжественно произнес:

– Давайте выпьем за царя Дмитрия Ивановича, за его благополучное возвращение в Москву на свой престол! А вместе с ним вернемся и мы в свое поместье.

Женщины с радостью воскликнули почти враз:

– Неужто правда?!

– Да скорей бы уж! – вырвалось у Евдокии.

– Как я скучаю по своему поместью! – горько вздохнув, молвила Мария.

– Совсем уж недолго ждать осталось, скоро наше войско двинется к Москве, и мы накажем тех, кто хотел погубить нашего государя!

– Настал уж час! – торжественно сказал Иван Исаевич, поднимая чарку с вином.

Выпив доброго вина, все стали с аппетитом закусывать. Мужчины отдали предпочтение жареному поросенку и гусю, запеченному в яблоках, изредка перекидываясь словцом.

Женщины с удовольствием отведали пирог с малиной, запивая душистым чаем, настоянным на травах.

Немного утолив голод, черниговский воевода поинтересовался, внимательно вглядываясь в лицо Болотникова:

– А што, царь-то и вправду настоящий али опять самозванец? А то поляки мастаки сажать нам царей!

Иван, не отрывая взгляда от Марии, почти машинально ответил:

– Вроде как и настоящий. Я встречался с ним, разговаривал. У него все царские знаки: корона, скипетр, печать. Он вручил мне настоящую грамоту о назначении воеводой.

– Каков он из себя, царь-то? Обскажи его внешность. Может, это Гришка Отрепьев какимнибудь чудом спасся и опять взялся за свое? Захотел снова царствовать. Хорошо он со своей женушкой Мариной да поляками казну пограбили, наверно, все кремлевские закрома почистили.

– По виду, как рассказывают люди, на самозванца Гришку не походит. И говорить умеет, и манеры у него знатного человека.

– А почему он тогда скрывается? Почему прячется от народа? Даже Гришка Отрепьев и тот сам вел свое войско на Москву. В бой ради своего дела не боялся ходить.

Болотников, скинув пелену очарования Марией, уже серьезно вступил в беседу с князем, осознавая, что от его ответов сейчас зависит, будет ли черниговский воевода в числе его сторонников.

– Царское ли это дело, Андрей Алексеевич, самому бегать войско собирать? Да и являться ему к людям сейчас еще рано. Нет у нас пока таких сил, чтобы защитить царя. Ведь неровен час, враги загубят Дмитрия Ивановича. Тогда это, князь, будет на нашей с тобой совести, что не сумели защитить своего государя.

Телятевский скептически улыбнулся, думая про себя: «Может, и правда нужно пока схорониться царю». А вслух сказал:

– Собственно, не важно: явится он или пока не явится народу, главное, вся западная и южная окраина России восстала против Шуйского. Наша задача сейчас – объединить все силы в один кулак и ударить так по самовыдвиженцу, чтобы от него только мокрое место осталось. А кто потом царем станет – жизнь покажет.

За разговорами ужин затянулся далеко за полночь, Наконец, вдоволь наговорившись, хозяин дома, подмигнув жене Евдокии, молвил:

– А не пора ли нам, женушка, на отдых. Пусть молодежь меж собой поговорят, а то, я смотрю, они друг на друга все глаза проглядели.

Как только родители Марии удалились, возлюбленные кинулись в жаркие объятия друг друга.

Иван, как одержимый, целовал женщину в губы, щеки, шею, в мокрые от счастливых слез глаза.