Текст книги "Искушение"

– А ты уверен, что Болотников тот человек, который нам нужен? – задал вопрос Шаховской.

– Если бы не был уверен, то и не пригласил бы его, а потом, сам подумай, он ведет за собой более десяти тысяч опытных боевых казаков. Есть в нем какая-то сила, которая притягивает к нему людей. Он знатный воин и может повести за собой народ.

– Это ты верно сказал, твоя правда, видно, что воин он добрый и, наверно, в Путивле сумеет организовать войско, – согласился с Михаилом Григорий.

– Но ты-то сам как оказался в Путивле? Что тебе поручил делать в этом городке Шуйский? – спросил Молчанов.

– После гибели Гришки Отрепьева и большой суматохи в царском дворце я выехать из Москвы не смог. На следующий день пришел на Соборную площадь и вместе с думными боярами кричал на престол царем Василия Ивановича Шуйского, а затем тут же, на площади, целовал крест, давал присягу новому государю.

– А дальше что было?

– Конечно, меня не схватили, не поволокли в Приказ тайных дел. Ведь Отрепьеву служили все: и сам Шуйский около него на пузе ползал. А потом государь всех неугодных, в том числе и меня, выслал из Москвы. Меня направил в Путивль воеводой, а Истому Пашкова – помощником. Князю-воеводе Андрею Ивановичу Бахтеярову-Ростовскому и Ивану Григорьевичу Ловчикову государь повелел вернуться в Москву. Мне с Истомой, выходит, ссылка – не доверяет Шуйский нам. Сейчас в Путивле правит Истома, надо спешить назад, как бы он там, горячая голова, дров не наломал. Прибыть необходимо вперед Болотникова, с честью принять твою грамоту, адресованную мне, – с улыбкой закончил Шаховской.

– Поторопись, Григорий Петрович, и сообщайте обо всем, что у вас там будет происходить, шлите гонцов.

7

Над Москвой опустилась глубокая ночь. Кругом стояла тишина и непроглядная тьма, как будто на дома и подворья навесили тяжелое черное покрывало. Было душно. Не слышалось даже ни лая собак, ни шелеста листьев на деревьях под окнами спальни Василия Шуйского.

Царь выглянул в распахнутое оконце, но ничего не мог различить, даже березок, стоящих под окном. Он взглянул на небо. Оно все было усыпано яркими звездами. Но вот на востоке появилась яркая звезда, она мчалась по бездонному небу, оставляя длинный светящийся хвост.

Василий Иванович перекрестился, сел к своему столу, заваленному бумагами и свитками грамот. Уже было далеко за полночь, а государю не спалось. На душе у него было неспокойно. Раньше думалось: будь он царем, мигом и просто решил бы многие государственные вопросы, а в жизни выходило далеко не так. Оказывается, в решении даже простых дел необходимо было обдумать очень многое. А вот такой вопрос, как назначение князей да бояр на должности воевод, стал для него просто головной болью. Важно было не ошибиться. Необходимо было учитывать родственные связи, знать, кто друг, кто враг или просто человек, желающий власти, который ждет момента, чтобы согнать его с престола. Положение его весьма шаткое, ничуть не лучше, чем было у Гришки Отрепьева. Уже сейчас верные ему люди доносят, что называют его меж собой бояре, такие как Ляпунов, Голицын, Романов, самоназначенцем.

Он сделал большую ошибку: торопясь захватить престол, не стал дожидаться ни избирательного Земского собора, ни народных шествий для умоления на царство, ни наречения перед венчанием, а просто надел шапку Мономаха и взял в руки скипетр. Василий боялся потерять власть, уж очень много, как ему казалось, было претендентов на царский престол, поэтому спешил закрепить себя на троне.

Он давал в Успенском соборе присягу перед Богом в том, что без боярского приговора никто не будет осужден на смертную казнь, и, если так случится, то у невинных родственников и их семей имущества не отнимать, доносов тайных не слушать и обвинителям давать очную ставку с обвиняемым. А теперь вынужден свое обещание нарушить: необходимо было освободиться от неугодных и услать их подальше от Москвы.

Вот уж отправлен в Путивль воеводой Григорий Шаховской. Готовы к отправке на новые должности неугодные царю Василий Масальский – в Корелу, Михаил Салтыков – в Ивангород, Богдан Вельский – в Казань, Афанасий Васильев – в Уфу, Андрей Телятевский – в Чернигов, и таких дьяков, бояр и дворян, которые были преданы самозванцу, было много. Если бы Василий Иванович знал, чем для него обернется эта ошибка со ссылкой, он никогда бы этого не сделал, но сегодня он готов был убрать всех неугодных подальше от престола, чтобы не рисковать властью.

Дверь в опочивальню царя тихо открылась. С толстой восковой свечой в руке вошла молодая красавица Мария Буйносова – жена царя Василия. Тонкая ткань ночной рубашки облегала стройный стан женщины, ее густые светлорусые волосы спадали на высокую грудь. Искристые голубые глаза царицы лукаво смотрели на престарелого мужа.

Василий Иванович был маленький, некрасивый старичок с морщинистым лицом, подслеповатыми глазами. Шуйский недовольно нахмурил лоб, но ласково спросил:

– Что ж ты, Мариюшка, не спишь? Отдыхала бы у себя в опочивальне. А обо мне не беспокойся, у меня дел государственных много. Вон бумаг сколько, все их надобно просмотреть да ответ дать.

Мария присела рядом с Василием на креслице, тихо сказала:

– Что-то тревожно у меня на душе, государь, не спится. Может, зря ты взялся царствоватьто? Я вот смотрю на тебя – ты ведь сам не свой ходишь, в лице изменился, исхудал, а у меня-то в спальне уж и забыла, когда бывал, когда целовал и голубил меня. Я сейчас часто вспоминаю, как мы раньше спокойно жили, без всяких забот. А сейчас что? Сидишь сиднем за этими бумагами, то по целому дню с боярами заседаешь, даже на обед не приходишь, не порадуешь. А раньше после обеда всегда со мной в спаленке забавлялся. А сейчас что?

Царь нежно поцеловал жену в щеку, погладив по голове, ответил:

– Ничего, Мариюшка, даст Бог, управлюсь в ближайшее время с государственными делами, тогда и отдохнем. Закатим пир на весь честной мир!

– Василий Иванович, скажи мне, какие тебя заботы одолевают? – с сочувствием спросила царица.

– Ох, Мария, Мария, не знаю, что и делать. Надобно бы убрать подальше от Москвы сторонников самозванца, особенно тех, кто хотел бы занять мое место на престоле. Да вот еще забота: казна пуста. Гришка Отрепьев все опустошил, даже корону и скипетр с печатью куда-то дели, видно, украли проходимцы.

– Вроде бы и правильно, что ты удаляешь неугодных от престола, но вдруг они там смуту затеют? Вот Шаховского куда услал? – перебив царя, сказала Мария.

– Воеводой – в Путивль, – в недоумении поглядев на царицу, ответил государь и осекся, даже побелел лицом.

– Вот то-то и оно, Василий Иванович, думать надо, что делаешь. Там же осиное гнездо смутьянов! Гришка оттуда начинал, а Шаховской ему был верным, как никто другой. Теперь жди, царь, бунта в Путивле, – прозорливо заметила молодая жена, – ты бы лучше к себе побольше преданных людей приближал, таких как Скопин-Шуйский. Он молод, красив, умен и родственник тебе. Вернее человека не найдешь.

От этих слов Василия как ножом по сердцу резануло. Он давно заметил, что молодая жена засматривается на его племянника Скопина, хотя поводов для ревности она царю не подавала. Михаил же с Марией и с ним был предупредительным и вежливым. Ревнивый старик стиснул зубы, сменился в лице, нахмурил брови, с раздражением в голосе сказал:

– Давай-ка, женушка, иди спать, нечего тебе соваться в мужские дела, а особенно в государственные!

Мария с обидой поджала губки, встала и направилась к выходу.

– Немедля пошли ко мне спальника Игнатия, – уже спокойно попросил царь.

– Хорошо, государь, – ответила молодая жена, в сердцах хлопнув дверью.

Вскоре в спальню к Шуйскому явился Игнатий, с заспанным и недовольным лицом, спросил:

– Что изволите, государь?

Василий протянул в руки Игнатию грамоту со словами:

– Немедленно шли гонца с этой грамотой к воеводе Шаховскому в Путивль, пусть князь срочно возвращается в Москву.

После ухода спальника Василий Иванович долго не мог успокоиться. Он совершенно потерял душевное равновесие, в голову даже не шли мысли о государственных делах. Ревнивый старик не мог выносить, когда его жена говорила о Михаиле Скопине-Шуйском, когда хвалила его и восхищалась его делами, богатырской красотой.

Царь часто размышлял о своем племяннике Михаиле. В пятнадцать лет тот находился уже на государевой службе в должности жильца при царе Борисе Годунове, отличался спокойным тихим нравом, не лез в придворные интриги. Его больше привлекало чтение книг о военных подвигах полководцев.

Придя к власти, Лжедмитрий сразу же заметил видного юношу с большими, светящимися умом глазами. Вскоре Михаил получил боярский чин и специальную для него должность великого мечника. На торжественных приемах Скопин должен был стоять у царского трона с обнаженным государевым мечом. А когда к власти пришел Василий Шуйский, стал служить верой и правдой новому государю.

Радоваться бы царю Василию, что у него на службе такой верный и умный сторонник, но алчная и завистливая душонка старика не могла вынести Скопина. Василия в нем раздражало все: и богатырская стать, и ум, и уважение к нему людей, которое тот уже снискал за свою добропорядочность. А когда Шуйский видел, что Мария, его красавица-жена, только находилась рядом или, не дай Бог, разговаривала с Михаилом, то он терял покой. Тогда его раздражало все, он не находил себе места.

Умом он понимал, что все притязания к племяннику беспочвенны, а вот душа его не принимала. Видимо, осознавая свою дряхлость, невозможность дать своей молодой жене то, что дал бы ей в любовных утехах молодой супруг, Василий завидовал здоровью и красоте Скопина. В нем он почему-то видел соперника во всем. Он хотел бы быть таким же здоровым, красивым, умным и спокойным, но, увы, был неказист, дряхл, и его удел – завидовать и ненавидеть. Была бы его воля, он сегодня же услал бы этого юнца воевать куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но за какие провинности? Что люди скажут? Своего племянника даже не пожалел. А как же клятва, которую давал в Успенском соборе? Ведь его же никто за язык не тянул, а теперь своим обещанием перед Богом и честным народом он связал себя по рукам и ногам.

Настроение заниматься бумагами у царя пропало. Он заметался по спальне, хватая грамоты, пытаясь вникнуть в их содержание, но не мог сосредоточиться. Его подслеповатые глаза слезились, руки от волнения тряслись, в голову лезли всякие мысли: «И как я толком не подумал, что назначил воеводой в Путивль князя Шаховского, самого ближнего сторонника Гришки Отрепьева! Вот, сволочь, как втерся ко мне в доверие, острог по нему плачет, а я его воеводой назначил! Ох, подлец! Чует мое сердце, смуту там затевает! И как я не продумал? – корил себя Шуйский, – ну да ладно, может все обойдется. Вернется Шаховской, а там поглядим, что с ним делать».

Василий в сердцах резко смахнул со стола грамоты, которые шли царю со всех концов Российского государства. Их необходимо было читать и по каждой принимать меры или хотя бы отписать. Нужно было себя утверждать, показать свою власть, дать всем понять, что царь в государстве – Василий, а никто другой, и это должны были уяснить его друзья и враги в каждом уголке России, поэтому пока он не хотел доверить отвечать на грамоты никому. Он должен был разобраться во всем этом хаосе сам.

Кое-где в его царстве еще считали, что по-прежнему у власти Лжедмитрий. В других же местах его власть не признавали, боялись возврата времен Бориса Годунова. Везде смута, везде неповиновение. Особенно после того, как прошел слух, будто царь Дмитрий жив и спасся от Шуйского. Другие считали его полуцарем, а некоторые и вовсе называли самоизбранцем.

Василию не на кого было опереться в своих делах, кроме родственников. Других бояр он подозревал в том, что они претендуют на престол. Отступить, отказаться от власти он не мог, слишком уж долго он к этому шел. Сколько интриг пришлось плести завистливому старику, жаждущему власти, чтобы стать царем. И вот теперь, как в наказание, как в расплату за содеянное, на него свалились все несчастья. И этого следовало ожидать, ибо до него все царствующие особы только пользовались властью для собственной наживы и утверждения, не давая взамен ничего ни государству, ни народу, которым они неумело и расточительно правили. Теперь настало время жестокого искупления.

Люди устали от таких правителей и хотели установить другую власть, другого государя, готовы были идти за любым хорошим царем, который дал бы им землю, волю, возможность спокойно и мирно трудиться. Но властолюбцы никогда и никому не давали покоя, им необходимо было самоутверждаться любым путем, они затевали дворцовые перевороты, интриги, репрессии или посылали народ на бойню, чтобы доказать миру свою силу, умудряясь ничего не давать взамен людям, за счет которых они жили. Одним из таких правителей был самовыдвиженец, новоявленный царь Василий Иванович Шуйский, правдами и неправдами добившийся российского престола.

Немного успокоившись, Василий Иванович решил посетить опочивальню Марии, надеясь на ласки жены и ее добрые успокоительные слова. Взяв золотой подсвечник с толстой восковой свечой, он двинулся к молодой жене.

В спальне царицы стоял аромат благовоний, которые ей привезли заморские купцы по заказу. В высоких серебряных подсвечниках горело несколько свечей, их мерцающий свет создавал в помещении полумрак. Царица возлежала на высоких пуховых подушках, чуть прикрыв свое стройное нагое тело одеялом из лебяжьего пуха. Молодая женщина не спала и, когда увидела низенькую сгорбленную фигуру престарелого мужа, подумала: «Может, сегодня от него будет какой-то толк? Уж и забыла с его государственными делами, когда он меня ласкал. Хоть и вправду к Скопину Михаилу обращайся, чтобы помог своему дядюшке справиться с женой».

Василий присел к Марии на кровать, погладив ее по мягким волосам, молвил:

– Не обижайся на меня, любушка, что сегодня с тобой был неласков. Больно одолели меня государственные заботы. После самозванца трудно выправить государственные дела.

Мария обхватила горячими руками голову царя, привлекла к себе и, поцеловав его в щеку, прошептала:

– Да ну их, эти государственные дела! Завтра ими займешься со своими думными боярами. Разве о государственных делах надобно, батюшка, говорить с молодой женой в спаленке!.. – И, лукаво улыбнувшись, потянула Василия на себя: – А то я уж и забыла, есть ли у меня муж.

Василия Ивановича как будто окатили горячей водой, лицо его все запылало, кровь ударила в виски. Полетели в сторону быстро снятые царские одеяния. Престарелый муж оказался в горячих объятиях жены. Он прильнул к красивой груди Марии, стал целовать ее в губы, в шею, осыпать поцелуями прекрасное тело молодой красавицы.

Мария трепетала, прижималась к мужу, страстно постанывая, шептала ему на ухо ласковые слова.

Разгоряченный похотью, старик пустил слюну на шею супруги, попытался выполнить супружеские обязанности, но ничего у него не получалось. Царица еще больше зажигалась страстью, жалась к Василию, но все было бесполезно. Старик, весь в поту, медленно отвалился от жены. Мария повернулась спиной к супругу и зашлась в рыданиях.

– Что ты, что ты, Мариюшка! Зачем так убиваться по пустякам. Сегодня не получилось, в другой раз получится, – успокаивал супругу царь.

– А если это навсегда, и ты впрямь не сможешь со мной совладать, что ж тогда я буду делать? Это, наверно, игуменья Марфа тебя чем-нибудь опоила. Недаром последнее время ты с ней часто беседы с глазу на глаз проводишь.

– Дурища ты, Мария! Беседа у меня с Марфой Нагой одна, чтобы она при всем честном народе раскаялась за то, что в Гришке Отрепьеве признала своего сына. Племянник мой, Скопин Михаил, ее уговаривает по моему поручению, чтобы она на мощах Дмитрия, которые отыскались и будут выставлены в Архангельском соборе, принародно заявила, что эти мощи Дмитрия, и Гришка Отрепьев не ее сын.

– А поверят ли люди в это? – с сомнением спросила Мария. – Ведь Марфа уже принародно не раз клялась об истинном ее сыне, и все был обман.

– Поверят! – с уверенностью ответил Василий. – Я сделаю так, чтобы поверили. Давайка, любушка, лучше спать будем, а то у меня завтра хлопотный день, опять боярскую Думу собираю.

Супруг повернулся на бок и вскоре захрапел с присвистом, оставив молодую жену с невеселыми мыслями о несостоявшейся любовной ночи.

8

К Путивлю казацкий отряд во главе с Болотниковым подошел уже к вечеру, в город казаки входить не стали, а остановились на берегу реки Сейм, на одном из притоков Десны. Стоял тихий погожий вечер. Река спокойно несла свои воды, течение ее было медленным, и на первый взгляд казалось, что она стоит на месте. В зеркальной глади воды отражался розовый закат. Длинные тени от деревьев легли на прибрежные поляны, усыпанные полевыми цветами. Стоял духмяный аромат трав и мяты. Воздух был напоен свежестью.

Казаки быстро установили атаману шатер на самом высоком месте, зажгли костры, стали готовить пищу. Устраивались каждый посвоему: кто-то строил шалаш, иной под телегой, а большинство располагались прямо у костра, под открытым небом.

Иван Исаевич со своими ближними казаками: Дмитрием Беззубцевым, Федором Берсенем, Григорием Елизаровым, Алексеем Нагибой – обсуждали последние события своей походной жизни.

– А что, Иван Исаевич, в город-то мы сразу не вошли? – поинтересовался Федор Берсень.

– И вправду, может, надо было сразу входить в город и устраиваться там? – подхватил Елизаров Григорий, могучий казак с черной копной густых волос на голове, с кустистыми бровями, с массивной челюстью, живыми серыми глазами.

Все повернулись в сторону атамана, ожидая, что он ответит.

Иван Исаевич улыбнулся и степенно стал объяснять:

– Посмотрите, какой сегодня теплый вечер. Пусть казачки спокойно отдохнут, приведут себя в порядок, поедят до отвала. Я велел всем нашим ребятам налить по чарке доброго вина. С завтрашнего дня у них начнется беспокойная жизнь. Они будут нести нелегкую службу государю Дмитрию и России. А потом, что толку, если бы мы сразу вошли в город. Во-первых, мы не знаем, что там сейчас происходит: есть ли враги, и кто наши сторонники. Поэтому пока не разведаем, что и как, в Путивль ни ногой, пусть воевода Шаховской к нам пожалует. Встретимся с ним – все обсудим: где нам лучше стать лагерем, много ли войска в городе, кто держит сторону царя Дмитрия, а то, может, придется и сабелькой помахать? Вы вперед батьки в пекло не лезьте, придет время, все узнаете.

Не успел Болотников закончить свою речь, как в шатер быстро вошел казак Тереха, держа в руке свиток бумаги, и обратился к атаману:

– Иван Исаевич, из города прискакал гонец с грамотой. Велено тебе вручить, – и протянул послание атаману.

Болотников взял свиток, развернул его, пробежал глазами, улыбнулся, радостно сообщил всем присутствующим:

– Меня приглашает к себе путиловский воевода на встречу. Хочет, ребята, со мной обсудить наши дальнейшие совместные действия! Что, казаки, будем делать? Будем встречаться с Григорием Петровичем Шаховским?

– А когда изволит встречаться с нами воевода? – немного ерничая, спросил Федор Берсень.

– Сейчас же просит подъехать к Приказной палате, где он нас уже ожидает. Настаивает явиться безотлагательно, – еще раз поглядев на грамоту, добавил атаман.

– Что-то воевода путиловский заспешил, никак не мог дождаться завтрашнего дня. Дал бы хоть после дороги отдохнуть казакам, а там бы уж начали служить царю и отечеству, – посмеиваясь, встрял в разговор Алексей Нагиба.

– Видно, есть необходимость в срочной встрече, раз торопит, – пояснил атаман и добавил: – Надо, казаки, ехать; может, помощь нужна.

– Бери сотню казаков, – посоветовал Берсень, – а то мало ли…

Иван Исаевич, улыбнувшись, ответил:

– Сотню, конечно, не возьму, а вот человек двадцать матерых казаков снаряжай да побыстрее. Время не ждет, коли Шаховской срочно просит встретиться…

Уже начало темнеть, когда казаки подъехали к броду реки Сейм. Здесь она была значительно шире, виднелись перекаты и валуны больших камней; на берегу, под ивами, расположилось около десятка казаков, посланных путиловским воеводой для встречи с Иваном Болотниковым.

От воды пахло сыростью и рыбой. Течение было медленным, и можно было спокойно переправляться на другой берег. Брод местами был глубокий, и путники изрядно промокли. Но переправа прошла благополучно. На другом берегу всадники спешились, привели себя в порядок и продолжили свой путь к Приказной палате города Путивля.

Вскоре они подъехали к зданию из красного кирпича. Болотникова сразу же проводили к воеводам – Григорию Шаховскому и Истоме Пашкову.

Уже был накрыт стол с закусками и напитками. Как только атаман вошел, князь Григорий встал и учтиво пригласил Ивана Исаевича отужинать, усадил его в высокое кресло, обитое красным бархатом, со словами:

– Присаживайтесь, атаман, за стол. Знаю, что с дороги, но дела не терпят промедления. Давайте перекусим, а там и поговорим о делах наших насущных.

Иван Исаевич, еще не садясь за стол, протянул князю Шаховскому грамоту, которую ему выдал царь Дмитрий.

Шаховской и Истома переглянулись, князь чуть заметно улыбнулся, сразу же пробежал глазами содержание, которое, естественно, знал.

Все это не ускользнуло от внимания Болотникова, но он не придал особого значения их поведению.

Григорий Петрович отложил бумаги в сторону и торжественно произнес:

– Давайте же выпьем за нового главного воеводу, которого назначил наш государь Дмитрий Иванович.

– Как это главным воеводой? – с удивлением, подняв бровь, спросил Истома. Он схватил грамоту и стал внимательно читать.

– Так захотел государь, ему виднее. Теперь всеми его войсками будет командовать Иван Исаевич.

Истома, с неприязнью взглянув на атамана, подумал: «Поглядим, как будет воеводить этот выскочка, хватит ли ему на это сноровки». Затем, внимательно всмотревшись в добродушное улыбающееся лицо главного воеводы, предупредил:

– Трудно тебе будет, Иван Исаевич. Войскато, в общем, никакого нет. Разный сброд со всей России-матушки здесь собрался, каждый норовит быть сам по себе. Никаких воевод, начальников не признают. Все сами себе воеводы. Народ разрозненный: в основном, холопы, черное крестьянство, мелкие посадские людишки, казаки, стрельцы и разные служилые люди. Это все мелкие отряды или одиночки – искатели приключений. Тебе, атаман, их придется объединить и создать войско, способное привести царя Дмитрия снова на престол.

Тут в разговор вмешался Шаховской, пояснил Истоме:

– У Ивана Исаевича свой отряд в десять тысяч казаков, закаленных в боях с турками. Я думаю, что ему не так сложно будет привести в порядок весь этот народ и создать войско от имени истинного царя Дмитрия. Завтра утром всех жителей города, а также служилых стрельцов приведем к присяге и крестному целованию царю Дмитрию. Поэтому мы вызвали тебя сюда, не теряя времени. Я боюсь, как бы не завязалась бойня в городе. А чтобы этого не вышло, нужна сила. Сегодня к утру твои люди должны войти в город. Придется вам, казачки, потрудиться и ночь не поспать, чтобы потом не иметь забот.

Болотников молча выслушал князя, затем спросил:

– А что? Видно, не все согласны присягать царю Дмитрию? Или есть люди, которые против истинного царя?

– Есть, Иван Исаевич, это люди старого воеводы, Андрея Ивановича БахтеяроваРостовского, Ивана Григорьевича Ловчикова да городского головы Петра Денисовича Юшкова, которые не согласятся давать присягу царю Дмитрию. Утром, как только весь народ соберется на площади, перед Приказной палатой, вот тут-то твои казачки и пригодятся. Надобно взять площадь в кольцо, чтобы потом никто не смог уйти, и связать наших противников по рукам и ногам. А народ нас поддержит, люди так и ждут, как бы спровадить из города всех приспешников Шуйского.

Шаховской вдруг спохватился:

– Что это я заговорил о делах, а закуски простывают, вино киснет в кубках, давайте откушаем, воеводы, а то разговоров у нас будет много, за ночь не переговорить, а время не ждет.

Все уселись поудобней на своих местах, и трапеза началась, Князь Григорий поднял кубок и торжественно произнес:

– Пьем, братья мои, за здоровье царя Дмитрия и наше дело, которое задумали мы ради него!

Все дружно выпили терпкое вино и сосредоточились на закусках. Шаховской облюбовал гуся, запеченного в яблоках, Истома за обе щеки уплетал молодого поросенка, запивая резкими медами. Болотников придвинул блюдо с жареной белой рыбой, ел вприкуску с душистым, недавно испеченным хлебом. От его запаха на него повеяло детством, чем-то родным и знакомым. Вспомнились теплые руки матери, ее голубые ласковые глаза и слова, которые он не забудет никогда: «Ванечка, родной, любимый мой сыночек, ешь…» – и протягивала ему кружку парного молока со свежеиспеченным хлебом.

– Иван Исаевич, Иван Исаевич, о чем ты так крепко задумался? Что ты предлагаешь? Как нам поступить?

– А что думать-то? Вы и так все сами продумали. Придется сегодня ночью вести своих казаков в город. Хоть и устали мои ребята, но буду подымать.

– Я уж вам и место для лагеря выбрал. Там и устроитесь. Есть там пустующие строения, загон для лошадей, два колодца с чистой водой. А потом, долго сидеть на месте вам не придетсянадобно возвращать государя в Москву.

* * *

Утро на этот раз выдалось пасмурное. Серые тучки низко плыли над городком. Путивль просыпался, в подворьях кричали петухи. Бабы выгоняли со двора подоенных коров. У колодца собралась группа женщин, они живо обсуждали последние события.

Мария Белоногова, в голубом платке на голове, с толстой русой косой до самого пояса, красивая, статная, рассказывала любопытным женщинам:

– Ох, бабоньки, всю-то ноченьку сегодня не спала!

– Это что ж так? Али казачка какого пригрела? Вот он, видно, спать тебе и не давал.

– Да ну тя, Алена! Тебе только про мужиков говорить Я, бабенки, про другое вам хочу рассказать.

– А про што ж еще-то? – спросила Евдокия, вытаскивая ведро из колодца.

– А вот што, – снизив голос почти до шепота, поведала Мария, – всю-то ноченьку в город входили казаки. Их шло так много! Тьматьмущая, все верхами на добрых конях, а сейчас они на площади, перед приказной палатой. И народ туда же идет. Не знаю, бабоньки, што опять будет.

– Все говорят, будто крестное целование государю Дмитрию будет на площади, – встряла в разговор пожилая женщина, беря на плечо коромысло с ведрами.

– Бабы! Пошли побыстрее на площадь! Что там творится, бабоньки! Столько казаков, всю площадь окружили! А народ туда валит! – возбужденно сообщила Евдокия и, подвязав потуже платок на голове, почти бегом заспешила на площадь.

Женщины на какое-то время примолкли, потом, не сговариваясь, тоже заспешили к приказной палате, оставив у колодца одиноко стоящие ведра.

На площади, действительно, собралось множество разного люда. Огромная толпа бурлила и волновалась. Никто толком не знал, что происходит, зачем собралось столько народу. Все спрашивали друг друга, томясь неизвестностью.

Вот рыжебородый холоп, сажень в плечах, с увесистой дубиной в руках, громко спрашивает у казака с черными вислыми усами и в бараньей шапке с красным верхом:

– А скажи, казачок, чего народ-то собрался? И откуда столько казаков нашло в город? Может, настоящий царь Дмитрий явился? Что сказывают люди-то? – сыпал вопросами рыжебородый.

Казак покрутил головой, пытаясь разглядеть кого-то в толпе, и ответил:

– Говорят, будто сегодня в войско царское набирать будут для похода на Москву, чтобы восстановить справедливость и возвести на престол настоящего царя.

Холоп поморщился и ответил казаку:

– Царь, говорят, не настоящий, а самозванец.

– Этот настоящий, а самозванца, говорят, убили и на костре сожгли, а этот – самый что ни есть настоящий. Может, сейчас появится перед нами. Вот все и ждут.

– Да неужто правда?! Самый настоящий царь появится! Дай-то, Господи, хоть одним глазочком на настоящего царя поглядеть! – с сомнением восклицал мужик и стал продвигаться поближе к крыльцу, чтобы не пропустить самое интересное и все видеть своими глазами.

На крыльцо Приказной палаты вышли воеводы: Григорий Петрович Шаховской, Иван Исаевич Болотников, Истома Михеевич Пашков, Андрей Иванович Бахтеяров-Ростовский, Иван Григорьевич Ловчиков и городской голова Петр Денисович Юшков.

Люди на площади успокоились, смолкли выкрики, притихли даже самые говорливые. Все ждали, что будет дальше. Вперед вышел князь Шаховской и обратился к народу:

– Государь Дмитрий Иванович послал к нам своего главного воеводу, – и указал на Болотникова. Тот вышел вперед, поклонился народу и стал рядом с князем. – Сегодня он будет набирать людей в свое войско и приведет к присяге и верности нашему государю Дмитрию с крестным целованием.

Шаховской указал на двух попов с серебряными крестами и виночерпиев, стоящих у бочки, готовых угостить добрым вином всех, кто присягнет в верности истинному царю.

Из толпы выкрикнули: «А настоящему ли царю-то крест целовать будем?! Может, это опять самозванец?»

До этого молчащая толпа людей вдруг заорала, задвигалась, забурлила, послышались выкрики:

– Пусть царь выйдет к народу! Мы хотим видеть царя! Пусть скажет нам слово!

Шаховской шепнул Болотникову на ухо: «Ну, Исаевич, держи слово, теперь все от тебя зависит!»

Атаман подавил душевное волнение, сделал шаг вперед, поднял руку с грамотой от царя о назначении его главным воеводой, начал проникновенно, душевно говорить с собравшимися на площади:

– Люди! Я послан к вам от самого царя Дмитрия Ивановича! Он послал меня к вам с просьбой о помощи! Назначил меня главным воеводой над всеми его войсками и попросил набирать всех желающих в его армию для того, чтобы помочь ему вернуться на законный престол.

– Где царь?! Не верим! Покажите нам царя! – кричали из толпы.

Ничуть не смутившись, Иван Исаевич спокойно сказал собравшимся:

– Государь сейчас в большой опасности. Ему с трудом удалось уйти от своих врагов. Он в надежном месте и охраняется верными людьми. Когда мы создадим армию и сможем его защитить, он обязательно предстанет перед вами. А сейчас, неровен час, приспешники Шуйского могут снова схватить его! А пока он послал меня к вам. Вот грамота! – и Болотников поднял ее еще раз над головой.

Из толпы опять крикнули:

– Не хотим самовыдвиженца Шуйского! Он тоже самозванец!

Собравшиеся зашумели, задвигалась. Коегде начались потасовки между сторонниками царя Дмитрия и Шуйского.

Болотников подозвал Беззубцева и приказал:

– Всю площадь окружить, никого не выпускать. Всех, кто будет орать за Шуйского, хватать и в приготовленный сарай. Сарай взять под крепкую охрану.

Бывший воевода, Андрей Иванович Бахтеяров-Ростовский, выскочил вперед и крикнул: