Текст книги "Искушение"

– Любимый мой! Как я тебя ждала! Я ждала и любила тебя всю жизнь!

Княжна, ухватив за руки Ивана, повлекла его в свою спаленку. Там, оставшись наедине друг с другом, они полностью отдались утехам любви, упали в пуховую постель, не разнимая своих объятий.

Мария еще никогда не испытывала такого желания к мужчине, как в этот раз. Она вся отдавалась любви, отдавалась своему могучему возлюбленному, теряя счет времени и реальности. Тут сказалось все: и возвращенная любовь юности, и долгое воздержание без мужчины. Они шептали друг другу ласковые слова, сливались в объятиях, забыв время. Остаток ночи для них пролетел как мгновение. Наступала новая жизнь с еще большими испытаниями и потрясениями.

11

Наступил рассвет. Солнце медленно всходило из-за полноводной реки Сейм. Все небо охватила бледно-розовая заря. И вот золотистые лучи могучего светила брызнули на окружающую природу, пробежали и заискрились золотом в волнах реки, по листьям кустарников, деревьев, остановились на куполах церквей, крышах домов. Запели птицы, выводя на разные голоса неведомые песни. Заголосили в подворьях петухи, извещая хозяев, что пришел новый день со своими заботами, страстями, горем и радостями. Подоив коров, бабы выгоняли скотину за город на пастбище.

Иван Исаевич давно уже был на ногах и заседал в воеводской с писарями, которые под его диктовку писали воззвания к народу от имени царя Дмитрия, где обещались простому люду разные вольности, земля, отмена непосильных недоимок и поборов. А также государь просил уничтожать своих противников во всех городах и поселениях. Тем, кто будет радеть за его дело не жалея живота своего, обещались награды и почести. Было еще сказано в тех воззваниях, что поручает он все свое войско первому воеводе, Болотникову Ивану Исаевичу, и просил народ становиться под его руку, верить ему и готовиться к походу на Москву, чтобы вернуть истинного государя на российский престол.

На столе уже скопилась изрядная пачка грамот, а писари старательно продолжали скрипеть перьями, иногда перешептываясь друг с другом.

У крыльца балагурили около двух десятков казаков. Тут же стояли оседланные лошади, пощипывая траву, помахивая длинными хвостами, отбиваясь от надоедливых мух. Все было готово, чтобы гонцы помчались с грамотами, призывая народ начать новую войну за истинного, справедливого царя.

Иван Исаевич в это время глубоко задумался о том, с чего же он начнет свой поход. Он прекрасно понимал, да и боевой опыт ему подсказывал, что большие дела, особенно такие, надо начинать с малого. Прежде всего, необходимо было узнать силы, намерения и настроение своих врагов, знать, на что они способны и как могут противостоять ему. А для этого он хотел бы пока начать небольшой, но дерзкий поход на Кромы, надеясь, что, проходя по Камаринской волости, его войско за счет присоединившегося народа, недовольного царем Шуйским, существенно пополнит свои ряды.

Резко отворилась дверь в воеводскую. Тяжеловатой походкой вошел черниговский воевода Андрей Алексеевич Телятевский. Хоть князь и проделал большой путь со своим полком, но взгляд его был веселый. Он широко улыбался, идя с распростертыми руками к Болотникову.

Иван Исаевич встал из-за стола, пошел навстречу князю, радостно восклицая:

– Наконец-то Андрей Алексеевич пожаловал к нам! Я ждал тебя раньше. Почему ты так задержался в пути? Что случилось? Я уж ненароком стал подумывать, не придется ли начинать поход без тебя.

– Ждал, когда подтянется из других городков и поселений народишко. Нам сейчас много воинов надобно. Вот я и старался войско побольше собрать. Ведь святое дело начинаем!

Воеводы обнялись, расцеловались крестнакрест, присели на лавку. Князь Андрей, улыбаясь, сказал:

– Жена моя да дочка Мария приветы тебе шлют, здоровья желают, спрашивают, когда вновь пожалуешь в гости. Только и разговоров, каков ты воин и воевода хороший, и, подмигнув атаману, хитровато улыбаясь, продолжил: – И чем ты моих бабенок взял? Все уши мне про тебя прожужжали. Ну, да ладно. Лучше рассказывай, как у тебя дела складываются?

Иван Исаевич, оправившись от смущения, обратился к своим писарям:

– Пока грамот хватит, разделите их меж гонцами, что у крыльца ждут, каждый из них знает, куда их доставить. Пусть немедленно отправляются в путь.

Писари быстро собрали бумаги, поклонились в пояс воеводам и отправились выполнять поручение Болотникова.

– Теперь можно поговорить и о наших великих делах, – начал издалека первый воевода. – Все думаю, Андрей Алексеевич, куда нам двинуться: на Елец или Кромы? Ты сам понимаешь, что сразу большой поход на Москву мы затеять не можем. У нас и сил мало, да и народ настоящему бою не обучен, а у Шуйского воеводы и стрельцы свычны к баталиям.

– Что сообщают изветчики, Иван Исаевич? Что сейчас происходит в Кромах, и ждут ли нас в тех местах люди? Много ли там наших сторонников? – закидал вопросами атамана князь.

Болотников в ответ улыбнулся и задал встречный вопрос:

– Неужто ты думаешь, Андрей Алексеевич, что начиная такое большое дело, я бы не узнал происходящего вокруг и какие действия предпринимают наши враги?

Черниговский воевода, с уважением посмотрев на Болотникова, коротко бросил:

– Тогда рассказывай, Иван Исаевич.

– В Кромах наши сторонники прогнали всех, кто идет за царем Шуйским. Там сейчас власть в руках восставших, и нас там уже ждут. Но кроме города Кромы, меня интересует еще Елец. Там находятся склады с оружием, военным снаряжением и пушками. Разделить свое войско на два направления я не могу, так как воинов у нас еще маловато.

– Все-таки, куда ж мы поведем свое войско? На Кромы или на Елец? – озадаченно спросил князь Андрей.

– Нет, делить мы свое войско не будем, – задумчиво проговорил первый воевода, – а пойдем все-таки на Кромы.

Вдруг со скрипом отворилась дверь и энергичной походкой вошел Григорий Шаховской; улыбаясь, спросил:

– Что-то раненько сегодня, воеводы, думу думаете.

– От всяких дум крепчает ум, – хохотнув, ответил Телятевский, – и продолжил: – Ведем разговор, куда нам лучше и выгоднее выступить со своим войском: на Кромы или Елец?

– Не хотелось бы нам, Григорий Петрович, делить войско, – в разговор вмешался Иван Исаевич и сообщил:

– Доносят мне люди, посланные по городам по направлению к Москве, что уже выступили полки Шуйского и идут нам навстречу, по пути приводя к присяге взбунтовавшиеся города и проселки.

– Прыток оказался царь Василий Шуйский, уж полки направил, да вот только народ его что-то не жалует, уж больно хитер и коварен сей самовыдвиженец. Только кажется мне, что он кончит плохо, уж если в такое смутное время не пришелся он народу по душе, все равно скинут его с престола. Да и мы поможем! – с уверенностью закончил свою речь князь Шаховской.

– Тогда надобно нам, воеводы, поторапливаться, чтобы первыми прийти в Кромы и достойно встретить там полки Шуйского, – забеспокоился Телятевский.

– У нас уже все готово для выступления. Каждый человек определен по полкам или отрядам, вооружен. Сейчас опытные казаки обучают молодых и не бывавших в бою владеть оружием, так что осталось за малым – назначить день выступления в поход, – решительно сказал Болотников.

– Тут объявился царевич Петр, будто бы сын Федора Ивановича, и находится он сейчас со своим десятитысячным казацким войском в городе Цареве.

Болотников и Телятевский с изумлением уставились на Григория. Тот, усмехнувшись, добавил:

– Да-да, воеводы, вот получил от него грамоту, где он пишет, что как старший брат Дмитрия, он имеет право тоже сесть на престол и готов помогать нам в восстановлении справедливости, чтобы правил в Москве истинный царь.

Оправившись от неожиданного известия, князь Андрей воскликнул:

– Вот ядрена вошь! Еще один царь появился! Куда мы их, бедолаг, сажать будем – престол-то один?

– До престола еще дожить нужно, а вот помощь его нам не помешала бы, – заметил князь Шаховской, а затем сказал: – Это, конечно, не царевич Петр, а обыкновенный казак, он даже и по возрасту Петру не подходит, тому было бы сейчас шестнадцать лет, а этому самозванцу уже за тридцать. Пусть помогает, а там разберемся. Нам сейчас нужна сила, а десять тысяч казаков, испытанных в боях, – большая подмога.

Тут Иван Исаевич, обращаясь к собеседникам, заявил:

– Ждать его, конечно, не будем, когда он еще придет в Путивль. Ведь Шуйский времени не теряет, и мы будем на днях выступать. А этого царевича, если он придет, направим на Елец, пусть берет город, а там видно будет.

– Везет матушке-России на царей, все хотят стать государями, а вот воевать и работать некому, – смеясь, заметил черниговский воевода.

– Что ты переживаешь за царей! – хитровато улыбаясь, ответил Григорий Петрович. – Свято место пустым не бывает! Так что, князь Андрей, сильно-то не беспокойся, придем в Москву – там разберемся, кому царем быть.

Разговор был прерван вошедшим слугой черниговского воеводы. Это был человек крепкого телосложения, рыжеволосый, с хитроватыми глазами. Он поклонился в пояс.

– Что случилось? – в тревоге спросил Андрей Алексеевич.

– Ваша жена с дочкой изволили приехать. Карета в сопровождении отряда казаков уже у крыльца воеводской стоит.

– Иди, Иван, скажи жене и дочке, чтобы шли сюда, – распорядился князь-воевода.

Когда дверь за слугой закрылась, Телятевский, радостно улыбнувшись, сказал:

– Слава Богу, добрались, а то я уж весь извелся. Дорога длинная, мало ли что могло случиться. Я уж им и дом приготовил, пусть поживут пока здесь, а там видно будет. А в Чернигове оставлять их было опасно, много еще там у меня недругов, сторонников Шуйского.

– Это ты правильно сделал, князь Андрей, так будет безопасней, – поддержал Болотников.

В это время в палату с радостной улыбкой вошли жена Телятевского Евдокия и его дочь Мария, но, увидев воевод, застеснялись и поклонились им в пояс. Евдокия мягким голосом произнесла:

– Здравствуйте, милостивые государи!

Мужчины поднялись и стали приглашать их присесть на лавку.

Женщины, легко ступая, присели поближе к столу, с любопытством разглядывая воеводскую палату.

Воеводы, в свою очередь, разглядывали их. Мать и дочь были очень похожи. Только одна была еще свежа и молода, с голубыми, как небо, глазами, и от нее как бы исходили тепло и свет, лицо ее было нежное и красивое. Другая была прекрасна, как бывает хороша осень, когда, увядая, природа становится еще милее и ярче.

Болотников, обратившись к черниговскому воеводе, предложил:

– Андрей Алексеевич, мы тут пока без тебя над нашим походом поразмыслим, а ты займись своими красавицами, устрой их, как следует, на новом месте. Пусть отдохнут с дороги, в баньке помоются, медов попьют, сладостей покушают, а вечером жду вас к себе в гости. Будем венгерское вино пить и веселиться.

* * *

В середине июля ночи короткие. Заря заходит за зарю. Вот и сегодня для Марии и Ивана Исаевича ночь пролетела незаметно. Гости разошлись далеко за полночь, когда уже забелело на востоке. Отец и мать Марии, понимающе улыбнувшись, удалились, а князь Андрей Алексеевич на прощанье пожелал:

– А вы, молодежь, посидите рядком да поговорите ладком. Вам вдвоем, наверно, интересней будет, чем с нами, стариками, сидеть. Так что гуляйте, веселитесь, радуйтесь жизни, пока молоды.

Иван и Мария засмущались, опустив головы, не зная, что и сказать. Князь-воевода, подмигнув Болотникову, молвил:

– Времени у вас осталось мало, через несколько дней выступать нам в поход.

Наконец родители Марии удалились, и влюбленные остались наедине. Истосковавшись друг по другу, они некоторое время молчали, не зная, что сказать.

Сколько раз Иван мысленно представлял, какие он скажет Марии ласковые слова, как будет ее жарко целовать, а вместо этого спросил:

– Неужели отец твой все еще не догадывается, кто я такой?

Мария рассмеялась, обхватила руками голову атамана и стала осыпать его лицо поцелуями, приговаривая:

– Дурачок ты, Иван! Неужто думаешь, что мой отец совсем из ума выжил? Он только услыхал твое имя, сразу же запоговаривал: «А не наш ли это Иван объявился?» Он ведь потом долго жалел, что с тобой так круто обошелся. Не заладилось у него в то время при дворе Ивана Грозного. Его самого тогда чуть не упекли в Приказ тайных дел, кое-как открутился, благо, тогда меня замуж выдали за сына царского стольника, и все обошлось. Да только не пожилось нам с ним, даже детей от него не успела родить. Сгинул мой суженый Алексей в походе на Казань, вот и живу теперь одна воспоминаниями о нашей юной любви. Сколько раз отец пытался меня замуж отдать, да только никто мне не нужен. Постоянно думала о тебе, Бога молила, чтобы дал возможность нам с тобой встретиться! Видно, услышал он мои молитвы, и вот ты, мой милый, со мной!

Иван привлек к себе женщину, стал целовать ее в шею, щеки, глаза, затем долго и страстно в губы. Ее золотистые волосы разметались, волнами легли на высокую грудь. Иван прижался к ней, вдыхая аромат ее волос, пахнущих душистыми травами. Сердце его гулко билось, сливаясь с биением другого сердца. Желание обладать этой женщиной без остатка, выпить ее любовь, как пьянящую чашу с терпким и сладким медом, переполняло его. Болотников подхватил на сильные руки Марию и, осыпая поцелуями, понес на широкую деревянную кровать. Затем с нетерпением стал раздевать свою возлюбленную, путаясь в юбках, завязках и застежках. Наконец, освободив женщину от одежды, стал нежно целовать в шею, в упругую грудь. Мария, прикрыв глаза, блаженно постанывала, отвечая на жаркие поцелуи Ивана нежными объятиями. Окружающий мир для них уже не существовал, они всецело были поглощены друг другом, как две капли воды, слились в одну, и в этот момент разъединить их было невозможно. Здесь было все: и горечь разлуки, и несостоявшаяся жизнь, их любовь, ушедшая с молодостью, и грезы, которые, наконец-то осуществились. Это была любовь, горькая, поздняя, но желанная, к которой они так долго шли. Мария в истоме стонала, желая его сильного тела, и вот они окунулись в бесконечность желания, когда останавливается время, когда уже ничего не надо, только жаркие поцелуи и бесконечные ласки. Марию как будто обдало жаром, который разливался по всему ее телу, кружилась голова, сладострастье нарастало все сильнее и сильнее. Жаркая волна прекрасного ощущения шла по всему ее телу, волна за волной, и вот на какой-то миг Мария даже потеряла сознание, из ее груди вырвался стон, и она, уже не стесняясь своего возлюбленного, стонала и плакала; счастливые слезы текли из ее прекрасных глаз. Иван нежно целовал ее глаза, губы, шептал ей на ухо: «Любимая!»

Наступал рассвет, а они, забыв обо всем, продолжали наслаждаться друг другом. Казалось, что часы эти уже больше никогда не повторятся. Влюбленные понимали: пришли жестокие времена смуты, от которой невозможно спрятаться или уйти.

12

Утро выдалось туманное, тихое. На траву выпала обильная роса. Туман густо стелился по зеркальной глади реки Оки. Солнце еще не всходило. Все кругом находилось в дремотном состоянии. Даже ветер и тот притих на время, ожидая рассвета. Но за кронами деревьев засветилась золотистая полоса, затем туманное небо охватил лучезарный свет. Он разгорался все ярче и ярче, и вот показался край солнечного диска. Природа, казалось, ждала этого момента. Подул ветерок, затрепетали листья на деревьях, защебетали птицы. Крупная роса на траве, на листьях заискрилась, засверкала тысячами драгоценных алмазов, переливаясь под солнечными лучами восходящего солнца.

Из небольшого шалаша, который стоял под раскидистым дубом на берегу реки, вылез Григорий Елизаров, бывший кузнец из Москвы. Он сразу же направился к дымящемуся костру, подбросил в него сухих сучьев. Костер сначала задымил, но потом загорелся ярче. Григорий взял котелок и пошел к реке, чтобы зачерпнуть свеженькой воды и проверить снасти, которые с вечера поставил в тихой заводи. Он зачерпнул прозрачной, как слеза, воды, присел на берег и стал думать о том, что жизнь его за последнее время круто изменилась. И если бы кто-нибудь раньше, до этого, сказал ему, что так будет, он бы ни за что не поверил. После погромов в Москве, вволю отведя душу по изгнанию поляков из Москвы, он со своей ватагой вернулся домой в свою слободку. Уже идя по своей улице, он заметил, что люди на него как-то странно смотрят и провожают долгим жалостливым взглядом, а когда стал подходить к дому, все понял: вместо жилья стояло дымящееся пепелище. Григорий остановился как вкопанный, почернел лицом. Подошла соседка Евдокия, стала рассказывать, что еще с вечера загулявшие поляки ворвались на лошадях с факелами и стали поджигать дома. Некоторые из домов отстояли всем миром, а вот его дом не смогли потушить.

– А где же тогда жена моя Екатерина с детьми? – в тревоге спросил Григорий.

Соседка замолчала, опустила голову, затем тихо молвила:

– Сгорела твоя женушка вместе с детками! – и всхлипнула, вытирая краем платка набежавшую слезу.

– Да как это случилось?! – почти крикнул Григорий.

– Видно, спала Екатерина с детками, а когда дом запылал со всех сторон, она выскочила, как безумная, на улицу в чем была, а потом, видно, вспомнила, что детки-то в огне, и вновь бросилась туда. В это время крыша уже прогорела и обрушилась. Накрыла всех троих пылающим огнем. – Евдокия зарыдала, причитая: – Да, не увижу я больше свою соседушку с детками! За что же их так Господь наказал?

В ту ночь Григорий со своими подручными, Карпушкой и Евсеем, погромили многих поляков, заодно и тех бояр, которые с ними водились. Кончилось это тем, что их ватагу, по указанию царя, отряд стрельцов попытался изловить и доставить в Приказ тайных дел. Григорию со своими товарищами с большим трудом удалось вырваться из Москвы. Если бы они вовремя не убрались из города, ждала бы их скорая и жестокая расправа, как с бунтовщиками.

Вначале они скрывались в подмосковных лесах, промышляя разбоем, останавливая богатых путников. Потом прослышали, что в городе Путивле настоящий царь набирает людей для похода в Москву. Сразу же решили пробираться к Болотникову, чтобы биться за правое дело.

Григорий взял котелок, поставил его на огонь, крикнул своим спутникам:

– Карпушка, Евсей, поднимайтесь! Готовьте чего-нибудь поесть, а я пойду проверю сети. Может, рыбка поймалась, тогда у нас, ребята, пир будет на славу!

Мужики вылезли из шатра, потягиваясь и позевывая, протирая заспанные глаза. Затем пошли к реке умываться. Пока они умывались, плескаясь водой и фыркая от удовольствия, вернулся Елизаров, неся завернутые в сеть около десятка крупных рыбин. Евсей и Карпушка быстро освежевали добычу, соорудили из прутьев вертела и стали печь рыбу. Вскоре беглецы уселись кружком, уплетая за обе щеки испеченных на огне налимов с краюхой черного хлеба, густо посыпанного крупной солью, запивая заваренным на травах душистым чаем.

– Сегодня, ребята, мы ночевали у реки последний раз, дальше наш путь будет идти через городок Кромы, затем Севск, а там уж подойдем и к Путивлю. Путь у нас остался нелегкий, даже ночами придется идти. Кругом рыщут стрельцы Шуйского. Не дай бог нам попасться им – забьют в колодки и отправят в Москву, а там сами знаете, что нас ждет. Кроме плахи или виселицы, больше ничего.

– Это ты верно говоришь, – подтвердил Карпушка, прихлебывая чай из оловянной кружки.

– Сегодня надо идти лесами и с остережением обходить заставы стрельцов, – встрял в разговор Евсей и добавил: – Сейчас не поймешь, чьи заставы. То ли это стрельцы Шуйского, то ли смутьянов-бунтовщиков, и все хотят спрос чинить: кто ты? Да откуда? Да куда путь держишь?

– Будем пробираться тропами и смотреть в оба, особенно когда попадаются лесные завалы и овраги. До Путивля нам три-четыре дня пути. Сегодня к вечеру подойдем к городку Кромы, здесь надобно нам, ребята, быть особенно осторожными. Прежде чем входить в город, надо выяснить, кто там сейчас правит, что там происходит. А заходить в городок придется, так как у нас кончился весь запас хлеба и соли.

– А знаете, мужики, что я придумал? – воскликнул Евсей. – Давайте прикинемся слепыми нищими.

– Это как же так прикинемся? – удивился Григорий.

– Да так, выстрогаем по костылику, возьмемся руками друг за друга и будем гнусавить какую-нибудь песню или просить подаяние. Никто нас расспросами и допросами не будет мучить, и на дорожку еды насобираем.

– Ну, ты, Евсей, и выдумщик, я бы сроду не вздогадался, а главное, что с нищих слепцов возьмешь. Жаль только – гуслей нет, а петь ты неплохо умеешь. Вот пока мы идем, ты и придумай, что мы будем петь и как просить подаяние, а то я что-то попрошайничать ни разу не пробовал, всю жизнь на пропитание трудом своим зарабатывал.

– Теперь придется учиться, чтобы в колодки не забили, – весело ответил Евсей и направился к ближайшим кустам с молодыми деревцами костыльки заготовить.

Путники продолжали доедать оставшуюся рыбу. Карпушка аккуратно укладывал предназначенную на день еду, так как в пути не будет возможности приготовить пищу. Но вот чуткое ухо Елизарова уловило в стороне кустов, куда ушел Евсей, возню, треск сучьев, а затем приглушенные стоны и мычание.

– Хватай тесаки и топор, – прошептал Карпушка.

Григорий, кося глазами на кусты, тихо сказал:

– Перекатывайся потихоньку к шалашу, там, в кустах, схоронимся, посмотрим, кто же это к нам пожаловал. Грабителям мы не нужны. Мы и сами смотрим, где бы что добыть, а, скорее всего, такие же бедолаги, как мы. Давай поглядим, кто ж это к нам в гости пожаловал.

Вскоре к костру вышло четверо мужиков, одетых во что попало: кто в стрелецкий кафтан, кто в крестьянскую льняную одежду, кто в казацкой папахе с красным верхом и с кривой саблей на боку.

Нежданные гости подошли к костру, подвели упирающегося, со связанными за спиной руками Евсея. Стали озираться кругом, ища товарищей путника. Из кустов раздался голос Елизарова:

– Эй, ребята, вы кто такие? Зачем нашего человека связали?

– А вы кто такие? – спросил мужик в казацкой папахе.

– Мы беглые работные люди, идем к Болотникову, – ответили из кустов.

– Мы тоже туда путь держим. Выходите, ребята, будем знакомиться, раз нам по пути, – с улыбкой молвил мужик в красной папахе.

Карпушка и Григорий с опаской подошли к новым знакомым, держа наготове тесаки и топор, но пришельцы встретили их без агрессии, миролюбиво улыбаясь.

– Зачем Евсея-то связали? Что, так просто не могли подойти к нам? А то схватили, повязали, замашки-то у вас, как у царских соглядатаев.

Гости переглянулись. Один из них, назвавшись Ильей Измайловым, ответил:

– А кто вас знает, может, вы разбойники какие, грабежом промышляете? Вот и решили вас попытать.

Елизаров захохотал, с ног до головы оглядывая незваных гостей, язвительно заметил:

– Да хоть бы и были разбойники, что с вас взять-то. Разве что папаху с красным верхом, и ту уж выбросить пора.

Вскоре вся компания беглых сидела кружком, уплетая принесенный новыми знакомыми черный хлеб с салом. Обе ватаги быстро перезнакомились. Одного из вновь прибывших звали Сергеем Протасовым. Одет он был в льняные лохмотья, но во всем его облике было заметно, что это был далеко не крестьянин, в его поведении чувствовалась сила и умение повелевать людьми. Другого звали Федор Савин: мужик подвижный, одетый в стрелецкий кафтан. Третий, с окладистой темно-русой бородой, длинными волосами, в черной потрепанной рясе, был попрасстрига Харитон. По всему чувствовалось, что пришлой компанией руководит Протасов, а ватажники его с уважением навеличивали Сергеем Борисовичем, причем понимали его с полуслова и даже взгляда. Все это не ускользнуло от наблюдательного Григория Елизарова. У него глубоко в подсознании зародилась мысль: «А не соглядатай ли это? Уж больно у них все слаженно, и явно видно, что все подчиняются Протасову».

Как бы угадав мысли Григория, вожак новой компании сказал:

– Всю эту честную ватагу я взял с собой с условием, если они меня будут слушаться, вот ребята и стараются. И еще, не скрою, раньше служил в серпуховском стрелецком полку сотником, поэтому и привык, чтобы люди меня слушались.

– Вроде бы в начальстве ходил, сыт, обут, на почетной царской службе был. Чего сбег-то? – ехидно спросил Евсей.

– Долго, мужики, рассказывать придется, а нам в путь пора. Может, по дороге расскажу, если вам так интересно, – сказал Сергей Борисович.

– И правда, мужики, надобно идти, а то смотрю я, что-то долго мы засиделись, уж верст десять отмахали бы, а все сказками наслаждаемся. Вставайте, ребята, и в путь, – заторопил Григорий.

Вся ватага поднялась и гуськом направилась по лесной тропинке, которая извилисто петляла по лесному массиву, ныряя в овраги, взбираясь на пригорки, петляя меж завалами деревьев.

Путники сразу же уговорились, что впереди будут идти два человека и, если на пути будет стрелецкая застава или другая опасность, предупреждать криком кукушки три раза.

Протасов и Елизаров шли рядом, чутко прислушиваясь к лесным звукам. Пройдя большую часть пути, ватага успокоилась, тропинка была безопасна, и в лесной глуши едва ли чтото могло им угрожать. На пути беглецы увидели прозрачный родничок. Вода в нем была хрустально-чистая, холодная. Все расположились передохнуть у воды под тенью раскидистых берез. День был солнечный, теплый, дул легкий ветерок, освежая путников, принося запахи лесных трав.

– Коли решили отдыхать, то расскажи нам свою историю. Ведь в путь теперь двинемся ближе к вечеру, пусть жара спадет, да и мы сил наберемся, – заговорил Елизаров, обращаясь к Протасову.

– Не хотелось бы вспоминать об этом. Много неприятностей мне пришлось пережить: службу потерял и чуть было не попал в Приказ тайных дел. Пытали бы там меня нещадно на дыбе, да вот сбежал.

Затем загадочно улыбнулся, подмигнул озорно и продолжил:

– Хотя есть что и приятное вспомнить, за то и поплатился.

Этим еще больше заинтриговал своих спутников.

– Давай, не томи душу, рассказывай! – нетерпеливо просили слушатели.

– А было дело, ребята, так. Вы все знаете, как в Москве скинули с престола самозванца, какой бунт был в Москве…

– Нам ли этого не знать, – вставил слово Григорий. – Из-за этого и в бегах.

– Ладно-те, Григорий, не перебивай, пусть рассказывает, – попросил расстрига Харитон.

– Вызвал меня к себе Дмитрий Иванович Шуйский и поручил охранять женушку самозванца, ясновельможную пани Марину, сперва, чтобы народ сгоряча ее не прибил, а потом, чтобы никуда не сбежала со своим отцом. Целой сотней стрельцов мы держали охрану день и ночь. Велено было не спускать с них глаз.

– Хоть царица-то была красива? – поинтересовался Евсей.

Здесь Протасов как бы запнулся, задумался на некоторое время, затем продолжил:

– Знаете, мужики, по сравнению с нашими бабами просто никудышная: худенькая, тоненькая, но есть в ней какая-то дьявольская бабья сила. Она просто притягивает мужиков к себе. И я попался на эту же удочку.

– Недаром в народе говорили, что самозванцы с сатаной знаются, а по ночам шерстью обрастают! – встрял в рассказ Харитон. Мужики от нетерпения на него заругались:

– Да не мешай ты, расстрига, рассказывать!

– Что-то меня к этой ясновельможной пани так потянуло, что я о ней стал думать днями и ночами, а при встрече не сводил с нее глаз. Эта женщина просто бестия, все больше и больше влекла меня к себе. Она, конечно, приметила, что я на нее все глаза проглядел, стала тоже проявлять ко мне внимание, загадочно улыбаться, иногда даже пыталась со мной разговоры заводить. Но нам строго-настрого было запрещено разговаривать с пленниками.

Вскоре было дано указание отправить их дальше по назначению. Посадили мы ее с отцом в небольшой возок, погрузили их нехитрый скарб и двинулись в путь. Двигались медленно, с остережением, под охраной сотни казаков. Как-то уже вечером прибыли мы в одну из деревушек и остановились там на ночь. Была моя очередь охранять пленников. Служивые за день очень устали, и я решил сам постоять на часах, а ребят отправил немного вздремнуть. Через некоторое время слышу – скрипнула дверь, на пороге появилась сама ясновельможная пани, тихо подозвала меня и так пленительно зашептала на ухо:

– Зайди-ка, служивый, ко мне, я хочу с тобой поговорить.

Я, конечно, ей в ответ:

– Не велено нам с вами разговоры вести.

– Что ж ты, служивый, женщины испугался? Проходи, не бойся, – и потянула меня в избушку, обвила ручонками за шею и жарко поцеловала в губы.

– Верите, нет, ребята, потерялся я тогда, забыл обо всем, подхватил ее на руки, бросил в постель. Пани без сопротивления отдалась мне. Я таких баб еще не видывал! Ох уж, что она только в постели ни выделывала!

Евсей захихикал, сказав:

– Наверно, и про службу забыл, и про все на свете с такой горячей бабой?

– Забыл бы – ладно. А приключилось со мной еще хуже. После всех наших дел она подала мне большой кубок с вином. Я его возьми да и выпей, а после этого у меня вмиг смешалось все в голове, закружилось, и я провалился, как в темную яму, и больше ничего не помню.

– Ловко она тебя усыпила, – встрял Григорий.

– То-то и оно! Утром прибежали мои стрельцы, разбудили меня, а пани с отцом и след простыл. Оседлали мы лошадей да вдогонку за пленниками. Уйти далеко они не успели. Куда пешком по нашим дорогам убежишь? Через два часа нагнали мы наших беглецов, отстегали их плетями, чтобы не повадно было. А я распрощался со своими ребятами и пустился в бега, так как знал, что ждет меня дыба в Приказе тайных дел.

– Так вы же вернули пленников, за что в Приказ-то?

– А за то! За связь с самозванцами! Там бы нашли за что. Василий Шуйский не любит, кто в его дела влазит, и таких людей не милует! Поэтому и сбежал.

* * *

В Путивль ватага беглецов пришла к вечеру. В городе царила суета, люди постоянно передвигались, что-то носили, тут же на улицах ремонтировали телеги, ковали лошадей, чистили и ставили на лафеты пушки. Казаки расположились под березками, чистили сбрую, приводили в порядок седла, точили сабли. Тут же крутились женщины и дети, подносили воинам еду, квас, а кое-кого угощали и винцом.

Григорий Елизаров предложил всей ватаге идти в центр городка:

– Пойдемте, ребята, к воеводской палате. Там и определимся, где нам быть.

У крыльца воеводской толпился народ. Видимо, тоже пришлые люди, которые хотели попасть в войско Болотникова.

Вскоре на крыльцо вышел казак Нагиба Алексей в лихо заломленной бараньей папахе, пристально, изучающе посмотрев на всех желающих стать воинами, сказал:

– Я вас всех сейчас определю по сотням. Будете знать свое место в боевом строю. Пришли вы, ребята, вовремя, скоро выступаем в поход на Москву.