Текст книги "Три Ярославны"

8. Как Вальгард прискакал в Киев и отчего плакала Эллисив

Жил человек, его звали Грим Серый. Он был купец, но состарился и давно не плавал. Но многие его знали в стране, и он многих знал. Грим тоже не любил Свейна и, когда Карл и Бьерн прибыли с золотом Харальда, охотно взялся им помогать.

У Грима собирались многие ярлы и другие люди со всей Норвегии и с островов, потому что прошел слух, что купцы дают деньги тем, кто хочет бороться против Свейна.

И вот как-то съехались в доме Грима: Гуннар, сын Торкеля с Побережья, у которого Свейн отнял земли и обесчестил дочь; Хроальд, сын Кая Пузатого, бывший постельничьим у Олава; Сигфус, сын Эгиля, старый ярл, хорошо сведущий в воинском деле, и Вальгард Сильный, сын Торлейва Ворона, славный многими своими делами.

И они слушали, что говорили купцы.

– Скажу честно, – сказал Карл, – что и до вас мы искали мужей, кто враг Свейну, и хоть бывало трудно распознать, но все же, кажется, мы разобрались, какие у людей мысли.

Бьерн говорит:

– Вас же не спрашиваем, потому что мысли ваши знаем, но хотели бы послушать вас, что делать дальше.

Грим налил всем вина, потому что чаши опустели; Сигфус, воин, выпил и говорит:

– Надо, чтобы не пропали эти деньги зря. И чтобы все, кто их получил, покупали оружие и строили корабли, ибо Свейн имеет много кораблей и войска и борьба будет нелегкой.

Гуннар говорит:

– Мне вообще противен подкуп, но еще противнее Свейн. Однако, правда, он силен. Говорят, когда он отошел от христианской веры и стал приносить языческие жертвы, то стал сильно сведущ в колдовстве и сам Сатана теперь ему помощник.

Хроальд говорит:

– Верно. Я слышал, что у Свейна доспехи, которые не берет железо, и у его ярлов такие же.

Вальгард Сильный, ярл, еще именуемый Божьим Судом и известный своей мудростью, выслушал всех и говорит:

– Мало того, что мы будем ковать оружие, собирать воинов и строить корабли, коих нужно не менее ста, чтобы перекрыть фьорды. Свейн разобьет наши дружины нашими же руками, если не будет над нами главного.

Хроальд говорит:

– Магнус сидит в Тронхейме с Эйливом и Кальвом.

– Они уже и не рады, что привезли его сюда, – говорит Грим, – так он извел их своими выходками.

Вальгард говорит:

– Кто нам нужен – все мы знаем. И надо скорее дать ему весть, чтобы возвращался.

И все с этим соглашаются и с предосторожностью поодиночке расходятся. Грим лее, отпустивший в тот день слуг, чтобы не было лишних ушей, остается один и садится отдохнуть перед очагом.

Но проходит мало времени, и слышится лязг оружия и стук дверей. И к Гриму врываются воины Свейна и переворачивают все в доме, ищут и ничего не находят.

Их начальник говорит:

– Видно, ловко ты, старик, попрятал концы в воду.

Грим отвечает:

– Не знаю, о чем твоя речь.

– Ну так тебе в другом месте напомнят, – говорит начальник, и Грима схватывают и уводят с собой, дом же поджигают. И устраивают все так, что наутро люди в округе говорят, будто Грим сам спалил дом, разжигая очаг, и сгорел в нем дотла.

И некоторое время тихо; спустя же неделю Свейн объявляет глашатаями, чтобы ярлы, купцы и другие знатные люди со всей Норвегии собрались на альтинг, что значит всеобщее вече. Альтинг же назначается в Эйрире, у Скалы Закона. И люди собираются: кто же не шел волей, тех приводили силой.

И вот трубят рога, и на альтинге появляется Свейн с охраной из берсерков, как зовут воинов, опоенных дурманными травами и оттого безумных в бою. И вид Свейна грозен.

Он был саженного роста, и волосы его были черны как ночь и так длинны и густы, что почти скрывали лицо. И так сверлил его взгляд, что многие не выдерживали и отвращали лицо. Со Свейном была его мать Альвива, про которую говорили, что она тоже колдунья и многое решает за Свейна.

Свейн, как косою, прошелся взглядом по толпе и говорит:

– Правом конунга Норвегии открываю всеобщий тинг и сразу скажу, зачем собрал вас. Мне стало известно, что из Гардарики пришли люди с большим золотом и хотят хитрым подкупом отнять у меня страну. Известно мне также, что эти люди собирались у Грима.

Кто этого не знал – слушают, кто же знал – молчат, потому что им известно, что Грим сгорел и ничего не расскажет. Свейн усмехается.

– Напрасно вы так думаете, – говорит он, словно читает мысли.

И делает знак, и берсерки вводят Грима. И все видят, что он постарел еще больше и совсем поседел и еле идет, не смея поднять глаз.

Альвива говорит:

– Грим нам во всем признался, но лучше раздававшим золото будет назваться самим, это может спасти их от кары.

И все снова молчат, потому что эта парочка умела наводить страх.

– Что ж, – говорит Свейн, – им же хуже. Пусть Грим скажет.

Грим же от пыток и позора едва стоял. И тогда Карл, видя, как унижен Грим, и не желая ему еще большего унижения, вышел и говорит:

– Не знаю, о каких людях речь, но если обо мне – вот я. И один отвечаю.

Тогда и Бьерн выходит и говорит ему:

– Много на себя берешь. Вдвоем всю жизнь плавали и ответим вдвоем, – и встает рядом с Карлом.

– Видные люди! – оглядев их, говорит Свейн. – Может, толстопузые богачи, и мне одолжите немного золотишка? – И смеется, но никто из собравшихся не засмеялся его шутке.

Тогда Свейн встает с походного трона и говорит:

– Я, Свейн, конунг и монарх норвежский, призываю тинг в свидетели, что обвиняю Карла и Бьерна в том, что, действуя подкупом, они склоняли людей к измене и должны быть объявлены вне закона. Я объявляю об этом у Скалы Закона, чтобы все слышали. Но как вершитель закона, – продолжает Свейн, – я объявляю, что эти люди могут быть прощены, если назовут всех, кого золотом склоняли к заговору.

Карл говорит:

– Если бы малые это были люди, можно бы и назвать. Но речь о таких больших людях, что, если скажу, страшно тебе станет, Свейн, и боюсь, убежишь раньше времени и не успеем тебе воздать за все.

Весь тинг замер от такой дерзкой речи, сказанной с усмешкой. Альвива же говорит:

– Уже он подписал себе приговор. Однако есть у вас последняя надежда, если скажете, где хранится ваше нечестивое золото.

Тогда Бьерн говорит:

– Поздно, мамаша, спохватились. Золото это уже не золото, а мечи и секиры. И скоро они падут на ваши головы.

Свейн говорит:

– Не раньше, чем на твою, – и делает знак, и берсерк взмахивает секирой и разрубает Бьерну голову до плеч, и он падает мертвый.

Тут на поляне у Скалы Закона поднимается ропот, потому что еще не было в Норвегии такого, чтобы убивали на альтинге, и великое это было кощунство.

Карл перекрестился над убитым товарищем и говорит Свейну:

– Дорогую же ты, Сатана, заплатишь за это виру.

– Не дороже, чем зазубрина на мече, – отвечает Свейн, и берсерк поступает так же и с Карлом, и он падает на Бьерна. И сливаются вместе их крови, как и жили они вместе.

Тут все люди на альтинге зашумели гневно, и заколыхалась толпа, как море в бурю. Вальгард же вышел вперед и, без страха глядя в лицо Свейну, говорит:

– Теперь наша очередь. Я, Вальгард, ярл, сын Торлейва, призываю всех в свидетели, что обвиняю человека по имени Свейн, самозванно занявшего престол и отвратившегося от веры Христовой, в том, что он, ко всему названному, еще и дважды нарушил закон тинга, на котором никто не может применять оружия, и объявляю, что этот нечестивец должен быть отныне и навеки признан вне закона. Я объявляю об этом у Скалы Закона, чтобы все слышали.

– Слышим тебя, Вальгард! – отвечают многие и достают из-под плащей мечи, которые, зная нрав Свейна, тайно принесли на альтинг. И Свейн видит, что уже не альтинг перед ним, а вражеская дружина.

Тогда Свейн вскочил на коня и, подняв его на дыбы, громово крикнул:

– Вижу, мало вам двоих! – и велит своим берсеркам идти на людей.

И те уже двинулись, но Альвива прикинула, что силы неравны и сын слишком разъярил людей, зря понадеявшись на их покорность, и остановила берсерков. Сама же велела посадить себя на коня и пролаяла голосом злобной лисицы:

– Кролики, вздумавшие свалить быка, запомните вы этот день! Как-то он вам завтра отзовется?

И они, повернув коней, поскакали с альтинга прочь, толпа же вслед им смеялась и кричала позорные слова.

Разумные же молчали, зная, что радоваться рано, потому что замок Свейна в Аккре был хорошо укреплен, и дружина в нем велика, и Свейн безжалостен и коварен.

Проходит еще время, и Вальгарду-ярлу случается срочная надобность ехать в Гардарики. До Хольмгарда он плывет на корабле, а оттуда скачет сушей.

Он так торопится, что конь падает под ним у самых Золотых ворот. И Вальгарда ведут к Ярислейву-конунгу, и тот принимает его как нельзя лучше. А потом говорит:

– Видно, очень важное твое дело, если ты насмерть загнал коня.

Вальгард говорит:

– Важнее нет дела, ибо вся Норвегия от юга до севера восстала против Свейна.

– Праведное дело, – говорит Ярислейв.

Вальгард говорит:

– И никто не может сомневаться в его праведности, ибо все видели огненные столбы и радугу, вставшие над могилой Карла и Бьерна, убитых Свейном.

– Царствие им небесное, – говорит Ярислейв и крестится.

Вальгард говорит:

– Есть у нас теперь корабли, и воины, и оружие, но некому встать над нами, и от этого начались раздоры между ярлами.

– Это плохо, – говорит конунг.

Вальгард говорит:

– Мало будет проку в нашей силе, если не будет над нами Харальда, брата Олава-конунга.

Конунг вздохнул и говорит:

– Харальд, Харальд. Сами давно от него вестей не имеем.

И тут Рагнар, находящийся, как всегда, неотлучно при конунге, говорит:

– Будь милостив, княже, и не взыщи, что не решился сказать тебе раньше, – слишком уж горька весть.

– Говори, – велит конунг.

Рагнар говорит:

– Нет Харальда в живых.

Тут громко вскрикнула Ингигерд, а Рагнар продолжает:

– Армянские купцы привезли эту весть из Царьграда. Харальд бежал из темницы, но воины Калафата настигли его. Он один бился против сотни, и сорок человек остались там лежать, а Харальд – сорок первым. Вот платок, обагренный его кровью. Купцы его выкупили у греков, чтобы продать варягам за большие деньги.

И Рагнар достает платок, взятый у Чудина, и отдает конунгу.

Конунг говорит:

– Это платок Елизаветы. Настоящим воином был Харальд. Велика потеря.

Вальгард-ярл в великой печали говорит:

– Не было большей потери в Норвегии со смерти Олава, и не будет большей радости для Свейна.

Ингигерд говорит:

– Иссякло мое терпение, князь. Если и теперь не пошлешь войско на Свейна, не будешь мне мужем, а я тебе женой!

– Куда ты от меня, матушка, денешься, в наши-то годы? – говорит конунг, а про войско ей ничего не ответил.

Зато Илларион, пресвитер, молвил об этом так:

– Сказано: на чужом пастбище разумный не пасет овец своих.

Тогда Рагнар говорит:

– Позволь сказать, княже.

Конунг ему разрешает. Рагнар упал на колени и говорит:

– Благослови, княже, ехать в Норвегию и встать над людьми, верными Харальду!

Все дивятся такой гордыне Рагнара. А Ярислейв нахмурился и говорит:

– Не много ли берешь на себя, Рагнар?

– Харальд мне был первым другом, – говорит Рагнар.

Конунг отвечает:

– Дружба – не чин, не знатен ты родом для такого святого дела.

Рагнар говорит:

– Тебе ведомо, что законный наследник Олава теперь Магнус. Да, мал он и неразумен, но меня всегда слушал, это подтвердит любой.

– Я подтверждаю, – говорит Ингигерд, а Рагнар продолжает:

– Именем и памятью Харальда будем вершить все дела, платок же с его святой кровью будет нашей хоругвью, а твое, князь, благословение – великой порукой.

Ингигерд говорит:

– Есть толк в речах Рагнара. Кто больше из варягов доказал свою преданность нам?

Ярислейв подумал, посмотрел на Рагнара, стоящего перед ним на коленях со склоненной головой, и говорит:

– Что ж, если не пастух пасет стадо, пасет подпасок. Мне ты служил верно. Коли так и своей земле послужишь – собирайся в дорогу, Рагнар.

В большой печали плачет Эллисив у себя в светлице. К ней входит Ярислейв-конунг и садится рядом, хочет утешить и гладит по голове.

– О немилом, – говорит Ярислейв, – таких слез не льют.

Эллисив говорит:

– Моя вина. От ума, а не от сердца послала платок, вот он и принес Харальду смерть.

Конунг говорит:

– Вины твоей нет. Сердцу не прикажешь.

– Да как быть, – говорит Эллисив, – когда сердце само приказывает?

– Что же оно тебе говорит? – спрашивает Ярислейв.

– То, что я раньше в нем расслышать не хотела… Растопила мне сердце печаль, вот и катится оно слезами…

Ярислейв-конунг видит, что горе дочери и вправду неутешно, и он говорит:

– Выплачь свое горе, а я тебе мешать не буду.

Он обнял дочь и тихо вышел из светлицы. А Эллисив бросается к образу святой Богородицы и в слезах обращается к ней:

– Святая Богородица, Дева Мария, заступница, услышь меня, девчонку неразумную! Горда я и строптива, да ты мудрее меня и великодушней. Скажи, разве справедливо это: немилый милым стал, а миловать некого! Яви, Богородица, милосердие свое! Ведь неправда это, неправда – жив Харальд! Ведь жив?..

И смотрит Эллисив на святую икону, как будто ждет ответа. И Дева Мария ничего ей не отвечает.

9. Как Харальд был в чужом пиру и что сказал в висе

Скажем теперь о Харальде, что однажды он просыпается среди ночи у себя в темнице от шума и криков. Он подходит к окну и видит в саду множество факелов и бегущих людей. И нельзя понять, куда они бегут, потому что одни бегут туда, а другие обратно, и в этом нет никакого порядка.

Тогда Харальд видит, что дверь не заперта, и открывает ее. И спотыкается о тело синего человека, лежащего с мечом в груди. И рядом лежат двое воинов, уже мертвые. Синий же человек шевельнулся, и Харальд понял, что он еще жив.

Тогда он наклоняется над ним и освобождает от меча, а человек говорит:

– Спасибо, Харальд.

Харальд удивился, услышав его голос, и спрашивает:

– Разве ты не немой?

Человек отвечает:

– Я раб с рождения, и мой удел был молчать до самой смерти. Но вот она пришла.

– Ты много сделал для меня, – говорит Харальд. – Скажи, кто послал твоих убийц, чтобы я мог отомстить.

Человек говорит:

– Василевс велел взять Зою под стражу, обвинив в заговоре. Эти люди шли убить тебя. Спеши, Харальд, пока не пришли другие.

Так успел он сказать и умер.

Тогда Харальд видит, что надо и вправду уносить ноги. И, взяв меч, идет искать выход.

Скоро он его находит, потому что люди, шедшие к нему, не запирали за собой дверей, и оказывается на улице, заполненной людьми. И все, от знати до простолюдинов, бегут с факелами к воротам дворца, крича:

– Верните нам Зою, госпожу царства и законную наследницу престола! Смерть безродному Калафату-конопатчику!

Вместе с толпой Харальд оказывается у ворот и видит здесь настоящую осаду. Со стены над воротами летят в толпу камни и стрелы, и несколько убитых лежат перед воротами, поэтому толпа не решается подойти ближе, а только неистово ревет.

И тут Харальда видит Ульв, находящийся позади толпы с варяжскими воинами, и они радостно встречаются, и Ульв говорит:

– Ты велел пропустить людей к дворцу, мы это исполнили. А больше ты ничего не писал, и что дальше делать, мы не знаем.

Харальд, оглядев ворота, говорит:

– Не такие брали крепости. Валите дерево и готовьте таран.

– Вот это ясный разговор, – повеселев, отвечает Ульв.

Он с варягами подходит к толстому дереву и первый погружает в него секиру. И они рубят дерево.

Но тут толпа вдруг стихает, и на площадке, что над воротами, появляется человек в пурпурной царской одежде, и все узнают в нем Михаила Калафата, конунга греков.

Он поднимает руку и говорит:

– Горожане! Враги ромейской державы обманули вас. Истинно вам говорю – нет причины для волнения, ибо царица здорова и невредима и наше почтение к ней неизменно. Вот она, перед вами!

И Харальд видит, как рядом с конунгом появляется Зоя в таком же пурпурном облачении и с ласковой улыбкой обращается к народу:

– Правду слов сына нашего и соправителя доказывает то, что вы видите нас обоих. Ступайте мирно по домам, и да благословит вас Бог.

Народ немало смутился появлением Зои, и было замешательство в толпе. Но тут кто-то кричит:

– Предательство! Она заодно с Калафатом!

Тогда толпа снова зашумела и стала кидать в царя и царицу гнилыми яблоками, и те поспешно скрылись, а со стен снова полетели стрелы и камни.

Ульв подходит к Харальду и говорит:

– Таран готов, можем начинать.

Харальд отвечает:

– Погоди, Ульв. Похоже, теперь нам придется защищать ворота.

– Это мне непонятно, – говорит Ульв.

– Мне тоже, – говорит Харальд. – Ждите меня здесь и к дворцу никого не подпускайте.

И он быстро уходит, а Ульв смотрит ему вслед и говорит:

– Похоже, наш Харальд немного повредился в уме, сидя в темнице.

Харальд же тем временем возвращается известным ему ходом в подземелья дворца и оттуда потайной лестницей поднимается в гинекей, к покоям Зои. Он слушает – и слышит, что там тихо, и с разбега выбивает дверь.

Увидев Харальда с мечом, в страхе разбегаются рабыни и евнухи, и Харальд остается один перед Зоей, одетой в порфир, но распростертой на ложе в печали.

Зоя поднимается ему навстречу и говорит:

– Харальд! Как недоставало тебя все эти страшные часы!

И она бросается ему на шею в слезах и целует лицо и волосы.

Харальд говорит:

– Не время сейчас для любви. Что случилось?

Слезы высохли у Зои, и она говорит:

– Бунт зашел слишком далеко. Поднялась чернь и грабит дома знати без разбора. Высшее благо державы требует мира с Калафатом. А за это он обещал освободить тебя, и мы сможем видеться когда захотим.

Она снова обнимает его, и Харальд стоит в растерянности.

– Что же делать моим людям? – спрашивает он.

Зоя говорит:

– Как – что? Защищать нас, как и прежде, от врагов, а тебе, милый Харальд, я отведу особые покои во дворце.

Не успел Харальд склонить голову в знак благодарности, как поблизости раздаются шум, крики и топот. Шум приближается, и Харальд обнажает меч, заслонив собой Зою. Тут входит Георгий Маниак, стратиг, и с ним знатные мужи, и Маниак видит Харальда.

– Неисповедимы пути, которые сводят нас, Харальд! – говорит он и обращается к Зое: – Вели ему опустить меч. Мы пришли не как враги, а как верные слуги единой самодержицы Империи.

Зоя спрашивает:

– А Калафат?

Маниак говорит:

– Ты уж прости, я не решился тебя беспокоить и сам предъявил ему ультиматум, что высшее благо ромейской державы требует аннулировать ваш мир. Но Михаил позорно бежал из дворца вместе со своим дядей, новилиссимом, в Студийский монастырь. Благо державы требует теперь, чтобы ты повелела схватить их и поступить с ними как с преступниками, ибо их замыслы могут быть коварны.

Зоя в нерешительности молчит; тут выступает вперед некий почтенный старец и говорит, протягивая Зое свиток:

– Синклит уверен, что ты примешь решение, подобающее дочери великого Константина и внучке благословенного Василия.

Тогда Зоя гордо выпрямилась и говорит:

– Повелеваю поступить так, как требует высшее благо ромейской державы.

Она подписывает указ, Маниак целует Зое полу платья и принимает свиток.

– Да свершится правосудие Божье! – говорит Зоя. – Ты, Харальд, и твои люди отныне должны во всем повиноваться Маниаку. Послужишь верно – дарую тебе чин этериарха.

Харальд слушает Зою и не узнает ее, прежнюю, в надменной царице. Он говорит:

– Странно мне, что ты говоришь со мной как с рабом.

Зоя отвечает:

– Разве вы все не рабы мои, когда речь идет о высшем благе ромейской державы?

Маниак говорит:

– Полно считаться, Харальд, – дело еще не кончено, и твои люди ждут тебя.

Услышав про своих людей, Харальд отвечает:

– Идем.

И, не взглянув больше на Зою, покидает ее покои вместе с Маниаком.

Они выходят из дворца, и Харальд видит, что площадь опустела, лишь множество трупов лежит на ней, и почти все – греческие воины в медных шлемах. А люди Харальда сбились в круг спиной к спине, выставив пики и заслонясь щитами, и окружены со всех сторон греками.

Тут Маниак кричит своим громовым голосом, чтобы греки расступились, и Маниак с Харальдом подходят к варягам.

– Мы не знали, что с тобой, – говорит Харальду Ульв, – и решили войти во дворец, перебив стражу, да больно их много набежало.

Маниак говорит:

– Вижу, что здесь зря пролита кровь, но один виновник в ней – Калафат. Забудем обиду и сообща отплатим негодяю! Тебе, Харальд, надлежит плыть к Студийскому монастырю, чтобы не дать Калафату уйти морем, я же с войском двинусь сушей. – И с тем они расходятся.

Харальд с варягами спускается к ладье, которая стоит в бухте Золотого Рога у причала, и они грузятся. Тут видят они Феодора, который бежит к ним и, радостный, прыгает в ладью.

Ему говорят:

– Тебе что за нужда с нами плыть?

Феодор говорит:

– Есть нужда. Говорят, в монастыре резьба по камню дивная, хочу поглядеть.

Ладья отчаливает; и еще видят они, отплывая, как спешит к своему кораблю Готфрид, рыцарь, со свитой и, страшно бранясь, кричит:

– Здесь не невесту искать, а самому головы не сносить. – И он садится на корабль и приказывает кормчему: – Греби к царю персидскому!

Небо начинает светлеть. Варяги плывут вдоль берега, и Харальд молчит, а Ульв одноглазый говорит ему:

– Много непонятного творится сегодня. Не было еще того, чтобы Харальдом повелевал Маниак.

Харальд, задумчивый, отвечает:

– Калафат – наш общий враг.

Ульв говорит:

– Давно ли мы бились во славу Калафата, а сегодня бились против него и потеряли лучших воинов. Эйлив и Хальдор остались лежать на площади.

Харальд говорит:

– Эйливу и Хальдору – вечная слава, а с Калафатом у меня давние счеты.

Ульв говорит:

– Со Свейном у тебя счеты давние, да, похоже, ты уже забыл об этом.

Харальд поднял глаза и посмотрел на Ульва, а Ульв больше ничего не сказал и отошел.

Тогда Харальд крикнул сердито:

– Не тебе, Ульв, учить меня, с кем прежде считаться! В моих счетах я сам себе хозяин!

– А мне сдается, – отвечает Ульв, – что есть им хозяйка. Да не та.

Харальд хотел ответить, но тут ладья причалила к берегу, на котором стоит Студийский монастырь. И варяги сходят с ладьи, и идут следом за Харальдом, и видят возле монастыря следы недавнего боя и среди воинов – Маниака, стратига, возбужденного победой. И до приплывших варягов, похоже, никому нет дела, и Маниак не замечает Харальда, а когда заметил, обратился к нему так:

– Опоздал, Харальд, в истории уже записано имя Георгия Маниака!

И Харальд видит, что у ворот разожжен костер, и воины вытащили из монастырского храма конунга греков и его дядю, новилиссима, одетых монахами, и волокут к воротам. Собравшиеся же осыпают их насмешками, плюют на платье, бьют и хохочут. Вот пленников подводят к Маниаку и бросают у его ног ниц на землю.

Маниак поднял носком сапога лицо конунга и говорит:

– Погляди, конопатчик, последний раз на солнце! Больше ты его не увидишь.

Тут к Маниаку бежит от костра человек с раскаленным железным прутом и отдает стратигу. Тот же протягивает прут Харальду и говорит:

– Погаси ему солнце, варяг! Пусть знает, как унижать великих воинов.

Харальд говорит:

– Я воин, а не палач, – и отошел к своей дружине.

Палач приступил к расправе над василевсом и новилиссимом, толпа же, опьяненная запахом горелого мяса, заревела:

– Получай, Калафат! Слава единой самодержице Зое!

Маниак подходит к Харальду и говорит:

– Пал тиран! Что не ликуешь с нами, Харальд?

Харальд говорит:

– Мало мне радости в вашем пиру.

Маниак говорит:

– Зря отказался ослепить конунга. За это самодержица наверняка пожаловала бы тебе чин этериарха.

Тогда Харальд посмотрел на него и говорит:

– Плевал я на твоего этериарха. Мне судьба быть конунгом Норвегии.

Он поднимается и, ни на что больше не глядя, идет к ладье, и варяги за ним.

Маниак смотрит им вслед, потом подзывает к себе своего человека и говорит:

– Всегда опасался я этого варвара, да и нет в нем пока больше нужды. Лучше всего будет вернуть его обратно в темницу.

Человек зовет воинов, и они бросаются за Харальдом и варягами. Они настигают их у ладьи, и здесь завязывается бой, и многие из греков падают. А варяги успевают попрыгать в ладью и налечь на весла.

Тут Феодор выбегает из монастыря, бежит и кричит:

– Меня! А меня-то забыли!

Но его не слышат на ладье за плеском волн и скрипом весел. И ладья все дальше отходит от берега.

Тогда Маниак велит воинам скакать обратно в город, что те немедля исполняют, и Маниак, сев на коня, скачет с ними. Они скачут быстрее, чем плывет ладья, и скоро скрываются.

Феодор же, оставшийся на берегу, долго глядит вслед ладье, пока не скрывается и она, потом плетется обратно к монастырю.

Здесь догорает костер, уже разошелся народ, и только ослепленные конунг и новилиссим бродят, вытянув руки, перед воротами и никак не могут найти друг друга в вечной тьме.

Феодор поглядел на них, вздохнул и говорит:

– Идемте, убогие.

И, положив руку одного на плечо другого, повел их за собой, как водят нищих слепцов.

Ладья быстро плывет через бухту Золотого Рога, мимо города, туда, где за узкой горловиной залива чернеет Босфор. Но Маниак уже в Миклагарде, и его воины стоят вдоль всего берега, и в ладью летят стрелы, и уже отчаливают в погоню три греческих галейды.

Туда же, где кончается залив, скачут несколько человек. Там поставлен большой ворот, и люди Маниака наваливаются на него, и вот из моря поднимается толстая цепь, которая перегораживает горловину залива на высоте пяти локтей.

Варяги Харальда видят цепь и в смятении бросают весла. На галейдах же гребут все сильнее и начинают настигать ладью. И вот уже с переднего корабля полыхнул смертоносный греческий огонь, который без остатка пожирает суда и гребцов. И он почти касается ладьи Харальда.

Тогда Харальд говорит:

– Гребите что есть сил вперед!

И варяги гребут, не спрашивая, что задумал Харальд, потому что нет времени на расспросы. Ладья несется прямо на цепь, и Харальд приказывает:

– Бросайте весла и все – на корму!

Варяги делают так, как приказал Харальд, сбегаются на корму, а нос ладьи поднимается так высоко, что цепь ударяет по середине днища.

Харальд кричит:

– Теперь все – на нос!

Варяги перебегают на нос, тогда высоко поднимается корма, и ладья соскальзывает с цепи по другую ее сторону.

Тут ближний греческий корабль с разгона ударяется о цепь и переворачивается. А ладья выходит в Босфор, где ее никто уже не может догнать.

Они дружно гребут, радуясь избавлению; один Ульв вдруг бросает весло и говорит:

– Что-то колется у меня в спине. Погляди, Харальд.

Харальд смотрит и видит, что в спине Ульва застряла до половины стрела. Он дернул и вытаскивает ее, а Ульв увидел стрелу и говорит:

– Как это я не почувствовал раньше?

Потом он говорит:

– А вот теперь чувствую, что мне совсем худо.

И падает со скамьи на палубу. Харальд наклоняется над ним и говорит:

– Чем помочь тебе, друг?

Ульв говорит:

– Ничем ты мне не поможешь, разве что дашь в руку меч, чтобы после смерти мне попасть в Валгаллу, где пируют воины, умершие с оружием в руках.

Харальд говорит:

– Разве ты не знаешь, Ульв, что нет Валгаллы, а есть только Царство Божие?

Ульв говорит:

– По правде сказать, не успел я в этом разобраться, а крестился в веру Христову, чтобы сделать приятное Олаву-конунгу. А как встречает Христос храбрых воинов?

Харальд говорит:

– Он сажает их за стол по правую руку от себя.

– Тогда все же дай меч, – говорит Ульв. – Иначе как узнает Христос, что я был храбрым воином?

Харальд вложил меч в руку Ульва и говорит:

– Теперь он будет знать, Ульв.

– Спасибо, Харальд, – говорит Ульв. – А славно мы, однако, поплавали с тобой по свету!

Так сказал Ульв, улыбнулся и умер.

Харальд закрыл ему глаза и говорит:

– Тебе спасибо, Ульв. В одном ты был не прав: никогда я не забывал о Свейне.

Он поднялся и, глядя на север, сказал вису:

 
– Срок исполнился: встанет
Ратной стали властитель,
Скоро опоры шлемов
С плеч полетят на землю.
Слышу, все ближе, ближе
Черного лязг железа,
Смертной росою кровь
Свейну омоет ноги!