Текст книги "Интуиция смысла (этико-социальный контекст русской философии)"

Владимир Мономах в этом выражении «грешны и смертны» свидетельствует и о знании, и о понимании корня человеческой трагедии, трагедии грехопадения, которая оборачивается бесконечным нравственным поражением человека в истории. Главным морально негативным следствием этой «спайки» грешности и смертности является, как говорит Владимир Мономах, не способность прощать зло, а стремление на зло ответить злом. Здесь причины социального зла, наиболее очевидным показателем которого являются войны, революции, преступления, которые никогда не лечатся никакой гуманистической педагогикой или этикой добрых намерений. Только прозрение в страшную бездну человеческой греховности и смертности может пролить свет на тайну человека, на тайну его падения. И тогда могут исчезнуть некоторые иллюзии, основанные на рационалистическом видении человека. Человек страшен и глубок, и тайна его смерти есть тайна его греха. И только так можно искать путь спасения.

Владимир Мономах предлагает в качестве некоего нравственного лекарства для смертного человека спасение «малым делом», как он называет «три добрых дела» – покаяние, слезы и милостыня.

Снова повторяется милостыня в круге важнейших нравственных добродетелей. Наряду с этим – покаяние и слезы – знаки высокого духовного состоянии человека. Это, как раз те состояния, которые возможно достичь только лишь на путях христианской этики и аскетики. И это очень важно: в духовном опыте христианства снимаются противоречия между этикой и аскетикой. Аскетика в христианстве служит средством для проявления высших этических свойств, здесь аскеза не самодостаточна, не является способом духовной изоляции подвижника для достижения своих эгоистических целей (как в аскетической практике нехристианских культур), но служит средством для возрастания этического начала. И, соответственно, этика в христианстве, это не этика гуманистических, мирских добродетелей абстрактного человеколюбия, но этика смирения, этика любви и милосердия, что невозможно вне аскетической практики подавления в себе злогреховного начала.

Конечно среди «поучений» Владимира Мономаха много вполне практических «заповедей». Но поскольку нравственности нет без свободы, то перед тем, как правильно поступать «на практике» поступать по правилам необходимо преобразить сознание духовными истинами. О чем Владимир Мономах и говорит в начале, имея в виду страх Господень.

В контексте практических поведенческих добродетелей интересно отметить, как постулаты веры становятся нормой поведения. Здесь мы имеем пример чисто христианской этики, так как свободное, осмысленное поведения человека основывается не на абстрактных постулатах чистого разума и требований практической выгоды, а на основании преображения сознания светом Христовых истин. Поэтому Мономах прежде свершения практических нравственных дел, таких как помощь убогим, сиротам, вдовам и т. д., наставляет сыновей прежде всего в усердии по отношению к их христианским обязанностям. «Не пропускайте ни одной ночи, – если можете, поклонитесь до земли; если вам занеможется, то трижды. Не забывайте этого, не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и молитвой человек побеждает дьявола, и что нагрешит за день, то этим избавляется. Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеет сказать, то «господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, нежели думать безлепицу, ездя».

Вот, что главное для человека – молитвой побеждать грех, то есть порок и зло на языке этики. Другого способа христианский правитель не видит. И только после этого, приобретя необходимую духовную силу и помощь, можно выходить в широкий контекст «социального служения» – помогать людям. Но и здесь нельзя обойтись без определенных наставлений, которые приобретают у Владимира Мономаха возвышенный и пафосный характер, которые и составляют нравственную субстанцию всего его «Поучения».

Здесь можно сказать весь круг естественных добродетелей, которые свойственны и «языкам», находят высшее воплощение и претворение в христианском образе жизни. Это, так сказать, «христианская поправка» к естественной нравственности. Так, когда Владимир Мономах говорит о том, что необходимо оказывать помощь слабым (убогим, вдовам, сиротам), то при этом он советует еще и брать их всегда под свою защиту; предостерегая против лени, которая может привести к гибели, он не забывает сказать и о духовном усердии: «Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели»; необходимо также чтить «епископов, попов и игуменов», с «любовью принимать от них благословение», остерегаться лжи, пьянства, блуда, навещать больных, провожать покойников, жену любить, старших чтить, молодых уважать.

Иными словами, весь круг жизненных потребностей, который у христианина одинаков с язычником, иноверцем, неверующим, необходимо исполнять, может быть только с большим усердием, тщательностью, радением. Но главное, что радикально отличает христианина от нехристианина, составляющее корень христианской этики, это то, с каким настроем и во имя чего все делать, совершать все самые обычные дела, присущие людям по потребностям их плотской природы. Поэтому, говорит Мономах, «страх Божий имейте превыше всего».

Именно это и составляет главное отличие христианина – иная иерархия ценностей, в которой тварь всегда чувствует свою благодарность Творцу за дар Бытия, понимая, что ее бытие не полное, что это бытие заемное, частичное и ущербное, к тому же постоянно ущемляемое грехом. Но только лишь такое смиренное и уже смиренномудрое отношение к миру дает и благодать, и свободу, и радость, и счастье, и смысл, и все то, что так жаждет обрести, и как правило никогда не обретает человек, ходящий своими собственными, не Божьими путями.

И такую правильную иерархию ценностей может дать только страх Божий, обо он – истинное начало премудрости. И тогда, стяжав благое расположение духа, уже правильно организуется и день, и вся жизнь человека, которая приобретает в качестве главных смысловых доминант доминанты нравственные. Владимир Мономах говорит: «На заутрене, воздавши Богу хвалу, и потом на рассвете, увидев солнце восходящее, с радостью прославьте Бога и молвите: «Просвети очи мои, Христе боже, давший мне свет твой дивный!» И еще: «Господь, умножь годы мои, чтобы впредь, в остальных грехах своих покаявшись, исправил жизнь свою!»; «так я хвалю Бога и тогда когда сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать».

Таким образом, самое главное у автора – в духовной плоскости. Страх Божий дает желание хвалить и прославлять Господа всегда и во всем. «Слава Богу за все» – вот главный смысл Мономахова поучения. Он специально говорит о том, что хвалит Бога везде и всегда, постоянно, во всех жизненных обстоятельствах – и на охоте, и в бою, и во время суда и сбора дани, и даже во сне. И поэтому просит христианин продление дней своих ни для чего иного, но лишь для покаяния и исправления, чтобы иметь возможность славить и хвалить Бога.

Вот абсолютно нравственный смысл жизни, коренящийся в трех нравственных добродетелях, отличающий христианскую этику от всех остальных, и, прежде всего от античной этики добродетелей, для которой главное умеренность. Для христианина это – покаяние, исправление и хвала Богу.

Иными словами, христианин чувствует истину своего бытийного положения в мире, правильно понимает экзистенциальную ситуацию, что приводит к созданию верной иерархии ценностей, в которой нет места горделивым претензиям конечного и непреображенного разума на всевластие и всезнание. Гордыня, вселяя в человека ложные антропоцентрические идеи, разрушает бытийную истину заемного и неабсолютного бытия человека. Антропологическая гордыня мыслит человека центром мироздания, и поэтому все обязано служить его эгоцентрическим интересам. Если что-то не получается, значит вина во вне, в несовершенстве природного или социального мира. И соответственно попытка и претензия переустроить (как правило, через разрушение) наличный порядок бытия.

Мир нуждается в спасении через преображение, но не в переделке сообразно человеческому плану. Истинная метафизика бытия дает истинную этику, чья истина – это истина смиренномудрого принятия своей бытийной судьбы – без ропота, гнева и протеста, но лишь с хвалой Господу как подателю Бытия.

Господь – податель Бытия – вот что открывается смиренномудрому взгляду. Сколь бы несовершенным не было бытие, оно уже есть, есть вне нас и до нас. Этого не понимает горделивый разум, думая, что бытие и мир есть естественно. Страх Божий просвещает рационалистическую тьму сознания, в которой все естественно, так как необходимо, и все необходимо, так как естественно. Но страх Божий молнией озарения просвещает человека, который вдруг осознает, что мира могло бы и не быть. И мир есть чудо и наше бытие – чудо. И только как дар мы можем принимать этот мир и свое бытие в нем. Но дар требует благодарности, и вот – хвала Господу, о которой и говорит Владимир Мономах, как о главном ежедневном и еженощном состоянии; и это есть главная христианская добродетель и основа всей христианской этики.

Следующие слова Мономаха очень точно и тонко выражают глубину христианского мироощущения, в котором смирение и благодарность – основа всякой праведной жизни – неразрывны. «Не осуждайте меня, дети мои или другой, кто прочтет: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю Бога и прославляю милость его, ибо меня, грешного и ничтожного, столько лет хранил от тех смертных опасностей и не ленивым меня, дурного, создал, но к любому делу человеческому способным».

Удивительно тонко и умно Владимир Мономах передает одновременно чувства своей полной ничтожности и благодарности Творцу за то высокое и достойное, чем он в действительности обладает. Полное уничижение – не христианская добродетель, ибо с этим уничтожается собственно творение так таковое. Здесь в полной мере и ум и совесть соединяются, образуя тот духовно-нравственный горизонт, который и соответствует образу Божьему – идеальному замыслу-представлению о человеке.

Ропщущая и проклинающая тварь, тварь завистливая и заискивающая, тварь лицемерная и порочная, возведшая свой порок в добродетель, к тому же тварь не просвещенная, ибо пленена тьмой необходимости, такая тварь не угодна Творцу, и не соответствует высоте замысла о ней. Но тварь благодарная и понимающая, понимающая свое заемное положением, понимающая все зло мира и все же мир принимающая, в надежде на благого Творца, такая тварь смиренная, а значит подлинно свободная и разумная. Свободу и разум может дать только смирение – вот истина христианской этики, которая всегда была камнем преткновения для всякой рационалистической морали, основанной на исключительно гуманистическом идеале посюстороннего счастья. Такой идеал бесконечно беден и органичен.

Смиренномудрие особо явно проявляется в том, как человек относится к смерти. Владимир Мономах говорит об этом особо: «Паче же всего гордости не имейте в сердце и уме, но молвите: смертны суть; сегодня живы, а завтра в гробу; все это, что ты нам дал, не наше, но твое, поручил нам это на немного дней». Христианская этика благодарности основывается на своеобразной метафизике непринадлежности, в основании которой идея заемного бытия («не наше, но твое»), которая не дает осуществиться полной принадлежности вечному бытию в настоящем.

Вечность открывается христианскому сердцу и уму, и открывается ему в конечном и наличном столь полно, что послы князя Владимира совершенно искренне и восторженно сказали: «Мы не знаем где были – на небе или на земле». Православная литургия осуществляет этот перихоресис земли и неба, осуществляет его так, что полнота бытия, полнота вечности становится зримой и очевидной. Но человек может вместить лишь то, что может вместить, его порушенная грехом природа, ставшая смертной и ущербной; а она не может в наличном непреображенном состоянии вместить всю полноту бытия. И поэтому человек не чувствует полной принадлежности вечному в настоящем; отсюда тоска, скорбь, поиск истины и Бога. То, чем собственно и отмечена земная жизнь человека. Только в этом смысле можно говорить о непринадлежности, которая есть непринадлежность не полная, не фатальная. Главное ощущать и понимать причину этой непринадлежности, которая коренится в смертности.

И поэтому идея «памятования о смерти» проходит через все «Поучение» Владимира Мономаха. Это не простое указание на бренность, конечность и тщетность всего существующего, что так же присуще нравственной мудрости разных народов, но прозрение в бытийную сущность смертности. В христиански понятой смерти встречаются этика и онтология, которые приводят к сотериологии. Помимо вышеприведенного фрагмента, мы встречаем в тексте следующие мысли и рассуждения, слова и наставления: «Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны»; «О владычица богородица! Отними от сердца моего бедного гордость и дерзость, чтобы не величался я суетою мира сего в ничтожной этой жизни»; «Мы, люди, грешны и смертны, и если кто нам сотворит зло, то мы хотим его поглотить, кровь его пролить вскоре»; «Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного сохранил»; «все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не примирившись между собою»; «А мы что такое, люди грешные и худые? Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и забыты».

Через прозрение в собственную смертность, которая в христианском опыте дается в возможной полноте, происходит, пожалуй, самое главное и ценное, чем обладает христианин. Это – прозрение в Промысел. И понять, что смерть – это, как раз то, что делает бытие человека неполным, заемным и непринадлежным, а жизнь не подлинной, что смерть не случайна в высшем смысле, но в руках Божьих, значит прозреть в свою бытийную судьбу и избавиться от страха смерти, избавиться по-христиански, прозрев в промысел, а не по-эпикурейски – логическим аргументом о невстрече человека со смертью.

В размышлениях о смерти – высшая концентрация всего нравственного смысла «Поучения», так как здесь прямой выход в самые потаенные и самые важные измерения человеческого бытия – в идеи о случайности и неслучайности, о свободе и предопределении, о трагизме в жизни, в конце концов о счастливой и несчастливой жизни. То, как раз над чем и бьется человеческая мысль в поисках счастья, пренебрегая истиной.

Владимир Мономах провозглашает нравственные сентенции высшего порядка: «Смерти, дети, не бойтесь, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужское, как вам Бог пошлет. Ибо если я от войны, и от зверя, и от воды, и от падения с коня уберегся, то никто из вас не может повредить себя или быть убитым, пока не будет от Бога повелено. А если случится от Бога смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут вас отнять от нее, но если и хорошее дело – остерегаться самому, то Божие обережение лучше человеческого».

«Бог смерти не создал» не вступает в противоречие с «а если случится от Бога смерть», так как, не будучи прямым «производителем» или источником смерти, Господь все же обладает полной властью над человеком, которая в смерти раскрывается наиболее сильно. «Господь наш не человек, – продолжает Владимир Мономах, – но Бог всей вселенной, – что захочет, во мгновение ока все сотворит, – а сам все же претерпел хулу, и оплевание и удары и на смерть отдал себя, владея жизнью и смертью всех».

Представляется, что полнота философского мировоззрения, в котором этика, онтология, гносеология и аксиология достигают своего единства, в этих словах Владимира Мономаха раскрывается во всем блеске и очевидности. Удивляться приходится тому, что иной раз все еще говорят об отсутствии философии на Руси.

* * *

Итак, если сравнить этику Аристотеля и этику Владимира Мономаха, то есть гуманистическую и христианскую картину нравственного мира, то можно обнаружить следующее. «Отец этики» Аристотель делил добродетели на этические, относящиеся к характеру человека (это, прежде всего, щедрость и благоразумие) и дианоэтические, то есть добродетели разума (мудрость, сообразительность и рассудительность) и видел существо этики в обосновании наилучшего практического способа достижения правильного поведения, которое ведет к счастью. Сам же добродетельный поступок, как хорошо известно, у Аристотеля является достижением середины по отношениям к двум крайностям (например, щедрость – середина между скупостью и расточительством). При этом господство разума является определяющим. Аристотель понимает назначение человека как «деятельность души, согласованная с суждением». Это есть этический рационализм, сущность которого можно выразить так: управление разумом аффектами. Однако, главными добродетелями являются дианоэтические, так как они способствуют достижению высшего человеческого блаженства, так как проявление мыслительной способности есть проявление божественного в человеке.

Этика Владимира Мономаха, представленная в его «Поучениях», формально имеет сходный с этикой Аристотеля вид, различаясь с ней содержательно. То, что Аристотель называет дианоэтическими добродетелями в этике Владимира Мономаха можно назвать духовными, основанными, прежде всего на вере в живого Бога и на страхе Господнем. Это также высший уровень сознания, на который поднимает человека христианская вера. Здесь острое и глубокое ощущение своей смертности и греховности, острое осязание злого начала в своей душе, и в тоже время очень глубокое чувство Промысла. В христианской этике отсутствует безысходность, а значит, всегда есть место надежде.

Но поскольку «вера без дел мертва», то практические добродетели, которые и составляют основную цель «Поучения», непосредственно входят в жизнь человека. Никакого чистого блаженства от созерцания высшего (это духовный эгоизм), но действенная, практическая помощь ближнему, которая, конечно, не мыслима без помощи свыше. И все практические добродетели Владимира Мономаха делятся на те, которые можно назвать условно «христианскими» и «гуманистическими». Христианские – это нравственные обязанности христианина, заключающиеся в его молитвенной практике, церковной жизни, которая предполагает уважение к Церкви и к священноначалию. Гуманистические, это можно сказать, уже чистая добродетель помощи ближнему, которая основывается на христианской вере.

В этом заключается существенное отличие христианского гуманизма от нехристианского. Если сказать, что оба гуманизма имеют в качестве высшей этической цели помощь и сострадание к ближнему, то помощь, осуществляемая исключительно на человеческих началах (чистый гуманизм – наследник аристотелевской этики), то есть на этике без аскетики – есть утопия. Потому что здесь имеет место радикальная недооценка греховного начала человека, которое всегда оказывается сильнее всех благих намерений и побуждений чистого разума.

Если речь идет о христианском гуманизме, то здесь этика основывается на аскетике, значит, человек получает помощь свыше для осуществления своей человеческой миссии – помогать ближнему. При этом ценностный и бытийный вектор гуманистической и христианской этик оказывается разным. Если гуманистическая этика в качестве своей высшей цели и задачи может ставить в лучшем случае достижение справедливого, счастливого, гармоничного общества в условиях смертной, непреображенной реальности (что в действительности всегда есть утопия), то христианская этика ставит задачу через нравственное преображение человека стремится к онтологическому преображению мира. Что означает спасение мира, спасение в бытийном смысле, через воскрешение и достижение вечной жизни. Поэтому никаких глобальных целей, ограничивающихся посюсторонней, непреображенной реальностью, христианская этика не ставит. Вот почему личное нравственное самосовершенствование, о чем и повествует нам «Поучение» Владимира Мономаха есть самое реальное нравственное дело, в конечном счете, реально улучшающее наличную ситуацию в мире, так как способствует действительному преодолению зла. Но это не возможно без помощи Божьей, так как христианин очень хорошо знает слова Господа: «Без меня не можете творить ничесоже». В этом, пожалуй, и заключен весь смысл христианской этики.

Этику Владимира Мономаха можно интерпретировать как моральную систему, направленную на политические цели объединения государства. Именно так и принято трактовать «Поучения» Владимира Мономаха, в личности которого чаще всего видят идеал христианского правителя. Отчасти это так. Но не следует забывать о собственной автономной этической теории, которую развивает Мономах в своем произведении, основанной на страхе Божьем, ведущем к пониманию Промысла. В конечном счете, по его же собственным словам, мотивом написания «Поучений» была исключительно духовная забота: «Не от нужды говорю я это, ни от беды какой-нибудь, посланной Богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего».

В этом смысле этика Владимира Мономаха хороша не только для политики (в том числе и для христианской политики), но и для современного человека, который пытается в психологических теориях и учениях компенсировать утраченную некогда благодать, что сейчас выражается в повышенной депрессивности и очевидной бессмыслице повседневного (в том числе и культурного) существования.

Чем может помочь этика Владимира Мономаха современному человеку? Выстраиванием правильной иерархии ценностей, которая ведет к правильной организации жизни, способной принести максимальное духовное удовлетворение от своего существования, которое всегда истинно настолько, насколько нравственно.