Текст книги "Письмо из Италии (сборник)"

Двойной кульбит

– Вы уже познакомились с моим дядей? – спросила Нина.

– Нет, – ответил Илья.

– Ничего не потеряли. Это тот самый тип, который получил статус беженца несколько лет назад, но бежать из России не торопился. Только когда его жена забеременела, он согласился осчастливить Америку своим появлением.

– Отчаянный человек, с беременной женой в неизвестность.

– Он ничем не рискует. В Москве у него осталась квартира, а сюда он приехал с хорошими деньгами и наверняка сядет на велфер. Жену же свою специально обрюхатил, чтобы его наследнику сразу дали американское гражданство. В худшем случае он уедет обратно в Россию. При таком раскладе можно быть отчаянным.

– Не очень ты его жалуешь.

– А за что мне его жаловать?

– Он всё-таки брат твоей матери.

– Этот брат ничем нам не помог, когда мы уезжали.

– Ниночка, тогда люди вообще боялись говорить с отъезжающими.

– Это кто как. Моему отцу сотрудники даже отходную устроили, а этот уговаривал маму остаться и доказывал ей, что лучше жить в насиженном гнезде, чем ехать неизвестно куда. Он всем жаловался, что мы ему жизнь поломали, хотя от нашего отъезда только выиграл.

– Что же он выиграл?

– Он приватизировал квартиру, которая принадлежала моему отцу и оставил себе украшения моей бабушки, а потом, как видите, изменил своё мнение относительно насиженного гнезда. Я его вообще бы принимать не стала, это всё мамина инициатива. Она ведёт себя как Тургеневская девушка. О деньгах за нашу квартиру даже не заикнулась и до сих пор относится к нему, так как будто он ещё не вырос из коротких штанишек. Она всегда заботилась о нём больше чем обо мне, а он пользовался этим и грёб под себя. Он даже внешне не похож на своих родителей. Откуда он такой взялся непонятно. Наверно, моя бабушка хранила какую-то тайну от моего дедушки.

– Зачем ты мне всё это говоришь?

– Вам тоже придётся с ним общаться и вы должны знать, что это за фрукт. Он запросто может поломать ваши отношения с мамой только для того, чтобы вы не мешали ей нянчить его ребёнка.

– Понятно, что ещё?

– А ещё у него нарциссов комплекс. Он во всём считает себя лучшим. Инженер он гениальный, спортсмен непревзойдённый, повар самый искусный. Послушать его, так Бог, прежде чем создавать землю советовался с ним насчёт плана, – с каждой фразой Нина раздражалась всё больше и больше и чтобы успокоить её, Илья сказал:

– Нина, остановись, посмотри, какая погода, вспомни, что ты на озере. Ведь не для того же ты сюда приехала, чтобы ругаться. Иди, поплавай, может, в воде ты немного остынешь.

– Не хочу я плавать.

– Ну, тогда познакомь меня со своим дядей.

– Познакомьтесь сами, вон он стоит около скамейки.

– Здравствуйте, – сказал Илья, подходя к нему и протягивая руку, – я друг вашей сестры, меня зовут Илья.

– Марк, – ответил тот, – а это моя жена Рина. Угощайтесь, – он указал на яблоки.

– Спасибо, не хочу.

– А я хочу, – Марк взял яблоко, обтёр его и, с аппетитом хрумкая, начал есть. Левой рукой он поглаживал коленку своей жены и, казалось, будто он приехал не в эмиграцию, а в санаторий. Глядя на него, Илья невольно вспомнил, как начиналась его собственная жизнь в Штатах.

* * *

На первом собрании в JCC[21]21
  JCC – Jewish Community Center, организация, помогавшая эмигрантам.


[Закрыть] руководитель эмиграционного отдела Ася Фридман объявила, что еврейская община Миннеаполиса собрала для своих советских братьев весьма значительную сумму и готова оказать вновь прибывшим всяческую помощь. На собранные деньги Ася приняла на работу двух социологов, что значительно увеличило численность её отдела и повысило её статус. Почувствовав себя персоной VIP, она публично заявила, что возьмёт новых эмигрантов под свою опеку. Руководители Миннесоты приняли её предложение с благодарностью, а саму её пригласили на ТВ, где она подробно рассказала, как собирается помогать бывшим Советским гражданам обустраиваться в Америке. С экрана это звучало весьма впечатляюще, в действительности же, кроме невразумительных советов недавно принятых на работу социологов, эмигранты ничего не получили. Затем Ася собственноручно поставила в документах новоприбывших печать, которая перекрыла им возможность государственной помощи на всех уровнях.

Осчастливленный таким образом, Илья начал жизнь в Америке с нуля. Он устроился рабочим в магазин и скоро его стало тошнить от вида красивых разноцветных баночек, так понравившихся ему в первые дни. В свободное время он учил язык, но гранит лингвистической науки оказался необычно прочным для его, уже затупившихся зубов. Только через год ему удалось устроиться инженером. К этому времени и другие эмигранты нашли работу, соответствующую своей квалификации. Социологи приписали это своим неустанным заботам и сердобольные доноры собрали им за это деньги на премию.

* * *

– Нам дали спонсоров, – рассказывал Марк, жуя яблоко, – но мы им ещё не звонили. Сначала мы хотим придти в себя. Мы ведь в Советском Союзе такого натерпелись, что не дай Бог. Сначала нас шмонали на таможне, а потом отправили на специальный досмотр. Из-за этого мы опоздали на самолёт и должны были ночевать в аэропорту, так что не зря нам дали статус беженцев. Ни один американец бы этого не выдержал. Все они живут в раю и ничем кроме своего бейсбола не интересуются. Я разговаривал с соседом, так он даже не знает, кто такой Лев Толстой.

– Зачем же ты к ним, дуракам, приехал, – спросила Нина.

– Обстоятельства заставили.

– Какие обстоятельства?

– Долго рассказывать.

– Расскажи, мы не торопимся.

– Это никому неинтересно.

– Почему же, мне интересно, Илье тоже. Правда, Илюша?

Илья пожал плечами.

– Если ты так настаиваешь, пожалуйста. Я много лет работал в наладочной организации, был там главным инженером и пользовался большим авторитетом, но когда старый директор ушёл на пенсию, нам прислали нового из бывших партийных вожаков. Этот тип привёл с собой человека, которого явно хотел посадить на моё место и чтобы быстрее ввести его в курс дела, стал посылать со мной в командировки. У меня действительно было чему поучиться, а новичок оказался бестолковым, усваивал всё очень медленно, так что назначать его главным инженером директор не спешил. Когда в очередной раз меня послали с ним отремонтировать подстанцию, я, как обычно, прежде всего вырубил питание, а потом вместе с ним стал проверять оборудование. И вот когда я отвернулся, этот парень включил рубильник. Потом он говорил, что его чёрт попутал, а чего он на самом деле хотел, понятно и без объяснений. Как бы там ни было, спасло меня чудо. Вернее, спас себя я сам. У меня прямо перед носом началась электрическая дуга и если бы я замешкался, то превратился бы в обгоревшую головешку.

– В обгоревшую задницу, – поправила его Нина, но Марк, который, видно, заранее подготовил рассказ и хотел его закончить, не обратил внимания на комментарии племянницы.

– Я был кандидатом в мастера спорта по гимнастике и у меня ещё сохранилась хорошая реакция. Я сделал двойной кульбит и приземлился на безопасном расстоянии. После этого случая я боялся работать с человеком, которого чёрт путает, а поскольку из-за пятого пункта никуда больше устроиться не мог, приехал сюда.

– Покажи, как делают двойной кульбит, – попросила Нина, окинув дядю красноречивым взглядом. Жиденькие бицепсы, выступающее вперёд брюшко и куриные ножки ставили под сомнение рассказ об его спортивном прошлом.

– Теперь уже не смогу.

– Сделай хотя бы одинарный.

– Нет, я слишком давно не занимался. Мне сначала надо форму восстановить.

– Илья бывает в спортклубе почти каждый день, он сможет и тебя туда брать.

– Нина, тебя никто не уполномочивал давать обещания от моего имени.

– Вы же хотите посмотреть, как мой дядя делает двойной кульбит.

– Нет, не хочу.

– А что, – сказал Марк, обращаясь к Илье, – если тебе не трудно, я с похожу в клуб с удовольствием.

Когда он отошёл, Нина сказала:

– Илюша, – неужели вам не хочется посадить его в лужу?

– У меня времени нет. Я уже достаточно для него сделал, когда вместе с твоей мамой готовил ему квартиру.

– Понимаете, он сейчас сидит целыми днями дома и бесится с жиру. Это действует Ринке на нервы, а она беременна, ей волноваться вредно, так что если вы его хоть чем-то займёте, то сделаете благородное дело.

– Ты пять минут назад говорила, что твоя мать уделяет ему слишком много внимания, а теперь и сама за него просишь.

– Не за него, а за его жену.

– Ладно, – нехотя согласился Илья.

Марк тем временем начал разводить костёр. Накануне прошёл дождь, дрова ещё были сыроваты и он долго над ними колдовал. Когда, наконец, пламя разгорелось, к нему подошёл работник парка и сказал, что жечь костры в зоне отдыха запрещено.

– Вот жалость! – огорчился Марк и, показывая на кастрюлю, сказал Илье, – я замариновал мясо по собственному рецепту и хотел угостить вас шашлыками, а у меня они получаются такие, что пальчики оближешь. Когда их попробовал шеф-повар ресторана «Берлин», он не отставал от меня, пока не узнал, как я их делаю.

– Ты можешь пригласить нас к себе и мы с удовольствием оценим твоё кулинарное искусство, – сказала Нина.

– К себе не могу, – возразил Марк, – для гриля в квартире места нет.

– Так купи дом!

– Сначала надо на работу устроиться, а теперь это проблема. Вот когда вы сюда приехали, другое дело. Русских брали только, чтобы убедиться, что у них нет третьего глаза во лбу.

– Кто это тебе сказал?

– Это все знают.

– Моего папу приняли, потому что он был известным учёным.

– Ну, не знаю, не знаю, – ответил Марк тоном, выражавшим большие сомнения в словах племянницы.

На следующий день он вместе с Ильёй отправился в клуб. Пока Илья разминался, Марк осматривал помещение. Он попробовал стационарный велосипед, «лестницу» и несколько разных машин, затем встал на ту, которая была рядом с Ильёй и, увидев, что Илья одевает наушники, спросил:

– Что ты слушаешь?

– Собрание сочинений Толстого.

– Я тебя серьёзно спрашиваю.

– А я тебе серьёзно и отвечаю. Хочу поддержать престиж американской интеллигенции, а то смотрят свой бейсбол с утра до вечера и не знают кто такой Лев Толстой. За державу обидно.

– Да, брось ты, я вчера сгоряча брякнул. Я прекрасно понимаю, что в России дураков не меньше, чем здесь.

– Приятно слышать, – сказал Илья и, отрегулировав скорость ленты, побежал трусцой. Марк несколько минут бежал гораздо быстрее, однако вскоре дыхание его стало тяжёлым, а тело покрылось потом. Он то и дело стал поглядывать на часы и, наконец, сказал:

– Конечно, я мог бы ещё позаниматься, но после длительного перерыва организм нельзя так сильно напрягать.

– Ты бегал всего семь минут.

– Зато, каким темпом! Мне этого вполне достаточно, а ты долго ещё собираешься заниматься?

– Полчаса.

– А что мне делать?

– Сходи в сауну. Сгонишь жир, а тогда может и тройной кульбит сделаешь.

Марк ничего не ответил и направился в раздевалку. По дороге домой он сказал, что в клубе ему очень понравилось, что за сегодняшний вечер он сильно похудел и чувствует себя так, как будто заново родился. Ему потребуется совсем немного времени, чтобы опять приобрести хорошую форму, но пока он вынужден сделать перерыв.

– Надолго? – спросил Илья.

– По крайней мере, дня на три.

* * *

После того, как Рина родила, Лиза почти всё свободное время проводила с семьёй брата. Она ездила по магазинам, выбирала племяннице одежду, водила её к врачу, а иногда и просто оставалась нянчить ребёнка, давая возможность Марку с женой выйти из дома.

– Я тебя ревную к племяннице, – сказал однажды Илья.

– Конечно, я её люблю. Она такая маленькая, хорошенькая и каждый день новая. Я завидую Рине. Здесь в родильном отделении стерильная чистота, к молодым мамашам относятся, как к родным и растить ребёнка одно удовольствие. Пелёнок нет, стирать ничего не надо, а дайперсы стоят копейки. Я бы в таких условиях десятерых родила.

– Я с удовольствием тебе в этом помогу, – сказал Илья, – только в беспорочное зачатие я не верю, а для традиционного способа мы встречаемся недостаточно часто.

– Поздно уже, Илюша, теперь я буду ждать внуков.

– Поедем в отпуск и я тебе докажу, что не поздно.

– Куда ты собираешься ехать?

– В Москву.

– Что? – Лиза посмотрела на него с удивлением.

– Когда я был на похоронах отца, то провёл там всего несколько дней, даже к новому времени не успел привыкнуть и теперь хочу посмотреть Москву в нормальном состоянии. К тому же до конца года мне надо израсходовать отпуск, а то он пропадёт.

– Я не знаю, смогу ли я уехать.

– Почему?

– Марку предложили работу в Чикаго и сначала он поедет туда один. Ведь неизвестно как его примут на новом месте.

– А пока Рина переселится к тебе?

– Нет, но помогать ей я буду. Она ведь языка не знает, машину водить не умеет и случись что-нибудь с ребёнком, даже врачу ничего объяснить не сумеет.

– У неё муж есть.

– Так в том-то и дело, что он будет в Чикаго.

– Пусть берёт её с собой.

– А вдруг он не удержится на работе?

– Не удержится на этой, найдёт другую.

– Ладно, мы об этом потом поговорим, а пока я приглашаю тебя на обед.

– Когда?

– Послезавтра.

– В честь чего?

– Это будет отходная Марку.

– А почему он сам этого не делает?

– Они живут в маленькой квартире и Рина боится, что гости заразят её дочку. Это поздний ребёнок и она любит его, как сумасшедшая.

– Себя она любит, как сумасшедшая.

– Что ты ворчишь по любому поводу, как столетний дед.

* * *

На отходную Илья приехал последний, драйвей[22]22
  Драйвей – дорога, соединяющая гараж домовладельца с проезжей частью улицы.


[Закрыть] уже был заполнен машинами остальных гостей, а поскольку из-за ремонта парковка на улице была запрещена, он с трудом поставил свою Мерседес поперёк драйвея в самом его конце.

– Привет, – сказал он, заходя в дом, – хочу всех предупредить, что вы сможете отсюда уехать только после меня. Я запарковался так, что всех вас запер.

– Мы никуда не собираемся, – ответил Марк.

– Я слышал, что ты как раз собираешься.

– Да, меня пригласили на работу в Чикаго, – расплывшись в довольной улыбке, сказал он, – там у меня будут отличные перспективы. Это огромная компания, у которой есть филиалы во всём мире.

– Где она находится?

– В пригороде. Дома там ещё относительно дешёвые. Я уже присмотрел себе один. Его только что выставили на продажу. Это самый лучший дом на улице, в нём гараж на две машины, но туда можно поставить три. Мне-то они не понадобятся, я оставлю третье место для лодки. Там ведь рядом озеро Мичиган.

– Далеко это от Чикаго?

– Примерно час езды. Зато вокруг дикая природа.

– А жена твоя согласна играть роль деревенской нимфы?

– Здесь же она играет, а там такая же деревня, только погода лучше и развлечений больше.

– Откуда ты знаешь? Ты ведь в Миннеаполисе никуда не ходил.

– Нельзя же сравнивать Чикаго с каким-то провинциальным городом. Отсюда люди бегут толпами. Когда я возвращался сюда после интервью, то ехал по дороге один, а на встречной полосе была пробка.

– Наверно, все возвращались в Чикаго после интервью здесь, – сказал Илья.

– Марк, тебя к телефону, – прервала их Лиза и, посмотрев на дочь, добавила, – Нина, помоги мне.

– Скажи, что надо делать, я её заменю, – предложил Илья, – пусть она с гостями посидит.

– Нужно расставить тарелки и принести мясо.

– Хорошо.

На кухне Илья несколько раз пытался поговорить с Лизой, но она всё время избегала разговора. Он собрал грязную посуду, вынул из духовки мясо, выложил его на блюдо и направился к столу. Когда он выходил из кухни, Марк неожиданно открыл дверь. Илья успел подставить локоть и ручка так ударила его в кость, что он охнул. У него еле хватило сил осторожно поставить блюдо на стол. Сделав это, он схватился за ушибленное место. Марк в это время уже тряс рукой и причитал:

– Ай-яй-яй, у меня, кажется, вывих. Ой, как больно. И всего-то дверь резко открыл. Ай-яй-яй.

Он так тряс рукой, что Илья хотел было спросить, как он себя чувствует, но посмотрев на него, понял, что никакого вывиха у него нет. Просто он гораздо быстрее оценил ситуацию и притворился пострадавшим, чтобы привлечь к себе внимание. Когда суматоха немного улеглась, Марк сказал:

– Рина просила меня вернуться домой пораньше. Я, пожалуй, поеду, а вам счастливо оставаться.

Он вышел, но через несколько минут вновь появился в гостиной и сказал, – Илья, я, кажется, ударил твою машину.

– А, чёрт! Я же предупреждал, что она стоит поперёк дороги, неужели ты не слышал?

– Нет, Илюша. Мой дядя слышит только, когда ему говорят: «на», – сказала Нина.

– Что будем делать? – спросил Марк.

– Как «что», оформлять аварию.

– Но у меня после этого поднимется страховка.

– А ты хочешь, чтобы за ремонт платил я? Новый Мерседес бесплатно никто не сделает.

– Ты можешь заявить об аварии через несколько дней. Например, скажешь, что тебе помяли машину на стоянке.

– Конечно, – поддержала брата Лиза, – тебе же всё равно.

– У меня сейчас совершенно нет времени. Мне надо оформлять визы, заказывать билеты в Москву. Ты, кстати, договорилась на работе?

– Видишь ли, Илюша, я, наверно, не поеду.

– Почему?

– Рина здесь без меня не справится.

– Значит, ты вместо отпуска хочешь нянчить племянницу?

– Так уж получается.

– Если ты не захочешь, не получится.

– Значит, я хочу.

– Это твоё окончательное решение?

– Да.

– Ну, тогда будь здорова, – сказал Илья и вышел из дома.

Ностальгия

 
Не покидай меня, безумная мечта,
В раба мужчину превращает красота.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
 

Толпа вынесла Илью из вагона метро на целующуюся парочку. Он не смог остановиться, невольно толкнул молодых людей и пробормотал извинение, но они не обратили на него внимания. Они уже процеловали несколько поездов и совсем не думали расставаться. Он посмотрел на них с завистью. Интересно, когда он сам последний раз целовался с такой страстью. Давно, наверно ещё до эмиграции.

Спектакль начинался в два часа, у Ильи Окуня оставалось ещё много времени. Он вышел на Бульварное кольцо и не спеша направился к театру. За прошедшие годы Москва сильно изменилась. Бомжи и попрошайки, художники и музыканты, ларьки и ресторанчики, надписи на разных языках и небоскрёбы, – всё это делало её похожей на любую другую столицу мира. Но в этой он вырос, любил её с детства и даже теперь, после стольких лет жизни в Америке, считал её родной. Она уже не такая, какой была в советские времена, но женщины здесь нравятся ему также как раньше и гораздо больше, чем жительницы Миннеаполиса и Сент-Пола. Конечно, среди сент-полянок тоже есть особы достойные внимания, однако он давно уже не был в столице своего штата, а в спальном районе, где он жил, люди почти не гуляли по улицам. Даже ближайших своих соседей он видел только, когда они косили траву, поливали цветы или прогуливали собак. Это была одноэтажная Америка и в ней, как и в любой деревне, здоровались с каждым встречным, но встречных было немного. Однажды, прогуливаясь с женой, он увидел молодых родителей, кативших перед собой детскую коляску.

– Это русские, – уверенно сказала Надя.

– С чего ты взяла?

– Детей в коляске могут прогуливать только наши.

Она оказалась права. Она почти всегда была права, даже когда говорила, что болезнь её фатальна…

* * *

Около театра уже стоял шурин.

– Ты знаешь, что спектакль заменили? – спросил он.

– Нет.

– Вместо «Чёрного принца» будут давать «Недоумков».

– Ну и что?

– Тебе может и ничего, а я и так общаюсь с ними каждый день. Сегодня утром один из них достал меня своими вопросами. Он, правда, считает себя студентом университета, но если бы не деньги его папы…

– Так ты не пойдёшь? – перебил Илья.

– Пойду.

– Тогда веди себя прилично и не тяни меня за рукав с середины действия.

– Если это хорошая вещь – не буду.

– Володя, я досижу до конца, чего бы это тебе не стоило.

– Не говори с такой уверенностью, это признак неразвитого ума и плохого вкуса.

– Я имею право так говорить.

– Почему?

– Потому что я понимаю здесь каждое слово, любой каламбур и самый тонкий намёк. Ты даже не представляешь себе, какой это кайф. Слишком долго я не видел спектаклей на русском языке, я по ним изголодался, поэтому мне здесь всё нравится, ты понимаешь всё.

– Так попроси политическое убежище и переезжай в Москву.

– Я уже думал об этом, но я отвык от вашего уклада и не знаю смогу ли здесь жить.

– Сможешь, люди и в тюрьме живут.

Илья удивлённо посмотрел на друга. Он прекрасно помнил, что Владимир Филиппович Монастырский отказался от грин карты и, проработав два года в США, вернулся в Россию. Миннесотский университет предлагал ему тогда должность профессора и Илья потратил много усилий, чтобы удержать его в Сент-Поле. Он долго уговаривал родственника подождать хотя бы до тех пор, пока в России станет немного лучше. От учеников Монастырского он знал, что в крупных исследовательских центрах Москвы разговоры стали похожи на сплетни у синагоги. Учёные, нерегулярно получавшие зарплату, обсуждали, кто куда уехал и за сколько там себя продал. Владимир Филиппович был единственным, кто поплыл против течения. Он с серьёзной миной говорил Илье, что на родине его называют по имени-отчеству, а в Америке до глубокой старости любой мальчишка будет обращаться к нему по имени. Допустить этого он никак не может.

* * *

Действие на сцене разворачивалось медленно.

Молодой энтузиаст-учитель, увлёкшийся идеями просвещения, приехал в глухую деревню, чтобы сеять «разумное, доброе, вечное», но его усилия разбивались о непроходимую глупость местных жителей. Столкновение восторженности и идиотизма рождало забавные ситуации и зрители постепенно увлекались происходящим, даже скептически настроенный Монастырский смотрел с интересом. Особенно выделялась главная героиня – жена врача, которая всеми силами пыталась выдать замуж свою перезревшую дочь. По сюжету ей иногда приходилось наблюдать за поведением молодых людей, появлявшихся в её доме, и она с таким чувством вздыхала и всхлипывала, что даже если прямо не участвовала в действии, привлекала к себе внимание всего зала. Илья был в восторге. С трудом дождавшись антракта, он спросил шурина:

– Ну что, сегодня ты уже не хочешь уходить?

– Нет, – ответил Владимир Филиппович, – очень уж здорово она играет. – Он посмотрел в программку, – Елена Федосеева. Ба, она даже не заслуженная. Представляешь! А в прошлый раз главная героиня была народной.

Два дня назад они были в очень известном театре. Артисты играли из рук вон плохо и вскоре после начала спектакля Монастырский стал шептать Илье на весь зал:

– Пошли отсюда, я не могу на это смотреть. Мало того, что они сами ущербные, так ещё и поставили какое-то дерьмо.

– Подожди, может они разыграются, – возразил Илья.

– Для того чтобы узнать вкус вина не обязательно выпивать целую бочку.

– Я не такой хороший дегустатор как ты.

– Ну, посмотри хоть на эту старую калошу, – Владимир Филиппович ткнул пальцем в артистку, игравшую легкомысленную француженку, – она ведь думает, что ещё молода и красива, а сама, наверно, вместо зеркала каждый день смотрит на фотографию тридцатилетней давности.

– Замолчи.

– Я считаю, что оставаться глупо.

– Сделай хоть одну глупость в своей жизни.

– Я уже пошёл с тобой на эту самодеятельность. Они хуже любителей, каждый из них в отдельности играет плохо, а все вместе – очень плохо.

Илья не стал возражать. Он прекрасно знал характер друга и, понимая, что остановить его невозможно, пересел на другой ряд.

Сегодня у профессора опять блестели глаза и Илья приготовился к очередной его лекции.

– До чего же всё-таки у артистов трагическая судьба, – начал Монастырский, – у них один шанс из тысячи. Им нужен понимающий режиссёр, доброжелательные коллеги, хорошая критика и всё это пока они молоды. Возьми хоть Елену Федосееву. Ведь она уже не девочка, а ничего толком не добилась. Не удивлюсь, если её талант переплавится в злость и горечь.

– Ну а чем, скажи, лучше архитектору, здания которого не строят?

– Тем, что проект уже есть и его могут воплотить в камне в любой момент.

– А писатель, которого не печатают, что он? счастлив? У него судьба завидная?

– Хорошая книга пробьётся к читателю. Рукописи не горят.

– А художник, картины которого не выставляют?

– Он может показать их друзьям, а теперь через интернет и всему миру.

– Почему же артисту хуже всех?

– Несыгранную роль в архив не спрячешь, на бумаге не напечатаешь и в музее не выставишь и если момент прошёл, то это безвозвратно. В тридцать лет играть Джульетту уже поздно, но самое главное – артист не может существовать вне страны своего языка, для него эмиграция – это профессиональная смерть.

– Опять эта тема, – подумал Илья и чтобы избежать неприятного разговора, сказал, – пока главная героиня не умерла, я подарю ей цветы.

– Где ты их возьмёшь? Это же театр, а не рынок. Купи ей лучше шоколадку.

– Эх ты, остряк-недоучка. Актриса – это не элементарная частица, для неё признание таланта гораздо важнее насыщения утробы. Я спрошу у билетёрши, она должна знать, где здесь цветочный магазин.

Илья скрылся в толпе, а перед самым началом второго действия вошёл в зал, держа перед собой три ярко-красные розы.

Актёры, уже «взявшие» публику, играли с подъёмом, а жена врача, продолжавшая отчаянные попытки выдать свою дочь замуж, была просто неотразима. Илья пожалел, что не купил ей большой букет, тогда эта пожилая женщина ещё долго бы вспоминала его подарок. После окончания спектакля он первый подошёл к сцене и вручил ей цветы.

– Что ты ей сказал? – спросил Владимир Филиппович, когда они стояли в очереди за пальто.

– Ничего.

– Чудак ты на букву «М».

Илья подумал, что родственник прав и подошёл к билетёрше.

– Ну что, купили цветы? – спросила она.

– Да, но я хотел бы поговорить с Еленой Федосеевой.

– Пошли, – сказала билетёрша и повела его по каким-то коридорам. В служебном гардеробе она попросила подождать и тотчас же исчезла, а через несколько минут из артистической уборной вышла красивая молодая женщина, которая держала в руках его розы. Илья удивлённо глядел на неё, не в состоянии поверить, что она так естественно играла пожилую провинциалку. Артистка наслаждалась произведённым эффектом.

– Лена, вы потрясающе играли и мне очень жаль, что я не видел вас раньше, – сказал он наконец.

– Вы можете посмотреть позже.

– Нет, я завтра уезжаю в Америку.

– Жалко, – сказала артистка и в глазах её появилось уже нечто большее, чем обычная радость при виде восхищённого зрителя.

– Если вы сегодня свободны, мы могли бы провести вечер вместе.

– Я должна позвонить сестре, у неё мой сын и я не знаю, когда она его привезёт.

– Звоните, а я пока скажу другу, чтобы он меня не ждал.

* * *

– Тяжело вам было сегодня? – спросил Илья, когда они заказали обед в итальянском ресторане.

– Да, очень, ведь замену сделали в последний момент и я с трудом уговорила сестру посидеть с сыном. Мне даже некогда было повторить роль, а нам пришлось ещё преодолевать сопротивление зала. Люди-то шли на другую пьесу и были настроены очень агрессивно. Этот спектакль дался нам кровью.

– Охотно верю, один только мой родственник может отбить энтузиазм у кого угодно.

– Вот видите.

– Да и я к названию отнёсся весьма скептически.

– Заморские гости все такие.

– Ну, не все, – возразил Илья, – конечно, вы считаете, что Америка страна жёлтого дьявола, что люди там думают только о том, как бы побольше заработать, а потом пошиковать в дешёвом ресторане или пустить пыль в глаза хорошенькой артистке. Наверно, такие тоже есть, но я рядовой инженер, то есть по сравнению с новыми русскими голь перекатная. Я даже не хочу строить из себя миллионера.

– Ну, ладно, Илюша, я неудачно пошутила, не обижайтесь. Скажите лучше, как вам понравилась Москва?

Илья посмотрел на Лену. На вид она была ровесницей его сына, но почему-то сразу назвала его также как и все знакомые, уменьшительно-ласкательно. Что это, аура незащищённости? свойство характера? проклятие или благословение?

– Вы не хотите отвечать?

– Я не знаю, как ответить. Я здесь вырос, я встретил друзей, которых не видел много лет, я… Конечно, мне понравилось.

– Что именно? – спросила она, налив себе шампанского и отпивая его мелкими глотками.

– Вам это трудно будет понять, вы ведь не пережили эмиграцию.

– Я артистка, я и не такие роли играла.

– Видите ли, Лена, я впервые за эти годы мог свободно выразить свою мысль. Я ради интереса заговаривал с незнакомыми людьми, прикидывался то грузином из Тбилиси, то провинциалом из Вологды, то евреем из Одессы и всегда меня принимали за того, за кого я хотел.

– А вы самим собой были?

– Да, в первый же день я пошёл на Арбат, чтобы купить сувениры для друзей. У меня там разбегались глаза, но когда я увидел матрёшек, то просто обалдел. На прилавке стояла целая банда террористов: Арафат, Саддам, Каддафи и Бен Ладен, а прямо против них – отставные израильские генералы во главе с Шароном и американские президенты под предводительством Буша. Я уже представлял себе, как привезу эти армии деревянных солдатиков домой и буду по одному раздаривать знакомым, а потом на какой-нибудь вечеринке мы устроим игру в шарады. Перемешаем всех матрёшек и будем отгадывать, кто есть кто, а если перепутаем Путина с Распутиным или Асада с Саддамом, разница невелика. Короче говоря, я забылся и по привычке спросил по-английски «Сколько стоит?». Продавец посмотрел на меня, шмыгнул носом и ответил:

– Дорого.

– Значит, он не признал в вас иностранца?

– Нет.

– И вы расстроились?

– Не очень. Наверно, я был к этому готов. Судя по всему, есть какая-то ущербность в бывших советских подданных моего возраста.

– В чём она выражается?

– Вы слишком молоды, вам трудно представить, что брелки и целлофановые пакетики были дефицитом и для того, чтобы их получить люди пускались на разные авантюры. Те, кому это удавалось, считали себя людьми высшей категории.

– Вам, наверно, не удавалось.

– Зато иногда от меня зависело, кому эти дефицитные товары попадали. Я тогда подрабатывал переводчиком на выставках и очень быстро научился распознавать попрошаек. Они обычно напускали на себя важный вид, подходили к экспозиции и говорили, что работают на заводе, который готов купить хорошее иностранное оборудование. Они рассчитывали, что заинтересованные представители фирмы подарят им сувениры, но для меня все их действия были шиты белыми нитками и когда они с видом знатоков спрашивали:

– Как работает эта машина? – я отвечал:

– Обычным путём.

– Ну и? – спросила Лена.

– На этом диалог обычно заканчивался. Так вот продавец матрёшек напомнил мне работу на выставке. Он моментально меня вычислил.

– Не расстраивайтесь, Илюша, ведь во всём есть свои плюсы. Кстати, вы долго не были в столице, скажите, что по-вашему здесь изменилось?

Илья пожал плечами.

– Нет, действительно, что? – она в упор посмотрела на него и было что-то зовущее в её взгляде…

– Молодёжь изменилась, – ответил он, потянувшись к бокалу и отводя глаза, – я, наверно уже отвык от столичной жизни, но в скандинавско-немецком городе Сент Поле молодёжь так себя не ведёт.