Текст книги "Пущенные по миру"

* * *

Однажды проездом в район Екатерина завернула в родную деревню, заодно проведать братьев и побыть на могилках отца и матери. Остановилась у Епифана, так как его увидела первого, и от него пошла проведать Егора; он только что приехал из Калуги и встретил сестру уверенным в себе, бодрым дельцом.

– Говорят, председательствуешь, сестрица? – улыбнулся с тем значением, когда дела у самого идут неплохо.

– Ох, председательствую, Егорка! Хотя бы когда в гости заехал?

– Что тяжело вздыхаешь? Или колхоз вконец заездил? Похудела, вижу! А мне по гостям, извиняй, разъезжать крайне некогда, – и развёл в стороны руками. – Вон и Нюта тоже хочет, чтобы я подучил её мужика, а мне некогда кого-то учить уму-разуму.

– Тебя бы на моё место – узнал бы. А чего? Я, баба, тяну, а ты бы горы своротил… А уж об Нюте я молчу, она просто из завести тебя дёргает…

– Я не такой, чтоб меня зря дергали, я на своём месте, сестра, законном! – протянул, бравируя, Егор с лукавинкой в серых глазах, при этом весь его вид говорил, что он ведает о таком секрете жизни, который ему обеспечивает твёрдый доход, и тут же продолжал: – А ей с мужиком только готовое подавай, пусть бы сами осилили эту науку, а тогда бы говорили…

– Не прочное твоё место, как старый мост, по которому боязно ходить, – твёрдо отчеканила Екатерина, но с ворохнувшейся в сердце тревогой за брата. – Незаконное, братка, Нюта этого тоже не понимает, а туда же, – прибавила теплее и сочувственнее.

– Это почему же? – тотчас его веселая бесшабашность сменилась суровой бледностью на мужественном лице. – Ты у нас одна такая грамотная, погонялой стала!

– Ты бы, Егорка, лучше не злился, а прислушивался, я бываю в районе и слышу разговоры… Теперь пришло суровое время, прознают власти, и каюк! – бросила она.

– И так уже фабрикантом погоняют… Ну и что, вызывал меня Антип, поговорили… Да, он пугать мастер. На пару с районным товарищем стращали. Однажды с ним бутылочку вот у меня за тем столом распили, и всё ему как есть обсказал. А он, зануда, сам понимает, что придраться не к чему, и всё ссылается на старые директивы, направленные якобы на таких, как я. Только не пойму, чего и ты в моём ремесле находишь вредного? Ведь я не кулак, шью своими руками. А небось тебе брат нажаловался, что его жена наловчилась шитью? Епишка такой же завистник, как и все, кто не способен овладеть ремеслом. О Бедине я уж умолчу – тот первый завистник и нелюдимец, потому что лентяй высшей гильдии, отседова и встал у власти, чтоб портить людям жизни, сучье вымя!

– А ты думаешь, люди не подмечают, как Софья днями от тебя не выходит, а ей самое место – в колхозе. И Епишу я понимаю, ты гляди, чтобы тебе бумагу не прислали о применении наемной силы. А там разбираться не будут, кто она тебе…

– Дак она уже давно у меня не работает. К тому же свой человек! Ты бы жила под боком, и тебя бы позвал…

– Я бы не пришла, своих дел хоть отбавляй. А зря ты говорил, будто тебе завидуют, – подумав, продолжала сестра. – Ты в колхозе не состоишь и на государственной службе не числишься, а значит, тебе одно определение: – мелкий частник! А кому это нынче понравится? Тот же Антип сегодня с тобой выпивал, а завтра при первой возможности продаст…

Егор подобрался, враз нахмурился; лицо, с проступавшей тёмной щетиной, потемнело, подвигал жестко скулами: то холодно взглянет на сестру, то себе под ноги, – значит, истина в её словах была, раз так больно карябнуло по сердцу.

– Хочешь сказать, все налоги платишь? Нынче этого мало…

– Ты попробовала? Легко его уплатить? Во всей деревне такого никто не выплачивает, какой навесили мне, – и потише прибавил: – Верно, на ремесло указа не было, а вышел бы – я бы радовался!

– И не жди, не будет! Не понимаю, Егорка, чего ты добиваешься своим упрямством? В городе нэповцы затихли, попрятались, а ты никак не уймёшься. По нынешнему времени надо сидеть, как мышь. Или иди со всеми в одной упряжке.

– Дак нешто ты думаешь, я сам не хочу? Изволь знать, сестрица: не берут. Писал заявление, не приняли, и жену тоже! – расширил он в гневе глаза. —У вашем колхозе нешто все выходят на наряды? Вот и у нас есть такие: ни в колхозе, ни у себя дома, пить стали, как чумные. Но что же это власти делают с людьми? Я пока пользу приношу, а коли ремесло отымут, тогды мне нечего будет делать и токмо останется пить самогон. И за что меня так не любят? – с застарелой болью произнёс Егор. Потом в отчаянии вскинул тёмно-русую голову на сестру. – Небось и ты читала статью товарища Сталина о перегибах? Вот я возьми и про неё упомяни Антипке, так он ажник свои бельмы опустил – знамо, учуял свою вину… – Но товарищ Сталин не знает о твоих перегибах? – стояла на своём Екатерина. – Народ зря ничего не подмечает, ты и есть мелкий частник-фабрикант!

– Эта песня безнадёжно устарела, будет долдонить. Где у меня работники? – закричал в гневе и ярости он.

– Ох, братка-братка, тебя не переспорить, – она опустила в печали голову, задумалась о своём.

– А твой Федька где работает? Поперва на себя посмотри, праведница, – неожиданно свирепо выкрикнул Егор, вытаращив глаза.

– Ну, на станции, – устало ответила Екатерина. – Думаешь, меня это радует? Тоже не хуже тебя тычут пальчиком…

– А пошто в колхоз не идёт? Заставь! Знаю – не сможешь! Вон и Нюта с мужиком мечтает в город удрать. Помнишь, мать отправляла её в город, тогда не захотела, а теперь горюет…

– Так он же при государственном деле, как ты этого не поймёшь, Егорка, – в досаде, тихо промолвила сестра и после паузы прибавила: – Что же Нюте в колхозе плохо? Дояркой работает…

– А нешто я не при деле? – вопросил, перебивая, брат, не услышав последний слов сестры. – Живу в советском государстве, а не на Луне, – твердил своё Егор. – Чего же, в государстве на всех нету тулупов? Да я не видел ни в одной лавке, чтобы они были в свободной продаже. А у меня в сей момент расхватывают, не успею показать товар…

На это Екатерина не ответила, лишь обречённо махнула рукой – мол, этот разговор вести без толку, однако вскоре опять живо взглянула на брата.

– Я вот если бы председателем не работала, ничего бы в колхозном движении не смыслила. Помню, как была жутко недовольна избранием меня на такой важный пост, а также не нравилось, что землю и скот у всех отобрали, и всех в общее ярмо впрягли, но ничего, привыкла. Новое всегда поперва в диковинку.

– А моё дело разве не новое на деревне, не в диковинку?

– С Епифаном чего не ладите? Значит, его выжил, что ему пришлось избу рубить?

– Дак за его половину я ему заплатил.

Екатерина качнула головой, мол, понятно. Напоследок вспомнила о его жене, спросила:

– А где же Настя, дети?

– В старой избе, и дочки с ней, – ответил тихо он. – Шьёт? – она покачала головой, стала прощаться.– Ну ладно, мне пора ехать в район по делам, а ты, братка, гляди в оба и не серчай на меня…

– Пуганая ворона куста боится, так и вы все… Я ежели что – статью вождя снова покажу… А ты бы, сестрица, чем пугать меня, там в районе нужное словцо замолвила: мол, живёт брат исключительно честно и вредить их общине не собирается. – Ещё бы не хватало, чтобы тебя там узнали? К Нюте заеду, скажу, что ты с огнём играешь…

Однако Егор только махнул рукой и не счёл нужным признаться сестре, что в прошлый раз Бедин подгадал вызвать его в сельсовет как раз в присутствии районного представителя ОГПУ, курировавшего их район…

Глава 12

Фёкла разлюбила Антипа Бедина уже на втором году их совместной жизни. И вовсе не только потому, что был он не хозяйственный мужик, а лишь по той причине, что крайне враждебно относился к односельчанам. Фёкла была неграмотная, но даже и она уяснила сущность его классовой ненависти к людям, заключавшейся в такой примитивной формулировке: если у кого-либо подворье выглядело побогаче его личного, значит, хозяин оного вполне подходил под категорию зажиточника, стремящегося и дальше развивать своё хозяйство. Таким образом, его лютая непримиримость, как известно, распространялась на всех тех, кто так или иначе стремился наживаться, невзирая на то, каким способом они это достигали.

– Так мы до социализма не дойдём, – говорил он на собрании партячейки деревни, – ежели зажиточники попрут со всех сторон, как чертополох.

Конечно, свои его поддерживали, хотя партячейка состояла всего из трёх человек. Помимо самого Бедина ещё двое её членов составляли бедные крестьяне, которые в партию большевиков вступили в самый разгар Гражданской войны. Домой вернулись израненными, однако это не мешало им вести своё хозяйство, но, быть может, не с таким размахом, как другие. А когда началась коллективизация, они по долгу партийцев вступили в колхоз одними из первых. Наум Дородов, кряжистый, медлительный, с рябым лицом, был избран председателем, а Захара Струхова поставили весовщиком и конюхом одновременно.

Дородов и Бедин сходились довольно трудно, у обоих характеры несговорчивые. Председатель колхоза на фронте получил контузию, и от этого он плохо слышал. Потеряв своё хозяйство, Дородов со злостью принялся налаживать колхоз, взявшись за гуж, как за собственный. И от колхозников требовал беспрекословного подчинения, беспощадно срезал трудодни всем, кто работал лениво и прохладно.

К Егору Мартунину Наум Дородов относился не без зависти, замешанной на тайной ненависти к его хозяйской хватке, и от этого председатель не желал его видеть в колхозе даже после того, как Егор под нажимом Бедина нацарапал заявление о приёме, и своим партийным долгом считал, что таким образом он его выжимал из села…

Враждебное отношение к сельскому предпринимателю со стороны председателя исходило еще и потому, что вся деревня была наслышана о его ремесле. А так как некоторые мужики у него тайно шили полушубки, Дородов хотел, чтобы люди отказывались делать Егору заказы, и таким образом тот быстро разорится, и тогда попросится в колхоз. Но правление нарочно не станет рассматривать его заявление, поскольку тому там нет места из-за того, что Егор по своей кулацкой психологии уже сложился в мелкого буржуа и потому будет дурно влиять на сознание колхозников. Вот Бедин вроде бы вёл с ним личную борьбу, но почему-то долго его терпит. Может, того требовал политический момент или тот на него так пагубно подействовал? И в чём крылся смыл бездействия Бедина, оставалось только гадать, но и особо голову над этим не ломал. А ведь хорошо известно, что Антип был самый ярый враг любому, кто рвался к обогащению. Возникал вопрос: почему же медлил? Это Дородова больше всего настораживало, отчего даже на собраниях боялся упоминать о Егоре, а все потому, что в селе противник Бедина считался значительной фигурой, а значит, был более почитаем, чем он сам, председатель колхоза. Но и Бедин порой Дородова ни в грош не ставил. Это объяснялось довольно просто – он был много лет председателем сельсовета, в руках держал неограниченную власть. Поэтому власть Дородова в селе не признавали больше самого Бедина. И это хорошо знали в районе и почему-то тому не ставили на вид, что он зажимает председателя колхоза. И оттого он считал: если тот не отдал Мартунина органам, тогда и он, Дородов, не должен ставить вопрос о его раскулачивании. Пусть мужик как бы числится в колхозе, только бы это утаивание не просочилось в район, не то им тогда обоим не сносить головы. Но у него выгодней ситуация, так как стоит как бы за спиной Бедина, ему и карты в руки. Впрочем, Антип как-то прозрачно намекнул Дородову, чтобы не принимал Егора в колхоз без его личного распоряжения. И он держал слово. А ежели кто-либо из недоброжелателей донесёт на Егора в район, то он, Дородов, объяснит всё как оно есть: мол, чего-то Бедин выжидал и до особого распоряжения запрещал трогать предпринимателя. А пока он сам не станет беспокоить Егора, ибо он не хочет прослыть в глазах всего села отъявленным душегубом.

Между прочим, Дородов также знал про то, как иногда Бедин похаживал к Егору домой, что наглядно давало понять: классовый враг пригрет власть предержащим. Если Бедин занял в отношении частного ремесленника действительно выжидательную позицию, значит, того и впрямь требовал политический момент, а раз так, тогда нечего подымать много шума – зачем в народе возбуждать к себе острую неприязнь? Тем более Дородов знал, что партийное начальство сознательно допускало, чтобы в деревнях были единоличники, существование которых говорило бы о том, что партия признала полностью перегибы и отныне их не допускает, создавая в деревне воспитанием крестьянского сознания нормальные условия для коллективной жизни.

Вот и на собраниях партячейки, Егора, как вновь народившегося кулака, почему-то даже редко разбирали. Дородов самолично убедился, что в отношении Мартунина Бедин ведёт непоследовательную политическую линию. Но и Антип, в свой черёд, тоже сознавал, что Дородов ждал от него особых указаний в отношении заявления Егора о приёме в колхоз и потому занял непростительно выжидательную позицию, так как для спокойствия остальных крайне опасно терпеть процветание классового врага, ибо дурной пример очень заразителен. Довольно либеральничать, достаточно позаигрывали с врагом. Увещеваний и предостережений его, Бедина, Егор так и не принял, а теперь пусть пеняет на себя, скоро он поплатится за своё ослиное упрямство. Нешто опять новоявленный богач купил лошадь ему, Бедину, назло.

Но причина заигрывания с Егором крылась в другом. Разумеется, в селе всем было дивно наблюдать, как вечерами из двора Егора Мартунина выходил изрядно выпивший Бедин. Однако председатель сельсовета почти не опасался о себе кривотолков, так как он давно приучил людей держать в постоянном страхе увеличения налога. Хотя с приходом колхоза эта лавочка для него закрылась, так как для колхозников был установлен твёрдый налоговый предел. И всё равно Бедин видел, что его по-прежнему боятся, хотя это вовсе не мешало кому-то распространять лживые слухи, будто бы он, Бедин набавлял налоги как раз в те критические дни, когда его семья еле прокармливалась. Ведь было же, иногда он брал из общественного закрома и муку и зерно, при этом почему-то считая, что делал он это вполне законно…

Бывали случаи, когда он шёл людям на уступки, то есть оттягивал срок взимания налога или старых недоимок. Правда, только под тем условием, если должники помогали ему пресекать дурные о нём слухи. И в то же время притеснял нещадно тех, кто так или иначе уклонялся от нарядов, прогуливал и попросту работал спустя рукава.

Однажды зимним вечером, когда Бедин в очередной раз избил жену, он вышел из дому и, по своему обыкновению, сначала направился в сельсовет. Но потом остановился посреди улицы как вкопанный, затем круто повернул в проулок, который вёл под уклон к овражку, через который вскоре перебрался и очутился на другой улице, где стоял на высоком угоре несколько горделиво под железной кровлей кирпичный дом Мартуниных. Ему казалось, что даже в облике дома угадывалось нечто самолюбивое и заносчивое от самого хозяина. И вот как раз это угадывание в наружности дома образа Егора поселило в Антипе (впрочем, еще с самого детства) непреоборимую к нему ненависть. А нынче даже ощущалось отчаяние, что у его неприятеля жизнь складывается вполне удачно, в то время как его – несчастливо. При воспоминании об этом недавняя злость на свою бесплодную жену острой досадой переметнулась на Егора, которому сейчас он всё выскажет.

Уже не одну беседу провёл Антип с Егором насчёт его дома, построенного в советское время с кулаческим шиком, что хотя бы железо ободрал с крыши да накрыл дранкой или на худой конец соломой. Но Егор упрямо твердил ему одно и то же: дескать заслужил законное право жить в кирпичном доме. Эту мысль Бедин припомнил только сейчас, а после последнего с ним разговора прошло не так уж много времени. «Дезертировал из Красной армии, а сам, подлюка, утверждает, что завоевал; но скорее пулю себе в лоб, нежели такое жильё, – продолжал Бедин сердито, неприязненно рассуждать на подходе к солидному подворью Егора Мартунина, который давно сидел в его сердце болезненной занозой. – Епифан оказался умнее братца, – стучали молоточками мысли в хмельной голове, – срубил обычную избу, а теперь ему будет спокойней, и нам тоже. А Егора когда-то придётся взять за жабры. На черта он мне сдался, как бельмо на глазу. Хотя я могу его просто не замечать, как поганую гниду, но тогда меня опередит непременно Наум Дородов, и нагрянет под его дудку Снегов как снег на голову: мол, почему до сих пор Мартунина не выслал из села?»

Во дворе Егора кобель рыжей масти злобно облаивал гостя. Хозяин, накинув на плечи душегрейку, закричал на пса с замахом руки, который нехотя, опустив обидчиво голову, поплёлся в будку – дескать, что же, я не должен полаять на чужого?

– А-а, Антип Сергеевич, добрейший ты мой, проходи! – Егор сановито пропустил вперёд себя Бедина, рослого и светловолосого, в подаренном им полушубке, открыто улыбаясь нежданному гостю. – Ты не могешь без меня жить спокойно? – пошутил разухабисто Егор.

– Да уж… – ворчливо буркнул тот, идя в дом по ступеням крыльца, поглядывая косо на выглядывавшего из будки рычавшего в оскале кобеля. – У, ну псина у тебя, как у доброго пана, когда успел завести? – и толкнул дверь резким выбросом руки.

– Дак это мне братан из лесу привёл…

Вошли в переднюю, светлую горницу, керосиновая лампа под стеклом горела ярко. Егор властным окриком позвал жену, она вышла из другой горницы на зов мужа в нарядной цветной блузе. Красивая, статная, молодая, любо-дорого поглядеть, его же, Бедина, жена Фёкла несколько долговязая, но тоже была хороша собой…

– Подавай, Настя, ужин, с гостем вечерять будем, – сказал благодушно Егор.

Женщина неохотно ответила на приветствие Бедина, пожиравшего её пьяным взором, и стала молчаливо выставлять на стол в мисках еду: вареную баранину, запеченную картошку, солёные огурцы и грибки.

Из постава Егор важно вынул два больших стакана и бутылку самогонки. Последний раз Бедин был у него в конце осени, и вот уже близилось Рождество. Вроде бы долго не появлялся Антип, прикинул в уме Егор, а теперь кажется, гостевал только вчера. В тот раз говорил о доме, что его непременно нужно сделать неприглядным, а то бросается в глаза, как барская хоромина. А ежели посудить здраво, значит, барам можно было жить, как им вздумается, а им, крестьянам, почему-то запрещено. Что же это получается? Выходит, всем оставаться бедняками – власти выгодней? Неужели только ради этого делали революцию? Совсем непонятное требует советская власть: это нельзя, то нельзя, зато их колхоз – можно? Думают, что станут скоро жить хорошо, но что-то по людям это не видно. Тогда остаётся заколотить все избы, согнать народ в одну общественную хоромину, как свели со всех подворий скотину да поставили в общий хлев? Вот это Егор и говорил Бедину в прошлый раз.

– А ты живи, как я, – ответствовал ему Антип. – Мне много не надо… и не пропадаю…

Вот и на этот раз снова выпили они по первой, закусили хорошо, а после второй лишь пожевали огуречные дольки и внимательно переглянулись, как бы нащупывая ход предстоящего разговора. И по тому, как Антип недовольно насупил брови, Егор понимал, что гость сегодня крайне не в духе, а значит, поведёт крутой разговор, – собственно, так оно и получилось.

– Не понимаю я себя: и чего с тобой всё нянчусь? – начал он жестко, положив руки на столе перед собой, как прилежный ученик. – Ты мой давний недруг, своим упорным несогласием жить, как я, то есть не гнаться за прибытком, портишь мне этим самым сознательно кровь. Да вот где ты у меня! – показал он ребром ладони себе на шею и, раздражаясь всё больше, продолжал: – Да, да, Егор Власыч, противен ты мне, хоть я у тебя в гостях, и скажу честно: ты уже себя обрёк. Моей к тебе пощады отныне не жди, жалеть твоих дочек более не могу. Как я тебе говорил: поступай по моему совету, человеком сделаю, а ты гонор выказал…

– Это как я себя обрёк? Что ты, меня арестовать пришел? – повысил в оторопи тон, озадаченно уставился на Антипа, потом спохватился, чтобы Настя ненароком не услышала, понизил голос до шепота, и его взгляд выражал крайнее недоумение: отдаёт ли Антип отчёт своим словам? В это было невозможно поверить. Если он так захотел по пьяному делу с ним пошутковать, тогда зачем надо с угрозой кривить губы? Антип когда-то действительно предлагал ему быть у него помощником, на что Егор ответил категорическим отказом, ибо быть у кого-то в подчинении не для него, ему намного важней своё дело, которое помимо того, что приносило прибыль, ему нравится, вот и весь сказ, а Бедин этого никогда не поймёт.

Потом Егор заметил, как Антип пьяным взглядом ощупывал его жену, когда Настя хозяйничала то у стола, то у печи. Оказывается, у Бедина проявляется похотливый интерес к его жене, не из-за неё ли он похаживает к нему? В холодных рыжеватых глазах Бедина темными бликами светилась черная зависть. Однако Егору её происхождение было не совсем понятно, потому как ничего не ведал о том, как сам Антип жил со своей женой. А деревенские сплетни баб ему некогда было выслушивать, ибо работа поглощала всё его существо.

– Нешто твоя… опять брюхата? – спросил он.

– Да, сына жду, – буркнул Егор, косясь на жену, чтобы скорей ушла и нарочно не прислушивалась к их разговору.

«Везучий мужик, – думал между тем не без злости Бедин, – и баба собой дюже хороша, нарядна, и девки уже большие. А у меня жинка зануда ущербная… Ну, ничего, вся его райская жизнь рассыплется прахом. Давно приелась советской власти. От Егора колхозу всё равно никакой пользы, я этот узел эвонный быстренько разрублю! Хватит потрафлять мне врагу, а то ненароком взыщут за все мои его укрывательства: раз вовремя мер не принял, так поезжай с ним же на Соловки? Как это делается я знаю. С районным показателем справился досрочно, а теперь взяться за чистку колхозных рядов от вредителей, шибко мы запаздываем с исполнением указа по борьбе со всяким вредным элементом».

– Не-е, Егор Власыч, не буду я тебя трогать, пока живи, – и при этом ехидно улыбнулся и жёстко, крепко сжав челюсти, посмотрел на его жену.

– А почему обречен, что я тебе содеял вредного? Кажись, мы поимели уговор… ежели хочешь налогом задавить, так я его завсегда поставлял в срок, как единоличник, что ещё нужно? – заморгал ресницами Егор и прибавил: – Давай лучше выпьем и как следует потолкуем. А ежели ты меня всё пугаешь – это здря, я не вредитель, – и пристукнул себе в грудь кулаком, наклоняясь ближе к Бедину.

– А что мне тебя пугать, я тебя неоднократно предупреждал; было такое, было! Вот и думай теперь сам. И ещё я стал замечать, Егор Власыч, что тебя наши люди сторонятся. Знать, чуют, не по вкусу ты им, вот какие пироги. А я должен на это глядеть скрозь пальцы?

– Неправ-да-a! Тогда к кому они идут, ежели приспичит пошить полушубок? Ответь мне на это? А ежели говоришь – назови того прохиндея, кто меня боится аки сатаны али норовит навести на меня дурную молву? Я не уверен, что таковые найдутся. Но то, что завидуют, в это я поверю сполна. А может, у тебя тоже есть ко мне зависть и она тебе спать не даёт. И ещё я слыхав такую ерундистику, что будто бы я с тобой блаты поимел, что даже ты меня пригрев… – Егор осёкся и с сожалением подумал, что этого, пожалуй, не следовало говорить, и был прав.

– Да? Как гидру всего пролетариата? – Бедин выпростал со стола руки, качнул отчаянно головой; ему ни одним мускулом лица сейчас не хотелось показать, что слова Егора его испугали и внутренне заставили встряхнуться. Но как бы он это ни пытался скрыть, от Егора всё равно реакция гостя не ускользнула, и он полагал, что, сам того не ожидая, сумел его малость пресечь.

– Ну ничего, – между тем продолжал Антип с тихой угрозой, с нажимом на каждом слове, – и этот слушок я придавлю, как комара…

Затем они снова выпили, тянули самогон по очереди с причмокиванием в установившейся тишине горницы, а после вдумчиво захрустели огурцами, как приятели-единомышленники, пришедшие к принятию общего решения. Потом хрипловатым баском Бедин прорезал устоявшуюся в горнице тишину:

– Я с тобой, гляди, не балую, на сей раз уговаривать не буду. Тогда я, как частное лицо, с тобой баял по-хорошему, а теперь вот у меня мандат от советской власти, которой ты никак не подчиняешься… Из всего села, я повторяю, у тебя домовина истинно кулацкая – это раз, в колхозе не работаешь – два, ну а далее считать не стану. Уже этого с лихвой достаточно, что ты и есть враг колхозному строю. Однако у тебя есть шанс оправдаться – советую, Егор, отдать в пользу колхоза дом, а сам катись к чёртовой матери со своей мануфактурой, я тебя тогда и знать не буду…

– Это прямо смех какой-то, ей-богу, да какой же я враг колхозу? Кстати, с начала осени моё заявление о приёме в колхоз лежит у Дородова, А почему меня не принимают, этова я не ведаю. Может, сами сомневаются, что колхозы ненадолго? А в город я бы давно махнул, как бы тут кто для меня овец разводил, брата вот просил – не захотел…

– Постой, – вдруг остановил его Бедин, – как ты сказал? Кто же это, по-твоему, сомневается? Нас хочешь обвинить? Не выйдет, дружок, опорочить честных людей! Ты сам доказываешь, что в колхозы не веришь… и братец твой, я тебе прямо скажу, чуток получше тебя, однако же от тебя далеко не ушёл. Надобно в лесочек направиться да ему там проверку учинить. Надо же было додуматься – оставить семью без коровы, отдал в колхоз последнюю буренку, а себе, наверно, в лесу хозяйство поимел?

– За это он пусть сам ответ держит, но только скажу – зря про него такое насочинял. Мой братан, хочешь знать, трусливый заяц…

– А ты, поди, чересчур смел, как сокол, герой, да? – Бедин помолчал, окинул мимолётным взором всю горницу и вновь воззрился на Егора, хмурившего недовольно брови. – Но гляди, меня не послушаешь – тебе плохо будет! Всё припомним – и как ты воевал в гражданскую, и как коров прятал, и мануфактуру…

– Это ты за то, чтобы я уехал в город? Дак, что же мне там делать, я же крестьянин, моё дело здеся, Антип Сергеевич. Ты это меня брось стращать! На что это будет похоже – на выселение? Так теперя не то время.

– Для таких, как ты, время не в указ, завсегда оно найдётся. Да и видно, что ты контра подпольная! И не понимаю, чего я тебя всё уговариваю, а пора бы – к ногтю и баста!

– Да то самое, ты, поди, сам хорошо знаешь, что я никакой не враг и не контра. Мы с тобой, посчитай, всё детство с голыми пятками пробегали… Я вот только при советской власти жить начал, а теперя не знаю, что происходит… похуже, чем тогда…

– Постой, это когда «тогда»? – выпучил свои серые глаза на хозяина.

– Ну так, ежели хочешь знать – при Николашке и всей его династии…

– О-о, брат, куда ты хватил, за эти словечки ты у меня ответишь! – Бедин в тупой ярости вскочил, сверкая свирепыми глазами. Забегался, засуетился в поисках овчинного полушубка, подаренного Антипу Егором года два назад, затем нахлобучил шапку впопыхах задом наперед. Но, выскакивая из дому на двор, на бегу её поправил. Двери за ним одна за одной со всего маху гулко ухнули, нагоняя в горницу пару с улицы. – Ну ничего, за это ты у меня ответишь! – услышал хозяин со двора, как тот повторил открытую угрозу.

А Егор тем временем как сел за стол, так и сидел в полном гулком оцепенении. Ибо бежать за ветреником не решился. Впрочем, он напряжённо вдумывался в свои последние слова, что так взбесили Антипа.

В этот момент из другой горницы выглянула Настя в не притворенную до конца дверь, и там же из-за спины матери мелькнули в некотором испуге и любопытстве глазки дочерей.

– Егорка, что случилось? – быстро озабоченно спросила жена.

– Да ничего! – буркнул он сердито и резко махнул рукой.

Настя, вздохнув печально, снова прикрыла двери.

Между тем Егор поднялся с табуретки и стал расхаживать по горнице, с мучительным напряжением припоминая весь разговор, с чего он начался. Он обдумывал вновь и вновь свои последние слова и не находил в них никакой крамолы, что так ужалила Бедина. Потом припомнил оброненные напоследок со злом его слова: «Ты у меня ответишь!» Егор сейчас полагал, что Антип пульнул их сгоряча, а завтра проснётся и сам поймёт всю вздорность своей вспыльчивости. «А ежели нет?» – ворохнулось в нём сомнение, когда брошенные слова Бедина в той его злостной интонации почти беспрерывно и назойливо звучали в хмельной голове. Неужели Антип заявит на него в район? Но вскоре свои опасения отогнал, так как полностью верил себе, а не Бедину, что он, Егор не считает себя врагом советской власти, несмотря на тот ужасный упрек, который Антип бросил в его адрес.