Текст книги "Пущенные по миру"

Глава 13

…В село Аргуново Епифан приехал верхом на лошади под вечер. Как раз объезжал свой участок леса, да и завернул, поскольку в его егерском положении это было самое удобное время. Да и событие, которое всколыхнуло всё село (а его, Епифана, в особенности, так как непосредственно коснулось их семьи), произошло накануне вечером. И он почти всю ночь не спал, а утром боялся, чтобы и с ним так же, не поступили. Он уехал в лес, в сторожке дня два пил самогон, спал. И только к вечеру другого дня очухался, решив завернуть к сестре.

Возле двора Зябликовых спешился, в то время Фёдор управлялся в хлеву и, увидев в калитке Епифана, живо пошёл тому навстречу. Коня ввели во двор, привязали у дерева, Фёдор кинул ему пучок сена.

Екатерина увидела брата в окно избы, поспешила выйти на крылечко и теперь стояла со сжатыми на груди руками, всматриваясь тревожно в несколько хмурое лицо брата. И по его невесёлому виду она тотчас поняла – случилась беда, иначе бы Епифан так неожиданно не приехал. Да и нечасто жаловал их наездами в гости. У неё всё беспокойней заворочалось, забилось сердце, дух перехватило, сделалось страшно, похудевшее лицо побледнело.

– Чего это ты к нам на ночь глядя? – с ходу спросила Екатерина, едва Епифан ступил с порога сеней в избу. И как-то неохотно, вяло поздоровался, стеснительно склонил долговязую шею и, не глядя на сестру, а лишь вскользь, вымолвил надтреснутым от горести голосом

– Егорку три дня назад арестовали.

– Батюшки… я так и знала! – пуще прежнего заколотилось сердце, руки затряслись, лицо стало белее мела, платок на плечах ослаб и нехотя пополз из пальцев по спине вниз, как вешний ручеёк. Фёдор, стоявший сбоку жены, заботливо подтянул его на плечи.

– Я не торопился сообщить, мы думали, вернётся, разберутся – отпустят, а вот нету Егорки третий день.

В избу вошли тихо, медленно, как к лежавшему там покойнику, сели молча за стол. Фёдор пока тоже скорбно молчал, но затем нервно пристукнул кулаком по столу, отчего слегка задребезжала и зазвенела посуда, а на печи, на овчинной подстилке, вздрогнула и пришла в себя из тягучей дремы Ефросинья. Из другой горницы выглядывали вспугнутыми зайчишками дети.

Екатерине без слов была ясна реакция мужа, и в немой досаде кинула на него осуждающий взор, потом перевела взгляд, полный тоски и печали, на брата:

– И что теперь с Настей, девочками будет? – при этом её руки как бы сами всплеснулись в отчаянии и оторопи, а в глазах застыло непреоборимое страдание.

– А куды ей с имя двумя деваться, не бежать же за Егором следом? – возвысил недовольный голос брат, вытянув как бы в удивлении и без того длинную шею. – Да и где он, поди догадайся? А у Насти ещё один под сердцем бьется.

– Что ты говоришь! – всплеснула сестра руками.

– За что его? – спросил мягко Фёдор, чтобы отвлечь жену от волнений.

Давно Фёдор открыто не любил Егора за его стремление возвышаться над другими, при этом выказывая непомерное высокомерие. Даже доводилось спорить с Егором, доказывать ему, что обособление от людей ему добра не принесёт, а только вред – так оно, по сути, и вышло.

Екатерина не раз замечала за мужем умение предвещать какие-то события, или угадывать их течение, как они дальше будут развиваться. И поэтому, когда он подал голос, она неодобрительно и с опаской посмотрела на мужа.

Епифан после вопроса Фёдора несколько раздраженно, с обречённым видом махнул рукой:

– За всё! – вырвалось с возмущением, – видать, до сих пор не мог простить брату то, как не слушал ни его, ни сестру и никого другого, желавших ему только добра. – А в основном, полагаю, за производство мануфактуры, что организовал это купчее дело. Да с Антипкой безудержно спорил, всё тому доказывал, что на то она и советская власть, способная давать свободу…

– Вот и придумал дело на свою головушку, – горестно отозвалась Екатерина с мучительным выдохом.

– В последнее время я с ним даже перестал знаться. Всё меня втягивал в свою мастерскую, да и жинку мою тянул к шитью, а она, как скаженная, чуть ли не вприпрыжку к нему бежала. Суетная Софья в колхоз так не шла, а к няму – пожалуйста, как мне тут-ки на брата было не осерчать? Тут табе я не состою в колхозе, а тут она отлынивала, и от меня за это Софье хорошие тумаки перепадали, – признался Епифан.

Екатерина краем сознания подумала, что брат ревновал свою жену к Егору. Но вслух это не произнесла, только сочувственно глянула на Епифана. А он, видя к себе обращенный взор сестры, словно ею воодушевленный, охотно дополнил:

– Она больно шить тянется, вот ей у Егора и нравилось, да я уже в тот раз тебе, Катерина, это пояснял.

– Купи машинку – пусть себе шьёт детям.

– Тоже подумывал, дак Бедин давал распоряжение своим активистам, чтобы выявляли всяческие способы скрытых доходов… Вот это я тоже не пойму: что за доход такой скрытый, если всё делается для себя?

– Неужели не отпустят? – тревожно спросила Екатерина, не обратив внимания на последние слова брата.

– Вот и сам гадаю, всё-таки Егорка увяз по уши, – заключил Епифан в задумчивом сожалении и продолжал: – Попробуй таперя за него вступись, табе же обвинят в потворстве… Вот и за справедливую жизнь советская власть, одначе, кто на ейном пути окажется, к тем сурова и беспощадна…

– Но разве Егорка враг? Да и какой из него враг? – вступилась сестра в недоумении. – Другое дело от своей неграмотности сам не разобрался в её насущных задачах. И ремесло затеял вроде бы полезное, но его никто не пожелал понять. И я лично не видела хоть малого вреда от его дела. Ведь он прав, кинься купить тулуп – не купишь сроду… – Екатерина мрачновато помолчала, а погодя спросила: – Я вот только одно не пойму: почему не разрешить ввести в нашу будничную жизнь полезные ремесла, а то, не ровен час, так все мастера выродятся…

– Да что там, верно говоришь. Вот и дружил Егорка с Антипкой, укрывал он его, укрывал и потом сам же его арестовал…

– В районе тоже своя политика, ему прислали разнарядку – он по указу и сделал, – пояснил Фёдор.

– Когда мне к нему съездить? Время выберу – поеду! – подумала вслух Екатерина.

– А туда к нему допустят? Боюсь, что нет, – выразил сомнение брат.

– А почему ты так считаешь? – удивился Фёдор.

Епифан лишь пожал плечами и не ответил. А тем временем вечерние сумерки отдаленно крались в деревню; к вечеру начинало снова подмораживать, и природа становилась величаво задумчивая; вдали чернел лес, ещё везде лежали прочные снега, почти не тронутые начавшейся мартовской оттепелью, лишь уплотнился снежный наст и потемнел.

У каждого свои заботы: у Епифана егерские, а у Екатерины – председательские. Разница только в том, что и Фёдор и Епифан о работе дома могут не думать, а она даже во сне спит и видит колхоз со всеми его трудностями да нуждами. Какую лютую и студную зиму выстояли, и теперь она откатывалась, весна с каждым днём всё настойчивей позванивала с крыш весёлой капелью, напоминая о себе свежей ростепелью. И вдруг на её голову свалилось такое нежданное несчастье – мало ей своих бед, так отныне думай о Егоре, переживай о нем денно и нощно.

Епифан уехал домой; Фёдор ушёл в ночное дежурство; Екатерина уложила спать детей, а сама пошла в правление колхоза – она уже третью ночь ходила проверять, как дежурят на току сторож, а на ферме скотник, ибо стала подмечать: участились кражи зерна и сена…

* * *

На последнем совещании в районе Снегов категорично и резко заявил:

– Мне стало доподлинно известно, Катерина Власовна, что у тебя растаскивают зерно, а поставки государству не выполнили?

– Ну, только не у меня, а из колхозного амбара! Да, признаю, был всего один случай, Глеб Максимович, фуражное зерно…

– А это абсолютно без разницы: у тебя – значит, из колхозного закрома. Объясни нам сей вредительский факт? И учти: где один, там и два и т.д.!

– А вы, товарищ секретарь, на моё место сядьте и сами увидите! Люди работают в семь потов, а дома голодные дети. Если бы хлеб на все трудодни получили, может быть, и хватило.. Вам отсюда хорошо требовать поставки в закрома Родины, – высказала наболевшее.

– Ну, Власовна, куда загнула! Это что же получается, пускай воруют, а я буду смотреть да по головке гладить? Да ты знаешь, чем это пахнет для тебя? Ты потому и сорвала поставки зерна государству, что выдала зерна больше, чем надо, но хочешь сказать, что недодала. Да за такие твои штучки – под суд отдать мало! – Снегов раскраснелся, с ним никто так вольно еще не разговаривал, как эта своенравная женщина..

– И кто это тебе, Максимович, доложил, что у меня хлеб тянут кому не лень? Да, я сама распорядилась выдать на все трудодни, но получилось, что не всем…

– Так-так, вот куда хлебушек уплыл, товарищ Зябликова, – с угрозой произнёс Снегов. – Мало того что сама раздала, так еще и воруют?

– Ну зачем же так всех под одну гребёнку в воров превращать? Да, был один или два случая, но не от хорошей жизни полезли в колхозный амбар, Глеб Максимович? – отвечала Екатерина, стараясь убедить, что районное начальство совершенно не знает всей обстановки на местах в связи с приходом в деревню колхозного строя, до неузнаваемости изменившего людей.

Ещё до поездки в район Екатерина убедилась сама, что зерно тащат в карманах прямо с тока. Утром на наряде собрала всех колхозников и строго-настрого предупредила:

– Ещё раз кого замечу – буду записывать в счёт трудодней, а ежели мои предупреждения для вас пустое место, чикаться ни с кем не стану, под суд отдам. Из-за вас я не хочу перед начальством как баран лупать глазами…

И вместе с тем Екатерина отлично знала, что за всеми людьми уследить невозможно. Сторож и тот поворовывает. Прямо на собрании сами же и наговаривали друг на друга, лишь бы обелить себя.

– А ежели и берем, так своё, кровно заработанное, – говорили одни.

– Нет, колхозное, – возражала Екатерина. – Ведь я с вами по-хорошему. Вы сами знаете, есть указ, направленный против расхитителей, и стоит мне его к вам применить, вам же станет плохо, а я зла никому не желаю, так зачем же меня подводить?

– Сторожей надоть проверять, они и под нашу марку упрут, – выкрикнул кто-то, но не угадала она по голосу.

После этого внушения воровства стало меньше, но кто-то пустил слух о хищениях зерна, дошло до района, и теперь она должна за всех отвечать? Это еще раз доказывало, что с людьми нельзя быть безмерно доброй! Ох, что за жизнь настала, хотела бы она знать, кто тот человек, который донёс в район? Однако на отгадку не стала тратить время, пусть тому живется несладко, как и ей.

И вот она под вечер приехала домой из райцентра и на следующее утро снова поговорила с односельчанами о наведении порядка в колхозе, который не может быть для всех частной лавочкой.

После этого люди стали всерьёз побаиваться друг друга. А ведь такого отродясь никогда не было, чтобы они жили в постоянном страхе? Выходило, что колхозная жизнь влияла на всех не лучшим образом. Когда жили единолично, она отродясь не помнила, чтобы бессовестно тянули друг у друга, потому что чужой труд уважали, как собственный. А вот из колхоза почему-то всеми допускалось тащить безнаказанно?

И Екатерина не преминула выяснить у людей, почему так широко распространилось воровство? За всех ответил с ухмылкой Иван Макаров:

– А что, Катерина, тебе тута неясно, ведь сами растили, значит, своё и берём…

– По-твоему, кто как хочет, так и поступает? Да это же не колхоз, а анархия! Нет, товарищи, грешно у себя же и красть.

– А что же тогда получается – сплошная несправедливость: я ращу, обливаюсь потом, а государству отдай, а сам соси палец? От ваших трудодней у меня уже живота не стало…

– Верно, Ваня, баешь, – поддержал дружка Силантий. – Я вон в кузне вкалываю, а мне хлеба дали меньше на целый пуд, чем тем, кто его жал. А для кого же я старался инвентарь чинить?

– Ну, может, хватит о своих животах? Надо о государстве думать, а оно нам тракторы скоро пришлёт, – вмешался Наметов, который только что вошел в правление и стоял позади всех. К нему враз все обернули головы и притихли. Он стал живо протискиваться сквозь толпу.

– Пущай советская власть об этом думает, – рявкнул Макаров. – Ишь понимаешь, – он оглядел зароптавшую толпу баб и мужиков. – Что же это получается, я должен думать? А кто тогда обо мне подумает? Для чего существует советская власть, коли я должен за неё думать?

– Не будем, верно! – крикнул кто-то в толпе.

– Не хотим быть рабами, мы не рабы! – выкрикивали всюду.

– Тише, тише, товарищи! – подняла руку Екатерина. – А ты, Ваня, и есть советская власть, – возразила она, правда сама хорошо не понимала, что этим хотела сказать?

– Я? – изумился Макаров, делая растерянное лицо.

– Да, ты! – подтвердила уверенней, теперь уж нельзя отступать. А Макаров посмотрел вокруг себя на людей, ехидно набок усмехнулся одними губами, и снова обвёл насмешливым взглядом – мол, видали, куда гнёт председательница? Он был маленький, тщедушный; синеглазый взор – быстрый, острый и цепкий – кажется, насквозь прощупывал.

– Не, видали – загнула? Я есть советская власть! – с неподдельным возмущением заголосил тот. – Да я лучше в таком разе буду государством, а вы мне всё и поставляйте, а то – советская власть! Один смех! Да я простой мужик, а какая из меня власть, ты, Катерина знаешь. Ведь кто мной командует, как не ты да Наметов, а я, как ваш покорный раб, – начал он куражиться с глубоко запрятанной обидой. – Ваня землю вспаши, Ваня сена накоси, —значит, вся власть у вас, а не у меня, и мне леща нечего подпускать! – взмахнул он короткой рукой, точно призывая всех следовать за ним.

– А что, верно говорит Иван! – выкрикнул кто-то залихватски.

– Я тебя, Иван, позвала советоваться, как нам сообща сберечь колхозное добро, и не буду тобой командовать, коли ты выполняешь свои обязанности. Думаю, не стоит напоминать, как осенью ты ими пренебрёг и в результате на лугу сгноил сено?

– Одначе командуешь? – засмеялся добродушно Иван, и по толпе тотчас прошелся ветерком смех. – А сено вовсе не я сгноил, а дожди…

– А ты меня поправь, когда я ошибаюсь, но ежели я увижу, как твои цапучие глазки будут зыркать на колхозный амбар, тогда не обижайся. И знаю, что ты дома трудишься получше, нежели на скотном дворе, и сенцо в уголок откладываешь, а ночью вязанками переносишь в свой хлев. Что я тебя за это, должна по головке гладить? А если бы кто с тобой осенью сено убирал, тогда поменьше глушили бы самогон, тогда бы и дожди не помешали бы…

– Ладно, Катерина, я унёс всего разок объедья, – отозвался чуть растерянно тот. – Моя корова что-то должна ведь жевать?

– У тебя ещё зарод сенца только начат, в то время как у других уже и того нету, – отозвался Наметов.

– Ну так что, с умом кормил свою скотину, вот и сберег сена на весну, а я бы и десяток стогов имел и от объедьев не отказался. И всё хочу иметь, ибо сподручней жить единолично, и так скажет каждый – спроси любого, – и он картинно воздел в разные стороны руки. —Уже год живём колхозом, а лучше нам от этого не стало – наоборот, всё хуже и хуже!

– Вот какая скотина! – выдавил в оторопи Наметов. – Да ты истый напевала подкулачный! На что ты нарываешься, знаешь? Да-да, на Соловки, мне люди сами подсказывают, слыхал? Однако я этого пока не сделаю, а ежели из-за тебя вызовут в район, там решат быстро, куда упечь тебя, ясно? И сено тогда припомню…

Макаров больше не отвечал, наклонил голову, потупил взор.

– Пётр Иванович, не надо устрашать, прошу, не надо! – тихо заговорила Екатерина, точно подала тому добрый совет. – У нас, кажись, пока говорить правду можно…

– Да он же ведет явную антиколхозную агитацию, это же вражеский подголосник! Правда правде – рознь!

Толпа еще гудела, еще роптала и понемногу потянулась на выход.

– Я с ним сама слажу, Петр Иванович, – стояла на своей позиции Екатерина.

– Смотри, чтобы с ним вместе не погорела! – предупредил с опаской Наметов.

Разошлись по домам колхозники, ушли восвояси активисты, ушёл к себе и Наметов, а Екатерина ещё находилась в правлении – надо срочно подготовить отчёт в район. Снегов собирался приехать, поговорить самолично с колхозниками, и конечно, как всегда, перед ним о своих нуждах люди побоятся рта раскрыть. Но он так и не объявился, как раз пришлось самой везти отчёт.

* * *

…Само собой разумеется, Снегов не простил ей случаи воровства хлеба из колхоза, и он считал, что это прямиком отразилось на невыполнении нормы сдачи хлеба государству, и этим фактом стегал её по глазам, что она, Зябликова испортила все показатели, немыслимо – колхозники тащат корма, зерно! Снегов хватался за голову, его лицо раскраснелось от волнения. Все участники совещания опустили головы, словно они были все виноваты, что так случилось. Но Снегову было важно, чтобы остальные взяли в толк: никому подобное не проститься, если он услышит о хищениях колхозного достояния, ведь такая же картина могла наблюдаться и в других колхозах, только слухи со всех мест до него не доходили. И его серьезно волновало положение дел в колхозе «Светлый путь».

Екатерина уже не чаяла уйти, теперь ей было все равно, как с ней поступят; она была подавлена случившимся и не слышала, что отвечали остальные председатели…

Когда она выходила из кабинета секретаря последней, он остановил её и сказал:

– Видно, придётся поневоле искать тебе замену. Кажется, и ты сама этого хотела, Зябликова?

– Хорошо, давно пора, – ответила Екатерина с долей обиды.

Потом, по дороге домой, в памяти проходили вереницей события этого для неё невероятно трудного года, пока была она председателем колхоза. Порой так была занята колхозными делами, что даже забывала о своей семье, не могла хотя бы немного уделять внимания детям. Днями она моталась по полям и бригадам. Хоть спасибо свекрови, что её неизменно выручала – присматривала и кормила детей, а то бы ни за что сама не успевала и в колхозе и дома…

Бедствовавшим крестьянам отпускала зерна под свою ответственность, когда некоторым из них уже совсем нечего было есть. Хотя самим тоже приходилось ничуть не легче, ибо с каждым месяцем в каждом подворье становилось всё голодней и голодней. Однако взять себе зерна из колхозного амбара категорически запрещала, кроме причитавшегося…

Можно сказать, только продуктовым пайком Федора, что он ежемесячно получал на работе, семья из семи человек еле-еле тянула. И поневоле всё чаще и чаще от постоянного недоедания донимала слабость и волной накрывала усталость.

Глава 14

Однажды Фёдор принёс с дежурства газету со статьёй товарища Сталина «Головокружение от успехов». И дал прочитать жене. Было это, кажется, вскоре после её избрания председателем колхоза.

– Почитай в правлении колхозникам, – присоветовал тогда доброхотный муж.

– Да упаси господь! Они же тогда потом все скопом побегут из колхоза, – испугалась она не на шутку. В районе за это её не похвалят, выбранят на чем свет стоит.

– Ежели б она чуток раньше вышла, – заговорил Фёдор, – тогда можно было б не отдавать всё в колхоз. Всё-таки там перегибы увидели, а у нас признавать и не думают!

– А разве у нас был перехлёст? Кажись, ты сдавал скот без принуждения и даже в числе первых, – напомнила жена.

– Ладно, чего уж там, теперь нечего назад пятками. Колхозы всё равно не распустят. А кто захочет выйти – потом обложат таким налогом, что тогда деваться будет некуда, и назад вернутся… Всегда власти с мужиком поступали нехорошо, вот и в наше время тоже…

Тем не менее каким-то образом люди всё же узнали о статье, и, как предвещал муж, несколько дворов, в том числе и Макаров, вышли из колхоза, но, прижатые страшным налогом, не смогли больше месяца продержаться самостоятельно и снова были вынуждены вернуться в колхоз…

Хотя Екатерина и спорила с теми, кто стремился жить единолично, она их не отговаривала. Но как раз из-за них появлялись колеблющиеся, которые хотели, но воздерживались выйти из колхоза, и потому неизбежно возникали трудности в налаживании колхозной жизни, так как в глубине души она и сама нет-нет да и подумывала, что с единоличным хозяйством хотя мороки ничуть не меньше, зато жить, как они жили раньше, одно удовольствие. Излишки хлеба были всегда, а теперь думай над каждым пудом зерна: смолоть на муку или оставить курам, которых, из-за нехватки корма, сократили уже до десятка? Правда, лишь одно было преимущество: с колхозников намного меньше взимали налог, в то время как с частника – чуть ли не вдвое больше…

Перед началом весенней посевной Екатерина была в районе на совещании, она уже и думать забыла о прошлом напоминании Снегова, что скоро он подыщет ей замену. Сейчас для неё остро стоял вопрос о семенах овощных культур, и отчасти – злаковых. Разумеется, Екатерина знала, как нынче повсеместно трудно с семенами. Как и в прошлом году, предстояло снова просить в районе, для чего надо было идти на поклон к Снегову. И после совещания, выждав, пока все члены райкома разойдутся, подошла к секретарю со своим наболевшим вопросом, а он, сверкнув холодными глазами, показал ей кукиш.

– Почему на совещании промолчала? А я знаю почему, – заговорил он, – чувствуешь свою вину, и я бы по головке тебя при всех не погладил. А теперь ступай возьми лукошко и по деревне собери всё, что раздала!

– Как вам не стыдно, Глеб Максимович! – и, не став разговаривать, удалилась.

Но когда шла по коридору, Снегов догнав её, окликнул:

– Постой, Зябликова! – он семенящими шагами подошел к ней.

– Ну что ещё? – обернулась она.

– Ты на меня так не смотри, как будто я к тебе в карман залез. Учти, твой вопрос я еще не ставил на бюро, а могу… как ты разбазаривала семена налево и направо.

– У меня все семена целы, вы просто не так поняли, я хотела вас поставить в известность, что этих нам будет мало, хотим расширять посевные площади.

– Ну, тогда надо быть рачительней, а ты бухнула всем по трудодням – конечно, стало людей жалко, а себя не жалеешь…

– А я вам говорила, когда назначили меня председателем, что не смогу управлять людьми и большим хозяйством. Но вам было не до моей мольбы, а теперь кругом я виновата?

– Да это надо ещё выяснить, может, ты нарочно играла своим на руку, а им того и надо. Ведь мы тебе доверили руководство колхозом, как самой передовой, а ты партию подвела… Но благодари судьбу, что ты беспартийная…

– Тогда судите, расстреляйте! Вы серьёзно считаете, что я виновата? Да, пусть виновата, не скрываю, воля ваша, делайте что хотите, раз воров наплодила и сама поступаю как расхитительница… А вы думали: если читать и писать умеет, то и с людьми управится. Но что теперь мне делать, если я сплоховала? – с затаённой обидой произнесла она.

– Но-но, Катерина, только без этого, меня вздумала упрекать в партийной близорукости? – Снегов не ожидал такого откровения и сам испугался слов Екатерины. – С тобой разберется комиссия, на днях ожидай, – прибавил он не столь уверенно.