Текст книги "Пущенные по миру"

* * *

Эта неделя для Фёдора пропала, – в базу, в стайке край надобно было бы перестелить полы, а то крысы исподу нарыли множество ям, выбросив наверх землю горками. И поэтому как-то не ко времени подскочил Прохор; всю неделю пришлось работать на него, вспахивая отдельный клин. Да к тому же напоследок заявил, что он, Фёдор, ещё не весь долг отработал, на будущий год жать позовет, ведь хлеб подорожал. Ему казалось, что тот вздумал над ним жестоко посмеяться, так как Фёдор знал: закупочные цены не поднялись, а на рынок он давно не выезжал. Большую часть хлеба государство требовало продавать по твёрдым расценкам, и Прохор был не исключение, остальное же зерно крестьяне, как могли, сбывали сами. И потому заявление Глотова ему крайне не понравилось, он недовольно и сконфуженно склонил голову, будто Прохор причинил ему немыслимую зубную боль, и терпеливо отмолчался, лишь буркнул в его адрес какое-то ругательство и пошёл восвояси.

По дороге домой на телеге нагнал его Иван Макаров и прямо перед ним остановил резвый бег своего коня:

– Тпру, здорово, Федька, садись, подброшу! – весело обронил Иван, сверкая на него бесшабашными глазами.

– День добрый, – ответил Фёдор и запрыгнул на телегу, хотя в эти дни он ни с кем не желал встречаться и тем более разговаривать. Собственно, не только потому, что его на свой счёт предупредил Глотов, – просто у самого на душе было муторно оттого, что все его личные дела теперь стояли, в то время как у того же Макарова продвигались вперёд. И недаром он причислял себя к соперникам Глотова по умелому ведению своего хозяйства.

– Но-о, пошёл! – крикнул удало Иван.

Телега заскрипела всем корпусом, затарахтела колёсами по суглинисто-песчаной дороге.

– Закурить есть? – попросил смело Иван, при этом его мохнатые, рыжеватого оттенка брови как-то угрожающе опустились к глазам.

– Возьми, – Фёдор, не глядя на возницу, перевёл взор на чужие наделы, затем протянул кисет с табаком и огрызком бумаги.

– Хороший у тебя табачок! – воскликнул благодушно возница и без переходов начал: – А это он тебя привлёк за семена? – и показал кнутовищем в сторону Глотова. И, приняв табак, стал скручивать цигарку, потом исподлобья зыркнул на Фёдора нагловатыми щупальцами синих глаз.

– Не к суду же? – уклончиво, с мрачным оттенком ответил Фёдор, глядя в сторону.

– Это понятно, – Иван придавил вожжи коленом, чтоб было удобней прикурить. – Одним словом, мироед, так или не так? – уточнил на весёлой ноте он.

– Переталкивать не будем, а ты ба так жить не хотел? – с затаённой неприязнью поинтересовался Фёдор, не замечая на губах возницы иронической усмешки.

– А ты у любого спроси, кто не хочет жить исправно. Ей-богу, такого не найдёшь! – засмеялся Иван, лукаво прищуривая синие глаза, смотревшие из глубоких глазниц, и после смачной затяжки стал тереть свой маленький, слегка вздёрнутый кверху нос. – А ты разве, Федь, нет? – прибавил он после паузы.

– Ну, обо мне ещё рано говорить. Вот ежели все будем жить богато, тогда куда денутся кулаки? – и при этом с деловитой важностью взирал на возницу.

– Наверно, кулаки исправятся. Ежели ни у кого ни в чём не будет своей нужды, кого им тогда звать пахать землю, коли у всех наступит достаток? – восторженно произнёс Иван. – А хотя те, может, ещё дальше вырвутся? – подумав, прибавил он.

– Конечно, при нэпе они по-настоящему развернулись. Они только и ждали своего часа, умеют жить, откуда всё у них берётся. Я вот вроде бы стараюсь не хуже, а всё равно так ловко, как они, не могу крутиться, чтобы с любого дела получать прибыль. Одно признаю: знаний нам не хватает, а они и в этом преуспели. Глотов намедни говорил, что России без хозяина – не бывать, Ленин ввёл нэп очень правильно, но я слыхал, что всё может повернуться назад.

– Да кто же теперь повернёт? Не слухай, Федя, паникёров. Правильно, я одобряю, наш вождь башковитый! Вот, к примеру, раньше кусок мыла ого сколько стоил! И где его можно было достать свободно? Да днём с огнём не сыщешь. А намедни ездил я на рынок в Малоярославец и там наткнулся на одну лавку, а в ней мыла, соли!.. В общем, всё есть, а где же это, спрашивается, раньше было? И что замечательно, хлеб нынче можно выменять на что угодно, ежели нема денег, на зерне сколь влезет зарабатывай – только не ленись. Да что там! Хорошо будет, ежели и дальше так пойдёт дело у торговцев. Тогда и цены сами по себе упадут. Вот за это я нэп принял всей душой!

– Да-да, с тобой я полностью согласен. Но кто торгует? Опять бывшие буржуи-недобитки! – убедительно и страстно произнёс Фёдор, с этим он никак не мог примириться: неужели ради их процветания кровь проливали?!

– И пущай, зато всё есть, разные товары появились, это разве плохо? – твердил своё Иван. – Насчёт кровососов это ты, Федь, не прав, теперя им оттяпали то место, чем они пили кровушку народа, хе-хе!

– Ну так им опять создали прежние барские привилегии, – не соглашался Фёдор. – Куда только советская власть смотрит?

– Да ты же сам сказывал: грамоты не хватает! Значит, ни тебе и ни мне товары не выпускать. Наш путь – хлеб растить, животину содержать, каждому своё! – рьяно доказывал Иван. – А ты вот газетки почитываешь, думаешь, больше моего знаешь? Но я тоже соображать стал, – в бахвальстве отчеканил он, поставив гордо голову. – Ежели турнут нэповцев, как ты слыхал, я уверен, такие, как мы с тобой, не сумеют произвести ни один товар, рабочим в городе тоже нечего делать без особой экономической смекалки. Вот я и говорю: ежели нэповцы удачливей нас с тобой, тогда пущай себе живут, свобода для всех едина! А буржуи (нешто не знаешь) давно удрали, а те, что не успели, – в земле. Так что сейчас новый класс – нэповцы пролетарско-крестьянского происхождения. Вот как я соображаю, а ты говоришь – не умею кумекать, ха-ха!

Иван замолк и хитро посмотрел на Фёдора, словно говорил: «Ну как я тебя, убедил?» Фёдор не стал ему возражать, так как с неприятным чувством подумал: «Макаров хочет вывести меня. Знает, что я его соперник. А чего ради буду перед ним распинаться?»

И остаток пути они больше ни слова не проронили. Макаров жил в одном местечке деревни, Фёдор – в другом, поближе к оврагу, и он слез с телеги ещё не доезжая деревни и напрямки пошел в свой край.

Каждый раз, когда возвращался домой с дежурства на станции или со своего надела, на подходе к своему подворью, он всё отчётливей переживал какое-то не совсем понятное ему чувство, вызывавшее неприятное беспокойство. А когда стал вдумываться, что же его тревожило, он понял: ему было уже недостаточно одного того, что дома ждала его одна мать, которая при случае всякий раз сводила разговор к одному и тому же: не довольно ли ему бобыльничать. Но разве он это сам не сознавал? Вот поэтому надумал построить новую избу, чтобы потом было не стыдно вводить в дом молодую хозяйку. Теперь, когда изба стояла, для Фёдора всё дело состояло лишь в выборе невесты, а среди местных деревенских девушек не оказалось для него подходящей. Хотя немало было хороших, но они не отвечали его представлениям о суженой. И только одна Феня безоговорочно ему нравилась. Однако из-за своей нерасторопности он так и не сумел найти к ней подход. Впрочем, ежели бы между ними была небольшая разница в возрасте, тогда, гляди, и осмелел, наторил бы к Фене стежку и столковались на совместную жизнь, а то она совсем ещё молоденькая. Зато Макаров оказался не промах, нашёл к сердцу девушки ключик. И пока он, Фёдор, гадал да прикидывал, той ли ему оказалась бы хозяйкой Феня, о какой давно мечтал, Макаров долго не дремал. Значит, она тоже увидела, что Иван ей нужней, чем он, Фёдор?

В тот вечер, чтобы до конца это выяснить, он и отправился на молодёжные игрища. Он вежливо угощал парней своей махоркой, курил с ними, слушал их байки и украдкой поглядывал на Феню, сидевшую на брёвнышке с девушками, взиравшими весело на плясунов, одним из которых был Иван. Правда, потом он вышел из круга и подсел к своей милушке; их хорошо высвечивал ярко горевший на поляне костёр. Время от времени Иван насмешливо зыркал на Фёдора, так как не видел в нём серьёзного соперника, и от этого чувствовал над ним своё полное превосходство. Блики костра причудливо играли на его лице, отчего Фёдору он казался чудовищным пересмешником. Но вот, перемолвившись с Феней парой шутливых слов, наверное, на его, Фёдора, счёт, – Макаров вскоре встал, увлекая за собой девушку в сторону плотины, где вскоре их поглотила жуткая темень…

Глядя вслед удаляющейся парочке, Фёдор вдруг почувствовал себя нестерпимо одиноким и несчастным оттого, что она довольно легко согласилась уйти с ухажёром; неужели он так сумел её пригреть и приласкать, что теперь она пристыла к нему навсегда. Он представлял, как Иван ей расписывал их совместную жизнь и потому она, ослеплённая его мечтой, уходила с ним как с единственным избранником. В этот момент Фёдор успел перехватить её выразительный взгляд, которым она ясно давала ему понять: «Зря ты пришёл. Видишь, отныне я за Ваней пойду куда угодно».

Но Фёдору казалось, что она мстила ему за его нерешительность и, уходя с Иваном, обманывала себя, зная, что он, Фёдор всё равно нравился ей больше, но из-за его несмелости она выбрала бойкого Ивана.

После этого вечера Фёдору пришлось окончательно признать своё поражение. Вдобавок от Силантия, уходившего с вечерки с Полей Смеховой, он узнал, что скоро Иван засватает Феню. И как только он это услышал, внутренний голос ему нашептывал, словно желая, чтобы он прозрел, что Феня вовсе не его суженая. Скоро он узнает ту, которая ему станет самой любимой и дорогой на всю жизнь…

Глава 5

Между прочим, впоследствии так оно и случилось. Екатерина узнала о Фёдоре Зябликове от знакомой своей матери из села Аргуново, в котором он жил. Эта самая тётка Паня ещё с молодых лет приходилась матери Екатерины закадычной подругой. И в молодости, и теперь она была большой любительницей хаживать в гости к подругам. Уж такой была тётка Паня, что и дня не могла высидеть без того, чтобы по старой дружбе кого-нибудь не проведать. К тому же в Кухтинке – селе из трёхсот дворов – жила её замужняя дочь. И тётка Паня обычно, проведав её, не упускала случая заглянуть и к Марии Maртуниной. И вот так, бывало, пригласит её хозяйка за стол к самовару, на пару напьются горячего чая вприкуску с гренками, обговорят все новости, и гостья после, вся разомлевшая, довольная, с ощущением растекавшегося по всему телу тепла, поглядит на Екатерину, вязавшую братьям тёплые носки, и ни с того ни с сего заговорит о том, что пора бы ей давно быть замужем.

– Вот смотрю я на тебя Катюша и думаю: что, ты от моей Варьки года на два моложе?

– Не знаю, – безразличным тоном отвечала Екатерина, не поднимая головы от вязания.

– А что, моя Катя красавица, – вступала в беседу мать. – Так вот и я про то самое говорю, девка у табе всем взяла, да всю молодость, мыслимо ли, так и провяжет? У моей Варьки, сами знаете, уже двое деток… так вот говорю, замуж ба глядела за кого?

– Дак и я ей то же самое твержу – не сяди наседкой, разве слушает, – соглашалась с подругой мать несколько сокрушённо.

– А замуж за кого? – спрашивала Екатерина у назойливой тётки Пани, поглядывая коротко, с усмешкой.

– Ой господи, да так разве и не за кого? У вашей деревни, поди, ещё есть кавалеры, выгулявшие до конца всю дурь, и о семье думают…

– Не говори ты ей об этом, подруженька. Она у меня домоседка, а на гуляния ходит, как покличут девки. А не покличут – будет сидеть клуней все цельны вечера. Парень мимо двора пройдёт – думается, сердечко должно затрепыхаться, личико покраснеть, а ей хоть ба хны, будто какое животное прошло, а не человек. Вот хотя бы тот же Антип Бедин подбивался к ней – нет, говорит, он не мой. А теперь-то, конечно, он жанился…

Впрочем, Екатерина и сама поражалась, что её не столь сильно тревожили парни. Правда, иной раз сердце бывало не на месте, изводясь какой-то бестолковой тоской. А однажды всё-таки осмелилась выйти на девичьи посиделки, где бывали и парни, и почему-то по-настоящему ни один не тронул её воображения. И сама чувствовала, что на неё тоже не шибко засматриваются, чем сильно не горюнилась. Ведь ровесники все переженились, а парни хотя и были, но все моложе её. Она же для них старуха, а им подавай молоденьких.

Однако Екатерина себя уродиной не считала. Она, как и её братья, была темноволосая, кожа белая, небольшой заострённый нос, кареглазая, но по характеру уж какая серьёзная. Словом, пустословить не умела и почти никогда не смущалась. Могла глазом не моргнув пересмотреть любого.

– Слышь, Катюша, я тебя познакомлю с нашенским парнем, хочешь? – в другой раз после выпитого чая как-то вдруг радостно сообщила тётка Паня. – Есть у нас один – ну подстать табе. Тоже не любя посиделки. Глядишь, всё газетки в руках мусолит. Это значит – сядит сябе и читает и читает под тыном. Одно время был он моему сыну Ваньке соперником. Всё наше село знало, что ему нравится Фенька Пастухова. А мой Ванька шаловливый рос, вёрткий, юркий. Только из армии пришёв и сразу на Феньку глаз положив. Ну а Федя ею всё больше издали любовался. Иногда даже сам забывал, что девкой любуется. Увидит где её по деревне, станет и гляделками за нею и водит, водит… Ну, таперича история та давняя, Фенька уже, почитай, вторую зиму моя невестка, малец уже кричит на всю избу. Ну ладно, Катюша, так я вас обязательно познакомлю! – пообещала тётка Паня.

– С него, поди, и хозяин такой, раз газетки мусолит, – отозвалась в порядке замечания Екатерина, всё не отрываясь от своего вязания.

– Почему же, нет, нонешним летом избу срубил, и Ванька мой яму подсоблял… А живёт вдвоём с матерью. Правда, у него были и сёстры и братья, но в младенчестве умерли. Да вот осталась старшая сестра, Аннушка, так и той давно след запропал, сердешнай. Как в Сибирь подалась в тринадцатом ай в пятнадцатом за муженьком, а его туда на каторгу упекли, и она за ним, как декабристка, и там, бедняжка, поди, и пропала. Сколько слёз пролила по ней Ефросиньюшка, это только мне известно да Богу…

Однако Екатерина полагала, что этим разговором, должно быть, всё дело и обойдётся. Посуесловила в охотку тётка Паня да на том и забыла. Однако своё слово она сдержала, хотя Екатерина на этом не настаивала, – ровно через месяц приехала, да не одна, а с Фёдором!

* * *

Долго тётка Паня обивала порог Зябликовых со своим разговором сводницы. Сначала она науськивала Ефросинью, как к этому разговору подвести сына: что с ним хотят поговорить о хорошем для него деле.

Однако Фёдор понял, что от него добиваются, и сперва никак не поддавался уговорам сводницы:

– Это что же получается, – возмущался Фёдор, – хотите меня женить по старому обычаю?

– А что в этом плохого? Так, сынок, завсегда велось.

– Да разве отец тебя по сговору других брал? – напомнил матери Фёдор.

– Фью, дак ты не ведаешь… Против твоего отца был твой дед, он не хотев нашего союза… Да, Федя, меня принять не хотев. А твой отец, царствие ему небесное, выказал характерец настоящего молодца… Да на том всё сами и порешили… А у табе, Федя, особый случай, не противься судьбе. Что Бог даёт, всё к лучшему, ведь Фенька замужем давно…

Но лишнее упоминание о ней только больно ужалило Фёдора. Он нервно хлопнул дверью и убежал на двор. А Ефросинья, покачав от досады головой, крепко пожалела о непрошено сорвавшихся словах.

И только через неделю снова подступилась к сыну, и опять он уходил от затеянного разговора. Ей ничего другого не оставалось, как войти в сговор с тёткой Паней, чтобы та попробовала ещё раз склонить сына к знакомству с хорошей девушкой.

У Фёдора за эти дни переговоров с матерью произошли благоприятные перемены, поэтому сводницу он встретил весьма радушно и её предложение обдумывал недолго; на его красивом круглом лице появилась мягкая, добрая улыбка. Как только тётка Паня увидела покладистый настрой молодого хозяина – воодушевилась и бодро затарахтела:

– Не, Федя, девка хорошая, в этом ты скоро сам убедишься. Какую зря я тебе не присоветую, – напевала та сладко. – Вот как увидишь её, ещё меня кинешься благодарить…

Фёдор прислушался к хвалебному тону сводницы и неожиданно проникся к ней глубокой симпатией. У него вспыхнуло любопытство хоть одним глазком взглянуть на наречённую; неужели действительно она такая, какой разрисовала её тётка Паня? И согласился поехать на смотрины…

И настал заветный день, когда в избу Мартуниных пожаловали нежданные гости. Екатерина хоть и растерялась, но не убежала и встретила красивого молодого парня достаточно приветливо. Перед ней стоял светло-русый, сероглазый, с добрым и любопытным взглядом, со стеснительным выражением на лице чужой человек. Екатерина довольно уверенно выдержала его взгляд, долго с интересом разглядывала милого гостя. Но Фёдор, охваченный душевным смятением, не выдержал испытания, опустил свои серые глаза, и его оробелый взор соскользнул с девушки куда-то на пол, устланный домоткаными дорожками, и невольно стал рассматривать рисунки, будто их никогда не видел. Ведь в каждой избе половики старались вязать так, чтобы орнаменты не повторялись. И ему любо их было рассматривать, полагая, что их вязала молодая хозяйка…

Как известно, к тому времени братья Екатерины были давно уже женаты и оба растили по двое детей. В старой избе Егор отвел угол под свою мастерскую по выделке овчины и уже вовсю приноровлялся к пошиву тулупов. Однажды, подвыпив, Егор без утайки сказал сестре, чтобы не засиживалась в девках и выходила замуж, а то ему требуется как можно больше места для его дела.

Этот своенравный наказ брата ей, разумеется, не понравился, хотя не собиралась с ним спорить. И вовсе не потому, что не умела ругаться. Просто всё сама понимала, что Егор был по-своему прав, ведь и впрямь залежалый товар никому не нужен… Тогда было ей уже двадцать лет, как раз время замуж выходить, а потом в девках проходила впустую ещё два года. Мать тоже выталкивала её из дому, находя подходящих женихов. Но она что-то всё носом крутила, почему-то никто ей не нравился. И никак не встречался такой парень, чтобы могла в дальнейшем его полюбить. «Стерпится-слюбится», – всякий раз повторяла мать после того, как она отказывалась от её очередного избранника…

И вот тётка Паня привезла ей на смотрины Фёдора. И что же, она оказалась права: парень действительно был всем на диво, если не считать, что роста вышел невысокого. Да и глядел несколько угловато и стеснительно, так как сознавал, что для него наступил чрезвычайно важный момент. Конечно, он боялся, что не сможет она полюбить его по-должному. Да, понять его было несложно, ситуация для лихости совсем не подходящая. Ежели он взаправду такой стеснительный – это, собственно, неплохо. И помимо его внешней красоты в нём было нечто такое, чего она не могла себе объяснить. Однако сердцу словно кто-то пылко, в радостном азарте шепнул: «Не упускай его, он и есть твой милёнок, данный Богом!»

* * *

С того памятного дня и была решена их судьба. Фёдора и Екатерину оставили в горнице наедине, правда, долго они не могли заговорить. Она смотрела на парня со странным чувством, точно это происходило вовсе не с ней. И никак не могла заговорить, так как будто язык окаменел. Она досадовала, что парень всё не мог оторвать глаз от пола. Катя, тщетно ждавшая от него первого слова, неожиданно для себя спросила:

– Федя, что же ты всё молчишь и молчишь?

И тут только он поднял на неё серо-голубые глаза (какие они светлые и ласковые), и милёнок наконец заговорил:

– О чём конкретно толковать, ведь я тебя ещё не знаю? – и как-то робко посмотрел на неё.

– Так давай поговорим, вот и познакомимся ближе, – она снисходительно улыбнулась, что сама принуждала парня к разговору. И следом сдержанно прибавила: – Ежели только я интересна для тебя.

В её глазах он не заметил лукавинки, даже намёка на иронию, что сразу легло ему на душу: она вовсе не намерена смеяться, и это рождало приятные чувства, и он смело ответил:

– Я бы к тебе не приехал, коли бы это было не так…

– Значит, ты узнал обо мне от тётки Пани… ну и что?

– Да, кое-что она рассказывала, а тебе, наверно, обо мне, о чём мы поняли только сейчас. Выходит, нам и толковать не о чем?

– Смотря о чём. Например, я не думала, что ты такой молчун. Слыхала, что ты с газеткой любишь беседовать? – спросила девушка, и сжатыми губами сдержанно улыбнулась, чтобы только не обидеть его.

И всё-таки даже при таком безобидном замечании Фёдор как-то зябко поёжился, но это ему вовсе не помешало продолжать разговор.

– Я попусту болтать не умею, а газеты мне дают знания о жизни, – ответил он вполне серьёзно, мельком глянув на девушку.

– Всё это хорошо, – проговорила она, и между ними снова робко пробежала тишина, притаилась и словно удивлённо заглядывала им в лица. И они заметно тушевались. Екатерина впервые глубоко смутилась, а ему показалось, что она стала недовольна им, и оттого как-то невпопад спросил:

– А ты лучше узнай, что тебе во мне неясного?

– Да разве я могу угадать? – радостно подхватила Екатерина.

– А может, удастся, ты спрашивай у меня о чём угодно…

– Ты парень, вот и забавляй девушку, – задорно вырвалось у неё.

Фёдор перевёл дыхание, покраснел и с ходу брякнул:

– Замуж за меня пойдёшь? – и удивился своей смелости.

– Мне кажется, ты до того серьёзный, что у тебя всё на лице написано!

Она пристально всматривалась в него, чем вызывала у парня чувство неловкости: он супил брови и опускал глаза.

– Разве по мне это видно? – изумленно, чуть растерянно спросил Фёдор, боясь смотреть на девушку.

– Да потому и говорю, что вижу, как ты почему-то всё хмуришься?

– Не скрою, пожалуй, бываю всяким, в том числе и сердитым тоже. Но в тех случаях, если вижу несправедливость, чинимую властями…

– Да? А бить не будешь? – напрямки спросила она.

– Кто в этом сознается? Хотя говорят, что плохая жена этого вполне заслуживает, чтобы была послушней. Но у меня такое мнение не в чести.

На это Екатерина скромно отмолчалась и не скрывала своего прежнего любопытства к Фёдору, располагавшему к себе своим стремлением говорить начистоту. А он, как бы угадывая её сокровенное желание, продолжал:

– Отец мой бивал матушку – перекрестится, бывало, и кулаками лупасит по всем бокам. Я тогда был еще маленький и не понимал, за что он её так дубасит. Оказалось, из ревности… И ещё, я не признаю Бога. Это не большой порок?

– Зато мой тятька был смирный, никогда не дрался, – ответила девушка доверительно. – Мать он очень любил, правда я его хорошо не помню. Когда он угорел, я была совсем ребёнком…

– Да-а, дела, – сочувственно протянул Фёдор без лишних расспросов и продолжал дальше: – А мой пропал на фронте…

Затем Екатерина угостила гостя душистым чаем, настоянным на липовом цвете, поговорили ещё о хозяйственных делах. А когда заехал зять тётки Пани, пора было отправляться в дорогу.

Фёдор тепло попрощался с молодой хозяйкой и её матерью, пообещал им прийти сам. На его слова Екатерина только неопределённо пожала плечами: мол, если нужна – приезжай. При этом ей показалось, будто он у неё испрашивал разрешения, ведь сама она его зазывать вовек не станет.

На следующий день Фёдор не пошёл в Кухтинку, он решил выждать несколько дней, чтобы улеглись чувства, испытанные в гостях у девушки, и понять: потянет ли его вновь к ней? А тут как раз с вечера надо было идти в дежурство на станцию, где на протяжении всей ночи по наитию вспоминалось её милое лицо, от которого, как ему казалось, исходило какое-то врождённое благородство. И то, о чём они беседовали, оставило в памяти приятное воспоминание и вызывало тоску, и ему хотелось увидеть её вновь. Когда утром пришёл домой с дежурства, это желание во сто крат возросло и вызывало нестерпимое одиночество с накатами неодолимой грусти. Он даже не чувствовал усталости, хотя ночью на станции ему не удалось вздремнуть даже полчаса.

По задумчивому и озабоченному виду сына Ефросинья догадалась, что Фёдор решает для себя нечто чрезвычайно важное, и порой даже на неё, мать, смотрел ласковей обычного, словно вот-вот что-то должен у неё спросить или о чём-то посоветоваться. Но сама она опасалась затрагивать его сокровенное, так как иногда за его внешне грубым обращением с ней скрывалась довольно нежная и уязвимая душа. Его можно было вполне легко смутить неосторожным словом, и потому она боялась нарушать душевный настрой сына.

Когда Фёдор попросил мать достать ему из сундука выходную рубашку, Ефросинья бросилась тотчас исполнять его просьбу, не преминув смекнуть, с чем была она связана. Суетливо полезла в сундук, словно боясь, что сын передумает. Затем, пока у зеркала он брился, почистила его пиджак, а потом сын завтракал, и мать украдкой, пребывая в тихой радости, наблюдала за ним. И только когда оделся, матери сказал:

– В Кухтинку схожу… – и более ни слова не обронил.

– Сходи, а чего не сходить, – благоговейно и ласково ответила мать, провожая сына до ворот. Когда Фёдор пошёл улицей, она украдкой напоследок перекрестила сына на дорогу, чтобы всё у него там получилось.