Текст книги "Кляуза. Жизнь за квартиру (сборник)"

Страшный человек

Теперь Олега в лицей пропускали беспрепятственно, вахтерши его уже знали в лицо.

Зато рядом с репортером всегда оказывался безотлучный сопровождающий – рыжий хитрый человечек. – Денис Иванович Крутяков, – представился он, лучезарно улыбаясь, но не подавая руки.

– Вас интересует мнение наших работников? – удивился директор Танцуев. – А разве вы сами не убедились, на какие фокусы способен зарвавшийся Сопелев?

Впрочем, Виталий Константинович не стал возражать, чтобы корреспондент газеты побеседовал с глазу на глаз с «любым» преподавателем лицея, любезно предоставив для этого свой кабинет. Но, во-первых, Танцуев лишь для красного словца предложил встретиться с «любым» педагогом – кандидатуры для откровенных бесед называл сам директор. Во-вторых, в углу кабинета уселся какой-то неприятный тип, нагло сверля Пеньчука своими гляделками.

«Не обращайте внимания! – пояснил Крутяков, – это наш… завхоз Александр Курносов. Он ведь не помешает вашему… расследованию?» Что мог ответить Олежка на столь уважительное определение его работы? Он согласился на то, чтобы «завхоз» поторчал в кабинете.

Пеньчук, получив соответствующие инструкции от «говешика», принял важный вид и попросил завхоза пригласить первого из очереди подогнанных директором педагогов. Тот зло сверкнул глазами, смерил Олежку долгим презрительным взглядом и молча выскользнул из кабинета. После невероятно долгой паузы дверь распахнулась и запыхавшийся Крутяков объявил корреспонденту: «Вас приглашают в актовый зал!»

Ажиотаж поднялся невообразимый. Народу набилось видимо-невидимо. Согнали всех – от заместителей директора до вахтерш и сторожей. Повестку дня, которая, кстати говоря, не объявлялась, можно было обозначить кратко: долой Сопелева!

Пеньчук и его спутник с трудом нашли себе места, им уступили стулья недалеко от сцены. Разместившиеся неподалеку Рундукова и Калиткин даже головы не повернули в сторону корреспондента. В президиуме поместились Виталий Константинович и его ближайшее окружение.

К удивлению Пеньчука почетное место рядом с директором занял Лимон Лимоныч. Но карлик принял необычайно важный вид и тоже упорно не замечал журналиста. Танцуев, почесывая щеку, объявил собравшимся, что настала, наконец, пора объявить итоги работы московской комиссии, прибывшей к нам по жалобе Сопелева. Зал ответил нетерпеливым гудением.

– Вы за кого? – неожиданно шепнул на ухо корреспонденту Крутяков.

– Что вы имеете в виду? – не понял Пеньчук.

– За красных или за белых? – рассмеялся сопровождающий (он же – шпик).

Олег предпочел оставить глупый вопрос без ответа.

На трибуну поднялся руководитель столичных ревизоров Офицеров. Речь его была краткой, но весьма содержательной. Кляуза Сопелева не подтвердилась. Специалисты из разных городов России констатировали, что в лицее сложилась конфликтная ситуация, осложняющая нормальную его работу. Коллектив преподавателей разделился на две противоборствующие группы.

– Без участия Сопелева, – заявил проверяющий, – директор разработал новую структуру управления, согласовав ее на оперативном совете, на собрании трудового коллектива и с Министерством образования РФ. Сопелев восстал против решения директора и начал искать в работе последнего любые, даже небольшие и исправимые ошибки и промахи, писать жалобы во многие инстанции, собирая и систематизируя компрометирующие директора улики, поступки, действия.

Так противостояние директора и его зама переросло в противостояние групп педагогов. В конфликт оказались втянутыми даже родители учащихся.

Как отметили специалисты, все «сигналы» Сопелева о якобы имевших место финансовых нарушениях оказались ложными. Обнаружила комиссия лишь множество передергиваний и подтасовок фактов Геннадием Федоровичем во всех его обвинениях в адрес директора и большинства педагогов.

Проверяющие отметили бездеятельность, фактическое самоустранение Сопелева от своих служебных обязанностей. Но даже бесстрастная комиссия была возмущена наличием у заместителя по учебной работе ксерокопий… рукописей директора лицея. Видимо, на решение вот таких трудных задач, как добывание улик прямо из директорского кабинета, – завершил свое выступление Офицеров, – тратит свои знания и энергию Геннадий Федорович.

Один за другим выходили на трибуну ораторы, чтобы заклеймить позором кляузника и смутьяна.

– Кто-то работает, – возмущенно сказал преподаватель Пазухов, – а кто-то день-деньской занят поиском «компромата» на своих коллег. О каком нормальном учебном процессе может идти речь?

– Вы за кого? – за коммунистов или демократов? – опять затрубил в ухо Пеньчука ехидный Крутяков. И на этот провокационный вопрос Пеньчук ответил молчанием.

Председатель профкома Лопарев посетовал на то, что Геннадий Федорович «ловит людей на любой ошибке, на всякой мелочи, и сразу сообщает о промахе во все инстанции». Неожиданно с места сорвался и выбежал на сцену неразлучный «гид» Пеньчука, держа в руках какую-то бумаженцию.

– Страшный человек! – крикнул в каком-то нарочитом надрыве Крутяков. – Я про таких, как Сопелев, раньше только в романах читал! Своими глазами видел составленные им досье на каждого сотрудника лицея. Сам Геннадий Федорович в минуты необыкновенной откровенности мне их показывал!

И Денис Иванович потряс бумажкой, словно держа в руках одно из упомянутых досье.

Вернувшись на место, Крутяков уселся победителем. О произведенном впечатлении он и не спрашивал. Видимо, считал свое выступление сногсшибательным. Удовлетворенно вытирая обильный пот со лба, Крутяков выронил ту бумажку, которой махал на трибуне. Пеньчук поднял листок и невольно прочел первые слова: «Страшный человек, я про таких лишь в романах читал…» Крутяков бесцеремонно вырвал бумажку из руки репортера.

– Это кто написал? – столь же нахально поинтересовался Пеньчук.

– Кто надо! – отрезал Крутяков, но тут же смягчил ситуацию. – Организатор нынешнего мероприятия! Так вы – за кого? За директора или за Сопелева?

На этот раз вопрос был задан в лоб, уклониться от ответа Пеньчуку не представлялось возможным.

– Я – за правду! – смело заявил репортер. Крутяков ехидно улыбнулся.

– За какую правду? – спросил он, неожиданно посерьезнев. – Если бы ваша газета искала правду, то не рылась бы в грязном белье преподавателей, а попыталась бы ответить на волнующие всех вопросы?

– Это на какие же?

– На какие?! Во-первых, почему все большие предприятия области лежат на боку? Во-вторых, что творится у нас в сельском хозяйстве – ведь все под корешок разрушила «прихватизация»! Но за такое любопытство вашему брату, газетчику, запросто можно оттуда (Крутяков ткнул пальцем вверх) крепко по башке получить! Но тогда бы вас уважали люди, вот тогда вы бы по праву назывались «Рабочим словом». А так… Да что там говорить – попусту время тратить! Вот вы, молодой человек, выясните сначала, хотя бы для себя: кто сообща ворует деньги в нашем лицее и в вашей редакции? Слабо? Может быть, тогда и анонима не понадобится вычислять?

Крутяков разошелся не на шутку. На него даже шикнули, и он обиженно умолк, отвернувшись от репортера.

Собрание между тем набирало ход. Выходившие на трибуну клеймили позором тех, кто мешает «творческому процессу». Только сейчас Пеньчук заметил, что в руке у каждого оратора торчит заготовленная шпаргалка. Педагог Руденко по бумажке заявил, что он вообще боится говорить при Сопелеве – никогда не знаешь, чем обернуться для тебя твои же собственные слова.

Интеллигентные супруги – преподаватели Тарасюки чуть ли не хором твердили о том, как тлетворно влияет деятельность Сопелева на обстановку в педагогическом коллективе, на юные души учащихся.

Завершились яркие обличения… рыданиями. Надежда Павловна Осинская, вытирая шпаргалкой то ли слезы, то ли слюни, запричитала с трибуны о том, что директор-то наш бедненький, Виталий Константинович, так старается, так, можно сказать, убивается ради блага родного коллектива! А какой-то, извините, интриган, какой-то, извините, выскочка (бурные аплодисменты), подрывает и авторитет лицея, и здоровье нашего дорогого руководителя! (Бурные продолжительные аплодисменты).

Торжество победителей сильно подпортило неожиданное появление на сцене самого «кляузника». Сопелев размахивал обеими руками с зажатыми в них листками, чем невольно привлек к себе внимание зала и заставил умолкнуть недовольно ворчавших противников.

– Вот – это так называемый отчет уважаемой комиссии! – Геннадий Федорович высоко над головой, чтобы видно было всем, поднял своей правой тоненькой ручкой один лист. – А вот – его черновик! – Сопелев протянул левой рукой другой листок к глазам собравшихся. – Узнаете почерк? Да-да, это рука нашего любимого директора! Ответьте прямо, глядя в глаза всем, товарищ Офицеров, кто состряпал вам этот «документ», когда вы весело проводили время по ресторанам нашего гостеприимного города!?

Раздались бешеные аплодисменты. Правда, многие из аплодировавших тут же и спрятались от глаз всевидящего руководства за спины впереди сидящих. Зато технический персонал лицея («пролетарии!») веселился вовсю и открыто. Товарищ Офицеров вспыхнул от гнева и поспешно покинул зал. Его бегство было, как нельзя на руку сторонникам Сопелева. Это отметил в записной Олег Пеньчук, четко выполняя инструкции заместителя редактора Порошина.

Бомба для… редакции

– Что ж, материал собран добротный, – в первый раз похвалил Пеньчука «говешек», прочитав его «разгромную» статью об известном в городе кляузнике. – Только имена измени, да и заголовок поставим покруче.

Порошин зачеркнул предложенное Пеньчуком «А Васька слушает, да ест», и решительно вывел «Страшный человек». Полюбовавшись новым заголовком, заместитель редактора оттолкнул материал: «Все! Можешь отдавать в печать! Молодец!» – добавил Порошин вслед выходившему из кабинета Пеньчуку.

Олежка и млел от похвал начальства, и внутренне содрогался при мысли: а вдруг руководителям редакции станет известна вся правда о том, как он добыл материал.

Ведь, во-первых, он скрыл от Порошина тот факт, что откровения коллег Сопелева записаны им не с глазу на глаз, как сообщалось в статье, а на каком-то липовом «собрании коллектива», под строжайшим присмотром директора лицея. Подвох для редакции заключался в том, что начнись судебное разбирательство по поводу скандальной публикации, и все, упомянутые в статье бесстрашные критики «пасквилянта», все, как один, откажутся от своих слов, ссылаясь на то, что их принудил к этому Танцуев. (Так оно и случилось!)

Мало того, Пеньчук утаил от Порошина факт бегства с собрания столичного ревизора Офицерова. Не сообщил и о том, как победно размахивал добытыми «разоблачительными документами» Сопелев.

Статья вышла – и разорвалась бомба! Сначала все поздравляли Олежку с удачным дебютом. Говорили всякие комплименты, и даже «колхозники» стали с ним обходиться повежливей. Но не прошло и трех дней, как в редакцию от Сопелева пришло требование опровержения статьи. Порошин вызвал к себе Пеньчука.

– Статью ты написал хорошую, поднял, так сказать, волну, – начал Порошин, как всегда, издалека. – Осталось маленькое «но» – нет мнения о происходящем самого виновника смуты – Сопелева!

Олежка зябко поежился. Порошин заметил реакцию новичка.

– Что, боишься встречи с ним?

Пеньчук не успел ответить. Неожиданно раздавшийся телефонный звонок заставил вздрогнуть двух шептавшихся собеседников. Порошину звонил сам Сопелев, просил о встрече с корреспондентом Пеньчуком с глазу на глаз. Объяснять предварительно что-либо он категорически отказался: «Не по телефону!» Встреча состоялась тем же вечером.

Досье на каждого

Вот как рассказал в своей статье об этом необычном разговоре Олег Пеньчук (публикацию, кстати говоря, подготовил за мизерную мзду – пузырь водки! – свидетель разговора Володька Смирнушка):

Наша беседа с ним проходила при двух свидетелях. Меня предупредили: любое сказанное вами слово он исказит и переиначит до неузнаваемости, потому ни в коем случае не разговаривайте с ним с глазу на глаз!

– Страшный человек, – отозвался о нем один из его коллег. – О таких я только в книжках читал. Но никогда не думал, что буду работать бок о бок. Ведь у него на каждого заведено досье. Там все записано: кто, когда, с кем что говорил, что делал. И чего никогда не говорил и не делал – тоже записано! Вот увидите, он и вам продемонстрирует свои «гроссбухи».

Однако Геннадий Федорович «досье» на нашу встречу не принес. И вообще вел себя крайне настороженно, даже враждебно. У меня сложилось впечатление, будто и о приведенном выше разговоре с коллегой ему уже известно.

С места в карьер он стал упорно допытываться, откуда мне известно о нем. Напрасно уверял я, что его история – отнюдь не исключение. Действительно, что нового в конфликтной ситуации, где не ужившийся с коллективом специалист начинает обвинять во всех смертных грехах коллег и руководство? Заинтересовала же меня личность Геннадия Федоровича потому, что никогда, разбираясь в подобных историях, не приходилось слышать столь горячего и единодушного осуждения коллектива.

– Вас «навел» Иванов, – резко обрывает мои объяснения Геннадий Федорович и наблюдает за произведенным эффектом.

Что ж, впечатление действительно глубокое: сейчас и я вспоминаю, что впервые услышал о моем сегодняшнем собеседнике именно от Ивана Ивановича. Но тут же соображаю, что ничего удивительного в такой осведомленности нет. Просто в свое время я написал репортаж, героем которого был Иванов.

Но собеседник доволен. По моим глазам он уже догадался, что сумел удивить меня (и подтвердить репутацию «страшного» человека!).

– Ванька – «пешка»! – снисходительно сообщает он о своем коллеге. – Полез в нашу с директором борьбу, а о многом даже и не подозревает. Не догадывается, что наш руководитель только использует его в своих целях!

Успех, пусть и мнимый, подталкивает Геннадия Федоровича на большую откровенность. Он решительно распахивает свой «дипломат».

– Вот, смотрите, – собеседник извлекает на свет – нет, не «досье»! – черновики писем директора, фотокопии других, сугубо личных заметок. Начинает с торжествующим видом пояснять, какие планы строил и строит руководитель в отношениях с ним и другими сотрудниками.

– Откуда у вас это? – прерываю, в свою очередь, Геннадия Федоровича и киваю на разложенные веером «обличительные» бумаги. – Согласитесь все-таки, что такой способ добычи «документов» для педагога несколько сомнителен.

Собеседник долго молчит.

Видимо, мой вопрос застал его врасплох.

– Где и как я взял эти бумаги – об этом знают… следственные органы, – наконец выдавливает он.

Бог мой, какие следственные органы! Видимо, атмосфера судебной тяжбы, в которой постоянно пребывает Геннадий Федорович, кладет определенный отпечаток на его лексику. Придает его речи некую многозначительность.

– Я вас видел в суде, – заявляет он и вновь проницательно заглядывает в мои глаза. – В перерыве к вам подошел Иванов и спросил, каковы ваши впечатления. Вы ответили, что, скорее всего, суд решит дело в мою пользу. Заметьте: я оставался в зале суда, а вы вели разговор в коридоре.

Геннадий Федорович вновь рассчитывал потрясти меня своей осведомленностью. Но меньше всего он ожидал такого эффекта – не выдержав, я от души расхохотался.

Нет, он сказал правду, и такой разговор у меня с Ивановым действительно состоялся. Смеялся же потому, что мне стала понятной скрытая суть отношений Геннадия Федоровича с коллективом.

Теперь ясно, почему два десятка педагогов, явившихся на суд, как один заявили, что не согласны работать с ним. И даже если суд восстановит его в должности, они построят «живую цепочку» вокруг техникума, но его не пропустят.

Представьте себе, что с вами бок о бок находится человек, не только знающий всю вашу подноготную, но и занятый день-деньской тем, чтобы все о вас выведать. Причем информация его интересует только компрометирующая, порочащая. Преследуется известная цель – запугать, запутать в интригах, заставить поверить в свое всемогущество.

У каждого из нас есть слабости, недостатки. И не всегда проявляется должная бдительность, даже при наличии в коллективе Геннадия Федоровича. А уж он тут как тут. Мигом зафиксирует все оплошности, чтобы о них напомнить в подходящий момент!

– Я в ужас пришел, когда переступил порог этого учебного заведения, – вскидывает руки, словно актер, Геннадий Федорович, – какие безобразия творились под его крышей. Я стал беспощадно бороться!

Правда, о прежнем месте работы он вспоминать не желает. Подобная «благородная» его деятельность там закончилась плачевно: после долгой судебной тяжбы он оказался за проходной.

И на нынешнем месте работы по мере возраставшей активности Геннадия Федоровича все яснее становились коллегам его не декларируемые цели. Но укротить непримиримого борца оказалось не так-то просто. За годы пребывания здесь он, запасся «необходимой информацией», не стеснялся вовлечь в круг «доверенных лиц» и учащихся.

– Раньше я его жалел, – Геннадий Федорович складывает в «дипломат» письма директора. – Вижу: мужичок старательный, много трудится, после одиннадцати ночи с работы уходит. Все понимает, да сказать ничего не может. Но когда он против меня пошел…

Да, идти против Геннадия Федоровича никому неповадно. У него каждая бумажка подшита, каждое слово запротоколировано. Копии всех «нужных» документов, фотокопии… И хоть попробовали противники Геннадия Федоровича тягаться с ним в искусстве бумаготворчества, даже кое в чем преуспели, все равно далеко им до тех высот, коих достиг собиратель и сочинитель досье.

Сейчас Геннадий Федорович ощущает себя «на коне». «Война – до победного конца!» – заявляет он.

– Директор проигрывает и должен уйти, – охотно объясняет свою цель Геннадий Федорович.

– Может быть, потому и проигрывает, что нет у него ваших способностей и опыта, – не без подтекста замечаю я.

– Не советую я вам вмешиваться в наши дела, – произносит он многозначительно. – Вы ничего не будете публиковать, а я о нашей встрече никому ни слова не скажу…

Он и сейчас недвусмысленно угрожал, он шантажировал! Не удержался пустить в ход излюбленное оружие.

Что и говорить, неприятна была мысль, что и мое имя уже где-то записано в его «гроссбухах». Что и на меня, возможно, посыплются его анонимные письма и телефонные звонки в различные инстанции.

Ну да ничего, мы-то, взрослые, за себя как-нибудь постоим! А вот как отгородить от подобных людей души подростков?

– Вы не опасаетесь мести со стороны некоторых ваших коллег? – поинтересовался осторожно на прощание.

– Я сумею постоять за себя! – самоуверенно заявил «правдолюбец». – Иск к вашей газете уже в суде. Кстати, – сказал он, обернувшись уже на пороге, – мы приглашаем вашего корреспондента на собрание нашего независимого профкома. Разумеется, если вашей газете нужна правдивая информация о происходящем в лицее!

Угроза Сопелева воплотилась через два дня – иск к «Рабочему слову» на 10 миллионов рублей «за унижение чести и достоинства педагога» лег на стол главного редактора Бутылькова. Опытный кляузник без труда отыскал все слабые, с точки зрения юриста, места, все промахи начинающего журналиста. Претензии Сопелева были веско обоснованы. К тому же его интересы в суде защищал известный адвокат Скачков.

Вечером того же дня Олежке позвонила судья Абрамова и, не скрывая сарказма и открытого злорадства, предложила явиться на собеседование. Для «Рабочего слова», для ее славного руководства и, конечно же, для Олежки Пеньчука наступили безрадостные дни.

Уроды в кусточках

Заместитель редактора Порошин читал и перечитывал текст судебного иска, схватившись руками за голову. Этот жест отчаяния был вызван еще и запоздалыми признаниями Олежки в том, что он утаил много важнейших подробностей своего расследования. Сейчас, когда газете предстоял судебный процесс по обвинению ее чуть ли не в клевете, эти скрытые и вдруг обнаружившиеся факты грозили редакции жестоким поражением.

– Да разве это работа журналиста! – отчаянно воскликнул Порошин.

«Говешек», возмутившись бездарностью корреспондента, повысил голос и тут же пожалел об этом. На крик в кабинет мгновенно ввалился Бутыльков.

– А дайте-ка мне его сюда! – опять заорал он на всю редакцию и бросился на Олежку. Дикая сцена один к одному повторилась в кабинете Порошина. На шум вновь сбежались ответственный секретарь Пельбух, его заместитель Гуреев, секретарша Элла. Они вновь уберегли бедного юношу от пьяного шефа.

Приятелям редактора вновь вспомнился проверенный способ унять его пьяное буйство.

В кабинет Бутылькова вызвали Элеонору и оставили их наедине. Элла закрыла дверь на ключ и, вздохнув, стала задирать юбку…

Спустя некоторое время утомленный Бутыльков распивал чай с Осинским. Редактор снова соглашался с замом в том, что Пеньчука пока увольнять не стоит, а следует дать ему возможность исправиться и довести начатое дело до конца. В это же время Порошин инструктировал перепуганного Олежку, как ему исправить допущенные ошибки.

Получив новые инструкции, Пеньчук отправился в заколдованный лицей. Точно так же, вечером, за кочегаркой его поджидал Лимон Лимоныч. Жуткие буркалы неотрывно следили за Олежкой. «Колдун» после долгой томительной паузы заявил:

– Я каждого человека насквозь вижу!

– Вы кого имеете в виду? – не понял Олег.

– Всех! – начиная свирепеть, пояснил карлик. – Каждый, если всмотреться – ужасный урод!

– А я? – не удержался Олежек.

– А ты – урод в квадрате! Ты для чего сюда явился – грязь вынюхивать? Вот сам и решай – кто ты такой есть на самом деле.

Лимон Лимоныч торжественно поднял палец:

– Не надо сплетен, не надо этого подлого шума! Роза Васильевна – честнейшая, благороднейшая женщина! Валерий Павлович – добрейший, благороднейший мужик! Но они его затравят, убьют…

После неожиданных откровений карлика Олежка изумленно молчал. Кто эти люди, которые «затравят и убьют»? Пеньчуку, к тому же, совсем некстати припомнились откровенные взгляды и ласки, которыми обменивались Рундукова и Калиткин. Нет, напрасно карлик корчил из себя прорицателя и ясновидца!

А Лимон Лимоныч, поразмыслив, спросил:

– Про подполье наше я тебе говорил?

– Подполье? Говорили!

– Анонимка, скорее всего, сочинена этими дураками. Такие тоже уродцы, не приведи Бог!

– О ком вы говорите?

– Сопелев и компания организовали свой, так называемый «независимый» профком. А кто в него входит, можно только догадываться. Они действуют подпольно, списки свои скрывают.

– А как туда… проникнуть?

– Проникнешь! – впервые засмеялся Лимон Лимоныч, и звуки, вырвавшиеся из его глотки, показались Олежке страшнее скрипа тормозов. – Они тебя сами найдут и еще агитировать за Сопелева станут…

– Ну ладно, – досадливо махнул рукой карлик, – это потом. Ты мне вот что скажи: можешь ты мне парня найти – такого настоящего, толкового?

– А зачем?

– Нам («кому это – нам?!») одного негодяя убрать надо…

– Кого убрать? – осторожно спросил, вспомнив прежний разговор, Олежек.

– Кого? Кого? – передразнил Лимон Лимоныч. – Не твоего ума дело! Пенек – ты и есть пенек! А, кстати, ты так и не докумекал, почему взбаламутила анонимка ваше редакционное начальство?

Обижаться на оскорбления, пусть и ядовитые, Олежке в такой ситуации было вовсе некстати. По правде говоря, Пеньчука сейчас тревожило другое: вопрос собственного выживания. Может быть, поэтому из слов Лимон Лимоныча он сделал такой вывод: на скандалиста Сопелева готовится покушение! Об этом он первым делом доложит Порошину.

«А как сообщить кляузнику о готовящемся на него покушении? Вдруг Сопелев примет это за угрозу, исходящую лично от меня? А если не от меня, то от кого? Не могу же я «подставить» других, возможно, невинных людей? Мало ли кто чего болтает о своих запретных замыслах?» – размышлял Олежка. И Лимон Лимоныча он слушал теперь в пол – уха. А зря. Тот ненароком выболтал кое-что из редакционных тайн. Но Пеньчук этого не понял.

Заместитель редактора «говешик» встревожился не на шутку: «Если речь идет о заказном убийстве, об этом немедленно следует сообщить в полицию! Ты уверен, что правильно понял Лимон Лимоныча?»

Однако Пеньчук ни в чем не был уверен. Он рассказал Порошину о подпольном профкоме, члены которого наверняка и являются авторами злостной анонимки.